Текст книги "Кролик разбогател"

Автор книги: Джон Апдайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

– Ну, во всяком случае, отбирать будет не Нельсон, он от тебя ничего не требует, разве что немного любви, но и этого не получает. Просто понять не могу, почемуты такой странный отец.

Стремясь закончить препирательство до того, как они подъедут к дому мамаши Спрингер, он сбавляет скорость на Джексон-стрит, где каштаны и клены так переплелись, что из-за густой тени кажется, будто сейчас куда позднее.

– Мальчишка что-то затаил против меня, – мягко произносит он, чтобы посмотреть, что за этим последует.

Дженис тотчас снова распаляется:

– Ты все время так говоришь, но это неправда. Он любиттебя. Или любил. – Небо там, где оно виднеется сквозь переплетение ветвей, еще светлое, и по их лицам и рукам, словно мотыльки, скользят блики. – Одно я знаю совершенно твердо, – капризным, но уже куда более мягким тоном говорит она, – я не желаю больше слышать о твоей милой незаконной дочке. Это омерзительно.

– Я знаю. Сам не понимаю, почему я о ней упомянул. – Он ошибся, решив, что они единое целое, и поделившись с ней этим видением из тех времен, когда он был один. Ошибка, свойственная женатым людям.

– Омерзительно! – кричит Дженис.

– Я больше никогда не упомяну об этом, – обещает он.

Они сворачивают на Джозеф-стрит, где пожарный гидрант все еще стоит в выцветшем от времени красно-бело-синем клоунском наряде – так раскрасили его школьницы три года тому назад по случаю двухсотлетия Америки. С вежливостью, рожденной новой неприязнью к Дженис, он спрашивает:

– Поставить машину в гараж?

– Оставь ее у крыльца – она может понадобиться Нельсону.

Они поднимаются на крыльцо, и шагать Гарри так тяжело, будто вдруг возросла сила притяжения. Они с сыном много лет назад пережили сложный период – Кролик себя за это простил, а вот сын, насколько ему известно, его не простил. Когда сгорел дом Гарри, там погибла девочка по имени Джилл – девочка, которую Нельсон любил как сестру. По крайней мере как сестру. Но прошли годы, живые залатали раны, да и столько людей, сраженных болезнями, в которых повинен лишь один Бог, с тех пор пополнили ряды мертвецов, что случившееся не кажется больше таким уж страшным, скорее Кролику кажется, что Джилл просто переехала в другой город, где непрерывно растет население. Джилл было бы сейчас двадцать восемь лет. Нельсону – двадцать два. Подумать только, какое бремя вины вынужден нести Господь Бог.

Входную дверь дома мамаши Спрингер заело, и ее удается открыть лишь ударом плеча. В гостиной темно, и ко множеству мягкой мебели добавились еще рюкзаки. На площадке лестницы стоит потрепанный клетчатый чемодан – не Нельсона. С веранды доносятся голоса. Эти голоса ослабляют силу притяжения, гнетущую Гарри, как бы опровергают курсирующие в мире слухи о всеобщей смерти. Он идет на голоса через столовую, затем через кухню и выходит на веранду, сознавая, что хватил немного лишку и потому недостаточно осторожен – раздался, обмяк и представляет собой этакую огромную движущуюся мишень.

Листья бука налипли на сетку, ограждающую веранду. Лица и тела поднимаются с алюминиево-нейлоновой мебели, точно облака взрыва, который видишь на экране телевизора с выключенным звуком. Сейчас, в зрелом возрасте, мир все чаще и чаще предстает перед Гарри в виде картинок на экране неисправного телевизора – такие же вот картинки мелькают в нашем мозгу перед тем, как мы засыпаем, картинки, которые кажутся осмысленными, пока в них не вглядишься, а вглядишься – и просыпаешься потрясенный. Быстрее всех поднялась девица – курчавая, довольно крепкая девчонка с блестящими карими навыкате глазами и рубиново-красной улыбкой с ямочками, точно скопированной с открыток, какие посылали в начале века в Валентинов день. На девчонке видавшие виды джинсы и что-то вроде индийской вышитой рубахи, на которой не хватает блесток. Ее рукопожатие – влажное, нервное – удивляет Гарри.

Нельсон не спеша поднимается на ноги. По обыкновению, встревоженное лицо его покрыто горным загаром, и он выглядит стройнее, шире в плечах. Меньше похож на щенка, больше – на паршивого пса. Где-то – в Колорадо или в Кенте – он коротко подстригся под панка, а в школе носил волосы до плеч.

– Пап, это моя приятельница – Мелани. Мой отец. И моя мать. Мам, это Мелани.

