Текст книги "Зарубежный детектив (1989)"

Автор книги: Джеймс Хедли Чейз

Соавторы: Гуннар Столесен,Анна Бауэрова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 44 страниц)

– Ты остался верен своим убеждениям после всех этих лет?

– Нас больше, чем ты думаешь, мы постепенно пробуждаемся к жизни, за нами пойдет молодежь. Газеты пытаются замолчать этот факт, но число моих единомышленников растет – в Германии, в Норвегии и даже в Англии.

– Бывшие заклятые враги? – спросил я, совершенно обессиленный, – оплот демократии?

– Мы истинные демократы! – взорвался он. – За нами будущее, ибо мы очистим человечество и возродим его. Посмотри вокруг – повсюду грязь и беспорядки, распустились, о чистоте крови никто не заботится. Расы, нации – все смешалось. Но люди будущего должны быть чистыми и безукоризненно белыми, возрожденными…

– Пройти очищение огнем и кровью?

– Путь к освобождению мы проложим стальным клинком. Мы вырежем под корень большевиков и уродов, евреев и черномазых. Им не будет места в будущем обществе, все нечистоплотное и уродливое сгинет прочь.

На мгновение его взгляд устремился в какие‑то заоблачные высоты, и я опять улучил момент, чтобы немного размять ноги. Затем он вернулся обратно на землю, и в меня уставились сразу три глаза – один черный и холодный, и еще пара тоже черных, но лихорадочно–жгучих.

– А ты часом не еврей, Веум?

Я провел рукой по моим светлым волосам:

– А что, похоже?

– А может, ты большевик?

Это нас может далеко завести, подумал я и заставил себя вернуться к окружающей реальности.

– Но в семьдесят первом, что было…

– Заткнись, тебе говорят. – Пистолет дрогнул. – Я же сказал, что расскажу тебе о пожаре. Все случилось так, как я и наметил. Хеллебюст дал нам столько, сколько мы попросили. Но обо мне уже ходили разные слухи, и мы решили, что получать свою долю наличными мне, пожалуй, не стоит. Мы с Элисе уже жили вместе, и меня вполне устраивало, что деньги перевели ей. А сама она действительно ничего не знала. Ее и не было в конторе, когда туда приходил Хольгер Карлсен со своими жалобами. Там были только Хеллебюст, я и фрекен Педерсен. Что касается этой дамочки, то она была полностью в руках Хеллебюста. Элисе что‑то заподозрила, но скоро успокоилась, зная, что у нас с Хеллебюстом были какие‑то дела со времен войны. Она вообще‑то понимала, кто я есть на самом деле, без этих ваших ярлыков – «предатель родины», она считала меня борцом за святое дело и за наше будущее.

– Борец за святое дело, – повторил я как‑то чересчур безразлично.

– А как ты думаешь, зачем я рассказываю тебе все это, Веум? – Опять показались его желтые зубы. – Зачем?

Я пожал плечами и только развел руками в ответ. Он сжал пистолет еще крепче.

– Мне нравится смотреть, как умирают люди. – И после напряженной паузы, от которой у меня заныло под ложечкой, добавил: – Но больше всего я люблю видеть страх в их глазах, предсмертный страх. Ну ты как, подвел черту, Веум? Ты веришь в бога? Ты как думаешь, куда попадешь – в рай или в ад, смерть вот–вот настигнет тебя?

– Я‑то знаю, куда я попаду, – ответил я.

– И куда же? – насмешливо поинтересовался он.

– Туда, где тебе уж не бывать, Ульвен. И больше того, когда вся кровь из тебя вытечет, я еще буду прогуливаться по улице под твоим окном. – И показал рукой на то самое окно. – Поскольку буду еще жив.

– Это ты так думаешь, – пролаял он.

– Я знаю это точно, – сказал я и бросился в сторону. Но до окна я так и не добрался. Я споткнулся о коврик на полу, влетел в стену, колени мои подкосились, и я услышал, как за моей спиной прогрохотал выстрел. Мощный снаряд ударился в стену, где я только что стоял, захрустела посыпавшаяся штукатурка. Затем раздался еще один выстрел, я свернулся калачиком, как будто эта поза – поза эмбриона – было единственное, что могло спасти меня сейчас от смерти – и был уже внутренне готов к следующему выстрелу, и последнему.

