Текст книги "Кролик разбогател"

Автор книги: Джон Апдайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

Магазин «Финансовые альтернативы», с окнами, забранными жалюзи в тонкую полоску, находится в следующем квартале – квартале, который когда-то пользовался дурной славой, но теперь, когда весь центр стал таким, ничуть не отличается от соседних. В магазине девушка с платиновыми волосами и длинными наманикюренными ногтями улыбается, узнав Гарри, и подтягивает к прилавку бежевое кресло для Дженис. После телефонного звонка в какое-то дальнее помещение она отщелкивает несколько цифр на своем маленьком компьютере и сообщает Гарри и Дженис – а они сидят, как два мешка, в своих толстых пальто у края ее прилавка, – что цена на золото сегодня утром достигла почти пятисот долларов за унцию, но она может предложить им лишь 488,75 доллара за монету. Таким образом, это составит... пальцы ее легко бегают по клавишам, не задевая их ногтями, и в сером окошечке компьютера выскакивают, словно вытянутые магнитом, цифры: 14 622,50 доллара. Гарри подсчитывает в уме, что он заработал на своем золоте по тысяче в месяц, и спрашивает девушку, сколько серебра он мог бы купить на эту сумму. Девушка бросает на него из-под ресниц взгляд – так посмотрела бы маникюрша, решая, сказать или не сказать, что помимо маникюра она делает еще и массаж в задней комнате. Дженис, сидящая рядом с Гарри, закурила, и дым ее сигареты, протянувшись над прилавком, отравляет атмосферу взаимопонимания, установившуюся между девушкой с платиновыми волосами и Гарри.

– Мы не занимаемся продажей серебра в брусках, – поясняет девушка. – У нас серебро есть только в виде долларов, выпущенных до шестьдесят пятого года, но мы их продаем по стоимости сплава.

– По стоимости сплава? – переспрашивает Гарри. Он-то представлял себе, что это будет небольшой брусок, который ляжет в металлический ящик сейфа, как пистолет в кобуру.

Продавщица терпелива, в ее бесстрастности есть что-то сладострастно-сонное. Точно частица шелковистой тяжести драгоценных металлов перешла к ней.

– Ну, вы знаете, этакое колесо от телеги. – Для ясности она образует круг, сведя вместе острые, как кинжал, ногти указательного и большого пальцев. – Их раньше выпускал Монетный двор США, а пятнадцать лет назад их перестали чеканить. В каждой монете – ноль семьдесят пять тройской унции серебра. Сегодня серебро идет по... – она бросает взгляд на бумажку, лежащую на ее столике рядом с кнопочным телефоном ванильного цвета, – двадцать три доллара пятьдесят пять центов за тройскую унцию, следовательно, каждая монета независимо от коллекционной ценности стоит... – снова в ход идет калькулятор, – семнадцать долларов шестьдесят шесть центов. Но некоторые монеты поистерлись, так что, если вы с женой надумаете сейчас их покупать, я могу дать вам скидку.

– Значит, это старые монеты? – спрашивает Дженис голосом мамаши Спрингер.

– Есть старые, а есть и нет, – ровным тоном отвечает девушка. – Мы покупаем их по весу у коллекционеров после того, как они отобрали то, что представляет для них ценность.

Гарри думал, что все будет иначе, но Уэбб ведь поклялся, что именно в серебро умные люди вкладывают сейчас деньги. И Гарри спрашивает:

– А сколько серебра мы могли бы купить на то, что получим за золото?

На клавиши компьютера обрушивается настоящий шквал: 14 622,50 доллара дают магическую цифру – 888. Значит, восемьсот восемьдесят восемь серебряных долларов по 16,50 каждый, включая комиссионные и налог на продажу товаров в Пенсильвании. Кролику цифра 888 представляется огромной, даже если речь идет о спичках. Он смотрит на Дженис:

– Крошка! Так что ты думаешь?

– Право, Гарри, я не знаю, что тут и думать. Это же ты вкладываешь капитал.

– Но деньги-то ведь наши общие.

– Ты же не хочешь больше держать золото.

– Уэбб говорит, серебро может удвоиться в цене, если нам не вернут заложников.