– Приятно с вами обоими познакомиться, – говорит девчонка, к ее губам словно приклеилась веселая, яркая улыбка, точно эти простые слова – преддверие шутки, маленького циркового представления. Вот кого она напоминает Гарри – этих не вполне реальных, но явно храбрых женщин, которые в цирке висят под куполом, держась за что-то зубами, или, зацепившись ногой за бархатный канат, быстро взбираются вверх и летят сквозь переливающийся блестками воздух, – именно их, хоть она и одета в подобие лохмотьев, какие нынче нацепляют на себя девчонки. Странная стена или завеса из слепящего света мгновенно опускается между ним и этой девчонкой – полное отсутствие интереса, которое он объясняет добрым отношением к сыну.

Нельсон и Дженис обнимаются. «Эти маленькие спрингеровские ручки», – вспоминает Гарри слова своей матери, глядя на то, как эти ручки вжимаются сейчас в спину облаченной в теннисное платье Дженис. Обманчивые лапки – что-то в изгибе тупых пальцев указывает на скрытую силу. На ногтях не видно белых окончаний, и они выглядят обкусанными. Нельсон унаследовал от Дженис эту привычку надуться и молча упрямо стоять на своем. Нищие духом.

Однако, когда Дженис отрывается от сына, чтобы поздороваться с Мелани, и отец с сыном оказываются лицом к лицу, и Нельсон говорит: «Привет, пап!» – и колеблется, как, впрочем, и отец, пожать ли ему руку, или обнять, или как-то дотронуться, любовь неуклюже затопляет паузу.

– Ты выглядишь окрепшим, – говорит Гарри.

– А чувствую я себя выпотрошенным.

– Как это вы сумели так быстро сюда добраться?

– Голосовали... вот только в Канзас-Сити сели на автобус и доехали до Индианаполиса. – Кролик в тех местах ни разу не был – его чадо проделало за него этот путь по дорогам его мечты. Тем временем мальчишка рассказывает: – Позапрошлую ночь мы провели в каком-то поле в западном Огайо, не знаю – где-то за Толидо. Жутковато было. Мы накурились до чертиков с парнем, который подвез нас в своем размалеванном фургоне, и, когда он нас выбросил, мы с Мелани понятия не имели, где находимся, – мы все время разговаривали, чтоб не поддаться панике. Да и земля оказалась куда холоднее, чем мы думали. Проснулись мы совсем замерзшие, но хоть деревья больше не казались осьминогами – и то хорошо.

– Нельсон, – восклицает Дженис, – с вами же могло Бог знает что случиться! С вами обоими!

– А кого бы это огорчило? – спрашивает парень. И, обращаясь к бабушке (а Бесси сидит замкнувшись в самом темном углу веранды), говорит: – Тебя бы это не огорчило, верно, бабуля, если бы я выпал из картины?

– Очень даже огорчило бы, – решительно отвечает она. – Дедушка ведь в тебе души не чаял.

– В основном-то люди очень даже неплохие, – говорит Мелани, чтобы успокоить Дженис. Голос у нее странный, булькающий, словно она только что справилась с приступом смеха, певучий. Такой, будто она думает о чем-то далеком, вызывающем радость. – Люди, с которыми трудно поладить, встречаются не часто, да и те ведут себя как надо, если не показывать страха.

– А что думает ваша мама по поводу того, что вы голосуете на дорогах? – спрашивает ее Дженис.

– Ей это неприятно, – говорит Мелани и смеется, тряся кудрями. – Но ведь она живет в Калифорнии. – И, посерьезнев, смотрит на Дженис светящимися, как лампы, глазами. – Право же, это разумно с экологической точки зрения: такая экономия горючего. Гораздо больше народу должно было бы так ездить, но только все боятся.

Роскошный лягушонок – вот как она видится Гарри, хотя сложена, насколько можно судить при этих размахайках, вполне по-человечески и даже недурна. Он говорит Нельсону:

– Если бы ты лучше распоряжался своими деньгами, ты мог бы всю дорогу ехать на автобусе.

– В автобусе такая скукотища и полно всяких чудиков. В автобусе же ничего не узнаешь.

– Это правда, – подпевает ему Мелани. – Я слышала жуткие истории от своих подружек о том, что с ними было в автобусах. Водители ничего не могут поделать, они же ведут машину, а если ты выглядишь, ну, понимаете, что у нас называется хиппи, они даже вроде бы натравливают на тебя парней.

– Да, в мире нынче небезопасно, – изрекает мамаша Спрингер из своего темного угла.

Гарри решает сказать свое отцовское слово.