Но больше выстрелов не последовало. Я слышал только тихие жалобные всхлипывания Элисе Блом и оглушающую, всепоглощающую тишину, которая всегда наступает после такого ужасного грохота в маленьких комнатках.

Я поднялся и посмотрел вокруг новым, свежим взглядом, как будто восстал из мертвых.

Стреляя второй раз, Харальд Ульвен вложил дуло пистолета себе в рот и нажал спусковой крючок. От выстрела остался на стене след в виде серо–красной медузы из крови и мозга, как раз между портретами Адольфа Гитлера и Видкуна Квислинга.

45

Я предоставил самой Элисе Блом позвонить в полицию, а также в любое другое место, куда она только захотела бы позвонить. Сам же я ушел из этого дома, качаясь, как после похмелья. Эти два выстрела все еще звучали у меня в ушах, и я едва разбирал дорогу.

Харальда Ульвена уже нет в живых. Он не успел рассказать мне о Ялмаре Нюмарке и о многом другом. Но мне это было и не нужно. Все ответы мне были теперь известны.

На набережной Страндкайен, как и на всех набережных Западного побережья, полно выкрашенных красной краской телефонных будок, распахнутых всем ветрам. Едва сойдя на берег, можно набрать номер человека, который давно забыл о твоем существовании, и слушать гудки «занято», пока не замерзнешь на сквозняке.

Я зашел в автомат, опустил монету и набрал домашний телефон Конрада Фанебюста. Ответила женщина и сказала, что Фанебюста нет дома.

– Где его можно найти?

– На приеме в ратуше.

Спустя несколько минут я уже стоял у коробки, где размещалась ратуша, – эта крепость из стекла и бетона, воздвигнутая с целью увековечить в истории великих мужей 70–х. На первом этаже я узнал, где проходит прием.

Я поднялся на лифте на самый верх, на тринадцатый этаж, и направился на звук голосов в огромный зал приемов.

Вопреки моим ожиданиям гостей оказалось не так много; небольшими группками они были рассеяны вдоль длинного банкетного стола. Общество состояло из знаменитостей, более или менее крупных, более или менее забытых. Среди них я узнал по крайней мере двух обанкротившихся, но все еще опасавшихся расследования судовладельцев, были и другие представители торгового флота и промышленности. Два бывших мэра наслаждались обществом друг друга, их особенно радовало то, что конкурент давно не у дел и песенка его спета. Представитель социалистической левой партии, не теряя времени попусту, с наслаждением поглощал мясное ассорти. Одна известная всем дама из Рабочей партии заливалась, как колокольчик, бесконечным смехом, а член городского совета от Христианской партии, неизменно и последовательно отклонявший все ходатайства о продаже спиртных напитков, судя по блеску в глазах, пропустил уже не один стаканчик. В дальнем углу зала стоял теперешний мэр, такой загорелый и стройный, как будто у него в кабинете солярий. Он любезно согласился сфотографироваться рядом с группой низкорослых улыбающихся азиатов. Скорее всего это была та самая делегация, в честь которой и организовали прием.

Конрад Фанебюст стоял несколько в стороне, его внимание явно привлекало большое блюдо с закусками и длинная сервировочная вилка. Я направился прямо к нему, он удивленно поднял на меня глаза. Лицо выражало легкое удивление, сервировочная вилка с куском ростбифа, насаженным на ее два острых зубца, так и повисла в воздухе.

На дипломатические разговоры меня уже не хватило, и я выложил напрямик:

– Ты солгал мне, что Харальд Ульвен мертв.

– Что? – Он бледнел у меня на глазах. – Ты нашел его?

– Нашел. – Теперь я смотрел ему прямо в глаза не отрываясь, а его взгляд скользнул куда‑то за мое плечо и потом выше, дальше. – Но в семьдесят первом Юхан Верзила, Юхан Ульсен был убит, а не Харальд Ульвен. И сделали это вы вдвоем с Ульвеном.

Он еще больше побледнел.

