Текст книги "Черноглазая блондинкат (ЛП)"

Автор книги: Джон Бэнвилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Если ты имеешь в виду деньги, то я смогу прожить и без них. Что касается работы, давай посмотрим.

Он вынул из кармана пиджака серебряную коробочку, достал маленькую белую таблетку и сунул её под язык.

– Голова болит? – спросил я.

Похоже, он не считал, что на это стоит ответить.

– Послушай, Марлоу, – сказал он, – я очень спешу. Ты собираешься взять чемодан и доставить его человеку, о котором мы говорили, или нет?

– Пока не знаю, – ответил я. – И тебе тоже стоит притормозить. Ты боишься, ты в бегах, и если я единственный, к кому ты можешь обратиться, то, очевидно, у тебя серьёзные неприятности. Я уже давно иду по твоему следу и хочу кое-что прояснить. Итак, ты готов поговорить?

Он надулся, и я увидел в нём угрюмого мальчишку.

– Что ты хочешь знать? – пробормотал он.

– Всё, почти всё. Начнём с чемодана. Что в нём такого, что Лу Хендрикс так жаждет заполучить?

– Так, кое-что.

– Что именно?

– Послушай, Марлоу…

Я схватил его за запястье, лежавшее на столе, и сжал так, что затрещали кости. Он попытался вырваться, но я удержал его.

– Ты делаешь мне больно! – прорычал он.

– Да, и я сделаю ещё больнее, если ты не начнешь говорить. Что в чемодане?

Он снова попытался освободиться, и я сжал сильнее.

– Отпусти, – заскулил он. – Я скажу тебе, ради Бога!

Я разжал пальцы, и он откинулся на спинку стула, как будто из него внезапно вышел весь воздух.

– У него фальшивое дно, – сказал он угрюмо вполголоса. – Под ним десять килограмм «лошадки» в двадцати целлофановых пакетах.

– Героин?

– Говори потише! – Он быстро оглядел комнату. Никто не обращал на нас никакого внимания. – Героин, да, я так и сказал.

– Для доставки Лу Хендриксу. От кого?

Он пожал плечами.

– Просто от какого-то парня. – Он массировал запястье пальцами другой руки. Его глаза были полны ярости. Я сказал себе, что никогда не позволю ему напасть на меня.

– Какого парня? – спросил я.

– Парня с юга.

– Назови мне имя.

Он достал из нагрудного кармана пиджака белый носовой платок и вытер им рот.

– Знаешь Менди Менендеса?

Я сделал паузу. Это было не то имя, которое я ожидал. Менендес был бандитом, когда-то очень влиятельным в этих краях – фактически, одним из самых влиятельных. Но он подался в Мексику, и последнее, что я о нём слышал, он действовал из Акапулько. Хорошая работа, если вам удастся её заполучить, и, если вы решите назвать это работой.

– Да, я его знаю, – сказал я.

– У них с Хендриксом совместный бизнес. Менендес присылает партию примерно раз в пару месяцев, а Хендрикс занимается распространением.

– А ты – курьер.

– Я делал это несколько раз. Лёгкие деньги.

– Ты каждый раз привозишь столько товара?

– Более или менее.

– Сколько стоят десять килограммов героина?

– На улице? – Он поджал губы, потом усмехнулся. – В зависимости от спроса, но, примерно столько, сколько такой плоскостопый сыщик, как ты, заработает за всю жизнь.

Его губы были розовыми и почти такими же красивыми, как у женщины. Это был не тот мужчина, в которого могла была влюблена Клэр Кавендиш, о котором она говорила с такой страстью в ту ночь в своей спальне, сидя на кровати рядом с бесчувственным братом; мне достаточно было взглянуть на Питерсона, увидеть его злые глаза и услышать его скулёж, чтобы понять, что она не прикоснулась бы к нему и кончиком эбенового мундштука. Нет, там был кто-то ещё, и теперь я знал, кто. Наверное, я уже давно знал, но ведь можно одновременно что-то знать и не знать. Это одна из тех вещей, которые помогают нам смириться с нашей судьбой и не сойти с ума.

– Ты представляешь, сколько жизней может погубить такое количество? – спросил я.

Он усмехнулся.

– Думаешь, жизнь наркомана чего-то стоит?

Я изучал кончик своей сигареты. Я надеялся, что в какой-то момент, прежде чем мы расстанемся, у меня будет возможность врезать кулаком по хорошенькому загорелому лицу Питерсона.

