Текст книги "Кролик разбогател"

Автор книги: Джон Апдайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

– Только проездом, – произносит она тонюсеньким голоском, так что ему приходится нагнуться, как к умирающему на смертном одре, чтобы услышать. А как тихо произносила Пру слова клятвы во время венчания! – Моя родня – из Чикаго.

– Вы можете гордиться своей дочкой, – заявляет он ей. – Мы ее уже полюбили. – Ему самому кажется, что он произнес это совсем как она: жизнь – это и впрямь игра во взрослых.

– Тереза старается вести себя правильно, – говорит ее мать. – Но это было ей всегда нелегко.

– Вот как?

– Она пошла в родню отца. Понимаете, всегда все доводит до крайности.

– В самом деле?

– О да. Упрямая. Не смеешь ничего сказать против.

Глаза у нее расширяются. А у Гарри такое чувство, точно его с этой женщиной поставили делать бумажные цепи, а клей дали негодный, звенья все время распадаются. Нелегко тут вести разговор, ничего не слышно. Теперь еще Манная Каша и Тощий хихикают вместе.

– Мне очень жаль, что ваш муж не мог приехать, – говорит Гарри.

– Вы бы не жалели, если б знали его, – спокойно отвечает миссис Лубелл и покачивает пластмассовым бокалом, как бы показывая, что он пуст.

– Разрешите наполнить. – Гарри вдруг с ужасом осознает, что она его ровесница – хоть она и выглядит старухой, ей столько же лет, сколько и ему, и вместо того, чтобы в мечтах лежать голышом с красотками вроде Синди Мэркетт или подружки внука Грейс Штул, он должен удовольствоваться постелью с кем-то вроде миссис Лубелл. Он спешит на кухню, чтобы проверить, как обстоит дело с шампанским, и обнаруживает там Нельсона и Мелани, откупоривающих бутылки. Кухонный стол завален маленькими проволочными клетками, в которые заключена каждая пробка.

– Пап, может ведь не хватить, – нудит Нельсон.

Ну и парочка.

– А почему бы вам, молодежь, не перейти на молоко? – предлагает он, отбирая у парня бутылку, тяжелую, зеленую и холодную, как монеты. С гравированной этикеткой. Его бедный покойный папка никогда в жизни не пил такой шипучки. Семьдесят лет одно только пиво да ржавую воду. Он говорит Мелани: – Этот твой шикарный велосипед все еще у нас в гараже.

– О, я знаю, – говорит она, глядя на него невинными глазами. – Если я увезу его в Кент, у меня его непременно украдут. – Ее карие навыкате глаза ничем не показывают, что она заметила его грубость, объясняемую тем, что он считает: она его предала.

Он говорит ей:

– Надо бы тебе пойти поздороваться с Чарли.

– О, мы уже здоровались. – Она что, уехала из номера в мотеле, который он оплачивает, и провела ночь у Чарли? Что-то Гарри это непонятно. А Мелани, словно желая все загладить, говорит: – Я скажу Пру, что она может пользоваться велосипедом, если захочет. Это прекрасная тренировка для мускулов.

Каких мускулов? Его место рядом с матерью невесты пустует – ни у кого недостало доброты заняться ею. И он, с готовностью наполняя протянутый ею бокал, говорит:

– Спасибо за носовой платок, там, в церкви.

– Тяжело это, должно быть, – говорит она, поднимая на него теперь уже не такие испуганные глаза, – когда всего один ребенок.

Вовсе не один, чуть не сообщает он ей: видно, здорово он перебрал. Во-первых, есть мертвая сестренка, похороненная там, высоко на холме, а потом – эта длинноногая девчонка, что бродит по полям и лугам к югу от Гэлили. Кого она ему напоминает, эта миссис Лубелл, когда она вот так кокетливо приподнимает голову, глядя на него? Тельму Гаррисон у бассейна. Пожалуй, следовало бы пригласить Гаррисонов, но тогда мог бы обидеться Бадди Инглфингер. Да и Ронни вел бы себя агрессивно. Органист с бородкой клинышком (его-то кто пригласил?) присоединился к Манной Каше и Тощему, и они веселятся вовсю, но священник в какой-то момент все же вспоминает о своих обязанностях перед остальными. Он подходит к Гарри и к матери Пру – настоящий акт христианского милосердия.

