Текст книги "Кролик разбогател"

Автор книги: Джон Апдайк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)

– Недурна, – заметил Чарли в тот неудачный день, глядя вслед отошедшей от их столика молодой женщине. В «Блинном доме» официанток одевают в малиновые мини-платья с большим бантом сзади, который колышется на ходу.

– Ты так считаешь? – заметил Гарри. – Я – нет. Это-то меня и удивляет. Что она на меня не действует. Ведь девчонка живет с нами уже две недели, и я бы должен лезть на стенку.

– А ты не староват, чтобы на стенку-то лезть, шеф? Так или иначе, определенные женщины не действуют на определенных мужчин. Вот почему они собирают столько моделей.

– Как говорится, все при ней. И спереди – дай Бог.

– Я заметил.

– Самое забавное, что она и на Нельсона вроде бы не действует. Они как приятели: когда она дома, они часами сидят у него в комнате, ставят его старые пластинки и разговаривают Бог знает о чем, иногда, когда они выходят оттуда, такое впечатление, что он плакал, но спит она, насколько мы с Джен можем судить, в своей комнате, куда мы ее поместили, уступив старухе Спрингер, в ту первую ночь, хотя сами были уверены, что долго это не продержится. А сейчас Бесси вроде бы даже к ней привязалась – прежде всего потому, что она помогает по дому куда больше Дженис, так что теперь, я думаю, старуха не станет цепляться к Мелани, где бы она ни спала.

– Не может быть, чтобы у Нельсона ничего с ней не было, – не отступался Ставрос, решительно и слегка угрожающе ставя руки на стол ладонями вместе, большими пальцами вверх.

– Казалось бы, да, – соглашается Кролик. – Но эти ребята нынче такие скрытные. Из Колорадо потоком идут письма в длинных белых конвертах, и Нельсон с Мелани тратят немало времени, отвечая на них. На почтовом штемпеле стоит «Колорадо», а обратный адрес на конверте – какой-то деканат в Кенте. Может, Нельсона вышибли оттуда.

Чарли едва ли его слышит.

– Может, звякнуть ей, раз Нельсон на нее плюет?

– Перестань, Чарли. Я же не сказал, что он на нее плюет, просто я не чувствую, чтоб дом ходил ходуном. Не думаю, чтобы они занимались любовью в «мустанге» – сиденья там как-никак виниловые, а эти ребята нынче слишком избалованны. – Он отхлебнул «Маргариты» [10]10
  Коктейль «Маргарита» готовился из текилы и лимонного сока, край бокала предварительно обмакивался в соль.


[Закрыть]и вытер соль с губ. Бармен здесь остался со времен «Барселоны»; должно быть, в погребе у них еще полно текилы [11]11
  Водка из агавы.


[Закрыть].

– Сказать по правде, я не могу себе представить, чтобы Нельсон с кем-нибудь спал – он такой кислятина.

– Он пошел в деда. А ведь Фред был ох какой ходок, так что не обманывайся. Такую волю давал рукам – не мудрено, что у нас столько конторских девчонок сменилось. Так откуда, ты говоришь, она?

– Из Калифорнии. Отец ее, похоже, бездельник, живет теперь в Орегоне, а раньше был юристом. Ее родители разошлись некоторое время назад.

– Далеко она заехала от дома. Наверняка ей нужен друг более зрелого возраста.

– Ну так я рядом – стоит только перейти коридор.

– Ты же член семьи, чемпион. Ты не в счет. А кроме того, ты эту курочку не оценил, и она, безусловно, это чувствует. Женщины – они такие.

– Чарли, но ты же ей в отцы годишься.

– А-а. Эти женщины средиземноморского типа – им нравится, когда грудь в седине.

– А как обстоят дела с твоим паршивым будильником?

Чарли улыбается и опускает ложку в холодный шпинатовый суп, который принесла Мелани.

– Тикает не хуже других.

– Чарли, ты рехнулся! – восторженно произнес Кролик, уже не впервые за долгие годы содружества восторгаясь более цепкой, как ему кажется, хваткой Чарли, его умением выделять главное в жизни, чего Гарри никак не может для себя установить.

– Значит, мы живы, если способны рехнуться, – сказал Чарли, снова отхлебнув супа, и, чтобы лучше его распробовать, закрыл глаза за темными стеклами очков. – Слишком много мускатного ореха. Может, Дженис пригласила бы меня – я ведь уже давно у вас не был. Чтобы я, так сказать, мог прощупать почву.

