Текст книги "Кролик разбогател"

Автор книги: Джон Апдайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

Словно желая загладить свою резкость – он же оборвал отца, когда тот под влиянием дождя предался воспоминаниям, – Нельсон нарушает молчание:

– А как называется должность Чарли там, у вас?

– Старший торговый представитель. Он занимается подержанными машинами, а я новыми. Более или менее так. На практике же каждый занимается и тем и другим. Вместе с Джейком и Руди, конечно. – Он намеренно твердил малому про Джейка и Руди. Это не сынки богатых родителей, они за свой доллар вкалывают вовсю.

– А ты доволен тем, как работает Чарли?

– Абсолютно. Он знает дело куда лучше меня. И он знает половину округи.

– Угу, но вот со здоровьем у него не очень. Он, по-твоему, достаточно энергичен?

В вопросе чувствуется университетский подход. Кстати, он ведь толком не расспросил Нельсона про колледж – может, сейчас воспользоваться моментом? При женщинах Нельсону легче ускользнуть.

– Энергичен? Ему приходится следить за собой и не перегружаться. Но дело свое он делает. Люди нынче не любят, когда на них нажимают, а именно так раньше вели дела в торговле машинами. Мне кажется, люди больше доверяют продавцу, который – как бы это выразиться? – немного вяловат. Так что я не возражаю против того, как Чарли действует. – А сам думает: интересно, как к нему относится Мелани. Где они – в каком-нибудь ресторане? Гарри представляет себе ее лицо: блестящие глаза слегка навыкате, точно она страдает щитовидкой, и раскрасневшиеся щеки, которые всегда кажутся нарумяненными (они были у нее румяные еще до того, как она купила «фудзи»), – молодое лицо, крепкое и гладкое; она сидит напротив старины Чарли с его профилем классического ловеласа и улыбается, улыбается, а он клеит ее. А потом внизу произойдет то, что должно произойти, член у него толстый, иссиня-смуглый, как у всех средиземноморцев, интересно, думает Кролик, волосня у нее такая же кудрявая, как волосы на голове... в нее, из нее, Кролик не может представить себе, что они будут этим заниматься, пока все остальные будут сидеть тут и слушать дождь.

– Я вот думал, – говорит Нельсон, – не стоит ли заняться спортивными машинами со складным верхом. – Он сидит на видавшем виды сером диване, и слова его, точно отяжелев от стыда, падают одно за другим, вываливаются из опущенного лица.

– Машинами со складным верхом? В каком смысле?

– Сам знаешь, пап, зачем же выуживать это из меня. Покупать и продавать. Детройт их больше не производит, поэтому старые машины ценятся все дороже и дороже. Ты мог бы выручать за каждую куда больше, чем заплатил за мамин «мустанг».

– Если ты их для начала не расколошматишь.

Это производит именно тот эффект, какой нужен Кролику.

– Тьфу! – восклицает парень, попав в западню, окидывая взглядом потолок в поисках щели, в которую можно было бы уползти. – Я же не расколошматил твою чертову бесценную «корону», я только немножко ее поцарапал.

– Она все еще в мастерской. Нечего сказать – «поцарапал».

– Я же не специально, Господи, пап, ты так себя ведешь, точно это священная колесница или что-то вроде. До чего же с годами ты стал правильным.

– В самом деле? – вполне искренне спрашивает Гарри, считая, что это может пригодиться как бесценная информация.

– Да. Ты ведь только и думаешь о деньгах и вещах.

– А это что же – плохо?

– Да.

– Ты прав. Забудь про машину. Расскажи-ка мне лучше про колледж.

– Это мура, – следует мгновенный ответ. – Город глупцов. Из-за той стрельбы десять лет назад люди думают, что в

Кенте очень радикальная атмосфера, а на самом деле большинство ребят местные, из Огайо, для которых главное развлечение – накачаться пивом до тошноты да устраивать в общежитии потасовки с помощью крема для бритья. Большинство ведь наследует отцовское дело, так что наука им до фонаря.

Гарри пропускает его слова мимо ушей и спрашивает:

– А тебе никогда не случалось бывать на большом файрстоновском заводе? О нем все время пишут в газетах – там продолжают выпускать радиальные колеса со стальными покрышками по пятьсот долларов, хотя они то и дело отлетают.