– Что ж, – обращается к нему Гарри, – что сделано, того не переделаешь, верно?

Преподобный Кэмпбелл обнажает в угодливой улыбке мелкий частокол потемневших от табака зубов.

– Невеста выглядела очаровательно, – говорит он миссис Лубелл.

– Ростом она пошла в родню отца, – говорит та. – И волосы прямые – тоже от них. Мои от природы вьются, а у Фрэнка стоят торчком – он никогда не может их уложить. Тереза, конечно, не такая упрямая, она все-таки девушка.

– Совершенно очаровательна, – произносит Манная Каша, и улыбка его кажется приклеенной.

Гарри спрашивает его:

– А какую скорость развивает этот ваш «опель»?

Он вынимает изо рта трубку:

– Когда ездишь тут с горы на гору, оптимальную скорость не разовьешь, верно? Я бы сказал, двадцать пять – двадцать шесть в лучшем случае. Я только и делаю, что торможу, а потом снова включаю скорость.

– А вы знаете, – сообщает ему Гарри, – эти машины ведь делают японцы, хотя продает их «бюик». Я слышал, что после модели восьмидесятого года фирма не станет больше их ввозить. Тогда с частями будет худо.

Манная Каша развеселился и подмигивает миссис Лубелл. А на Гарри он обращает наигранно строгий взгляд и спрашивает:

– Вы что, пытаетесь продать мне «тойоту»?

Если подумать, то мама ведь тоже станет скелетом. Ее крупные кости будут лежать в земле, как кости динозавра.

– Видите ли, – говорит Гарри, – у нас появилась новая маленькая машина с передними ведущими колесами, которая называется «терсел», – не знаю, откуда они берут эти названия, но это не столь важно, так вот она делает свыше сорока на шоссе и места в ней для одного человека вполне достаточно.

Ждут возрождения Христа. А что, если этого никогда не произойдет?

– А что, если я женюсь, – возражает маленький человечек, – и у меня появится большущеепотомство?

– А вам и надо бы жениться, – неожиданно раздается писклявый голос миссис Лубелл. – Священники по зову плоти пачками уходят из церкви. Весь этот секс в кино, в книгах, всюду, даже на телевидении, если смотришь телевизор достаточно поздно, – неудивительно, что они не в состоянии противиться. Благодарите Бога, что вам не приходится с этим бороться.

– Я часто думал, – произносит Манная Каша слегка приглушенным, но все же раскатистым голосом, каким совершал венчание, – что из меня мог бы выйти отличный священник. Обожаю определенный порядок вещей.

Кролик говорит:

– Вот только что в машине мы слышали, что Анненберг в Филадельфии дал католикам пятьдесят тысяч на возвышение для Папы, чтобы заткнуть рот защитникам гражданских свобод.

Манная Каша фыркает:

– А вы знаете, какая для него реклама эти пятьдесят тысяч? Это же чистая выгода.

Тощий и органист, видно, говорят об одежде, судя по тому, как они щупают рубашки друг друга. Если Гарри придется разговаривать с органистом, он спросит, почему тот не сыграл «Гряди, гряди, голубица».

Миссис Лубелл говорит:

– Надеялись, что Папа приедет в Кливленд, но не может же он побывать всюду.

– Я слышал, он собирается поехать на какую-то ферму, в полную глушь, – говорит Гарри.

Манная Каша дотрагивается до руки матери невесты и склоняет к ней голову, словно желая показать Гарри свою лысину.

– Мистер Анненберг – бывший наш посол при английском дворе. Рассказывают, что когда он вручал свои верительные грамоты королеве, она протянула ему руку для поцелуя, а он пожал ее и сказал: «Как живете-можете, королева?»

Ух, как он грохнул. Миссис Лубелл тоже так и залилась, даже взвизгнула и, устыдившись, быстро прикрыла костяшками пальцев рот. Манная Каша в восторге и вторит ей громоподобными раскатами – точно хохочет могучий широкоплечий старик. Ну, если они собираются так дальше продолжать, считает Кролик, он может их оставить и, воспользовавшись Манной Кашей как багром, отталкивается от них. Он смотрит поверх голов собравшихся, выискивает просвет. В гостиной всегда темновато, сколько бы лампочек ни было включено или какое бы ни было время дня – деревья и навес над входом перекрывают солнце. А ему хотелось бы иметь дом, где было бы много света, который заливал бы красные квадратные пространства. Ну зачем хоронить себя заживо?