– Я рад, что ты так поступил, – говорит он Нельсону. – Я горжусь тобой, тем, что ты сумел совершить такую поездку. Если бы я в твоем возрасте поездил побольше по Соединенным Штатам, я сейчас был бы куда лучшим гражданином. А я бесплатно съездил только в Техас, когда Дядя Сэм [6]6
  Так в просторечии именуется американское правительство.


[Закрыть]послал меня туда. Выпускали нас, – сообщает он Мелани, – только в субботу вечером на огромное поле, где пасутся коровы. Называлось это место Форт-Худ. – Он пережимает, слишком много говорит.

– Пап, – нетерпеливо обрывает его Нельсон, – теперь страна наша всюду одинаковая, куда ни поедешь. Везде все те же супермаркеты, везде продается одно и то же пластмассовое дерьмо. Смотреть просто не на что.

– Нельсон так разочаровался в Колорадо, – своим веселым тоном сообщает им Мелани.

– Сам штат мне понравился, просто не по душе пришлись эти жмоты, которые там живут. – Лицо какое-то обиженное, злое. Гарри знает, что он никогда не выяснит, что произошло в Колорадо, что заставило парня вернуться к нему. Совсем как в тех историях, что ребята приносят из школы: всегда не они, а кто-то другой начал драку.

– Дети ужинали? – спрашивает Дженис, входя в роль матери семейства. От этого ведь быстро отвыкаешь, если не практиковаться.

Мамаша Спрингер с неожиданно довольным видом объявляет:

– Мелани приготовила чудеснейший салат из того, что нашла в холодильнике и на дворе.

– Мне очень понравился ваш огород, – говорит Мелани, обращаясь к Гарри. – Эта маленькая калиточка. Все здесь так красиво растет.

Гарри никак не привыкнет к этой ее журчащей речи и манере пристально смотреть на тебя, точно она боится, как бы ты чего не упустил.

– Угу, – говорит он. – Но в известном смысле это действует гнетуще. А копченой колбасы у нас не осталось?

Нельсон говорит:

– Мелани – вегетка, пап.

– Вегетка?

– Вегетарианка, – поясняет малый наигранно жалобным голосом.

– А-а. Что ж, законом это не запрещено.

Малый зевает:

– Нам, пожалуй, пора на боковую. Мы с Мелани прошлую ночь поспали всего какой-нибудь час.

Дженис и Гарри застывают и переводят взгляд с Мелани на мамашу Спрингер.

Дженис говорит:

– Пойду приготовлю Нелли постель.

– Я ему уже постелила, – сообщает ее мамаша. – А другую постель приготовила в бывшей швейной. Я ведь сегодня почти целый день была одна – вы оба теперь, похоже, все больше и больше времени проводите в клубе.

– Как было в церкви? – спрашивает ее Гарри.

– Не скажу, чтоб так уж к душе, – нехотя признается мамаша Спрингер. – Когда начался сбор пожертвований, включили музыку, которую привезли из бруэрской церкви Святой Марии, там еще мужчина поет таким высоким голосом, точно женщина.

Это вызывает у Мелани улыбку.

– Альтом. Мой брат пел одно время альтом.

– Ну а потом что с ним стало? – спрашивает, зевая, Гарри. И высказывает предположение: – У него изменился голос.

Мелани с серьезным видом смотрит на него:

– О нет. Он стал играть в поло.

– Выходит, стал настоящим спортсменом.

– На самом-то деле он мне не родной брат, а сводный. Мой отец был женат до нас.

– Мы с бабулей доели копченую колбасу, пап, – сообщает Нельсон отцу. – Мы ведь не вегеты.

– А что же мне есть? – спрашивает Гарри у Дженис. – Из вечера в вечер морите меня голодом.

Дженис царственным жестом, которого десять лет назад у нее и в помине не было, отметает его жалобу:

– Не знаю. Я подумала, мы перекусим в клубе, а тут мама позвонила.

– Я не хочу спать, – говорит Мелани Нельсону.

– Может, показать ей немножко наши места? – предлагает Гарри. – А заодно вы могли бы купить и пиццу.

– На Западе, – говорит Нельсон, – почти не едят пиццу, у них сплошь эта жуткая мексиканская еда – тако и чили. Фу, гадость.

– Я позвоню в «Джордано», помнишь, где это? На Седьмой, через квартал от здания суда?

– Пап, я ведь всю жизнь прожил в этом чертовом округе.

– Мы оба прожили – ты и я. Кто-нибудь возражает против пиццы с перцами? Давайте закажем пиццу – я уверен, что Мелани еще хочет есть. Одну пиццу с перцами и одну смешанную.

– Господи, пап. Мы же без конца твердим тебе: Мелани – вегетарианка.