– Так что же ты сделал, – спросил я, – решил оставить всё это себе и заключить сделку с кем-то ещё?

– Есть один парень, которого я знал во Фриско,[100]100
  Сан-Франциско.


[Закрыть] он сказал, что за долю может взять всё, что у меня есть, и продать мафии, без всяких вопросов.

– Но из этого ничего не вышло.

Питерсон сглотнул; я услышал, как он это сделал. Мне показалось, что он сейчас заплачет. Это, должно быть, казалось таким простым, старый трюк. Он заполучит чемодан и позволит своему приятелю продать наркотики клиенту, с которым даже Лу Хендрикс, если узнает о сделке, не осмелится поспорить. А тем временем Питерсон уже будет на пути в какое-нибудь далёкое и безопасное место, и его карманы будут набиты таким количеством денег, о котором он и мечтать не мог.

– С тем парнем, – сказал Питерсон, – произошёл несчастный случай со смертельным исходом – его старуха застукала его с девкой и выстрелила ему в лицо, прежде чем вышибить мозги себе.

– Трагическая история, – сказал я.

– Да. Конечно. Трагическая. И вот я застрял с двадцатью мешками «лошадки», и мне некому их продать.

– А ты сам не мог пойти к мафии?

– У меня не было контактов. К тому же, – он грустно усмехнулся, – я был слишком напуган. Потом я услышал о Линн, и это напугало меня ещё больше. Казалось, всё… казалось, всё смыкается вокруг меня. Я знал, что произойдет, если Хендрикс доберётся до меня.

– Почему ты просто не сдался, не позвонил Хендриксу, не извинился и не отдал чемодан?

– О, ну, конечно. Хендрикс поблагодарит, примет груз, а потом попросит одного из своих парней вырвать мне ногти плоскогубцами. И это только для начала. Ты не знаешь этих людей.

В этом он ошибался, но спорить с ним не стоило. Кофе в моей чашке покрылся блестящей плёнкой, как если бы произошёл миниатюрный разлив нефти. Дым от моей сигареты казался во рту едким. Можно почувствовать себя заражённым, после нахождения рядом с таким ничтожным мошенником, как Питерсон.

– Давай вернёмся немного назад, – сказал я. – Расскажи мне, как ты инсценировал свою смерть.

Он сердито вздохнул.

– Как долго ты собираешься держать меня здесь, Марлоу, – спросил он, – отвечая на твои дурацкие вопросы?

– Столько, сколько потребуется. Я человек, склонный к любопытству. Угоди мне.

Он снова принялся рассеянно массировать запястье. На нём уже начали появляться синяки. Я и не думал, что у меня стальные когти.

– Я знал Флойда Хэнсона, – сказал он угрюмо. – Он обычно пускал меня в клуб, когда старик был в отъезде.

– Что ты имеешь в виду?

Он снова скривил лицо так, что оно перестало быть красивым.

– Мой отец отрёкся от меня и запретил приближаться к нему и его драгоценному клубу «Кауилья». Мне нравилось приходить туда, напиваться и блевать на его индейские ковры.

– Что у тебя было на Хэнсона?

– Неужели у меня должно было что-то на него быть?

– Я бы так сказал. Он шёл на большой риск, позволяя тебе приходить туда. Я встречался с твоим отцом. Он не показался мне терпимым человеком. Ты платил Хэнсону?

Он рассмеялся; это был первый искренний смех, который я от него услышал.

– Не-а, – сказал он. – Мне не нужно было платить ему. Я кое-что о нём знал. Однажды, когда я был молод, он сделал мне предложение. Потом он сказал, что не знает, что на него нашло, и попросил меня поклясться, что я ничего не расскажу старику. Я сказал, конечно, не скажу. Но я дал Хэнсону понять, что с тех пор мы заключили сделку, – и он улыбнулся про себя, гордясь собственной сообразительностью.

– Тело, которое ты переодел в свою одежду той ночью и оставил на обочине дороги, – спросил я, – откуда оно взялось?

– Это какой-то рабочий из клуба, – сказал он.

– Это ты его убил?

Он отпрянул от меня, широко раскрыв глаза:

– Ты что, шутишь?

– Значит, это Хэнсон, – я сделал паузу. – Забавно, но я не считал его убийцей. Не думал, что он на это способен.