– Типичная штука, – говорит мальчишка. – Вся продукция у нас такая. Вся американская продукция.

– А ведь мы когда-то производили все наилучшее, – говорит Гарри, глядя вдаль, точно отыскивая там место, где они с Нельсоном могли бы сойтись и поладить.

– Так мне говорили. – Мальчишка снова утыкается в свою книгу.

– Нельсон, насчет работы. Я сказал твоей маме, что на лето мы поставим тебя на мойку и текущий ремонт. Ты там многому научишься, просто наблюдая за работой Мэнни и ребят.

– Пап, я слишком стар для мойки. И потом, мне, может, нужно что-то более постоянное, чем работа на лето.

– Ты что же, хочешь мне сказать, что намерен бросить колледж, хотя тебе осталось учиться всего какой-то паршивый год?

Он повысил голос, и мальчишка сразу встревожился. Он смотрит на отца раскрыв рот – темный провал рта и глазницы образуют три дыры на узком лице. Дождь барабанит по крыше веранды. Дженис и ее мамаша спускаются сверху, посмотрев «Уолтонов», обе в слезах. Дженис вытирает глаза пальцами и смеется:

– До чего же глупо так расчувствоваться. А ведь в «Пипл» писали, что все актеры перессорились и сериал из-за этого пришлось снять.

– До чего же они повторяют по телевидению одно и то же, – говорит мамаша Спрингер, опускаясь рядом с Нельсоном на серый диван с таким видом, точно небольшое путешествие со второго этажа лишило ее последних сил. – Эту постановку я и раньше видела, а все равно пронимает.

– Малый заявил мне, – объявляет Гарри, – что, наверно, не вернется в Кент.

Дженис, направившаяся было на кухню, чтобы плеснуть себе капельку кампари, застывает на месте. Жара такая, что на ней лишь коротенькое прозрачное неглиже поверх трусиков.

– Ты же это знал, Гарри, – говорит она.

Красные узенькие трусики, подмечает он, которые кажутся сквозь неглиже тускло-малиновыми. На прошлой неделе, когда жара достигла апогея, она отправилась в Бруэр к парикмахеру, к которому ходит Дорис Кауфман. У нее теперь коротко остриженный затылок и челка – Гарри к этому еще не привык, у него такое чувство, будто какая-то чужая женщина болтается тут полуголая.

– Черта с два я знал! – чуть не на крике вырывается у него. – И это после того, как мы вложили такие деньги в его образование?

– Ну, – говорит Дженис, поворачиваясь так стремительно, что колыхнулось неглиже, – может, он там взял уже все, что мог.

– Я этого не понимаю. Тут что-то не то. Парень возвращается домой без всяких объяснений, его девчонка проводит время с Чарли Ставросом, а он сидит тут и намекает мне, чтобы я выставил Чарли и взял на это место его.

– Ну, – миролюбиво произносит мамаша Спрингер. – Нельсон ведь уже взрослый. Фред нашел же место для тебя, Гарри, и я знаю, что, будь он с нами, он бы нашел место и для Нельсона.

На серванте покойный Фред Спрингер слушает шум дождя и глядит затуманенным взором.

– Солидное место – нет, – говорит Гарри. – Во всяком случае, для человека, который бросает колледж, не дослушав нескольких ерундовых курсов, – никогда!

– Ну, Гарри, – говорит мамаша Спрингер, такая спокойная и размягченная, точно она не телевизор смотрела, а выкурила трубку гашиша, – некоторые люди сказали бы, что не таким уж ты был многообещающим, когда Фред взял тебя. Многие его отговаривали.

А там, в деревне, под землей фермер Байер оплакивает свой парк школьных автобусов, ржавеющих под дождем.

– Мне тогда было сорок лет, и я остался без работы не по своей вине. Я же был линотипистом и сидел за линотипом, пока он существовал.

– Ты занимался тем же, чем занимался твой отец, – говорит ему Дженис, – а именно этого хочет и Нельсон.