– Ой! Тогда я закажу одну простую. Ты не возражаешь против сыра, Мелани? Или грибов? Как насчет того, чтоб заказать пиццу с грибами?

– Я по уши сыта, – расплывается в улыбке девчонка и говорит еще медленнее, словно захлестнутая восторгом: – Но я бы с удовольствием прокатилась с Нельсоном – мне и в самом деле нравятся эти места. Такая пышная растительность, и дома все такие аккуратные.

Дженис, чтобы не упустить представившейся возможности, дотрагивается до плеча девчонки – на это она бы тоже прежде не отважилась.

– А вы видели, как у нас наверху? – спрашивает она. – Комната, куда мы обычно селим гостей, находится через коридор от маминой, вы будете пользоваться одной с нею ванной.

– О, я совсем не ожидала, что мне дадут отдельную комнату. Я думала, расстелю спальный мешок на диване и посплю. По-моему, в той комнате, куда мы сначала вошли, есть такой большой спальный диван?

– Вы не захотите спать на этом диване: в нем столько пыли, что вы обчихаетесь до смерти, – уверяет ее Гарри. – А комната наверху, честное слово, славная, если, конечно, вы не против делить ее с манекеном.

– О нет! – восклицает девчонка. – Право же, мне достаточно маленького уголка, чтобы никому не мешать: я ведь собираюсь найти себе работу – наняться подавальщицей.

Старуха, поерзав, переставляет кофейную чашку с колен на складной столик, придвинутый к ее креслу.

– Я многие годы сама себе все шила, но вот как только перешла на бифокальные очки, даже Фреду пуговицу не могла пришить.

– В любом случае к тому времени вы уже разбогатели, – говорит ей Гарри, вновь обретая способность шутить оттого, что история с раздельными постелями вроде бы прошла гладко. Старуха Спрингер, если сделать что-нибудь поперек нее, будет помнить это до конца жизни. В начале брака Гарри был жестковат с Дженис, и по тому, как поджимает губы Бесси, видно, что она до сих пор помнит обиду.

Он выскакивает с веранды на кухню к телефону. Пока «У Джордано» звонит звонок, Нельсон подходит сзади к Гарри и роется у него в карманах.

– Эй, – говорит Гарри, – что ты хочешь у меня украсть?

– Ключи от машины. Мама велела взять машину, что стоит у крыльца.

Гарри прижимает трубку ухом к плечу, выуживает ключи из левого кармана и, передавая их Нельсону, впервые смотрит ему в лицо. В этом лице нет ничего от него – разве что небольшой прямой нос и маленькая загогулина на одной из бровей, отчего кажется, что она ползет вверх, словно человек все время в чем-то сомневается. Удивительная штука – гены. Все так точно закодировано, что они могут взять и проявиться в такой вот крошечной загогулине. А у той девчонки осанка была совсем как у Рут, чуть припухшая верхняя губа и такие же, как у Рут, бедра – крепкие и одновременно мягкие, уютные.

– Только не раскатывай зря. Ничего нет хуже холодной пиццы.

– В чем дело? – спрашивает грубый голос на том конце провода: кто-то наконец снял трубку.

– Извините, ни в чем, – говорит Гарри и заказывает три пиццы: одну с перцами, одну смешанную и одну простую – на случай, если Мелани передумает. Он дает Нельсону десятидолларовую бумажку. – Надо бы нам поговорить, Нелли, когда ты немного отдохнешь. – Эти слова как бы сопутствуют деньгам. Нельсон молча берет банкноту.

Молодежь уезжает, и Гарри, вернувшись на веранду, говорит женщинам:

– Ну, все сошло не так уж и плохо, верно? Она, похоже, не возражает спать в швейной комнате.

– Похоже – еще не значит, что так, – сумрачно произносит мамаша Спрингер.

– А ведь это точно, – говорит Гарри. – Как она вам вообще, эта его подружка?

– Тебе кажется, что она его подружка? – спрашивает Дженис. Она наконец уселась с рюмкой в руке. Что у нее там налито, по цвету не установишь, что-то тошнотворное, пронзительно-красного цвета, какой бывала в старину крем-сода или жидкость в термометрах.

– А как же иначе? Они ведь вчера спали вместе в поле. Одному Богу известно, как они жили вместе в Колорадо. Может, в пещере.

– По-моему, у них теперь это не обязательно. Они пытаются дружить – у нас в молодости так не получалось. Дружба между мальчиками и девочками.

– Вид у Нельсона не слишком довольный, – непререкаемо заявляет мамаша Спрингер.

– А когда он был доволен? – спрашивает Гарри.