А мамаша Спрингер зажала Чарли у буфета: лицо у нее налилось и побагровело, точно виноградина, от усилий, каких ей стоит вталкивать ему в ухо неслышные отсюда слова; Чарли вежливо склонил к ней аккуратно причесанную голову, когда-то крупную, как у барана, а теперь словно усохшую и ставшую похожей на голову старой козы, и усердно кивает, точно клюющий зерно петух. В передней части комнаты, вырисовываясь силуэтами на фоне большого окна, Мэркетты беседуют с Фоснахтами, старина Олли несомненно внушает этим новым людям, какой он знающий музыкант, а Пегги весело смеется, поддерживая его и тая про себя то, что дома он – ленивая крыса. Мэркетты принадлежат к новым друзьям Гарри, а Фоснахты – к старым, и ему не нравится то, что они общаются: хотя Пегги была отличной подружкой в постели, он вовсе не хочет, чтобы эти школьные прилипалы влезли в компанию его загородного клуба, однако он видит, что это происходит благодаря лести и шампанскому; Олли таращится на Синди (не смей и думать об этом!), а Пегги телячьими глазами оглядывает Мэркетта, да она под кого угодно ляжет – должно быть, Олли никак не удовлетворяет ее своим, по всей вероятности, очень тоненьким, как тростинка, членом. Гарри подумывает, не подойти ли к ней и не разбить ли это содружество, но предвидит, сквозь какую стену ему придется осторожно пробираться после всех этих слез в церкви и воспоминаний о Бекки, и папе, и маме, и даже старике Фреде, которых больше нет. Мим сидит на диване с Грейс Штул и с другой старой курицей, Эми, – Бог ты мой, какое эта парочка устроила себе развлечение, вполголоса рассказывая Мим истории из ее детства, – этот акцент округа Дайамонд и манера выражаться вызывают у нее смех, а она – накрашенная, вся в мишуре, как цветочный горшок, – напоминает тех шлюх, которых они видят весь день и вечер по телевизору, старушки даже и не понимают, что смотрят на шлюх, какими на самом деле являются эти знаменитые женщины, что играют в «Опережая время» или в «Скверах Голливуда» или подмигивают Мерву, или Майку, или Филлу в телепрограммах, сидя с голыми коленями в креслах, где все они лежали под кем-то, а теперь они никому не нужны, время настигло и Мим и посадило на серый диван вместе с прихожанками. Нельсон, Мелани и эта деревенщина, внук Грейс Штул, все еще торчат на кухне, а его приятельнице, видимо, надоело обносить гостей штучками-дрючками на хитроумной подставке, сохраняющей тепло, и блюдечком с кетчупом, она решила, что хватит, и присоединилась к ним; у них там маленький переносной телевизор «Сони», по которому Дженис, готовя ужин, смотрит иногда старые комедии с Кэрол Бэрнетт, и сейчас, судя по звукам – крики, гремит оркестр, – эта никчемная пьяная молодежь включила передачу о матче между командами Пенсильвании и Небраски. А Пру в своем подвенечном платье цвета шампанского, уже без веночка на голове, стоит одна у трехногой лампы и разглядывает тяжелый зеленый стеклянный шар мамаши Спрингер с запечатанным внутри пузырьком воздуха, снова и снова поворачивает его под тусклым светом в своих длинных красных пальцах, на одном из которых блестит обручальное кольцо. В группе Фоснахтов – Мэркеттов, к которой присоединилась и Дженис, раздается взрыв смеха. Мимо Гарри на кухню протискивается Уэбб с пластмассовыми бокалами в руках.

– Как тебе нравится этот сумасшедший Роуз? – проходя мимо, произносит он, чтобы что-то сказать.

Пит Роуз недавно набрал свыше шестисот очков, и ему надо забить еще всего четыре мяча, чтобы стать первым игроком, когда-либо забивавшим двести мячей за десять сезонов.