– Конечно, конечно, – кричит Гарри, – когда он окончит колледж – пожалуйста! Хотя, по правде говоря, я-то надеялся, что он захочет большего. Но почему такая спешка? И вообще, зачем он вернулся домой? Если бы мне в его возрасте повезло попасть в такой штат, как Колорадо, уж по крайней мере лето я бы там провел.

Дженис, даже не подозревая, как эротично она выглядит, затягивается сигаретой.

– Почему ты не хочешь, чтобы твой собственный сын жил дома?

– Да слишком он взрослый, чтоб жить дома! От чего он бежит?

Судя по их лицам, он, видимо, напал на след, а на какой – не знает. Да и не уверен, что хочет знать. Ответом ему тишина, и в ней снова слышен шум дождя за стенами их освещенного владения – тихий, упорный, неустанный, миллионами крошечных ракет он поражает цель и сбегает ручейками с поверхностей. Где-то там лежат Ушлый, Джилл, от которых остались уже одни кости.

– Забудем об этом, – говорит Нельсон, вставая. – Не хочу я никакой работы у этого омерзительного типа.

– Что это он так обозлился? – обращается к женщинам Гарри. – Я ведь только и сказал, что не понимаю, почему мы должны выгонять Чарли ради того, чтобы малый мог торговать спортивными машинами. Со временем – безусловно. Даже, может, еще в восьмидесятом году. Бери бразды в свои руки, молодая Америка. Заглатывай меня. Но всему свой срок, Бог ты мой. У нас еще куча времени.

– В самом деле? – как-то странно спрашивает Дженис. Она определенно что-то знает. Все сучки все знают.

Он поворачивается к ней:

– И ты туда же! Мне казалось, что уж ты-тодолжна бы относиться лояльнее к Чарли.

– Лояльнее, чем к собственному сыну?

– Вот что я тебе скажу. Вот что я вам скажу. Если уйдет Чарли, я тоже уйду. – Он пытается встать, но глубокое кресло не сразу выпускает его.

– Гип-гип ура! – произносит Нельсон, сдергивает свою джинсовую куртку с вешалки, стоящей у входной двери, и натягивает ее. Он выглядит сгорбившимся и жалким, точно крыса, которую вот-вот утопят.

– Теперь он покалечит «мустанг». – Гарри наконец вылезает из кресла и встает во весь рост, возвышаясь над ними.

Мамаша Спрингер хлопает себя по коленям, растопырив пальцы:

– Ну, это препирательство вконец испортило мне настроение. Пойду согрею воду для чая. От этой сырости у меня в суставах прямо черти расплясались.

Дженис говорит:

– Гарри, попрощайся с Нельсоном по-человечески.

Он возражает:

– Он же не попрощался со мной по-человечески. Я пытался говорить с ним по-человечески о колледже, а впечатление такое, точно я рвал ему зубы. Вечно вы устраиваете из всего секреты! Я теперь даже не знаю, чему он учится. Сначала он готовился стать врачом, но ему, видите ли, оказалась не по зубам химия, потом это была антропология, но там, видите ли, слишком много надо было запоминать; последнее, что я слышал, – он перекинулся на общественные науки, но это оказалось слишком большим дерьмом.

– Я учусь на географа, – заявил Нельсон, топчась у двери: уж очень ему охота удрать.

– На географа! Географию ведь преподают в третьем классе! В жизни не слыхал, чтобы взрослый человек изучал географию.

– А это, судя по всему, считается там серьезной специальностью, – говорит Дженис.

– Что же они целый год делают – раскрашивают карты?

– Мам, мне пора бежать. Где у тебя ключи от машины?

– Посмотри в кармане моего плаща.

А Гарри не может отвязаться от сына.

– Запомни, что дороги у нас здесь скользкие, когда мокро, – говорит он. – И если потеряешься, звони своему профессору географии.

– То, что Чарли пригласил Мелани, тебя уязвляет, верно? – говорит ему Нельсон.

– Нисколько. Меня уязвляет то, что это не уязвляет тебя.

– А я выродок, – сообщает отцу Нельсон.

– Дженис, ну что я сделал парню, чтоб заслужить такое?

Она вздыхает:

– О, я полагаю, ты знаешь.

Надоели ему эти намеки на его небезупречное прошлое.