Питерсон задумался.

– Я не спрашивал его о теле, – раздраженно сказал он. – Наверное, думал, что кто бы это ни был, умер он от естественных причин. Я не видел на нём никаких следов. Мы с Флойдом переодели его в мой костюм на заднем дворе клуба, а потом вывезли на тачке на дорогу. Я весь вечер притворялся пьяным, стараясь, чтобы меня все видели…

– Включая Клэр Кавендиш.

– Да, – кивнул он. – Клэр была там. Кроме того, я договорился с Линн опознать тело и организовать кремацию. Всё было готово, всё было на своих местах. У меня была припаркована машина, и как только мы с Флойдом вывезли тело, я помчался на север с чемоданом в багажнике. Это должно было сработать. – Он ударил кулаком по ладони другой руки. – Это должно было сработать.

– Твой отец знает обо всём этом?

– Не думаю. Откуда бы он узнал? Флойд ничего бы не сказал. – Он взял из пепельницы спичку и покатал ее между двумя пальцами. – А как ты с ним познакомился?

– С кем? Твоим отцом? Я отправился в клуб порасспрашивать о тебе. Поговорил с Хэнсоном, который был менее чем полезен. Потом, позже, появились два мексиканца, те, что убили твою сестру, они тоже искали тебя, и твой отец и дворецкий Бартлетт схватили их и выжимали их до тех пор, пока у них не лопнули косточки. Я совершил ошибку, нанеся ответный визит, когда всё это происходило, и следующее, что я помню, это то, что меня окунули в бассейн, чтобы побудить рассказать всё, что я знал о тебе и твоём предполагаемом местонахождении. Твой отец – человек, производящий глубокое впечатление. Убедительный. Понимаю, почему ты с ним так плохо ладил.

Я наблюдал за официанткой, которая сидела за стойкой и украдкой устроила перерыв. Это была бледная блондинка с грустными глазами и несчастным ртом. Она то и дело выпячивала нижнюю губу и дула вверх, так что чёлка влажных волос у нее на лбу то поднималась, то снова опускалась. Я почувствовал внезапный укол жалости к ней, к той ничтожной жизни, на которую она была обречена, суетясь здесь целый день, среди шума, запахов и бесконечного потока спешащих, нетерпеливых, раздражённых людей. Тогда я подумал: а кто я такой, чтобы жалеть её? Что я знаю о ней и её жизни? Что я вообще о ком-нибудь знаю?

– Ненавижу этого старого ублюдка, – сказал Питерсон отстраненным тоном. – Он портил мне всё с самого начала.

Ну, конечно, хотел я сказать, во всём виноват старик – с такими, как ты, всегда так. Но я этого не сделал.

– Ты знаешь, что он в бегах, – сказал я, – твой отец?

Это известие немного взбодрило его.

– Правда? Почему?

– Он убил тех мексиканцев или приказал их убить.

– Да? – Казалось, его это позабавило. – И куда он подался?

– Это многие хотели бы узнать.

– Спрячется где-нибудь в Европе. У него там бабки припрятаны. Будет жить под чужим именем. – Он почти восхищённо усмехнулся. – Его никогда не найдут.

Некоторое время мы оба молчали, потом Питерсон пошевелился.

– Мне пора, Марлоу, – сказал он. – Так как поступим? Ты отнесёшь товар Хендриксу?

– Хорошо, – сказал я, – я заберу товар.

– Хорошо. Но не думай – я дам знать Хендриксу, что чемодан у тебя.

– Делай, что хочешь, – сказал я.

Он сунул руку в карман пиджака, достал бумажник и, держа его на коленях под столом, начал отсчитывать от пачки десяток. Их там было очень много. Я надеялся, что он не выкинул каких-нибудь дурацких трюков с наркотиками Менди Менендеса, например, не забрал часть себе, подменив пару пакетов парижским гипсом. Хендрикс не настолько глуп, чтобы попасться на этот старый трюк.

– Мне не нужны твои деньги, Питерсон, – сказал я.

Он искоса взглянул на меня, подозрительно и оценивающе.

– Как же так? – сказал он. – Занимаешься благотворительностью?

– Эти купюры прошли через руки, к которым я не хотел бы прикасаться.

– Тогда зачем?..