– Послушай, не стану я тебя приглашать, чтобы ты соблазнил приятельницу моего сына.

– Ты ведь сказал, что она не такая уж близкая ему приятельница.

– Я просто сказал, что они ведут себя как-то не так, – но откуда я знаю?

– У тебя неплохой нюх. Я верю тебе, чемпион. – И он слегка переменил тему: – Что это Нельсон повадился к нам в магазин?

– Не знаю, с тех пор как Мелани поступила на работу, ему делать особенно нечего – вот и торчит дома вместе с Бесси или ездит с Дженис в клуб и плавает там, пока глаза не покраснеют от хлорки. Он поискал работу в городе, но безуспешно. Думаю, не слишком старался.

– Может, мы могли бы пристроить его у нас?

– Я этого не хочу. Он и так уж слишком уютно, здесь устроился.

– А в колледж он вернется?

– Не знаю. Боюсь и спрашивать.

Ставрос осторожно опустил ложку.

– Боишься спрашивать, – повторил он. – И при этом ты платишь по счетам. Если бы мой отец когда-нибудь сказал, что боится меня о чем-то спросить, я думаю, крыша бы рухнула.

– Ну, может, «боюсь» не то слово.

– Но ты же сказал – «боюсь». – Он поднял глаза и, прищурившись, точно от боли, стал рассматривать сквозь толстые стекла очков Мелани, а она, взмахнув малиновыми волнами, как раз ставила перед Гарри crepe con zucchini [12]12
  Блины с кабачками ( ит.).


[Закрыть], а перед Чарли – crêpes à la champignons et oignons [13]13
  Блины с шампиньонами и луком ( фр.).


[Закрыть].

После нее облачком остался запах овощей, точно след духов от ее воланов.

– Недурна, – сказал Чарли, имея в виду не еду. – Очень даже недурна.

Кролик же по-прежнему ничего в ней не видел. Он попытался представить себе ее тело без этих воланов и не ощутил ничего, кроме какого-то страха – точно увидел вынутый из ножен кинжал или смотрел на безжалостную машину, к которой его мягкому телу лучше не приближаться.

Тем не менее он счел необходимым сказать Дженис:

– Мы что-то давно не приглашали Чарли.

Она с любопытством смотрит на него.

– Ты хочешь, чтобы мы его пригласили? Тебе что, мало видеть его в магазине?

– Да нет, просто мы давно не виделись с ним в домашней обстановке.

– Мы с Чарли в свое время достаточно навидались.

– Послушай, малый живет вместе с мамочкой, которая с каждым днем становится все большей для него обузой, так и не женился, говорит только о своих племянницах и племянниках, но я не думаю, чтобы они платили ему тем же...

– Хватит, можешь мне его не продавать. Я-то с удовольствиемвстречусь с Чарли. Просто, должна тебе сказать, странновато, что ты на этом настаиваешь.

– А почему, собственно? Из-за той старой истории? Я на него не в претензии. Он же обтесал тебя.

– Покорно благодарю, – сухо говорит Дженис.

Не без чувства вины он старается прикинуть, сколько уже ночей не удовлетворял ее. В эти июльские вечера хочется выпить лишнюю кружку пива, глядя на то, как сражаются «Филадельфийцы», ну и потом в постели чувствуешь жуткую усталость, мечтаешь лежать пластом и начинаешь понимать, почему мужчины охотно готовы умереть, перейти в вечный покой, который избавит их от необходимости что-то вытворять. Когда он несколько дней не притрагивается к Дженис, она начинает отчаянно размахивать руками, и память о том, как он кончает, только усугубляет ее истеричность.

– Так когда же? – спрашивает она.

– Когда хочешь. Как Мелани работает в эту неделю?

– А какое это имеет отношение к Чарли?

– А такое – чтобы он мог с ней познакомиться как надо. Я водил его обедать в этот «Блинный дом», и, хоть она старалась быть приветливой, ее раздирали на части, и знакомства не получилось.

– Что значит «не получилось»?

– Не донимай меня – сегодня так чертовски сыро. Я все думаю предложить мамаше купить пополам новый кондиционер, я читал, что марка «Фридрих» самая лучшая. А под «не получилось» я имел в виду, что обычные человеческие отношения не установились. Чарли без конца донимает меня не слишком приятными вопросами про Нельсона.