– Мальчиком он подавал большие надежды, – говорит бабушка.

– Бесси, как считаете, почему он вернулся домой?

Старуха вздыхает:

– Из-за какого-то огорчения. Из-за чего-то, что он не смог вынести. Только вот что я вам скажу. Если эта девчонка не будет вести себя под нашей крышей как надо, я уеду. Я говорила об этом после церкви с бедной Грейс Штул, и она очень даже будет рада, если я к ней переберусь. Она считает, что это может продлить ей жизнь.

– Мама, – говорит Дженис. – А ты не пропустишь «В кругу семьи»?

– Должны показывать ту часть, которую я уже видела, – ту, где бывшая приятельница Архи возвращается и просит у него денег. Теперь, летом, показывают одно только старье. Но я все же собираюсь посмотреть «Джефферсонов» в половине десятого, до передачи о Моисее, если не засну. Пойду-ка я, пожалуй, наверх, дам отдых ногам. Когда я стелила Нельсону постель, задела за кровать ногой и зашибла вену – теперь она у меня ноет. – Старуха, морщась, поднимается со своего места.

– Мама, – теряя терпение, вставляет Дженис, – я бы сама постелила эти постели, если бы ты подождала. Я поднимусь с тобой, посмотрю, как все там, в комнате для гостей.

Гарри следом за ними уходит с веранды (слишком там становится мрачно: бук стал черным, как чернила, мошки разбиваются о железные сетки) и направляется в столовую. Ему нравится смотреть снизу на ноги Дженис, когда она в своем теннисном костюме поднимается наверх помочь матери устроить все как надо. Надо будет побаловаться с ней как-нибудь ночью. Он мог бы тоже подняться наверх и помочь ей, но его привлекает необычно белое женское лицо на обложке июльского номера «К сведению потребителей», который он сегодня утром снес вниз, чтобы почитать в приятный час между отбытием мамаши в церковь и их с Дженис отъездом в клуб. Журнал по-прежнему лежит на ручке вольтеровского кресла, где по вечерам восседал старик Спрингер. Выкурить его оттуда было просто невозможно, а когда он отправлялся в ванную или на кухню выпить пепси, кресло пустовало. Сейчас Гарри опускается в него. Девчонка на обложке в белом котелке и в белоснежном смокинге, с вымазанным белилами лицом; оно у нее раскрашено красным, синим, белым, как у клоуна, а на приподнятой руке лежит сгусток клейкой белой массы косметического молочка. Сперма... все модели – проститутки, девчонки в порнофильмах мажут лицо спермой. «Бродвей пробует разное косметическое молочко», – сказано под ней, ибо номер за этот месяц посвящен косметическому молочку наряду с творогом (достаточно ли он очищен или только более или менее), кондиционерами, компактными стереопроигрывателями, консервными ножами (и зачем только изготовляют прямоугольные консервные банки?). Гарри решает дочитать материал про воздушные кондиционеры и обнаруживает, что если вы живете в районе повышенной влажности (а, как он полагает, именно в таком районе он и живет, во всяком случае, по сравнению с Аризоной), то кондиционеры почти всех марок имеют склонность капать – иные настолько, что их не стоит устанавливать над внутренними двориками или дорожками. Хорошо бы иметь внутренний дворик и утопленную ниже уровня земли гостиную, как у Уэбба Мэркетта. У Уэбба и этой забавной маленькой вертушки Синди всегда такой вид, будто они только что вылезли из душа. Впрочем, Кролик доволен и тем, что имеет. Вот что он любит – домашний покой. Чтобы женщины деловито сновали над его головой, а за окном, словно вода о берег озера, билась в стекла летняя ночь. Он успевает прочесть про компактные стереопроигрыватели и даже начинает читать статью о ссудах на приобретение автомобилей, но тут Нельсон и Мелани возвращаются с тремя перепачканными картонками пиццы. Гарри быстро срывает с носа очки – как ни странно, в них он чувствует себя почему-то голым.

Лицо у мальчишки просветлело и даже, можно сказать, повеселело.

– Ух ты, – говорит он отцу, – а мамашкин «мустанг», когда надо, во дает! Какая-то обезьяна прямо из джунглей в «кадиллаке» этак шестьдесят девятого года вовсю жгла мотор, но я ее мигом обогнал. Так он сидел у меня на хвосте всю дорогу до моста через Скачущую Лошадь. Страшновато было.

– Вы возвращались таким путем? Неудивительно, что у вас ушло на это столько времени.

– Нельсон показывал мне город, – сообщает Мелани со своей поющей улыбкой, уходя с плоскими картонками на кухню и оставляя за собой в воздухе мелодичный след. У нее уже появилась эта приятная прямая осанка, присущая официанткам.