Дженис поворачивается к продавщице:

– Я вот подумала, что если мы найдем дом, который нам понравится, и захотим внести за него аванс, серебро легко будет продать?

Блондинка смотрит на Дженис с уже куда большим уважением и говорит мягче, как женщина с женщиной:

– Очень легко. Гораздо легче, чем ценные бумаги или землю. Кроме того, «Финансовые альтернативы» гарантируют, что купят у вас все, что мы продали. Если бы вы принесли эти монеты нам сегодня, мы бы заплатили... – она снова взглянула на бумаги, лежащие перед ней на столике, – по тринадцать пятьдесят за каждую.

– Значит, мы бы потеряли на этом по три доллара, помноженные на восемьсот восемьдесят восемь, – говорит Гарри. Руки у него вспотели, возможно, из-за того, что он в пальто. Получи в этом мире хоть маленькую прибыль, и мир тотчас начинает придумывать, как бы отобрать ее у тебя. Ох, взять бы назад золото. Монеты были такие красивые, с этими маленькими изящными оленями на обратной стороне.

– О, но при том, как растет цена на серебро, – произносит девушка и, вдруг умолкнув, снимает какую-то крошечку, приставшую к уголку рта, – вы возьмете свое за неделю. По-моему, вы поступаете очень умно.

– Так-то оно так, но что, если в Иране все утрясется? – никак не может успокоиться Гарри. – Не лопнет все как мыльный пузырь?

– Драгоценные металлы – это не мыльный пузырь. Драгоценные металлы – предел надежности. Я лично думаю, арабская валюта стала золотой не столько из-за событий в Иране, сколько из-за оккупации Большой Мечети. Когда саудисты в беде, вся раскладка идет по новой.

Значит, раскладка идет по новой.

– О'кей, – говорит Гарри, – ударим по рукам. Мы покупаем серебро.

Хотя платиновая девушка, как и подобает продавщице, уговаривала их, она тем не менее несколько удивлена и теперь ведет долгие переговоры по телефону, пытаясь набрать нужное количество монет. Наконец появляется парень, которого она называет Лайлом, с серым парусиновым мешком, в каких носят почту; он слегка покачивается под его тяжестью и, крякнув, ставит мешок на столик перед девушкой, – правда, он худющий и похож на чудилу, возможно, из-за короткой стрижки. Забавно, как все перевернулось: люди нормальные носят нынче длинные волосы, а всякие выродки и панки ходят коротко остриженные. Интересно, думает Гарри, как теперь с этим обстоит в морской пехоте – наверное, носят волосы до плеч. Этот Лайл принимается рассуждать, с подозрением взглянув на Гарри, точно он купил себе не только массаж, но и доску, обтянутую черной кожей, и плетку.

Поначалу Гарри и Дженис считают, что только девушка с платиновыми волосами и почти идеальной кожей имеет право дотрагиваться до монет. Она отодвигает все бумаги в сторону и с трудом приподнимает за угол мешок. Из него высыпаются доллары.

– А, черт! – Она сосет ушибленный палец. – Если не возражаете, помогите мне считать.

Гарри и Дженис снимают пальто и погружают руки в мешок, вытаскивая оттуда монеты, и кладут их стопочками по десять штук. Серебро разложено по всему столу – сотни статуй Свободы; некоторые монеты – стершиеся, более тонкие, другие – толстенькие, точно прямо с Монетного двора. Дженис начинает хихикать – такое множество профилей, надписей и орлов проходит через ее руки, и Гарри понимает: это от ощущения, будто она лепит их из глины. От обилия. Стопки множатся, они уже образуют ряды – десять по десять. Наконец мешок выдает последнюю монету вместе с обрывком корпии, которую девушка щелчком сбрасывает со столика. Затем с серьезным видом обводит рукой с малиновыми ногтями свою часть монет:

– У меня триста девяносто.

Гарри похлопывает по своим стопкам и объявляет:

– У меня двести сорок.

– А у меня двести пятьдесят восемь, – говорит Дженис. Она его обскакала. Он гордится ею. Значит, она может стать кассиром, если он вдруг умрет.

Призван на помощь калькулятор – 888.