– Какими, например? Какие Нельсон может вызвать неприятные вопросы?

– Ну, к примеру, собирается ли он возвращаться в колледж и почему он то и дело появляется в магазине.

– А почему он не должен появляться в магазине? Это как-никак магазин его деда. Да и потом, Нельсон всегда любил машины.

– Во всяком случае, любил на них раскатывать. «Мустанг» стал дребезжать еще сильнее. Ты не заметила?

– Не заметила, – отрезает Дженис, подливая себе кампари. Решив сократить потребление спиртного, она поставила себе за правило летом пить кампари с содовой, вот только содовую она забывает подливать. – Он привык к ровным дорогам Огайо, – добавляет она.

В Кенте Нельсон купил у одного студента-выпускника старый «сандерберд», а когда надумал ехать в Колорадо, продал его за полцены. Вспомнив о таком беспардонном отношении к родителям, Кролик почувствовал, что сейчас задохнется. Он говорит жене:

– У них там тоже предельная скорость пятьдесят пять миль в час. Несчастная страна пытается экономить бензин, чтобы арабы не превратили наши доллары в гроши, а этот твой крошка делает пятьдесят пять миль в час на второй скорости.

Дженис понимает, что он хочет вывести ее из себя, и стремительно, точно в ней повернули выключатель – совсем как в ускоренной съемке, – поворачивается к нему спиной и устремляется в столовую к телефону.

– Я приглашу его на будущую неделю, – говорит она. – Если ты после этого станешь меньше ко мне цепляться.

Чарли всегда приносит цветы – на этот раз в зеленом бумажном конусе, который он вручает мамаше Спрингер. Он столько лет гнул спину перед Спрингером, что знает, как ублажить его вдову. Бесси принимает цветы почти без улыбки: она ведь из Кернеров и никогда не одобряла того, что Фред нанял грека, тем более что ее предубеждение оправдалось, когда Чарли завел роман с Дженис, имевший такие ужасные последствия, да еще в такое время, когда американцы высадились на Луну. А ведь на Луну люди не так часто отправляются.

Цветы развернуты – это оказались розы, бархатные, как шкура арабского скакуна. Дженис, воркуя, ставит их в вазу. Она принарядилась – надела кокетливое летнее платье в маргаритках, обнажающее ее загорелые плечи, и из-за жары уложила длинные волосы в высокую прическу, чтобы напомнить всем, какая у нее стройная шея, и одновременно показать золотое ожерелье из крошечных чешуек, которое Гарри подарил ей к двадцатилетию свадьбы три года тому назад. Заплатил он тогда за него девятьсот долларов, а сейчас оно стоит, наверное, тысячи полторы – золото до чертиков подорожало. Дженис приближает лицо к Чарли и целует его – не в щеку, а в губы, таким путем дает знать тем, кто наблюдает за ними, что эти два тела сливались воедино.

– Чарли, ты слишком похудел, – говорит Дженис. – Ты что, совсем не ешь?

– Уминаю за обе щеки, Джен, но к костям почему-то ничего не прилипает. А ты вот выглядишь здорово.

– Мелани всех нас заставила следить за здоровьем. Правда, мам? Проросшее зерно, и побеги люцерны, и чего только не напридумывала. Йогурт.

– Честное слово, я чувствую себя лучше, – изрекает Бесси. – Только не знаю отчего – то ли от пищи, то ли оттого, что в доме стало больше жизни.

Тупые пальца Чарли продолжают лежать на загорелой руке Дженис. Кролику это кажется таким же естественным, как любое явление природы – японский жук на листке или два сучочка, сцепившиеся на ветру. Потом он вспоминает – если брать совсем уж глубоко, – какое ощущение рождает любовь, когда всем естеством чувствуешь нечто огромное, словно сталкиваются планеты.

– Мы все слишком много едим сахара и соли, – раздается радостный звонкий голосок Мелани, кажется, он никак не связан с нашей грешной землей, словно нежданная благодать, снизошедшая свыше.