– Я же заботился о нем, верно? Пока ты где-то болталась, кто ставил ему на стол кашу и отправлял в школу?

– Папочка, – с наигранной горечью произносит Нельсон.

Тут вмешивается Дженис:

– Нелли, ну почему ты не уходишь, раз собрался уходить? Ты нашел ключи?

Парень позвякивает ими.

– Ты обрекаешь свой автомобиль на самоубийство, – говорит ей Гарри. – Этот парень – убийца машин.

– Это же была всего лишь паршивая царапина, – кричит Нельсон, обращаясь к потолку, – а он, видно, никогда не перестанет меня мучить! – Дверь хлопает, успев впустить резкий ток воздуха, пахнущего дождем.

– Кто еще хочет чаю? – кричит из кухни мамаша Спрингер.

Они идут к ней. После забитой мебелью душной гостиной в кухне с ее сверкающими эмалированными поверхностями мир кажется менее мрачным.

– Гарри, не надо так наседать на мальчика, – советует ему теща. – У него столько забот.

– Каких, например? – резко спрашивает он.

– Ну-у, – произносит мамаша все так же мягко, ставя тарелки под чашки с блюдцами, как принято у Уолтонов. – Мало ли что у молодых людей бывает.

У Дженис под ночной рубашкой надеты трусы, но лифчика нет, и при ярком свете соски просвечивают сквозь материю, такие же розовые, только потемнее, ближе к красному вину. Она говорит:

– В трудное мы живем время. Казалось бы, перед молодыми людьми открывается столько возможностей, и они должны хотеть того и этого, а когда им исполняется двадцать, они обнаруживают, что деньги-то, оказывается, совсем не легко заработать. У них нет даже тех возможностей, какие были у нас.

Такие речи что-то на нее не похожи.

– А ты-то с кем на эту тему говорила? – презрительно спрашивает Гарри.

С Дженис нелегко справляться; она приглаживает челку растопыренными, как грабли, пальцами и отвечает:

– С некоторыми женщинами в клубе: у них дети тоже вернулись домой и не знают, что с собой делать. Этому даже теперь есть название – какое-то там возвращение в родное гнездо.

– Синдром возвращения в родное гнездо, – подсказывает Гарри: они его успокоили. Вот так же, бывало, они с папой и мамой, уложив Мим в постель, садились за кухонный стол, где стояли каша и какао, и иногда чай. Он чувствовал, что может даже пожаловаться. – Если бы он хоть попросилпомочь ему, – говорит он, – я бы постарался. Но он же не просит. Он хочет брать без спроса.

– Такова уж человеческая природа, – говорит мамаша Спрингер, взбодрившись. Чай заварился ей по вкусу, и, как бы желая поставить на разговоре точку, она добавляет: – Нельсон ведь премилый мальчик, просто на него сейчас слишком много, по-моему, навалилось.

– А на кого не навалилось? – спрашивает Гарри.

В постели – возможно, это дождь так возбуждает его – Кролик настоятельно требует любви, хотя Дженис сначала сопротивляется.

– Если б знала, я приняла бы ванну, – говорит она, но не от нее хорошо пахнет – он чувствует этакий густой запах джунглей, запах гниения, таящегося глубоко, глубоко под папоротниками.

Кролик не перестает к ней приставать, боясь ударить лицом в грязь, тогда холодная ярость овладевает Дженис, она выгибает бедра, трется клитором об его лицо и дает ему кончить в себя, уже лежа под ним, а он, исчерпав все силы, лежит и снова прислушивается к шуму дождя, который то и дело налетает и с металлическим стуком бьет в окно, в более быстром ритме, чем по железному водостоку, куда сливаются потоки дождя. Гарри говорит жене:

– Мне нравится жить под одной крышей с Нельсоном. Это здорово, когда у тебя есть противник. Обостряет все чувства.

За окнами, но так близко, точно они стоят там, шелестит бук, принимая на себя льющиеся с листка на листок, с ветки на ветку, точно по лестнице, непрекращающиеся потоки дождя.

– Какой же Нельсон тебе противник? Он твой сын и нуждается в тебе сейчас больше, чем когда-либо, только не может этого сказать.

Дождь – последнее оставшееся у Гарри доказательство, что Бог есть.