– Абсолютно точно, – говорит девушка, не менее удивленная, чем они. Она заполняет нужные бумаги и вручает Гарри две монеты по 25 центов и десятидолларовую бумажку сдачи. У него мелькает мысль, не вернуть ли ей эти деньги в качестве чаевых. Монеты укладываются в три картонные коробки величиной с толстые кирпичи. Гарри ставит коробки одну на другую, и, когда пытается их поднять, лицо у него делается такое, что Дженис и девушка разражаются смехом.

– Ну и ну! – восклицает он. – Сколько же они весят?

Платиновая девушка колдует на компьютере.

– Если считать, что каждая монета весит по крайней мере тройскую унцию, значит, в целом это будет семьдесят четыре фунта. В фунте ведь всего двенадцать тройских унций.

Гарри поворачивается к Дженис:

– Одну коробку понесешь ты.

Она берет коробку, и теперь хохочет уже он, глядя на выражение ее лица, на котором глаза чуть не вылезают из орбит.

– Я не могу, – говорит она.

– Придется, – говорит он. – Нам же донести только до банка. Пошли, мне ведь надо назад в магазин. Зачем же ты в теннис играешь, если не нарастила себе мускулов?

А он гордится тем, что они играют в теннис, – это он сейчас старается для блондинки, изображая из себя эксцентричного аристократа из Пенн-Парка.

– Может, Лайл проводит вас? – предлагает девушка.

Но Кролик не желает, чтоб его видели на улице с этим полумужиком-полубабой.

– Мы справимся. – И, обращаясь к Дженис, говорит: – Представь себе, что ты беременна. Давай. Пошли. – И к сведению девушки добавляет: – Она потом зайдет за своими пакетами.

Он поднимает две коробки и, плечом открыв дверь, вынуждает Дженис следовать за ним. Выйдя на Уайзер-стрит, освещенную холодным солнцем и трепещущую от ветра, он старается не гримасничать и не реагировать на взгляды прохожих, которые с недоумением смотрят на то, как он, обеими руками крепко прижав к себе две небольшие коробки, с трудом удерживает их на уровне бедер.

Какой-то черный в голубой кепке сторожа, с налитыми кровью глазами – точно камушки плавают в апельсиновом соку, – останавливается на тротуаре и, спотыкаясь, делает шаг к Гарри:

– Эй, приятель, не поможешь другу...

Что это черных как магнитом тянет к Кролику? Он круто поворачивается, чтобы телом прикрыть серебро, и, пошатнувшись под его сместившейся тяжестью, делает шаг вперед. И продолжает идти, не смея оглянуться и посмотреть, следует ли за ним Дженис. Но, остановившись у края тротуара рядом с поцарапанным счетчиком на стоянке машин, слышит ее дыхание и чувствует, как она с трудом догоняет его.

– Еще эта шуба, тоже тяжеленная, – задыхаясь, произносит она.

– Переходи на другую сторону, – говорит он.

– Посреди квартала?

– Не спорь со мной, – буркает он, чувствуя, что озадаченный его видом черный уже двинулся следом. И сходит с тротуара, так что автобус, находящийся в полуквартале от них, с визгом тормозит. Посреди улицы, где на расплавившемся за лето асфальте двойная белая полоса образует волнистую линию, он останавливается, поджидая Дженис. Девушка дала ей мешок из-под почты, чтобы нести в нем третью коробку с серебром, но Дженис, вместо того чтобы перекинуть мешок через плечо, несет его на левой руке, точно ребенка.

– Как ты там? – спрашивает он.

– Ничего. Иди же, Гарри.

Они переходят на другую сторону. В лавке, где прежде торговали земляными орешками, теперь не только предлагают порнографические журналы, но еще и разложили их у входа. Молодые, мускулистые, блестящие от масла парни позируют по одному или парами под титрами «Барабанщик» или «Голыш». Из двери выходит шикарный японец в темной, в тонкую полоску тройке и в сером котелке, держа под мышкой свернутые «Нью-Йорк таймс» и «Уолл-стрит джорнэл». Как японец мог очутиться в Бруэре? Дверь не спеша закрывается, но на холодном тротуаре успевает появиться, как в старом цирке, запах теплых жареных орешков.