– Выдрючивается, – произносит Кролик: так говорили о нем самом около тридцати лет тому назад.

Возможно, Пру из-за своей уже заметной беременности стесняется пройти сквозь толпу и присоединиться к своему поколению на кухне. Гарри подходит к ней, нагибается и целует, пока она не успела воспротивиться, в гладкую теплую щеку, шампанское многое облегчает.

– Разве не положено поцеловать невесту? – говорит он ей.

Она поворачивается к нему и награждает этой своей нерешительной и вдруг освещающей все лицо улыбкой, от которой уголок рта ползет вверх. Глаза ее стали еще зеленее от стекляшки, этого странного блестящего яйца, которым Гарри не раз хотелось шмякнуть Дженис по голове.

– Конечно, – говорит она. Из яйца, прижатого к ее животу, из самого его центра – там, где пузырек воздуха, – исходит бледное острие света.

Гарри чувствует, что краешком глаза она заметила его приближение и ждала, застыв, как почуявший опасность олень. Конечно, ей страшно среди всех этих чужих людей – теперь, когда судьбу ее уже решил свадебный обряд, и Кролик хочет приободрить свою невестку:

– Ты наверняка совсем вымоталась. Не тянет поспать? Помню, Дженис ужасно спать хотела.

– Я как-то странно себя чувствую, – соглашается Пру и обеими руками ставит зеленый стеклянный шар на круглый столик, который деревянным листом окружает ножку напольной лампы. И вдруг спрашивает: – Как вы думаете, я сделаю Нельсона счастливым?

– Конечно. Мы как-то с малым долго об этом говорили. Он очень высокого мнения о тебе.

– Он не считает, что попал в западню?

– Ну, откровенно говоря, как раз это меня и интересовало, потому что я на его месте мог бы именно так себя чувствовать. Но, ей-богу, Тереза, его это, похоже, не волнует. У него с самого детства было развито чувство справедливости, и в данном случае он, видимо, считает, что так будет справедливо. Слушай. Не мучь ты себя. Единственное, что сейчас волнует Нельсона, – это его старик.

– Он очень высокого мнения о вас, – говорит она еле слышно, словно боясь показаться дерзкой.

Гарри хрюкает: он любит, когда женщины дерзят ему, а малейший признак живости в Пру только радует его.

– Все устроится, – обещает он ей, но Тереза по-прежнему вся во власти страха, который, того и гляди, передастся ему. Когда молодая женщина, осмелев, широко улыбается, видно, что ей следовало в свое время надеть на зубы шины, но никто об этом не позаботился.

Вкус шампанского снова напоминает Гарри об отце. Пиво и ржавая вода, грибной суп из банки.

– Постарайся развлечься, – говорит он Пру и идет через набитую людьми комнату мимо шумной группы Мэркеттов, Фоснахтов и Дженис к дивану, где между двумя старухами сидит Мим. – Вы что, развращаете мою сестричку? – спрашивает он, обращаясь к Эми Герингер.

Грейс Штул смеется, а Эми трепыхается, пытаясь встать с дивана.

– Не вставайте из-за меня, – говорит ей Кролик. – Я подошел, просто чтобы посмотреть, не требуется ли кому чего.

– То, что мне требуется, – буркает Эми, продолжая елозить по дивану, так что он вынужден помочь ей встать, – я должна сделать сама.

– Что же это? – спрашивает он.

Она смотрит на него несколько остекленелым взглядом – совсем как Мелани, когда он посоветовал ей пить молоко.

– Зов природы, – отвечает Эми, – если можно так выразиться.

Грейс Штул, в свою очередь, протягивает ему руку, и, когда он берет ее, чтобы поднять старуху с дивана, у него такое ощущение, точно он держит мешок из тончайшего пергамента, полный обкатанных камешков и почему-то теплый.

– Пора, пожалуй, прощаться с Бесси, – говорит она.

– Вон она там – заговорила до полусмерти Чарли Ставроса, – подсказывает ей Гарри.

– Да, и скорее всего уже наболтала лишку. – Похоже, старуха знает, о чем там речь, – или, может, ему это показалось?