– Я чувствую, – говорит он, – есть что-то, чего я не знаю.

Дженис признает:

– Есть.

– Что же это? – И, не получая ответа, он задает другой вопрос: – А ты откуда знаешь?

– Мама и Мелани проболтались.

– Это что-то очень скверное? Наркотики?

– Ох, Гарри, нет. – Она невольно обнимает его: в своем неведении он, видимо, кажется ей таким ранимым. – Ничего похожего. Нельсон ведь по натуре похож на тебя. Он избегает грязи.

– Тогда что же, черт побери, происходит? Почему мне нельзя сказать?

Она снова прижимает его к себе и легонько смеется:

– Потому что ты не Спрингер.

Она погрузилась в сон и ровно, легонько посапывает, а он еще долго лежит и слушает дождь, не желает отсекать себя от этого звука, звука жизни. Не только ведь у Спрингеров есть тайна. Те голубые глаза, такие светлые, сзади в «королле». Он все еще чувствует вкус Дженис на губах и думает, что, пожалуй, не такая уж это хорошая идея – съездить в Селтит. Дважды за то время, что он лежит без сна, на улице останавливается машина и в доме открывается входная дверь: в первый раз, судя по тому, как тихо урчит мотор и какие легкие шаги раздаются на крыльце, это Ставрос привез Мелани; во второй раз, всего несколькими минутами позже, слышно, как ревет мотор, потом резко выключается, и шаги звучат громко, вызывающе – это, должно быть, Нельсон, он явно перебрал пива. По звукам, сопровождавшим приезд второй машины, Кролик приходит к выводу, что дождь стихает. Он прислушивается, не раздадутся ли молодые шаги на лестнице, но похоже, что одна пара ног проследовала за другой на кухню: Мелани решила перекусить. Любопытная штука насчет этих вегетарианцев – они, похоже, вечно голодны. Человек ест и ест – и все ему кажется, что еда не та. Кто ему однажды так сказал? Тотеро в конце жизни казался таким старым, а насколько он был старше, чем Гарри сейчас? Нельсон и Мелани без конца болтают на кухне, так что Гарри надоедает подслушивать и он садится. Во сне Гарри кричит на мальчишку по телефону, что стоит на площадке, но – хотя рот его открыт так широко, что он видит все свои зубы как на схеме, на которой дантист помечает кариес, – из него не вылетает ни звука; скулы и веки у него свело точно от мороза, и когда он просыпается, ему кажется, что он состроил рожу утреннему солнцу, отчаянно бьющему в стекла после дождя.

Витрины «Спрингер-моторс» недавно мыли, и Гарри, стоя за стеклом, не видит на нем ни пылинки – даже не поймешь, внутри ты или на улице, где работают свои кондиционеры, где вчерашний дождь омыл мир, оставив после себя лужи, и лишь в листве дерева у «Придорожной кухни», на той стороне шоссе 111, заметно угасание – то тут, то там мертвый или пожелтевший лист висит на кончике пышно убранной ветки, уже тронутой смертью. Транспорт в этот рабочий день течет непрерывным потоком. Картер все твердит, что осенью обложит налогом огромные доходы нефтяных компаний, но Гарри чувствует, что этому не бывать. Картер умен как черт и много молится, но, похоже, он держится той же тактики, что и старина Эйзенхауэр: не совершать крупных акций, а каждый день – по капельке.

Чарли заканчивает оформление покупки – он сбывает молодой черной паре восьмицилиндровый подержанный «бьюик» семьдесят третьего года выпуска: ну как не воспользоваться тем, что эти славные люди отстали от времени, не знают, что все изменилось, что у нас нехватка бензина и ловкачи вкладывают деньги в иностранные марки с моторами для швейных машин. Молодые люди даже приоделись ради такого случая: на жене костюм цвета лаванды с короткой, по отжившей моде, юбкой, обнажающей жесткие бугры икр, высоко посаженных на кривых тощих ногах. Право же, они иначе скроены, чем мы, – Ушлый говорил: по последней моде. Ягодицы у женщины твердые и высоко посаженные, они образуют одну линию с икрами, – Кролик наблюдает, как она ходит по все еще мокрому блестящему асфальту вокруг старого, слишком яркого «бьюика» под иссушающим солнцем. Милая сердцу картина из прошлого. И тем не менее Гарри подташнивает оттого, что он мало спал, и ощущение это не проходит. Чарли что-то говорит, так что оба сгибаются пополам от смеха, затем садятся в свою новую колымагу и уезжают. Чарли возвращается за свой столик в углу прохладного демонстрационного зада, и Гарри подходит к нему.