Гарри говорит Дженис:

– Давай положим все три коробки в мешок, и я взвалю его себе на спину. Ну, знаешь, как Санта-Клаус. Ха-ха!

Пока они совещаются, вокруг них уже начинают собираться щербатые темнокожие уличные ребята и какие-то пьянчуги в обтрепанной одежонке, по-зимнему надетой в несколько слоев для тепла. Гарри крепче прижимает к себе свои две коробки. Дженис обхватывает поплотнее свою третью и говорит:

– Пошли, нам в эту сторону. До банка остался всего квартал. – Лицо у нее раскраснелось от ветра и холода, сощуренные глаза слезятся, губы решительно поджаты – не рот, а щель.

– Не квартал, а добрых полтора, – поправляет он ее.

Мимо «Бруэрской компании обоев», в пыльных витринах которой стоят навытяжку, точно свернутые саваны, рулоны образцов, мимо «Сандвичей Блимлайна» и «Оптовой торговли для офисов Мандербаха», а также узкого магазинчика «Рай для хобби», заставленного плоскими коробками, мимо магазина сигар с гигантской заржавелой вывеской и забранных витиеватой железной решеткой окон старого заведения Конрада Уайзера «Для устриц», на черных дверях которого безумно красными буквами начертано теперь «Живой дивертисмент», через Четвертую улицу, где наконец загорается зеленый свет, мимо длинного стеклянного с вкраплением бетона фасада «Акме», который, говорят, к концу года обанкротится, мимо «Косметических продуктов Голливуда» и «Императорских ковровых покрытий», а также «Автозапчастей и приспособлений фирмы «Зенит» со сладковатым запахом новых шин и витриной, где выставлены хромированные выхлопные трубы, они идут, муж с женой, а ветер усиливается, и блестящие от дождя тротуары вырастают на глазах.

Тяжесть, которую тащит Гарри, невыносимо оттягивает ему руки, у него горят ладони, твердые коробки то и дело больно бьют по животу. Теперь он был бы чуть ли не рад, если б его ограбили, но здесь, в западной части улицы, люди, наоборот, обходят их с Дженис, словно в них появилось что-то угрожающее и они сейчас ринутся в атаку со своими коробками. Гарри вынужден то и дело останавливаться, чтобы подождать Дженис, и тяжесть – а ведь он несет вдвое больше, чем она, – тотчас начинает оттягивать ему руки. Фольга, навешанная на алюминиевые фонарные столбы, отчаянно раскачивается. Гарри чувствует, как пот сбегает по его спине под дорогим пальто, а намокший воротничок рубашки, высыхая, холодным скользким краем режет шею. Во время этих остановок он смотрит вдоль Уайзер-стрит и видит лиловато-бурую громаду горы Джадж; в детстве ему мнилось, что Бог отдыхает на склонах этой горы, а теперь ему мнится, что Бог смотрит оттуда на него и Дженис и видит двух муравьев, пытающихся взобраться по краю раковины в ванной. Они проходят фотомагазин, рекламирующий пленку «Агфа», магазинчик «Хексерей» с манекенами, выставляющими напоказ титьки без сосков под прозрачными блузками и пиджаками из золотой пряжи, магазин фирмы «Рексолл» с пастельными вибраторами, разложенными среди рождественских подарков в украшенных ватой и серебряной мишурой витринах, «Блинный дом», где обедают парочки, знаменитый в здешних местах магазин сигар, сохраненный в качестве исторической достопримечательности, и новый магазин под названием «Педализ», специализирующийся на мужской и женской обуви для бега, тенниса, даже тенниса у стенки и сквоша, чем нынче занимаются молодые пары или одиночки, судя по большим картонным изображениям в витрине. Девушка в дакроне с медвяными волосами, развевающимися на ветру, точно они плывут по воде, со смехом бьет по мячу. Наконец впереди возникает первая из четырех больших гранитных колонн Кредитного банка. Гарри прислоняется усталой спиной к ее по-римски массивной толщине в ожидании Дженис. Если ее сейчас обкрадут, пока она не добралась до него, это им обойдется в одну треть от 14 622 долларов, или почти в пять тысяч долларов, но опасность ограбления не кажется ему реальной. В отдалении он видит на спинке одной из бетонных скамеек среди деревьев написанные спреем слова: «Ушлый жив!» Подойди он поближе, Гарри мог бы удостовериться, что не ошибся. Но он не может сдвинуться с места. Наконец Дженис возникает рядом с ним. Когда она раскраснеется, то становится ужасно похожей на мать.