Чарли резко снимает руку с локтя Дженис – он, точно воин, стоит по стойке «смирно»; его профиль в полумраке этой комнаты, через которую непременно проходят все гости, блестит – низкий лоб, выпирающая челюсть, на обтянутых кожей скулах ходят желваки. Он выглядит моложе, чем в магазине, – возможно потому, что здесь хуже свет.

– Мелани, – говорит Гарри, – помнишь Чарли – мы еще с ним обедали у тебя на днях, да?

– Конечно. Он ел грибы и каперсы.

– Луковички, – поправляет Чарли, все еще дожидаясь момента, когда можно будет с ней поздороваться.

– Чарли – моя правая рука, хотя он, наверное, сказал бы, что это я его правая. Он продает машины в «Спрингер-моторс» с тех пор, как... – Каламбур не приходит на ум.

– С той поры, когда их еще называли каретами без лошади, – говорит Чарли и пожимает руку Мелани. А Гарри, наблюдая это рукопожатие, удивляется, какая у нее молодая и узкая рука. Мы все так расползаемся. Ноги у старух – это же точно разбухшие батоны хлеба, прочерченные венами, а Мелани, если не считать этого запредельного взгляда, вся такая крепкая, точно плотно связанный носок. Чарли тотчас разворачивает наступление: – Как поживаете, Мелани? Как вам тут у нас нравится?

– Мило, – улыбается она. – Даже своеобразно.

– Гарри говорил мне, что вы дитя Западного побережья.

Она смотрит куда-то вверх, в далекое прошлое – так заводит глаза, что под радужной оболочкой видны белки.

– О да, я родилась в Приморском округе. Мама живет теперь в местечке, которое называется Кармел. Это южнее.

– Я слышал это название, – говорит Чарли. – Оттуда вышло несколько звезд рока.

– Да нет, не думаю... Разве что Джоан Баэз, но она скорее традиционная певица. Мы живем на нашей бывшей даче.

– Почему же?

Вопрос застает ее врасплох, и она сообщает:

– Мой папа работал в Сан-Франциско юристом в одной корпорации. Потом они с мамой разошлись, и нам пришлось продать дом на Пасифик-авеню. Отец теперь в Орегоне учится на лесничего.

– Печальная, можно сказать, история, – говорит Гарри.

– Папа так не считает, – сообщает Мелани. – Он живет с очаровательной девушкой, наполовину индианкой из племени якима.

– Назад к природе, – изрекает Чарли.

– Только в этом направлении и можно двигаться, – говорит Кролик. – Берите соевые бобы.

Это, конечно, шутка, ибо он протягивает им мисочку с жареными кешью – орешками, которые он вдруг взял и купил в бакалейной лавке рядом с государственным винным магазином четверть часа тому назад, когда ездил в дребезжащем «мустанге» запастись всем необходимым для сегодняшней компании. Его чуть не отпугнула цена на банке – 2,89 доллара, на тридцать центов дороже, чем последняя, которую он помнил, и он уже протянул руку к земляным орешкам. Но даже и они стоят больше доллара – 1,09 доллара, а ведь когда он был мальчишкой, можно было купить целый мешок неочищенных орехов за четвертак, вот он и подумал: «Какого черта, зачем же быть тогда богатым?» – и взял банку с кешью.

Он обижается, когда Чарли, взглянув на мисочку, протестующе поднимает ладонь и не берет ни одного орешка.

– Без соли, – уговаривает его Гарри. – Протеина хоть отбавляй.

– Никакой мерзости никогда не ем, – говорит Чарли. – Доктор говорит – ни-ни.

– Мерзости?! – пытается возразить Гарри.

Но Чарли всецело занят Мелани.

– Каждую зиму я на месяц отбываю во Флориду. В Сарасоту, что на берегу залива.

– И какое это имеет отношение к Калифорнии? – встревает в разговор Дженис.

– Такой же рай, – говорит Чарли, поворачиваясь к ней спиной и обращаясь уже прямо к Мелани. – Вот это мне по душе. В туфлях песок, день за днем носишь одни и те же старые обрезанные джинсы. Это на заливе. А то побережье, где Майами, я терпеть не могу. В Майами меня может занести только в чреве крокодила, если он проглотит меня. Там они тоже есть – вылезают из каналов прямо к тебе на лужайку и сжирают твою любимую собачку. Частенько случается.

– Никогда не была во Флориде, – произносит Мелани, и глаза у нее еще больше затуманиваются, хотя, казалось бы, такое просто невозможно.