Гарри кричит ей:

– Этот город знавал лучшие дни!

– По-моему, он прекраси-ивый, – долетает ее ответ. – Люди красят свои дома в разные цвета, совсем как на Средиземноморье.

– Это испашки, – говорит Гарри. – Испашки и итальяшки.

– Пап, а ты, оказывается, полон предрассудков. Тебе бы надо больше путешествовать.

– Да нет, я это в шутку. Я всех люблю, особенно когда окна в моей машине заперты. – И добавляет: – «Тойота» собиралась оплатить нам с мамой поездку в Атланту, а потом какой-то агент под Гаррисбергом побил нас по продаже, и поехал он. Это была районная премия. Мне было досадно, потому что меня всегда интересовал юг – люблю жару.

– Не будь таким скупердяем, пап. Возьми себе отпуск и съезди за свои денежки.

– Отпуск – да нас же держит эта хибара в Поконах. – Радость и гордость старика Спрингера.

– Я прослушал в Кенте курс социологии. Так вот, ты жмотничаешь потому, что рос в бедности, во времена Великой депрессии. Ты этим травмирован.

– Да нет, мы не так уж плохо жили. Папка получал приличные деньги: печатники ведь всегда имели работу. А вообще кто говорит, что я жмот?

– Ты должен Мелани уже три доллара. Мне пришлось взять у нее.

– Ты хочешь сказать, что эти три пиццы стоили тринадцать долларов?

– Мы еще прихватили пару картонок пива по шесть бутылок.

– За ваше пиво вы с Мелани сами и платите. Мы тут пива никогда не пьем. Слишком от него толстеешь.

– А где мама?

– Наверху. И вот еще что. Не оставляй мамину машину перед домом со спущенным верхом. Если даже нет дождя, с кленов капает сок, и сиденья становятся липкими.

– Я думал, может, мы еще куда съездим.

– Ты шутишь. Ты же, по-моему, говорил, что прошлую ночь вы всего час спали.

– Пап, кончай баланду. Мне скоро двадцать три.

– Двадцать три года, а ума ни на грош. Давай сюда ключи. Я поставлю «мустанг» в гараж.

– Ма-ам!– кричит мальчишка, запрокинув кверху голову. – Папа не дает мне твою машину!

Дженис спускается вниз. Она переоделась в платье цвета мяты и выглядит усталой. Гарри говорит ей:

– Я только попросил его поставить машину в гараж. От сока с этого клена у нас все сиденья липкие. А он говорит, что хочет опять куда-то ехать. Господи, ведь уже почти десять.

– Сок с кленов в этом году уже перестал течь, – говорит Дженис. Нельсону же она говорит только: – Если ты никуда не собираешься больше ехать, лучше поднять у машины верх. Две ночи назад у нас была страшная гроза. Даже с градом.

– А почему, ты думаешь, – спрашивает ее Кролик, – верх у твоей машины весь черный и в пятнах? Потому что на него капает сок или черт знает что, и брезент потом не отчистить.

– Гарри, это же не твоя машина, – говорит ему Дженис.

– Пицца! – кричит Мелани из кухни, голос у нее звонкий и переливчатый. – Mangiamo, prego! [7]7
  Прошу к столу! ( ит.)


[Закрыть]

– Папка у нас совсем на машинах помешался, верно? – говорит Нельсон, обращаясь к матери. – Они стали для него прямо восьмым чудом света с тех пор, как он их продает.

Гарри спрашивает жену:

– А мамаша? Она будет есть?

– Мама говорит, что ей нездоровится.

– Вот те на! Опять прихватило.

– Сегодня у нее было столько волнений.

– У меня тоже сегодня было много волнений. И еще мне было заявлено, что я жмот и считаю машины восьмым чудом света...

– Ни к чему быть таким вредным.

– А кроме того, Нельсон, я положил мяч в восемнадцатую лунку, ты ведь знаешь, ту, что с длинным пролетом? Так размахнулся, что мяч перелетел через ручей и покатился вправо, а потом я легко попал в пятую. У тебя еще сохранились твои клюшки? Надо нам вместе играть. – И он по-отечески обнимает парня за плечи.

– Я продал их одному малому в Кенте. – Нельсон делает шаг в сторону, быстро высвобождаясь из объятий папаши. С моей точки зрения, это самая глупая на свете игра.

– Расскажи нам, как ты занимаешься дельтапланеризмом, – говорит его мать.

– Это здорово. Ни звука. Ветер несет тебя, а ты ничего не чувствуешь. Некоторые ребята накачиваются до того, как отправиться в путь, но это опасно: может показаться, что ты в самом деле летишь.