– Не надо здесь стоять, – задыхаясь, произносит она.

Даже путь вокруг колонны кажется бесконечно долгим, когда Гарри следом за женой обходит ее и, пропустив Дженис вперед, протискивается во вращающуюся дверь банка.

Внутри под гулкими сводами звучат рождественские гимны. Высокий узорчатый потолок выкрашен синей краской, и независимо от времени года на нем ровно сияют золотые звезды. Когда Гарри ставит свои две коробки на стойку, за которой клиенты заполняют чеки, он ощущает во всем теле такое облегчение, что кажется, сейчас вознесется в это фальшивое небо. Кассир, женщина в светло-малиновом брючном костюме, улыбается, видя, что они так скоро вернулись за своим сейфом. Ящик у них четыре дюйма на четыре – гораздо уже, как они обнаруживают, чем нужно: три коробки с серебряными долларами, если их поставить в ряд, не влезают туда. Когда дверь из матового стекла закрылась и Гарри с Дженис, еще не отдышавшись, еще чувствуя боль в руках, остались вдвоем в святая святых, они не сразу это замечают. Гарри несколько раз примеряет ширину картонной коробки и ширину жестяного ящика и наконец приходит к выходу:

– Нам нужен ящик побольше.

И Дженис отправляется в банк попросить другой сейф. Ее отец – приятель управляющего. Возвращается она с известием, что в последнее время большой спрос на сейфы и банк может лишь поставить Энгстромов на очередь. А управляющий, которого знал папочка, ушел на пенсию. Нынешний, на взгляд Дженис, очень молоденький, хотя и не грубиян.

Гарри хохочет:

– Ну не можем же мы вернуть сейчас серебро блондинке – мы потеряем на этом состояние. А нельзя ли свалить все снова в мешок и постараться засунуть его в сейф?

В тесном помещении они с Дженис толкаются, мешая друг другу, и он впервые чувствует, что в ней нарастает сомнение, правильно ли он распорядился их деньгами в этом раздираемом инфляцией мире; а может быть, это сомнение возникает у него самого. Но назад уже не повернешь. Они сваливают серебряные доллары из коробок в мешок. Всякий раз, как серебро издает звон, Дженис вздрагивает:

– Ш-ш-ш.

– В чем дело? Кто нас слышит?

– Да все, кто там, в банке. Кассиры.

– А не все ли им равно?

– Мне не все равно, – говорит Дженис. – Здесь такая духота, просто ужас. – Она снимает дубленку и, за неимением вешалки, складывает ее и бросает на пол. Гарри снимает свое черное пальто и бросает его сверху. От усталости Дженис вспотела, и волосы у нее завились мелким барашком – челка приподнялась, обнажая высокий блестящий лоб, такой родной сейчас, как и двадцать лет назад; Гарри целует его и чувствует на губах соль. Интересно, кто-нибудь занимался здесь когда-нибудь любовью, думает он, и ему кажется, что железная камера, где они находятся, очень даже подходящее для этого место – какая-нибудь из этих чопорных молодых кассирш и сластолюбивый пожилой чиновник, занимающийся оформлением закладных, поставили бы таймер на зарю и уж потрахались бы всласть. Дженис осторожно опускает стопочки монет в толстый серый мешок, стараясь, чтоб они не звенели.

– Неловко как-то, – говорит она, – а что, если кто-нибудь из этих дам войдет? – Такое впечатление, будто серебро голое, и Гарри, не впервые за двадцать с лишним лет, чувствует, как в нем поднимается любовь к жене, запечатанной вместе с ним в узком пространстве. Он берет один из серебряных долларов и опускает за шиворот ее льняной блузки. Как он и предвидел, она взвизгивает от холода и тотчас гасит визг. От этого он любит ее еще больше, а она расстегивает пуговку на блузке и, насупясь, выуживает из лифчика монету. Гарри, несмотря на возраст, все возбуждает вид женщины, которая возится со своим нижним бельем.