– Надо съездить туда, – говорит Чарли. – Вот где живут настоящие люди.

– А мы, по-твоему, не настоящие? – спрашивает Кролик, чтобы поддеть Чарли и потрафить Дженис. Ей ведь это, наверное, неприятно. Он зажимает орех в зубах и осторожно разгрызает его, продлевая удовольствие. Вот появилась первая трещинка – язык нащупывает ее, слюна прихлынывает. Он обожает орехи. Они не пачкают зубы – не то что мясо. В райском саду ели орехи и фрукты. Жареный орех немножко обжигает. Кролик предпочитает соленые орешки, но покупает этот сорт из желания угодить Мелани – она просверлила дырку ему в мозгу разговорами про химикалии. И все же при поджаривании наверняка используются какие-то химикалии – нынче на Земле все вредное, что бы ни съел. Дженис, должно быть, терпеть не может такие орешки.

– Живут там не только старики, – продолжает Чарли, по-прежнему обращаясь к Мелани. – Там полно и молодежи, которая ходит нагишом. Потрясающе.

– Дженис, – окликает дочь миссис Спрингер (а получилось у нее «Ченнис»). – Пойдемте на веранду, предложи напитки. – И, обращаясь к Чарли, говорит: – Мелани приготовила чудесный фруктовый пунш.

– А джина там достаточно? – спрашивает Чарли.

Любит Гарри этого малого, хоть он и распустил хвост перед Мелани или Дженис, и, когда они выходят на веранду и усаживаются в алюминиевые кресла со стаканами в руках, а Дженис на кухне следит, чтобы не пригорела еда, он спрашивает Чарли, чтобы дать ему блеснуть:

– Как тебе понравилась речь Картера по поводу энергетического кризиса?

Чарли склоняет голову к розовощекой девчонке и говорит:

– По-моему, она была такая жалкая. Он прав. Я тоже переживаю кризис доверия. К нему.

Никто не смеется, кроме Гарри. Чарли перебрасывает мяч:

– А что вы думаете об этой речи, миссис Спрингер?

Старуха, призванная на авансцену, разглаживает юбку и оглядывает ее, словно в поисках крошек.

– По-моему, им руководят самые добрые христианские чувства, хотя Фред иногда говорил, что демократы – это орудие профсоюзов. Всегда и все. Сиди там, наверху, бизнесмен, может, он бы лучше придумал, как бороться с инфляцией.

– Так ведь Картер же бизнесмен, Бесси, – говорит Гарри. – У него плантации земляных орехов. Торговый оборот у него больше, чем у нас.

– А мне его речь показалась грустной, – неожиданно произносит Мелани и нагибается, так что ее свободная цыганская кофта обнажает ложбинку меж не стянутых бюстгальтером грудей, этакий коридор, по которому течет воздух, – особенно когда он сказал, что люди в нашей стране стали впервые думать о том, что завтрашний день будет хуже, а не лучше.

– Это грустно для таких цыплят, как вы, – говорит Чарли. – А для старых кляч вроде нас в любом случае ничего хорошего не предвидится.

– Ты так считаешь? – спрашивает искренне удивленный Гарри. Ему-то кажется, что жизнь только начинается, перед ним наконец открылась ясная перспектива: ведь у него появился капиталец, и вечно подавляемый страх, который не давал ему ни минуты покоя, слегка поулегся. Да и нужно ему теперь меньше. Стремление к свободе, которое он всегда считал движущим фактором, усыхает, как ручеек в пустыне.

– Конечно, я так считаю, – говорит Чарли, – а как считает эта милая девушка? Что спектакль окончен? Как может она так думать?

– Я считаю... – начинает Мелани. – Ох, сама не знаю... Бесси, помогите мне.

Гарри не знает, что она называет старуху по имени. Ему потребовались годы совместного проживания под одной крышей, чтобы не чувствовать себя при ней скованно, причем перелом в их отношениях произошел лишь после того, как он однажды случайно вошел к ней в ванную, когда она была там, а их ванная была занята Дженис.

– Скажи, что у тебя на уме, – советует пожилая женщина молодой. – Ведь все говорят откровенно.

Мелани внимательно разглядывает их своими блестящими глазищами, потом возводит их к небесам, совсем как святые на картинках.