– Так, – говорит Мим.

– Следующей выдавать замуж я буду тебя, – говорит Кролик.

– Мне, собственно, время от времени предлагали.

– Ну и что ты отвечала?

– В мои годы слишком это хлопотно.

– А со здоровьем у тебя в порядке?

– Я все делаю, чтоб было в порядке. Больше не курю, заметил?

– А как насчет того, что ты сидишь допоздна и смотришь по телевизору Мистера Голубые Глаза? Я, кстати, знал, что его зовут Мистер Голубые Глаза. Не знал только, о каком мистере ты говоришь, думал, может, кто-то новый объявился с таким же прозвищем.

Когда он позвонил ей по междугородному телефону, чтобы пригласить на свадьбу, она сказала, что условилась с одним очень дорогим ей человеком посмотреть шоу с Мистером Голубые Глаза, и он спросил: «А что это за мистер?» Она сказала: «Так зовут Синатру, дурачок. Где ты был всю жизнь?» И он ответил: «Ты прекрасно знаешь, где я был, – здесь». И она сказала: «Угу, оно и видно». Господи, до чего же он любил Мим: в общем, никто не понимает тебя так, как твои родные.

Мим говорит:

– Поспать можно и днем. Так или иначе, я свое отпрыгала – теперь я деловая женщина. – И, движением руки указав в другой конец комнаты, спрашивает: – Что это Бесси такое затеяла – решила помешать мне поговорить с Чарли? Она уже целый час его держит.

– Понятия не имею, что происходит.

– И никогда не имел. За это все мы тебя и любим.

– Прекрати. Эй, а как тебе нравится новая Дженис?

– А что в ней нового?

– Неужели не видишь? Она стала куда увереннее в себе. В большей мере женщина.

– Твердая, как орех, Гарри, всегда была и будет. А ты всегда ее жалел. Вот уж напрасно.

– Скучаю я по папке, – неожиданно объявляет он.

– А ты все больше и больше становишься похож на него. Особенно в профиль.

– У него никогда не было такого живота, как у меня.

– У него не было и зубов, чтобы так обжираться, как ты.

– А ты заметила, что эта Пру чем-то на него похожа? И руки у нее крупные, красные, как у мамы. Я хочу сказать, она больше похожа на Энгстромов, чем Нельсон.

– Вы, мужики, любите хватких женщин. Я думала, что такие номера уже не проходят, а у нее вот прошел.

Он кивает, а сам представляет себе, как она накладывает беззубый профиль отца на его профиль.

– Да она до смерти перепугана.

– А ты-то как? – спрашивает Мим. – Что поделываешь, чем радуешь свою душу?

– Играю в гольф.

– И по-прежнему развлекаешься с Дженис?

– Иногда.

– Да, из вас вышла настоящая пара. Мы с мамой считали, что вы больше полугода не протянете – ведь она же тебя просто поймала.

– Может, я сам поймался. Ну а ты? Как там у вас с денежками, в Лас-Вегасе? У тебя действительно своя парикмахерская или ты всего лишь подставное лицо у больших воротил?

– Мне принадлежит тридцать пять процентов капитала. Столько я получила за то, что согласилась стать подставным лицом.

Он снова кивает:

– Звучит знакомо.

– А у тебя еще кто-нибудь есть? Можешь мне сказать – я ведь завтра буду уже в самолете. Как насчет этой толстозадой с раскосыми глазами?

Он качает головой:

– Не-а. После Джилл – ни разу. То, что с ней произошло, меня здорово тряхнуло.

– О'кей, но ведь это было десять лет назад, это же ненормально, Гарри. Ты превращаешься в ничтожество.

– Помнишь, как мы спускались на санях к Джексон-роуд? – спросил он. – Я часто об этом думаю.

– Это было, может, однажды или дважды, а здесь никогда не идет снег. Поезжай на озеро Тахо – вот там сейчас снег. Отправимся в Альта или в Таос – увидишь, как я катаюсь на лыжах. Можешь поехать туда и один – мы тебе устроим какую-нибудь симпатичную девочку. Блондинку, брюнетку, рыжую – какую захочешь. Хорошую, чистенькую девочку из маленького городка – никаких неприятностей.