Через некоторое время она объявляет:

– Этот мешок просто туда не влезет.

Как они ни запихивают и ни перекладывают монеты, в сейф влезает едва половина. Они вытаскивают свои страховые полисы и облигации, свидетельство о рождении Нельсона и так и не выброшенные закладные на дом в Пенн-Пилласе, который сгорел, – все эти бумажки, хранимые как свидетельство того, что в их жизни был период, когда им приходилось зажиматься и обращаться к крючкотворам-законникам, – снова их кладут, но ничего не меняется. Толстая материя мешка, склонность монет то выпирать горой, то рассыпаться, узкий прямоугольник серой жестяной коробки – все это положительно приводит их в отчаяние, пока они стоят рядом, точно два хирурга во время безнадежной операции, и пытаются затолкать и запихнуть монеты. А восемьсот восемьдесят восемь монет никак не влезают и то и дело выскакивают из мешка, падают на пол и раскатываются по углам. Когда Гарри и Дженис удалось наконец набить до предела жестяной ящик, так что у него даже стенки выпятились, на руках у них еще осталось триста серебряных долларов, которые Гарри рассовывает по карманам пальто.

Они выходят из помещения, где совершали свою операцию, и любезная кассирша в светло-малиновом костюме хочет забрать у них сейф.

– Он довольно тяжелый, – предупреждает ее Гарри. – Лучше давайте я отнесу.

Она удивленно приподнимает брови, отступает и ведет его в бронированное хранилище. Они входят через высокую дверь, уступчивые края которой отливают металлом, в помещение, где все стены сплошь в сверкающих прямоугольных отверстиях, обмазанных по краю восковой белой краской. Неподходящее это место для траханья. Он ошибся. Кассирша указывает Гарри на пустое отверстие, чтобы он вставил туда свой сейф. Гарри нагибается, весь в поту от усилий. Выпрямившись, он извиняющимся тоном говорит:

– Вы уж нас простите, мы его так перегрузили.

– Ну что вы, – говорит дама в светло-малиновом костюме. – Очень многие так поступают нынче – ведь такое воровство.

– А что будет, если воры проникнут сюда? – шутит он. Оказывается, так шутить нельзя.

– Ну что вы... это невозможно.

А на улице день клонится к вечеру, и блеск фольги уже не так слепит глаза, приглушенный тенью от домов. Дженис игриво похлопывает Гарри по карману, чтобы послушать, как звенят денежки.

– А с этими что ты будешь делать?

– Раздам бедным. Чертова баба, эта продавщица, больше никогда у нее ничего покупать не стану.

От холода пот на его лице высыхает и кожу стягивает. Несколько знакомых по клубу «Ротари» выходят из «Блинного дома», явно как следует набив себе живот, и Гарри, не останавливаясь, приветственно помахивает им рукой. Ведь одному Богу известно, что там без него творится в магазине, парень, может, уже берет на продажу роликовые коньки.

– Ты мог бы воспользоваться магазинным сейфом, – подсказывает Дженис, – можно сложить монеты в одну из этих коробок. – И она протягивает ему одну из пустых картонок.

– Нельсон стянет, – говорит он. – Он теперь ведь тоже знает комбинацию, открывающую сейф.

– Гарри! Ну как ты можешь говорить такое!

– А ты знаешь, во сколько обойдется эта царапина на «крайслере» твоей мамаши? Восемь сотен чертовых монет как минимум. Нельсон, видно, совсем рехнулся. А вот Пру, сразу видно, чувствует себя неловко; интересно, сколько она еще вытерпит, пока не поумнеет и не потребует развода. Это еще тоже будет стоить нам целое состояние. – Пальто у него такое тяжелое, что оттягивает плечи. У него такое чувство, будто тротуар идет под гору, вообще весь этот год почва уходит у него из-под ног – одна потеря за другой. И серебро-то его в разных местах – точно жестянки. Вот сейф развалится – и служитель выметет монеты метлой. Так или иначе, все это – мишура! Великая печальная сказочка для детей, именуемая Рождеством, разукрасила Уайзер-стрит из конца в конец, и в темноте Гарри вдруг прозревает истину: человек богатеет, чтобы его грабили, человек богатеет, чтобы стать бедным.