– Как тебе понравилась вчера Мелани? – Он старается, чтобы в голосе не звучало издевки.

– Славная девушка. – Карандаш Чарли продолжает при этом летать по бумаге. – Очень открытая.

– Что же в ней открытого? – Голос Гарри звенит от возмущения. – Чудная она птица, с моей точки зрения.

– Ничего подобного, чемпион. У нее очень трезвая голова. Она из тех женщин, которые отпугивают людей тем, что насквозь все видят и потому держат себя в узде.

– Ты, значит, доводишь до моего сведения, что с тобой она держала себя в узде.

– Я ничего другого и не ожидал. В моем-то возрасте – кому это надо?

– Ты же моложе меня.

– Не душой. Ты из тех, кто еще учится.

Вот так же бывало и в школе, когда казалось, что всюду тайны, они порхали по коридорам, прыгали вокруг, точно мяч по площадке во время перемены, а Гарри не мог уловить ни одной, девчонки не давали до них добраться, были шустрее его.

– Она вспоминала о Нельсоне?

– Довольно много.

– И как по-твоему, что между ними?

– По-моему, они просто приятели.

– Ты больше не думаешь, что они спят вместе?

Чарли сдается, хлопает ладонями по столу и отъезжает от своих бумаг.

– Черт, я же не знаю, как у них это происходит, у молодежи. В наше время если удавалось переспать с девчонкой, ты перекидывался на другую. А у них, может, все иначе. Они не хотят женщин пачками, как мы. Если Мелани и спит с ним, то, судя по тому, как она о нем говорит, он для нее все равно что одноглазый мишка, которого обнимают, прежде чем заснуть.

– Она так к нему относится? Совсем по-детски.

– «Легкоранимый» – так она его назвала.

– Чего-то в этой картине недостает, – высказывает предположение Гарри. – Дженис вчера вечером обронила несколько намеков.

Ставрос слегка пожимает плечами:

– Может, это что-то там, в Колорадо. Какая-нибудь девчонка.

– Она ничего такого не говорила?

Ставрос отвечает не сразу – задумывается, указательным пальцем поправляет очки с янтарными стеклами и не снимает пальца с переносицы.

– Нет.

Гарри решает откровенно пожаловаться:

– Никак не могу понять, что парень хочет.

– Хочет жить в реальном мире. По-моему, он хочет зацепиться здесь.

– Я знаю, что он хочетздесь зацепиться, но я этого не хочу. Мне как-то не по себе при нем. Да с такой унылой рожей он не сможет продать...

– ...даже кока-колу в Сахаре, – доканчивает за него Чарли. – Но хочешь не хочешь, а он внук Фреда Спрингера.

– Угу, и Дженис, и Бесси обе наседают на меня – ты это видел в тот вечер. Они доведут меня до бешенства. У нас так славно, симметрично расставлены силы, а сколько машин мы продали в июле?

Ставрос бросает взгляд на листок бумаги, лежащий возле его локтя.

– Поверишь ли, двадцать девять. Тринадцать подержанных, шестнадцать новых. Включая три «селики» по десять кусков каждая. Вот уж никак не думал, что их удастся сбыть, притом что Детройт стал выпускать сейчас эти маленькие спортивные машинки за полцены. Но япошки – они умеют анализировать рынок.

– Поэтому к черту Нельсона. Да и от лета остался всего один месяц. Почему мы должны лишать Джейка и Руди части комиссионных, чтобы потрафить избалованному парню, который не желает работать в мастерской? Тем более, что ему и руки-то не пришлось бы марать – мы могли бы поставить его в отдел запасных частей.

Ставрос говорит:

– Ты мог бы положить ему твердую ставку здесь, в зале. Я бы взял его под свое крылышко.