– Я считаю, можно привыкнуть обходиться без того, в чем мы начинаем испытывать недостаток. Мне, к примеру, не нужны электрические ножи и все такое прочее. Меня куда больше беспокоит судьба улиток и китов, чем истощение запасов железа и нефти. – Она делает упор на последнем слове и смотрит на Гарри. Точно он особо связан с нефтью. А он решает, что его раздражает в ней эта манера вечно как бы гипнотизировать его. – То есть я хочу сказать, – продолжает она, – что, пока в мире что-то произрастает, нет предела возможностям. – Ее мурлыканье еще долго звучит на погружающемся в темноту крыльце. Чужачка. Простофиля.

– Словом, этакий огромный огород, – говорит Гарри. – Куда, к черту, запропастился Нельсон? – Раздражает его, видимо, то, что эта девчонка точно из другого мира и в ее присутствии его собственный мир становится совсем жалким. Он испытывает большее влечение даже к толстой старой Бесси. По крайней мере в ее голосе звучат интонации их округи, много такого, с чем связана его жизнь. Этот голос напоминает ему, как однажды он вломился в ванную, а она сидела на стульчаке, задрав на колени юбку, и закричала; он услышал ее крик, но почти ничего не увидел – лишь кусок бедра, белого, как мраморный прилавок у мясника.

Бесси со скорбным видом отвечает:

– По-моему, он поехал куда-то по делу. Дженис знает.

Дженис подходит к двери на веранду, такая нарядная в своих маргаритках и оранжевом переднике.

– Он уехал около шести с Билли Фоснахтом. Они должны были бы уже вернуться.

– А на какой машине?

– Им пришлось взять «корону». Ты ведь уехал в винный магазин на «мустанге».

– Какая прелесть! А что тут делает Билли Фоснахт? Почему он не в армии? – Гарри хочется порисоваться перед Чарли и Мелани, показать, кто здесь хозяин.

Но и Дженис очень по-хозяйски держит деревянную ложку. Она говорит, обращаясь ко всей компании:

– Дела у него, по слухам, идут отлично. Он занимается первый год на зубоврачебном факультете где-то в Новой Англии. Хочет стать – как же это называется?

– Офтальмологом? – подсказывает Кролик.

– Эндодонтологом.

– Ну и ну, – только и в состоянии вымолвить Гарри. Десять лет тому назад, в ту ночь, когда у Гарри сгорел дом, Билли обозвал свою мать сукой. И хотя все эти годы, пока Нельсон ходил в школу в Маунт-Джадже, Гарри часто видел Билли, он не забыл, как Пегги закатила тогда сыну пощечину, а мальчишке было лет двенадцать или, может, тринадцать, так что на нежной коже от ее пальцев остались красные следы. И тогда Билли назвал ее проституткой – она ведь еще не остыла от объятий Гарри. А позже, ночью, Нельсон поклялся, что убьет отца. «Сволочь, ты погубил ее, из-за тебя умерла Джилл. Я убью тебя... Я тебя убью...» Эта злосчастная жизнь увлекла Гарри далеко от людей, сидевших на веранде; в тишине он слышит вдали грохот молотка, которым соседка что-то забивает. – А как поживают Олли и Пегги? – спрашивает он, голос его звучит хрипло, хоть он и прочистил горло. Он потерял из виду родителей Билли с тех пор, как занялся продажей «тойот» и поднялся на ступеньку выше в их округе.

– Да более или менее все так же, – говорит Дженис. – Олли по-прежнему торчит в музыкальном магазине. А Пегги вроде бы занялась общественной деятельностью. – И она возвращается к своей стряпне.

Чарли говорит Мелани:

– Купите себе билет и слетайте во Флориду, когда вам здесь надоест.

– Что это тебя заклинило на Флориде? – громко спрашивает его Гарри. – Она же сказала, что она из Калифорнии, а ты все пристаешь к ней с Флоридой. Какая тут связь?

Чарли оправляет красный свитер на животе, он выглядит таким жалким, таким старым, кожа еще плотнее обтягивает его черты.

– Дженис, – кричит Мелани в сторону кухни, – я не могу вам помочь?

– Нет, дорогая, спасибо, – все почти готово. Что, вы уже проголодались? Никому ничего не долить?

– А почему бы и нет? – из ухарства откликается Гарри. С этой компанией не взбодришься, если не взбодрить себя изнутри. – А как насчет тебя, Чарли?