Голос Дженис возвращает его к реальности:

– Прошу тебя, Гарри! Не делай из всего трагедии. Пру любит Нельсона, и он любит ее. Никакого развода не будет.

– Я думал об этом. Я думал о том, что серебро начнет падать в цене.

– Ну и что, если даже начнет? В любом случае все это игра.

Слава Богу, есть такая дура, которая все еще старается. Дочка старика Фреда Спрингера, местного шефа любителей покататься. Вот он и прикатил себя в обитый атласом гроб. В старину хоронили вместе с серебром и трупы клали в выемки в стенах.

– Я пройду с тобой до машины, – говорит Дженис, заботливая жена. – Мне нужно забрать пакеты от этой сучки, как ты ее называешь. Кстати, тебе очень хотелось лечь с ней в постель? – Она явно старалась найти тему, которая была бы ему интересна.

– Вовсе нет, – признается он. – Просто даже страшно, насколько мне этого не хотелось. Ты обратила внимание на ее ногти? Цап-царап!

Неделя между праздниками – Рождеством и Новым годом – всегда тихая для торговцев машинами: люди жмутся после Рождества, а тут еще зима на носу – дороги покроются льдом и солью, и по краям установят барьеры, о которые можно смять крыло, так что все склонны оставаться при своем металлоломе. Езди до износа, пока не наступит весна, – таков закон. Хорошо, что хоть сани задвинули подальше, где никто их не видит, а то они стояли рядом с новенькими маленькими «терселами», точно их дальний родственник. Откуда они берут свои названия? Взять хотя бы «тойоту» – слишком много в коротком слове «о». А «дацун» и «хонда» – откуда они взялись? «Дацун» по звучанию мог происходить от немецкого. В «Придорожной кухне», что напротив, через шоссе 111, дела тоже идут не блестяще: обедать на улице да и в машине – холодно, вот разве что не выключать мотор, но люди каждую зиму умирают от этого, вздумав заняться в машине любовью. И все равно у магазина Гарри скапливаются ужасающие горы промасленных бумаг от сандвичей, картонок из-под молока и просто пыли. А в декабре пыль особая – более серая и колючая, чем летом, – может, на холоде воздушные течения не закручиваются вверх, и потому пыль стелется ближе к земле; а кроме того, холодный воздух выталкивает из себя влагу, и утром, когда просыпаешься, все стекла изнутри в росе. Подумать только, сколько всяких проблем. Металлы ржавеют. Дерево гниет. Мотор утром не заводится, пока не отвинтишь крышку и не протрешь клеммы. Не было бы конденсации – мир мог бы существовать вечно. К примеру, на Луне этой проблемы не существует. На Марсе, оказывается, тоже. На Новый год Бадди Инглфингер устраивает у себя пьянку – наверно, испугался, что может выпасть из компании: узнал, что они отправляются на острова и его не позвали. Интересно, кто будет помогать ему принимать гостей – эта полногрудая зануда с прямыми черными волосами, у которой какой-то идиотский магазин в Бруэре, или та девчонка, что была до нее, у которой все ноги в сыпи и даже сыпь меж грудей – это заметно, когда она в купальном костюме. Как же ее звали? Джинджер? Джорджина? Гарри с Дженис решили, что заглянут к Бадди лишь ненадолго, из вежливости, – в определенном возрасте ты уже все знаешь про эти вечеринки – и смоются сразу после полуночи. А потом еще шесть дней, и – фьють!– на острова. Вшестером. Крошка Синди будет там валяться на песке. Да и Гарри необходимо отдохнуть – все эти события просто доконали его. Если ты продаешь меньше одной машины в день, не считая воскресений, – худо твое дело. Все эти железки мигом становятся пыльными и ржавеют, а на хромированных частях появляются пузыри. Коррозия металла. Да еще серебро упало на два доллара за унцию в ту минуту, когда он купил его у этой стервы.