– Мим, – говорит он, вспыхнув, – ну и язычок. – И только хочет сказать ей, как он ее любит, но тут у входной двери возникает сутолока.

Тощий и органист вместе выходят из комнаты и сталкиваются в дверях с невзрачно одетой парой, которая уже некоторое время тщетно звонила в неработающий звонок. По внешнему виду они похожи на разносчиков, торгующих энциклопедиями – правда, те обычно работают в одиночку, – или на Свидетелей Иеговы, которые ходят по домам; вот только вместо «Сторожевой башни» в руках большой пакет со свадебным подарком, завернутым в серебряную бумагу. Это родственники из Бингемптона. Они не там свернули с Северо-Восточного шоссе и заблудились в западной Филадельфии. Женщина, очутившись наконец под крышей, плачет от облегчения и усталости.

– Квартал за кварталом – и сплошь черные, – говорит мужчина, рассказывая о своих злоключениях: он все не может прийти в себя от изумления.

– О-о! – восклицает Пру с другого конца комнаты. – Дядя Роб! – И бросается к нему в объятия, наконец почувствовав себя дома.

Мамаша Спрингер предоставила домик в Поконах в распоряжение молодых – пусть попользуются в медовый месяц последними золотыми неделями тепла, правда, березы уже начинают желтеть, а лодки и байдарки вытащены на сушу. Парень ничего этого не заметит – им повезет, если он не подожжет дом, отравляя себе мозги и гены марихуаной. Но Гарри это не касается. Теперь, когда Нельсон женат, в сознании Гарри словно захлопнулась дверь, наконец он выплатил долг, и мысли его снова возвращаются к той ферме, к югу отсюда, где другое его дитя, наверное, ходит, ходит и ждет, когда начнется настоящая жизнь.

Как-то вечером, когда по телевизору нет ничего для мамаши интересного, она созывает небольшое совещание в гостиной, кладет ноги, обмотанные бинтами телесного цвета (нововведение, прописанное ее доктором, – когда Гарри пытается представить себе человека, для которого делают такие бинты, даже Тощий по сравнению покажется здоровяком), на скамеечку, а вольтеровское кресло предоставляет единственному в доме мужчине. Дженис садится на диван с положенным после ужина глоточком какой-то белой густой, как крем, отравы – ликера из кокосового молока, который ребята принесли в дом, – рядом с матерью она выглядит совсем девчонкой, особенно когда сидит вот так, подобрав под себя ноги. А ноги красивые, крепкие. Она сумела сохранить их такими, и он готов за это снять перед ней шляпу. Ну чего еще можно требовать от жены, если она не дает от тебя деру и вместе с тобой ждет, что будет дальше?

Мамаша Спрингер объявляет:

– Мы должны сейчас решить, как быть с Нельсоном.

– Отослать его назад в колледж, – говорит Гарри. – У нее там есть квартирка – вот пусть оба там и живут.

– Он не хочет уезжать, – уже не впервые заявляет Дженис.

– А почему, черт подери? – спрашивает Гарри: вопрос этот все еще волнует его, хотя он и знает, что карта его бита.

– Ох, Гарри, – говорит Дженис, – этого никто не знает. Ты ведь не ходил в колледж, так почему же он должен?

– Это, конечно, объяснение. Посмотри на меня. Я не хочу, чтобы он повторил мою жизнь. Достаточно того, что я так живу.

– Милый, я же говорила с его точки зрения, я вовсе не хочу спорить с тобой. Конечно, мы с мамой предпочли бы, чтобы он окончил Кент и не связывался с этой секретаршей. Но вышло иначе.

– Не может он жениться и вернуться в колледж, точно ничего не произошло, – заявляет Бесси. – Она ведь работала, все ее знают, и я думаю, в этом для него камень преткновения. Он должен работать.

– Отлично! – говорит Гарри, получая удовольствие от своего упрямства: пусть женщины конструктивно думают. – Может, его тесть найдет ему работу в Акроне.

– Ты же видел ее мать, – говорит мамаша Спрингер. – Никакой помощи с этой стороны ждать не приходится.

– Зато дядя Роб – ух какой пробивной малый. Что он там делает, на обувной фабрике? Протыкает дырки для шнурков?