Мелани красиво расставила тарелки и выложила пиццу из картонок на блюда.

– Мелани, – спрашивает Дженис, – ты тоже занимаешься планеризмом?

– О нет, – говорит девушка. – Я бы со страху умерла. – Она хихикает, но блестящие шоколадные глаза смотрят твердо. – Нельсон занимался этим с Пру. Я никогда бы не отважилась.

– Кто это Пру? – спрашивает Гарри.

– Ты ее не знаешь, – говорит ему Нельсон.

– Я знаю, что не знаю. Я знаю, что я не знаю ее. Если бы я ее знал, я бы не спрашивал.

– Слишком все мы, по-моему, злые и раздраженные, – говорит Дженис, беря кусок пиццы с перцами и кладя на тарелку.

Нельсон тут же решает, что это для него.

– Скажи папе, чтобы он перестал на меня наседать, – жалобно тянет он, осторожно опускаясь на стул, будто только что слез с мотоцикла и у него все болит.

В постели Гарри спрашивает Дженис:

– Как по-твоему, что грызет парня?

– Не знаю.

– А ведь что-то грызет.

– Да.

Они раздумывают над этим под звуки телевизора, включенного в комнате мамаши Спрингер, – судя по библейски звучащим голосам, крикам, грохоту и музыке, порой взмывающей крещендо, там переживают Моисея. Старуха засыпает, не выключив телевизор, и иной раз он крякает всю ночь, пока Дженис на цыпочках не пройдет в комнату и не повернет ручку. Мелани отправилась спать в комнату с портновским манекеном. Нельсон поднялся было наверх посмотреть с бабушкой «Джефферсонов», но к тому времени, когда родители, в свою очередь, поднялись наверх, он уже ушел к себе, не пожелав никому спокойной ночи. Сплошная болячка. Интересно, думает Кролик, эта провинциальная молодая пара приедет к ним завтра в магазин или нет? Бледное круглое лицо девчонки и экран телевизора, светящийся неизвестно для кого в комнате мамаши Спрингер, сливаются воедино перед его мысленным взором под могучие звуки священных песнопений. Дженис спрашивает:

– Как тебе понравилась девчонка?

– Крошка Мелани? Скрытная. Неужели они все теперь такие, это поколение, точно их шмякнули камнем по башке, а они считают, что ничего приятнее в их жизни не было?

– По-моему, она старается понравиться. Нелегко это, наверное, приехать к приятелю в дом и суметь найти себе в нем место. Я бы с твоей матерью и десяти минут не продержалась.

А она ведь понятия не имеет, сколько яда вылила на нее мама.

– Мама была, как я, – говорит Гарри. – Не любила жить в тесноте. – Новые люди в доме и призрак старика Спрингера сидит внизу в своем вольтеровском кресле. – А они не производят впечатления очень любящей пары, – добавляет он. – Или это так теперь принято? Не нежничать.

– Я думаю, они не хотят нас шокировать. Они же знают, что им надо поладить с мамой.

– Как и со всеми остальными.

Дженис размышляет над этим. Слышится скрип кровати и тяжелые шаги за стеной, затем щелчок, и возбужденные крики по телевизору умолкают. Это Берт Ланкастер как раз начал распаляться. А зубы какие – неужели они у него собственные? У всех звезд надеты коронки. Даже у Гарри – сколько он мучился со своими зубами, а теперь они у него так уютненько, безболезненно и безопасно сидят в футлярчиках из золотого сплава, которые обошлись ему по четыреста пятьдесят долларов каждый.

– Она все еще бродит, – говорит Дженис. – Никак не уляжется. Взвинтила себя. – Она так твердо это произносит – все больше и больше становится похожа на мать. Какое-то время наша наследственность сидит в нас скрыто, а потом вдруг вылезает наружу. Откуда-то, где лежала, свернувшись клубком.

Под порывом ветра – как раньше, перед внезапно пролившимся дождем – возникают тени листьев дуба, отбрасывая свои изрезанные светом фонарей отпечатки туда, где потолок встречается с дальней стеной.

Три машины проносятся одна за другой, и в груди Гарри ширится и растет ощущение, что за окном несется мимо бурная жизнь, а он лежит в полной безопасности в этой фантастически удобной постели. Он – в постели, а зубы его – в коронках.

– Она у нас отличная старушенция, – говорит он.

– Она выжидает и наблюдает, – говорит Дженис зловещим тоном, показывающим, что она в противоположность ему далека от сна. – Ну, – спрашивает она, – а когда до меня дойдет очередь?