– Мне понравилась твоя сестра, – тихо сказала я. – У неё была душа. Допустим, я сделаю это ради неё. – Он бы рассмеялся, если бы не мой взгляд. – А как же ты, какие у тебя планы? – спросил я. Не то чтобы меня это интересовало, просто я хотел быть уверенным, что больше никогда его не увижу.

– У меня есть приятель, – сказал он.

– Ещё один?

– Работает в южноамериканской круизной компании. Он может найти мне работу. А потом, когда мы доберёмся до Рио, Буэнос-Айреса или ещё куда, я сойду с корабля и начну новую жизнь.

– Какую работу предлагает твой друг?

Он ухмыльнулся.

– Особо без требований. Быть любезным с пассажирами, помогать им с любыми маленькими проблемами, которые могут возникнуть. Что-то в этом роде.

– Значит, твой отец был прав, – сказал я. – Это станет официально.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты будешь настоящим, оплачиваемым членом почётного ордена жиголо.

Ухмылка исчезла.

– Лучше оплачиваемым, – сказал он, – по сравнению с ищейкой. Представь – ты всё ещё будешь здесь вытаптывать тротуары и шпионить за мужьями, чтобы поймать их трахающими своих подружек, в то время как я буду нежиться в гамаке под южным солнцем.

Он начал подниматься на ноги, но я снова схватил его за запястье и удержал.

– У меня последний вопрос, – сказал я.

Он облизнул свои прелестные розовые губы, с тоской посмотрел на дверь и медленно сел.

– Какой?

– Клэр Кавендиш, – сказал я. – Она говорит, что у вас с ней были романтические отношения.

Он открыл глаза так широко, что они чуть не выпали наружу.

– Она так сказала? – Он выдавил из себя смешок. – В самом деле?

– Ты хочешь сказать, что это неправда?

Он покачал головой, но не в знак отрицания, а в некотором изумлении.

– Я не говорю, что отказал бы ей – я имею в виду, а кто бы это сделал? – но она никогда не смотрела в мою сторону. Такая дама, как она, не в моей лиге.

Я отпустил его запястье.

– Это всё, что я хотел узнать, – сказал я. – Теперь можешь идти.

Но он остался на месте, его глаза сузились.

– Это она наняла тебя, идти за мной, верно? – сказал он и кивнул. – Ну, ясное дело.

Он смотрел на меня так же, как я смотрел на официантку, с жалостью в глазах.

– Это он подослал её к тебе, не так ли? Он часто говорил о тебе – именно от него я впервые услышал твоё имя. Он знал, что ты влюбишься в неё, в её глаза, в её волосы, в эту игру в Ледяную Деву. Ты из тех, кто не сможет устоять перед ней. – Он откинулся назад, и широкая улыбка как патока медленно растеклась по его лицу. – Господи, Марлоу, бедный ты болван, – он встал и ушёл.

Рядом с кассой стояла телефонная будка. Я втиснулся в нее и захлопнул за собой складную дверь. Внутри пахло потом и теплым бакелитом. Через стеклянную панель в двери я мог видеть чемодан под столом у стены. Может быть, я надеялся, что кто-нибудь схватит его и убежит с ним, но я знал, что этого не случится; такие вещи никогда не случаются, не тогда, когда ты этого хочешь.

Я набрал номер Лэнгриш-Лодж. Ответила Клэр.

– Это Марлоу, – сказал я. – Скажи ему, что я хочу его видеть.

Я услышал, как у неё перехватило дыхание.

– Кого?

– Ты чертовски хорошо знаешь, кого. Скажи ему, чтобы он успел на ближайший самолет. Он доберётся к вечеру. Позвони мне, когда он будет здесь.

Она начала что-то говорить, но я повесил трубку.

Я вернулся к столу, и подошла официантка. Она устало улыбнулась мне и забрала обе чашки.

– Вы не пили кофе, – сказала она.

– Всё в порядке. Мой врач говорит, что я всё равно пью слишком много этой дряни. – Я дал ей пятидолларовую купюру и велел оставить сдачу себе. Она уставилась на меня, её улыбка потеряла уверенность.

– Купи себе шляпу, – сказал я.