– Гарри! – Дженис, подражая матери, говорит размеренно, решительно. – Нельсон должен работать в магазине.

– О Господи! Почему? Почему?У нас же огромная страна. В ней есть старые заводы, новые заводы, фермы, магазины – почему это ленивое отродье не может добыть себе работу в одном из них? Ни разу за все эти годы, когда он летом приезжал из Кента, он не пытался найти себе работу. Последний раз он работал в четырнадцать лет, когда ему понадобились деньги на пластинки и он подрядился разносить газеты.

Дженис говорит:

– Он ведь каждое лето выезжал на месяц в Поконы, а значит, ничем серьезно заняться не мог – он сам на это жаловался. Ну а кроме того, он все-таки кое-что делал. Он там сидел с детьми и помогал тому учителю строить дом с панелями, нагревающимися от солнца, и погребом, набитым камнями, чтобы сохранять тепло.

– Ну и почему бы теперь ему снова чем-то таким не заняться? В этом будущее, а не в продаже машин. Автомобили отжили свой век. Пир окончен. Лет через двадцать у нас будет сплошь общественный транспорт. Даже, может быть, через десять. Почему бы ему не походить вечером на курсы и не научиться работать на компьютере? Если посмотреть на колонки «Требуется...», так там сплошь компьютерные программисты и инженеры по электронике. Помнишь, как Нельсон разобрал систему на части и даже вывел динамики на веранду? Он ведь умел все это – что же произошло с тех пор?

– А произошло то, что он стал взрослым, – говорит Дженис и, приканчивая свой кокосовый ликер, запрокидывает голову так, что на горле видны светлые полоски, которые, когда она держит голову нормально, превращаются в складочки. Языком она выбирает капельки со дна рюмки. Теперь, когда Нельсон и Пру – часть семьи, Дженис пьет уже почти не стесняясь, они все вместе сидят, накачиваясь до одурения, в ожидании, когда по телевизору выступит Джонни Карсон [30]30
  Известный сатирик, ведущий часовую передачу на американском телевидении.


[Закрыть]или покажут шоу «В субботу вечером»; она снова стала курить больше пачки в день, хотя Гарри и уговаривает ее бросить. Сейчас она говорит с ним так, точно он стихийное бедствие, которое надо перетерпеть.

А он все больше распаляется.

– Я же предлагал ему поступить в отдел ремонта – там всегда найдется чем занять лишнюю пару рук, и Мэнни мигом натаскал бы его, сделал бы полноценным механиком. А вы знаете, сколько сейчас механики заколачивают за час? По семь монет, мне же они обходятся свыше восьми со всеми этими добавками. А когда они осваивают дело и работают быстрее положенного, то получают премиальные. Наши лучшие работники приносят домой больше пятнадцати тысяч в год, а двое из них ненамного старше Нельсона.

– Нельсон, как и ты, – говорит Дженис, – не желает возиться в грязи.

– Самые счастливые дни моей жизни, – лжет он, – были, когда я работал руками.

– Нелегкое это дело – старость, – признается мамаша Спрингер, – да еще когда ты вдова. Что бы я ни делала, я сначала молюсь, а потом спрашиваю себя: «А как бы хотел Фред, чтобы я поступила?» И вот тут я абсолютно уверена: он хотел бы, чтобы наш маленький Нелли пошел работать в магазин, раз мальчику так хочется. Многие молодые люди нынче не взялись бы за такую работу: слишком у них тонкая кожа, чтобы быть продавцом, да и не такая это завидная работа, разве что на взгляд тех, кто для начала целый день ходил за лошадью, как люди моего поколения.