Нельсон, который все это время приставал к Мэнни по поводу починки «крайслера» – малый хочет, чтобы ему сбросили цену и не брали с него по восемнадцать пятьдесят, как с клиентов, а Мэнни снова и снова, точно он полный кретин, объясняет, что, если брать меньше со служащих, это сразу отразится в бухгалтерских книгах, и тогда прости-прощай премия в конце месяца, – подходит сейчас к отцу и останавливается рядом с ним у витрины.

Гарри никак не может привыкнуть к виду парня в костюме: он кажется почему-то еще ниже и напоминает лилипута-конферансье в смокинге, да еще эти длинные волосы, которые он теперь укладывает после каждого душа с помощью фена Пру, – право, Нелли выглядит злобным пижоном, человеком, совершенно незнакомым Гарри. В ярком свете, падающем сквозь стекло витрины, Гарри замечает, что у Нельсона в складке носа вскочил прыщ, который вот-вот лопнет. Солнце в это время года светит под этаким углом – и с каждым днем оно клонится все ниже, – что зеркальное стекло кажется покрытым золотой пленкой пыли. Малый старается проявить дружелюбие. Давай. Расковывайся.

– Ты остаешься смотреть финальную игру «Филадельфийцев»? – спрашивает его Гарри.

– Не-а...

– Этот Джервин, что играет за Сан-Антонио, был черт-те что, верно? Я слышал сегодня утром по радио, что он закончил игру, имея сорок шесть очков.

– В баскетбол теперь играют одни идиоты, если хочешь знать мое мнение.

– Да, там многое изменилось с моих времен, – признает Кролик – Судьи по крайней мере время от времени допускали пробежки с мячом, а теперь, Господи, игроки не вылезают из свалок.

– Я люблю хоккей, – говорит Нельсон.

– Я это знаю. Когда на поле играют эти чертовы «Флайерс», крик стоит такой, что хоть беги из дома. Все эти обезьяны идут на стадион и только и ждут, когда вспыхнет драка и кому-нибудь выбьют зубы. Авось удастся увидеть кровь на льду. – Нет, разговор как-то не так пошел, и Гарри решает переменить тему: – А что ты думаешь по поводу русских в Афганистане? Хорошенький они себе подарок сделали к Рождеству.

– Глупо это, – говорит Нельсон. – Я имею в виду, глупо, что Картер так взбесился. Мы ведь тоже были во Вьетнаме – с той только разницей, что Афганистан-то у русских под боком и у них там многие годы было марионеточное правительство.

– Марионеточное правительство – это совсем не плохо, верно?

– Ну, у всехоно есть. По всей Южной Америке наши марионеточные правительства.

– Уверен, что для испашек это будет новостью.

– Во всяком случае, пап, русские если что задумали, так они делают. Мы же только пытаемся что-то сделать, а потом увязаем в политических передрягах. Ни на что мы больше не способны.

– Да, если люди будут рассуждать так, как ты, – говорит Гарри сыну. – А что бы ты сказал, если бы тебя сейчас послали воевать в Афганистан?

Парень хмыкает.

– Пап, я ведь теперь женатый. И к тому же мне давно перевалило за призывной возраст.

Неужели возможно такое безразличие? Гарри, к примеру, не чувствует себя слишком старым, чтобы воевать, а ему в феврале будет сорок семь. Он всегда жалел, что его не послали в Корею, когда он служил в армии, хотя в то время рад был пооколачиваться в Техасе. Там у людей был до смешного примитивный взгляд на жизнь: деньги, пьянки и бабы – и больше ничего. Как это любит говорить Мим? Бог не дошел до Запада – он умер по дороге.

– Ты что же, хочешь сказать, что женился, чтобы не участвовать в будущей войне? – спрашивает он Нельсона.

– Да не будет никакой войны, Картер пошумит-пошумит и махнет рукой: пусть делают что хотят – спускает же он Ирану, хотя они там держат наших заложников. Собственно, Билли Фоснахт говорит, что мы их получим назад, только если Россия оккупирует Иран. Тогда они вернут нам заложников и станут продавать нам нефть, потому что им нужна наша пшеница.