Я должен был уметь ждать, учитывая выбор занятия – я же сам его выбрал, а не свалился в него, как проваливаются в открытый люк – но у меня не было подходящего настроя. Я без проблем могу тратить время. Часами могу сидеть в офисе, в своем вращающемся кресле, глядя в окно на секретаршу через улицу, склонившуюся над диктофоном, половину времени даже не видя ее. Могу бездельничать над королевским гамбитом до тех пор, пока фигуры не станут расплываться, а шахматная позиция не отправит мой мозг в медленный штопор. Я могу сидеть, потягивая пиво в каком-нибудь затхлом салуне, и даже не зевать, пока бармен рассказывает мне, какая тупая у него жена и как дети не его уважают. Прирожденный расточитель времени, вот кто я. Но дайте мне что-нибудь конкретное, чего я должен дождаться, и через пять минут я начну дёргаться.

В тот день я пообедал пораньше у Руди в Бар-Би-Кью на Ла-Сьенега: рёбрышки поблескивали как будто покрытые чем-то вроде тёмно-красного лака – да и вкус у них был как у лака. Я выпил мексиканского пива – это казалось уместным, в каком-то жутковатом смысле. Мексика всё это время была главной темой, если бы только у меня хватило ума прислушаться. Потом я ненадолго вернулся в контору, надеясь, что появится клиент. Сейчас я был бы рад даже старушке, соседка которой пыталась отравить её кошку. Но прошел час, час, который показался мне тремя, а я всё ещё оставался сам по себе. Я украдкой сделал глоток-другой из офисной бутылки. Выкурил ещё одну сигарету. Мисс Ремингтон, из офиса напротив, выключила диктофон и закрыла крышку пишущей машинки. Потом она вынула пудреницу, попудрила нос, посмотрелась в зеркальце и сморщила губки, потом расчесала волосы, захлопнула сумочку и ушла домой. Да, я довольно хорошо изучил её привычки.

Я посмотрел список фильмов. В «Рокси» повторно показывали «Лошадиные перья».[101]101
  «Лошадиные перья» – комедийный фильм 1932 года с участием братьев Маркс.


[Закрыть] Это, было то, что надо – Граучо с парнями устроят мне приятные час или два. Поэтому я пошёл и купил билет на балкон, а билетерша показала мне место. Она была рыжеволосой, с чёлкой, милым ртом и дружелюбными глазами. Внизу, в партере, еще одна симпатичная девушка позировала перед экраном с подносом мороженого, конфет и сигарет. На ней было что-то вроде костюма горничной: короткая черная юбка, белый кружевной воротничок и маленькая белая шляпка, похожая на перевернутый бумажный кораблик. В заведении было не более дюжины посетителей, одиноких душ вроде меня, сидевших как можно дальше друг от друга.

Малиновые портьеры с шуршанием раздвинулись, свет погас, и нам показали анонс «Невесты гориллы» с Лоном Чейни и Барбарой Пэйтон в главных ролях, а также Рэймондом Берром в роли управляющего плантацией где-то глубоко в джунглях Южной Америки, который проклят местной ведьмой и каждую ночь превращается в сами-знаете-в-кого, заставляя красивых женщин кричать, а взрослых мужчин прятаться. Затем последовали реклама «Филип Моррис», «Клорокс» и тому подобное, а затем портьеры снова задёрнули, и луч прожектора высветил продавщицу мороженого в партере. Согнув одно колено и наклонив голову, она показала нам зубы в манящей улыбке, но желающих всё равно не нашлось, и через минуту прожектор с разочарованным щелчком погас, портеры раздвинулись, и начался фильм.

Я сидел и ждал, когда скачущие братья подействуют на меня своим волшебством, но это было бесполезно. Ни я, ни кто-либо другой не смеялись. Смешные фильмы смешны только при полном аншлаге. Когда зал почти пуст, вы начинаете замечать, как после каждой шутки возникает намеренная пауза, чтобы дать время прокатиться волне смеха со стороны зрителей, и так как в этот вечер никто не смеялся, всё это начало казаться грустным. На половине я встал и ушёл. За вращающейся дверью рыжеволосая билетёрша сидела на стуле и полировала ногти пилочкой. Она поинтересовалась, не стало ли мне плохо, и я ответил, что нет, просто хочу подышать свежим воздухом. Она улыбнулась своей милой улыбкой, но от этого всё стало ещё грустнее.