– Бесси, – взрывается Кролик, – у каждого поколения свои проблемы. Давайте посмотрим фактам в лицо. Сколько вы собираетесь платить Нельсону? Какое жалованье, какие комиссионные? Вы же знаете предел доходов торговца. Три процента, три жалких процентика, да и те урезаются множеством новшеств, за которые ты не можешь взять с покупателя: на «тойоты» ведь установлены твердые цены. Повышение цен на нефть все уносит: за те пять лет, что я возглавляю дело, стоимость отопления возросла вдвое, плата за электричество взлетела вверх, стоимость доставки тоже, плюс социальное обеспечение, которое все растет, и взносы на безработных, которые надо платить, чтобы лодырям в нашей стране не пришлось расставаться со своими яхтами, – ведь половина молодежи у нас работает ровно столько, чтобы можно было получить пособие по безработице; а проценты за хранение товара – это же уму непостижимо. У нас совсем как было в веймарской Германии: сбережения точно в трубу вылетают; все считают, скоро наступит такое снижение спроса, что волосы дыбом встанут. Экономика убита, мамаша, нам ее не оживить – у нас нет дисциплинированности япошек и немцев, а вы еще хотите, чтобы я взвалил на плечи фирмы мертвый груз, каким, к сожалению, является мой сын.

– Отвечаю на твой вопрос, – говорит мамаша, передвигая больную ногу по скамеечке и слегка покряхтывая. – Минимальное жалованье мы ему установим в три доллара десять центов за час, так что, если он будет работать по сорок часов в неделю, ты должен платить ему в неделю сто двадцать пять долларов и, кроме того, премиальные из обычного расчета – сейчас это, кажется, что-то около двадцати процентов от общей прибыли, а если продано больше определенного минимума, то и двадцать пять! Я знаю, раньше платили пять процентов от общей суммы проданного, но Фред говорил, что с иностранными марками так почему-то не получается.

– Бесси, при всем моем уважении и любви к вам, вы сумасшедшая. Вы собираетесь для начала платить Нельсону пятьсот долларов в месяц, да еще сверх того комиссионные, так что домой он будет приносить по тысяче в месяц, а фирме принесет дохода тысячи две с половиной. Такую сумму Нельсон мог бы получать, если бы продавал – с учетом соотношения между новыми и подержанными машинами – от семи до десяти машин в месяц, а наше предприятие на круг больше двадцати пяти машин в месяц не реализует!

– Ну, может, с Нельсоном вы будете реализовывать больше, – говорит мамаша.

– Фантазерка, – говорит ей Гарри. – Детройт наконец оснастил свои заводы, чтобы выпускать сборные малолитражки по центу за дюжину, к тому же вот-вот введут более жесткий налог на импорт. Так что двадцать пять машин в месяц – это оптимально, клянусь Богом.

– Людям, которые помнят Фреда, приятно будет видеть в магазине Нельсона, – не отступает она.

– Нельсон говорит, – замечает Дженис, – что надбавка на новые «тойоты» составит по крайней мере тысячу долларов.

– Это когда модель со всеми добавками. А люди, покупающие «тойоты», не интересуются добавками. Мы ведь главным образом продаем простые «короллы» – четыре машины к одной. И даже более крупные модели стоят лишь на пару сотен дороже при том, как деньги падают, к черту, в цене.

Но она упряма и тупа.

– По тысяче на машину, – говорит она, – значит, ему надо продавать всего пять штук в месяц, если исходить из твоих расчетов.

– А как быть с Джейком и Руди?! – восклицает он. – Да если малый продаст хотя бы пять машин, это уже ущемит Джейка и Руди! Послушайте, если вы хотите знать, кто ваши преданные работники, – это Джейк и Руди. Они работают столько, сколько их просишь, – торчат тут вечерами и в выходные, а потом подрабатывают, чтобы добрать за все те часы, на которые их отпускают, когда нет работы: ведь у Руди в гараже маленькая мастерская по починке велосипедов, а нынче все просят помочь, и берут они по-божески. Таких ребят не выставляют за дверь.

– Я в общем-то думала не о Джейке и Руди, – говорит мамаша Спрингер, насупясь и положив ногу на ногу. – А сколько зарабатывает Чарли?

– Ох нет, только не это. Мы ведь об этом уже говорили. Если Чарли уйдет, то и я уйду.

– Просто для моего сведения.

– Что ж, Чарли зарабатывает около трехсот пятидесяти в неделю... на круг, вместе с премиальными, свыше двадцати тысяч в год.

– Ну что ж, – изрекает мамаша Спрингер, снова перекладывая больную ногу, – значит, ты сэкономишь, если возьмешь вместо него Нельсона. Он так интересуется подержанными машинами, а ведь как раз этим и занимается Чарли, верно?