Чарли, видимо, не понимает, что в таком случае вылетит он. Попробуй встать на чью-то защиту – и этот тип тут же начнет подрывать тебя. Но Чарли под конец все-таки прозревает суть проблемы – он так и говорит.

– Послушай! Ты зять, тебя нельзя трогать. А я, единственно, с кем я здесь связан, – это со старухой, и причем чисто сентиментальными узами: она меня любит, потому что я напоминаю ей о Фреде, о былых днях. Но узы крови сильнее сантиментов. Мне не за что уцепиться. Не можешь победить – уступай. А кроме того, думается, я сумел бы поговорить с парнем, мог бы кое-что для него сделать. Не волнуйся, он здесь не задержится – слишком он непоседливый. Очень уж похож на своего старика.

– Не вижу никакого сходства, – говорит Гарри, хоть ему и приятно это услышать.

– А ты и не можешь видеть. Не знаю, но, по-моему, тяжело нынче быть отцом. Когда я был мальчишкой, все вроде было проще. Скажи парню, что он должен делать, и если он этого не будет делать – выгоняй. Так я считаю. Когда ты с Джен и со старухой поедешь отдыхать в Поконы, Нельсон тоже поедет с вами?

– Они спрашивали его, но он не выразил особого энтузиазма. В детстве он всегда тосковал там. Господи, это же будет сущий ад – там и без того тесно. Даже здесь, в доме, в какую бы комнату ты ни зашел, всюду он сидит с пивом.

– Правильно. Так почему бы не купить ему костюм с галстуком и не попробовать его здесь? Положи ему минимальное жалованье, никаких комиссионных и никаких премий. Тогда он не так будет действовать тебе на нервы, а ты – ему.

– Как же это я могу действовать ему на нервы? Он просто вытирает об меня ноги. Без конца берет машину и еще хочет, чтоб я чувствовал себя виноватым.

Чарли не удостаивает его ответом: все это он слышал уже не раз.

– Что ж, – признает Гарри, – это идея. А потом он вернется в колледж?

Чарли пожимает плечами:

– Будем надеяться. Может, ты сумеешь включить это в условия сделки.

Глядя вниз на узкую голову Чарли, пересеченную прядью темных волос, Кролик лишний раз замечает, какой у него вырос живот, этакая гора, распирающая костюм, он превратился в полтора человека, а некогда плотный Чарли за те же годы постепенно усох. Гарри спрашивает его:

– Ты действительно хочешь сделать это для Нельсона?

– Мне нравится парень. Для меня он как калека. Впрочем, нынче все они такие.

На ярком солнце остановилась машина, из которой вылезла пара и направилась к дверям демонстрационного зала – хорошо одетая пара вроде тех, что живут в Пенн-Парке; скорее всего они возьмут проспекты и отправятся в другое место покупать себе «мерседес», чтоб вложить капитал.

– Что ж, это будет твоя головная боль, не моя, – говорит Гарри, обращаясь к Чарли. А вообще-то все может получиться даже славно. Мелани не останется одна в большом доме. И Кролику вдруг приходит в голову, что это, возможно, идея Мелани, а для Чарли – способ не терять ее расположения.

Лежа с Нельсоном в постели, Мелани спрашивает его:

– Чему же ты учишься?

– О, разному.

Эти недели, пока старшие находятся в Поконах, они решили спать в ее постели в комнате окнами на улицу. За месяц с небольшим своего пребывания в этом доме Мелани постепенно отодвинула безголовый манекен в угол и спрятала подальше другое уродливое имущество Спрингеров: засунула свернутую ковровую дорожку под кровать, а в глубь стенного шкафа, где уже и так полно вышедших из моды и ставших тесными вещей в полиэтиленовых мешках из чистки, перетащила сундук со старыми занавесками и сломанную швейную машину «Зингер» с ножной педалью. С помощью клейкой ленты она прилепила несколько плакатов Питера Макса к стенам, и теперь комната выглядит уже вполне ее спальней. До сих пор они пользовались комнатой Нельсона, но кровать там односпальная, в которой он спал мальчишкой, и, по правде сказать, он чувствует себя там неуютно. Они вообще не собирались спать вместе в этом доме, но долгие неизбежные беседы, которые они ведут, не могли не привести к такому концу. Груди у Мелани, как успел заметить Чарли, в самом деле большие, их теплое колыханье иногда вызывает у Нельсона тошноту, когда он вспоминает о плоскогрудой другой, которую бросил.