Уже наступили ранние сумерки, и воздух стал дымным и горячим, как на станции метро. Я шёл по бульвару, ни о чем особенно не думая. Я был в том состоянии подвешенности, в которое впадаешь, когда ожидаешь медицинскую операцию. Что придет, то придёт, что случится, то случится. Во всяком случае, то, что принесёт эта ночь, будет ощущаться для меня в значительной степени как последствия того, что уже произошло. Я думал, большего вреда, чему уже был нанесён, быть не может. Ты закаливаешься от того, что жизнь бьёт тебя с тех пор, как ты стал достаточно взрослым, чтобы чувствовать боль в сердце, но затем получаешь удар, который больнее всех тех, что ты получал до сих пор, и ты понимаешь, насколько ты слаб, и останешься таким слабым навсегда.

Я остановился у почтового ящика, проверил время выемки почты и увидел, что ящик только что опустошили. Я достал из внутреннего нагрудного кармана пиджака конверт, сунул его в щель и услышал, как он упал на дно.

В здании Кауэнги никого не было, кроме ночного сторожа в стеклянной будке возле лифта и уборщика, очень высокого негра по имени Руфус. У Руфуса для меня всегда находилось приветливое слово. Иногда я давал ему чаевые на лошадей, но не знаю, делал ли он когда-нибудь ставку. Когда я вышел из лифта, он стоял в коридоре и задумчиво водил по полу мокрой шваброй. Он был не меньше шести с половиной футов ростом, с большой красивой африканской головой.

– Вы сегодня работаете допоздна, мистер Марлоу? – спросил он.

– Жду телефонного звонка, – сказал я. – Ты в порядке, Руфус?

Он широко улыбнулся:

– Вы меня знаете, мистер Марлоу. Старый Руф всегда в порядке, как дождь.

– Конечно, – сказал я. – Конечно.

Я не стал включать в офисе свет. Устроился в полумраке и повернул кресло так, чтобы можно было наблюдать из окна огни города и луну, висящую над голубыми холмами. Достал было из ящика стола бутылку, но тут же убрал её обратно. Последнее, что мне было нужно сегодня, – это неясная голова.

Я набрал Берни Олса. В офисе его не было, и я, заглянув в свою потрепанную записную книжку и нашёл его домашний номер. Он не любил, когда ему звонили домой, но мне было всё равно. Ответила его жена, и когда я назвал своё имя, я подумал, что она повесит трубку, но она этого не сделала. Я услышала, как она зовёт Берни, и, ещё тише, я услышал, как Берни кричит ей в ответ, а затем послышался шум, когда он спускался с верхнего этажа.

– Это твой приятель Марлоу, – услышал я недовольный голос миссис Олс, а потом подошёл Берни.

– Чего тебе надо, Марлоу? – прорычал он.

– Привет, Берни. Надеюсь, я тебя не побеспокоил.

– Давай обойдемся без светских разговоров. В чём дело?

Я сказал ему, что видел Питерсона. Я почти услышал, как он навострил уши.

– Ты его видел? Где?

– На Юнион-Стейшн. Он позвонил мне и попросил приехать. Он выбрал станцию, потому что у него был с собой чемодан, и он не хотел бросаться в глаза.

Последовала пауза.

– Что за чемодан?

– Просто чемодан. Английский, свиная кожа, золотая фурнитура.

– И что в нём?

– Героин на миллион долларов. Собственность некоего мистера Менендеса. Помнишь нашего старого друга Менди, который сейчас живет к югу от границы?

Берни снова замолчал. У меня возникло впечатление человека, завинчивающего крышку скороварки. С годами характер Берни становился все хуже и хуже, и я подумал, что ему действительно следует что-то с этим делать.

– Ладно, Марлоу, – сказал он голосом таким же напряженным, как бумажник Джека Бенни,[102]102
  Джек Бенни (англ. Jack Benny, урождённый Бенджамин Кубельски; 1894–1974) – американский комик, актёр радио, кино и телевидения, скрипач. Считается ведущим американским конферансье XX века. Самый известный персонаж Бенни – прижимистый скрипач, плохо владеющий инструментом.


[Закрыть] – начинай объяснять.

Я так и сделал. Он слушал молча, лишь изредка фыркал от удивления или отвращения. Когда я закончил, он глубоко вздохнул. Это заставило его начать кашлять. Я держала трубку подальше от уха, пока он не закончил.

– Итак, позволь мне прояснить ситуацию, – сказал он, слегка задыхаясь. – Питерсон привозил наркоту Менендеса из Мексики и доставлял её Лу Хендриксу, пока ему не пришла в голову блестящая идея оставить партию себе и продать её каким-нибудь джентльменам итальянского происхождения. Но дело пошло наперекосяк, потом начали накапливаться трупы, и Питерсон потерял самообладание и нанял тебя…

– Пытался нанять меня.