– Очередь? – Кровать слегка поворачивается. Ставрос ждет его у большой витрины, залитой утренним светом, в котором танцуют пылинки. «Ты же сама этого хотела».

– Прошлой ночью ты кончил, судя по тому, в каком виде я была утром. И я, и простыня.

Снова налетает ветер. Черт бы его подрал. Машина-то ведь стоит на улице с опущенным верхом.

– Душенька, у меня был такой длинный день. Горючее кончилось. Извини.

– Ты прощен, – говорит Дженис. – Правда, с трудом. – И добавляет: – Я ведь могу подумать, что ты на меня больше не реагируешь.

– Да нет, что ты, как раз сегодня в клубе я думал, насколько ты аппетитнее большинства этих шлюх – этой старухи Тельмы в ее мини-юбочке и этой ужасной приятельницы Бадди.

– А Синди?

– Не мой топ. Слишком пышна.

– Врун.

Вот и получил по заслугам.Он до смерти устал, однако что-то удерживает от погружения в черноту сна, и в этом полузабытьи до или сразу после того, как погрузиться в сон, он слышит легкие, более молодые шаги в коридоре, как бы направляющиеся куда-то.

Мелани держит слово: она устраивается официанткой в новом ресторане в центре, прямо на Уайзер-стрит, – собственно, ресторан старый, только название новое: «Блинный дом». Прежде это было кафе «Барселона» – расписной кафель и паэлья [8]8
  Национальное испанское блюдо из риса с курицей, дарами моря и специями.


[Закрыть], чугунные решетки и гаспачо [9]9
  Испанская окрошка.


[Закрыть], Гарри время от времени обедал там, но по вечерам кафе заполняли не те люди – хиппи и латиноамериканцы из южной части города, приходившие сюда с семьями, а не белые воротнички из Западного Бруэра и с холмов вдоль бульвара Акаций, без которых ресторану в этом городе не прожить. В Бруэре никогда не чувствовалось присутствие испанцев или итальянцев, во всяком случае, со времени Кармен Миранды и всех этих диснеевских фильмов. Кролик вспоминает, что на Уоррен-авеню был клуб «Кастаньет», но единственным испанским в нем было название, а также оборочки на оранжевой форме официанток. До того, как «Блинный дом» был «Барселоной», он многие годы существовал под названием «Отбивные Джонни Фрая», где днем и вечером подавали добротную обильную еду для грузных старорежимных немцев, которые от обжорства давно уже сошли в могилу вместе с поглощенными ими тоннами отбивных и кислой капусты и реками пива «Подсолнух». Нынче, под новой вывеской, бывшее заведение Джонни Фрая процветает: новая раса поджарых канцелярских служащих выходит в центре из банков, государственных учреждений и опустевших универмагов, пересекает в полдень лес, который городские проектировщики устроили на Уайзер-сквер, рассаживается за маленькими столиками с кафельной крышкой, оставшимися от кафе «Барселона», и поглощает прославленные блины с той или иной начинкой. Даже когда едешь из кинотеатра, расположенного в одном из торговых центров, видишь, как они сидят там при свечах, сидят парочками, пригнувшись друг к другу, и с дьявольской жадностью поедают блины – молодежь, идущая в гору: парни в свободных пиджаках и рубашках с отложными воротничками и девчонки в обтягивающих платьях, липнущих к телу от электростатики, – в то время как еще с десяток таких же стоят в вестибюле, дожидаясь, пока их посадят. Наверное, это связано с диетой, думает Гарри. Люди стремятся меньше есть, а блины – это звучит как закуска, тогда как назови эти штуки оладьями, никто бы в это заведение не заглянул, кроме детей да двухтонных матрон. Удивительное дело, думает Гарри, какое появилось новое племя потребителей, причем с деньгами. Мир движется к своему концу, однако возникают все новые люди, слишком тупые, чтобы это понимать, и ведут себя так, будто праздник только начался. «Блинный дом» имеет такой успех, что его владельцы купили почтенное кирпичное здание рядом и превратили бывшие складские помещения в залы, оставив нетронутой лишь старую табачную лавку, где у кассы вместо фонаря по-прежнему горит маленькая газовая горелка. Для этих новых залов «Блинного дома» и потребовались дополнительные официантки. Мелани работает то в обеденную смену – с десяти до шести, – то с пяти часов вечера до часу ночи. Однажды Гарри взял с собой Чарли и отправился туда обедать, чтобы тот посмотрел на новую женщину, вошедшую в жизнь семьи Энгстром, но получилось не очень удачно: увидев отца Нельсона, да еще с каким-то чужим мужчиной, Мелани, красная от смущения, стала их обслуживать среди обеденной толчеи.