– Уйма всякого всего, – продолжает он. – Существует, например, целая система невидимого нажима производителя на торговца. Ты обязан покупать наборы из специальных инструментов на тысячи долларов, кроме того, они не перестают переводить в стандарт то, что раньше считалось добавками, тем самым лишая продавца значительной части его дохода. Чарли рассказывал мне, что радио стоило торговцу около тридцати пяти долларов, а он добавлял к цене на машину этак долларов сто восемьдесят. Ну а раз производители становятся все более алчными и отбирают у торговца эти возможности, торговцам приходится, в свою очередь, что-то придумывать. Например, грунтовку. Или обработку против ржавчины. Даже виниловые сиденья и те обрабатывают якобы для того, чтоб они меньше изнашивались. Вот такие дела. Это, конечно, разбой, но в то же время занятно – как люди обкручивают друг друга. У деда было специальное приспособление для проверки эксплуатационных качеств машин, но папа от него отказался. Похоже, Чарли считает папу лентяем и человеком халатным.

Она рывком садится в постели – груди ее медленно перекатываются и серебрятся в сумеречном свете от дуговых фонарей, проникающем в комнату сквозь листья клена на Джозеф-стрит. Нельсон не может не чувствовать, какая Мелани по-матерински крупная и загадочная.

– Чарли пригласил меня пойти с ним еще раз куда-нибудь, – сообщает она.

– Так пойди, – советует Нельсон, наслаждаясь тем, что Мелани, сев и возвышаясь над ним, углубила ложбинку в смятой простыне, на которой он лежит.

Когда он был маленький и мама с папой жили в той квартире на Уилбер-стрит, а сюда приезжали в гости, его укладывали спать в этой самой комнате, волосы у бабушки были тогда еще черные, но игра светотеней на потолке у окна была такая же, как сейчас. Бабуля пела ему песенки – это он помнит, а вот какие – не помнит. Некоторые – на пенсильванском немецком. «Rudi, nidi, Geile...» [18]18
  «Скачи, скачи, Гейле...» ( нем.)


[Закрыть]Мелани вытягивает из прически заколку и ковыряет ею в пепельнице в поисках закрутки, в которой еще осталось одна-две затяжки. Она подносит ее к своим красным губам и поджигает – бумага вспыхивает. Когда она подняла руку, чтобы извлечь из волос заколку, в поле зрения Нельсона попала ее волосатая, небритая подмышка. И его член невольно, безо всяких оснований, начинает набухать в теплой, запомнившейся с детства ложбинке.

– Ну, не знаю, – говорит Мелани. – По-моему, он просто хочет уравнять счет в их отсутствие.

– А ты как к этому относишься?

– Без большого восторга.

– Он ведь вполне славный малый, – говорит Нельсон, уходя глубже в ложбинку рядом с ее безразличным телом, наслаждаясь все большим разрастанием своей эрекции. – Хоть и спал с моей мамашей.

– А что, если это убьет его – как я потом буду себя чувствовать? Ведь одна из причин, почему я поехала с тобой, объяснялась желанием выбить из головы всю эту дурь насчет любовника-папочки.

– Ты поехала со мной потому, что тебе предложила Пру. – Ему доставляет несказанное удовольствие произнести имя той, другой, словно глоток холодной воды в жаркий день. – Чтобы я никуда не делся.

– Ну да, но все равно я не поехала бы, если б у меня не было своих причин. И я рада, что поехала. Мне здесь нравится. Здесь совсем как прежняя Америка. Все эти кирпичные дома, такие прочные, так близко стоят друг к другу.

– А я все это терпеть не могу. Воздух здесь такой сырой и затхлый и такой душный.

– У тебя в самом деле такое чувство, Нельсон? – (Ему нравится, когда она вот так мурлычет его имя.) – Мне казалось, что в Колорадо ты был какой-то напуганный. Слишком там большие пространства. А может, это из-за ситуации.