– …чтобы доставить чемодан Хендриксу.

– Да, всё примерно так. – В трубке послышалось какое-то шарканье, а затем чирканье спички.

– Берни, ты закуриваешь сигарету? – спросил я. – Ты что, мало кашляешь?

Я услышал, как он вдохнул, потом выдохнул.

– Так где же чемодан теперь?

– Он в шкафчике на вокзале. А ключ от шкафчика лежит в конверте в почтовом ящике на Южном Бродвее. Ты получишь его завтра со второй доставкой. И прежде чем ты спросишь, я поступил так потому, что обещал Питерсону дать время скрыться.

– И где же он?

– Он отправился в круиз по Южной Америке.

– Очень смешно.

– За ним не стоит гоняться, Берни, – сказал я. – Не трать зря силы и не раздражайся больше, чем сейчас.

– А что насчёт Хендрикса?

– А что с ним?

– Я должен пригласить его немного поболтать.

– А что вы ему предъявите? Наркотик не был доставлен – он у вас, или у вас будет, когда ключ от шкафчика упадет на твой коврик завтра в полдень. Нет ничего, что могло бы связать Хендрикса со всем этим.

Берни сделал еще одну глубокую затяжку. Никто не наслаждается сигаретой так, как человек, который, как предполагается, бросил курить.

– Ты отдаёшь себе отчёт, – сказал он, – что в результате всего этого, убиты четыре человека, включая, кстати, охранника Каннинга, – как его там?

– Бартлетт.

– Включая его – он умер сегодня днём.

– Очень жаль, – сказал я так, как будто это было правдой.

– Как бы то ни было, после всего этого беспредела и всех этих убийств я не выдвинул ни одного обвинения и не отправил в тюрьму ни одного подозреваемого.

– Вы можете проделать это со мной за то, что я заткнул Бартлетта, – сказал я, – если это вас порадует. Хотя это не так и много.

Берни вздохнул. Он был усталым человеком. Я хотел было предложить ему подумать об отставке, но не стал. Помолчав, он спросил:

– Ты смотришь бои, Марлоу?

– Ты имеешь ввиду, по телевизору?

– Да.

– Иногда.

– Сегодня вечером я как раз наверху смотрел один. Когда ты позвонил, Шугар Рэй вытирал пол Джоуи Максимом. Я только что услышал, прямо сейчас, оттуда, из моего укромного уголка, где у меня свой собственный телевизор, звук колокольчика и громкое приветствие. Это, вероятно, означает, что Джоуи на полу, истекает кровью и выплёвывает в полотенце сломанные зубы. Хотел бы я увидеть, как он падает в последний раз. Я ничего не имею против большого Джоуи – он статный парень и отважный боец. И держу пари, что он устроил настоящее шоу, прежде чем для него погас свет. Жаль только, что мне не довелось посмотреть бой до конца. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Прости, Берни, – сказал я. – Я ни за что на свете не стал бы отрывать тебя от удовольствия, но подумал, что ты захочешь узнать о Питерсоне и обо всём остальном.

– Ты прав, Марлоу. Я благодарен тебе за то, что ты рассказал мне о том, что произошло, я действительно благодарен. Только знаешь, как тебе лучше поступить сейчас? Хочешь знать, что можно сделать?

– Не совсем, но я думаю, ты всё равно мне расскажешь.

Я был прав. Он так и сделал. Его предложения были громкими, образными и по большей части анатомически невыполнимыми.

Когда он закончил, я вежливо пожелал ему спокойной ночи и повесил трубку. Он неплохой парень, Берни. Но, как я уже сказал, запальный шнур у него короткий, и становится всё короче.

* * *

Я все ещё мог смотреть в окно. Почему огни города, видимые издалека, кажутся мерцающими? Когда вы смотрите на них вблизи, они имеют устойчивый блеск. Должно быть, это как-то связано с окружающим воздухом, с миллионами мельчайших пылинок, кружащихся в нём. Все выглядит неподвижным, но это не так; оно движется. Например, стол, на который я положил ноги, был вовсе не твердым, а роем частиц, таких маленьких, что ни один человеческий глаз никогда не сможет их увидеть. Мир, если разобраться, – страшное место. И это даже не считая людей.