– Обо мне забудь, чемпион. Моя норма – стаканчик. Доктора говорят, что даже и один-то ни-ни в моем положении. – И, обращаясь к Мелани, спрашивает: – А как ваше прохладительное себя ведет?

– Не оскорбляй напитка, именуя его прохладительным, – говорит Гарри, словно вызывая Чарли на поединок. – Я восхищаюсь молодыми людьми, которые не отравляют своего организма всякими пилюлями и алкоголем. С тех пор как Нельсон вернулся, картонки с пивом сменяют друг друга в холодильнике с такой быстротой... точно уголь сбрасывают по желобу. – Такое впечатление, что он это уже говорил, и совсем недавно.

– Я вам принесу еще, – поет Мелани и забирает у Чарли стакан, и у Гарри тоже. Он замечает, что она никак его не называет. Отец Нельсона. Некто, движущийся под гору. Вон из этого мира.

– Мне послабее, – говорит он ей. – Джин с тоником.

А мамаша Спрингер все это время сидит и думает свое. И сейчас она говорит Ставросу:

– Нельсон все спрашивает меня про то, как работает магазин, сколько там продавцов, как их оплачивают и все такое.

Чарли усаживается поудобнее.

– Эта история с бензином не может не повлиять на продажу машин. С какой стати людям покупать коров, которых они не в состоянии кормить? Правда, «тойоты» пока неплохо расходятся.

– Бесси, – вмешивается в разговор Гарри, – мы никак не можем взять Нельсона, не ущемив Джейка и Руди. А они оба люди женатые, и им надо кормить детей на свои комиссионные. Если хотите, я могу поговорить с Мэнни и выяснить, не нужен ли ему еще один человек на мойку...

– Он не хочет работать на мойке, – рявкает из кухни Дженис.

Мамаша Спрингер подтверждает:

– Да, он и мне говорил, что хотел бы попробовать себя в торговле: ты же знаешь, как он всегда восхищался Фредом, можно сказать, боготворил его...

– Ох, да перестаньте вы, – говорит Гарри. – Как только он дошел до десятого класса, он и думать о своих дедушках забыл. Как добрался до девчонок и рока, всех старше двадцати стал считать нудилами. Только и мечтал уехать к черту из Бруэра, вот я ему и сказал – о'кей, вот тебе билет, отчаливай. Так чего же он теперь обхаживает свою мамочку и бабусю?

Мелани приносит мужчинам напитки... Держась прямо как официантка, она подает им стаканы на сложенных треугольником бумажных салфетках. Кролик отхлебывает из своего стакана и находит, что получилось слишком крепко, а ведь он просил послабее. Это что, своего рода объяснение в любви?

Мамаша Спрингер упирает руки в боки, расставив локти, а каждый локоть весь в складочках, точно морда у мопса.

– Вот что, Гарри...

– Я знаю, что вы сейчас скажете. Вам принадлежит половина капитала компании. Вот и прекрасно, Бесси, я рад за вас. Будь я на месте Фреда, я бы все вам оставил. – И, быстро повернувшись к Мелани, говорит: – Вот что им надо сделать, чтобы выйти из топливного кризиса: вернуть трамваи. Ты слишком молода и не помнишь. Они ходили по рельсам, а питались электричеством от протянутых наверху проводов. Очень чисто. Всюду были трамваи, когда я был мальчишкой.

– О, я знаю. В Сан-Франциско они по-прежнему ходят.

– Гарри, я хотела только сказать...

– Но делом вы не управляете, – говорит он своей теще, – и никогда не управляли, а пока управляю им я. Нельсон, если он хочет начать там работать, может мыть машины для Мэнни. Я не желаю видеть его в торговом зале. Он не умеет держать себя. Он ведь даже не может стоять прямо и улыбаться.

– А я-то думал, что там канатная дорога, – обращаясь к Мелани, говорит Чарли.

– Да нет, канатная дорога там есть только на некоторых холмах. Все без конца говорят, что на них опасно ездить: канаты лопаются. Но туристам интересно.

– Гарри! Ужинать! – говорит Дженис. Говорит сурово. – Ждать Нельсона мы не будем – уже девятый час.

– Извините, если вам показалось, что я слишком жесток, – говорит Кролик, обращаясь ко всей компании, поднявшейся с места, чтобы идти есть. – Но вот смотрите, даже и сейчас у малого не хватило вежливости вовремя явиться домой к ужину.

– Сын весь в тебя, – говорит Дженис.

– Мелани, а что ты скажешь? Какие у него планы? Он не собирается ехать назад в колледж?

Она продолжает улыбаться, но улыбка растекается, словно намалеванная.

– Возможно, Нельсон считает, – осторожно произносит она, – что провел достаточно времени в колледже.

– Да, но диплом-то где? – Собственный голос звучит в ушах Кролика так пронзительно, будто он попал в западню. – Где у него диплом? – повторяет Гарри, не слыша ответа.

Дженис зажгла на столе свечи, хотя на дворе июнь и еще так светло, что языки их пламени почти не видны. Ей хотелось сделать все поуютнее для Чарли. Милая старушка Джен. Шагая следом за ней к столу, Гарри упирается взглядом в то, что редко видит, – бледную обнаженную впадинку сзади на ее шее. В суматохе, пока все рассаживаются, он задевает руку Мелани, тоже обнаженную, и бросает взгляд за ворот цыганской блузки, прикрывающей спелые плоды. Он бормочет:

– Извини, я вовсе не собирался что-то из тебя сейчас вытягивать. Я просто не могут понять, какую игру ведет Нельсон.

– Конечно, нет, – воркующе отвечает она. Колечки волос упали и затряслись, щеки вспыхнули. И пока мамаша Спрингер вперевалку бредет к своему месту во главе стола, девчонка поднимает на Гарри взгляд, в котором он читает лукавство, и добавляет: – По-моему, одна из причин, знаете ли, в том, что Нельсон стал больше думать, как обеспечить себя.

Гарри что-то не понял. Уж не собирается ли малый поступать на спецслужбу?

Стулья царапают по полу. Все ждут, чтобы призрак молитвы прошелестел над головами. Затем Дженис опускает свою ложку в суп – томатный, цвета машины Гарри. Где она сейчас? Где-то в ночи. Они редко сидят в этой комнате – даже теперь, когда их стало пятеро, они едят за кухонным столом, и Гарри словно впервые видит сейчас расставленные на серванте, где хранится семейное серебро, цветные фотографии: Дженис-старшеклассница с расчесанными и слегка подвитыми, как у пажа, волосами до плеч, малютка Нельсон, сидящий со своим любимым медвежонком (у которого был всего один глаз) на залитом солнцем подоконнике в этой самой комнате, а потом Нельсон – уже такой, как сейчас, выпускник школы, с волосами почти такими же длинными, как у Дженис, только нечесаными, сальными на вид, – улыбается в объектив кривой, полувызывающей улыбкой. В золотой рамке пошире, чем у дочери и внука, – Фред Спрингер, без единой морщинки благодаря волшебству фотоателье, сидит вполоборота и смотрит затуманенным взором на то, что дано видеть мертвецам.

– А вы видели, – спрашивает Чарли, обращаясь к сидящим за столом, – как Никсон давал на островке Сан-Клементе большой прием в честь годовщины высадки на Луну? Этого малого всегда надо держать на виду как образец того, чего можно достичь одним нахальством.

– Но он ведь и хорошее кое-что сделал, – говорит мамаша Спрингер столь знакомым ему оскорбленным тоном, сухим и натянутым. Годы совместной жизни приучили Гарри тотчас реагировать на него.

Он решает поддержать ее в знак извинения за то, что был резковат с нею, когда говорил, кто руководит фирмой.

– Он открыл для нас китайский рынок, – говорит он.

– И каким же скопищем червей оказался для нас Китай, – говорит Ставрос. – Правда, все эти годы они ненавидели нас, и мы не тратили на них ни гроша. Хотя этот его прием обошелся недешево. Там были все – и Ред Скелтон, и Базз Олдрин.

– Видите ли, я считаю, что Уотергейт разбил сердце Фреду, – изрекает мамаша Спрингер. – Он следил за ходом событий до самого конца, когда уже едва мог поднять голову с подушек, и все говорил мне: «Бесси, у нас еще не было президента хуже. Это все ему подстроили, потому что он необаятельный. Будь это Рузвельт или один из Кеннеди, – бывало, говорил он, – вы бы про Уотергейт даже и не услышали». Он этому верил.