Раньше я думал, что Клэр Кавендиш может разбить мне сердце. Я не понимал, что оно уже разбито. Живи и учись, Марлоу, живи и учись, жизнь не становится длиннее.

Было чуть больше десяти, когда она позвонила. К тому моменту, ослабев и решив подкрепиться, я снова достал бутылку из глубокого тайника в ящике стола и налил себе скромную порцию бурбона на два пальца. Почему-то спиртное не кажется такой уж серьезной вещью, когда пьёшь его из бумажного стаканчика. Виски обожгло рот, который и так пострадал от всех тех сигарет, выкуренных за долгий день. Безусловно, я был не их тех, кто должен был советовать Берни Олсу бросить эту привычку.

Я знал, что телефон зазвонит за секунду до того, как это произошло. Её голос был приглушенным, почти шёпотом.

– Он здесь, – сказала она. – Приходите обычным путем, через оранжерею. И не забудьте выключить фары.

Не помню, что я ответил. Может быть, я ничего и не сказал. Я всё еще пребывал в том странном сонном состоянии подвешенности, словно плавал где-то снаружи, наблюдая за своими действиями, но почему-то не принимая в них участия. Я полагаю, это было результатом всех этих ожиданий и напрасной траты времени.

Руфус ушёл домой, и пол, который он вымыл, давно высох, хотя подошвы моих ботинок скрипели по нему, как будто он всё ещё был мокрым. Ночь снаружи была прохладной, и дневной дым наконец рассеялся. Я припарковал машину на Вайн-стрит, под уличным фонарем. Как-будто большое тёмное животное затаилось на тротуаре, а фары, казалось, зловеще смотрели на меня. Потребовалось какое-то время, чтобы мотор начал кашлять и отплевываться, прежде чем с грохотом ожить. Вероятно, требовалась замена масла или что-то в этом роде.

Я ехал медленно, но всё равно прошло немного времени прежде чем показалось море. Я повернул направо по шоссе, и волны призрачной, бурной белой линией протянулись в темноте слева от меня. Я включил радио. Я редко это делаю, и потому я надолго забываю, что там было в последний раз. Станция, на которую был настроен приёмник, играла старый номер группы Пола Уайтмена, горячую музыку, безопасно охлаждённую для широких масс. Меня поражает, как у парня с фамилией Уайтмен[103]103
  White man (англ.) – белый человек.


[Закрыть] хватило духу играть джаз.

Прямо передо мной дорогу перебежал заяц, его хвост неестественно сверкнул в свете фар. Я мог бы провести некоторую параллель между животным и мной, но чувствовал себя слишком беспристрастным, чтобы озаботиться этим.

Подъехав к воротам, я выключил фары, убрал ногу с педали газа и дал машине остановиться. Луна зашла, и повсюду была тьма. Деревья нависали, как огромные слепые звери, вынюхивающие в ночи дорогу. Я немного посидел, прислушиваясь к тиканью мотора. Я чувствовал себя путешественником, завершившим долгое и утомительное путешествие. Я хотел отдохнуть, но знал, что пока не могу.

Я вышел из машины и с минуту постоял рядом, принюхиваясь. От двигателя исходил запах гари, но кроме этого ночь благоухала запахом травы, роз и чего-то другого, названия чему я не знал. Я пошёл через лужайку. В доме было темно, за исключением нескольких освещенных окон на втором этаже. Я подошёл к гравийной дорожке под входной дверью и свернул налево. Запах роз здесь был сильным, приторным и почти непреодолимым.

Где-то поблизости послышался шум, и я остановился, но ничего в темноте не увидел. Затем я уловил вспышку синего, глубокого, блестящего синего, и раздался свистящий звук, который быстро исчез. Должно быть, это был павлин. Я надеялся, что он не закричит, иначе мои нервы не выдержали бы.

Завернув за угол дома и приблизившись к оранжерее, я услышал звуки рояля и остановился, прислушиваясь. Шопен, догадался я, но, наверное, ошибся – для меня всё на рояле звучит как Шопен. Музыка, почти неслышная с такого расстояния, казалась душераздирающе прекрасной, и, ну, или просто душераздирающей. Представь себе, подумал я, что такие звуки можно извлекать из большого черного ящика, сделанного из дерева, слоновой кости и натянутой проволоки.