– Послушай, Веум, если ты пришел сюда…

– Конечно, я пришел сюда не для того, чтобы есть ростбиф. И пожар, кстати, не главное в этом во всем. Главное то, что произошло в семьдесят первом и семьдесят втором.

– В семьдесят втором?

– Что касается пожара на Фьесангервеен, то здесь все было ясно с самого начала, вот только доказательств не было. Но теперь, когда Харальд Ульвен признался, и…

– Он признался? – Мой собеседник не верил своим ушам.

Не удостоив его ответом, я продолжал:

– Прежде всего я должен был выяснить, кому смерть Ялмара Нюмарка была на руку. И что оказалось? Не Хагбарту Хелле, владельцу огромных капиталов за границей, где он всегда мог найти пристанище. И не Харальду Ульвену, окажись он в живых, – это был тертый калач, и он понимал, что улик против него нет. Таким человеком не мог быть и ты, хотя именно тебя назначили ответственным за расследование этого дела, и ведь если бы сейчас явился кто‑то и доказал то, что не удалось тебе, это бы бросило некоторую тень на твой послужной список. Хотя кого волнуют дела тридцатилетней давности?

Конрад Фанебюст сдержанно поприветствовал какого‑то деятеля, продефилировавшего мимо нас с тарелкой рыбного заливного. На его лице было написано: беседа интимная, просьба не мешать. В его позе было нечто возвышенное и незыблемое, и в этой величественной спине, и даже в этой застывшей с вилкой руке.

– Вы с Ялмаром были убеждены, что Харальд Ульвен и есть тот самый Призрак, – сказал я, – а после пожара на «Павлине» это убеждение только окрепло. Прошло семнадцать лет, и тебе самому понадобилась помощь Призрака.

– Но это же смешно, Веум. Я…

– Так вот, семнадцать лет спустя, примерно в семидесятом, дела фирмы, совладельцем которой ты был, пошла совсем плохо. То ли ты уже не контролировал ситуацию, то ли тебе что‑то понадобилось скрыть. Во всяком случае, ты задумал избавиться от компаньона.

– При чем здесь Вигер? Ведь он…

– Он погиб при пожаре, не так ли? Еще один несчастный случай? Изучить это дело повнимательнее, наверное, нашлись бы желающие, если бы догадались о том, что между Конрадом Фанебюстом и Харальдом Ульвеном существовала определенная связь, которая прослеживается в семьдесят первом году.

– Никакой связи не существовало, – тоскливо проговорил он.

– Неужели? Но я получил доказательство сегодня вечером и еще одно сегодня утром. Через несколько часов после того, как ты рассказал мне, что Харальда Ульвена нет в живых, я столкнулся с ним лицом к лицу. А это значит, что в семьдесят первом ты убил не Ульвена, а Юхана Верзилу, своего товарища, бывшего соратника. Совершенно очевидно, что старая дружба не шла в счет, когда возникала необходимость сохранить свои позиции. Ты заметил сходство в телосложении, и у обоих были повреждения в ноге. Ты принес в жертву Юхана Верзилу, чтобы сохранить Харальда Ульвена, на всякий случай, до тех пор, пока он тебе не понадобится. А жизнь Юхана для тебя и гроша ломаного не стоила, так ведь?

Теперь он был бледен как полотно, и лишь на скулах пылали два пунцовых пятна.

– То есть, ты хочешь сказать…

– Ты воспользовался услугой Призрака, чтобы избавиться от компаньона. Ты нанял его и тем самым перечеркнул все то, что вас когда‑то разделяло, ты сам перешел на сторону врага!

– Но это уже клевета, Веум!

– Да? Давай‑ка взглянем на протокол и того, другого пожара. И вместе с полицией. На основании известных нам теперь фактов.

– Послушай…

– Но зачем тебе понадобилось лгать, что ты вместе с Юханом убил Харальда Ульвена в семьдесят первом? Когда‑то ты героически сражался с нацизмом, но похоже, что сражался ты напрасно. Нацизм жив. Но настоящую опасность представляют сегодня не мальчики, марширующие в формах штурмовиков, и не те, кто с восторгом вспоминает нацистские порядки. Самые страшные фашисты сегодня – это ты и тебе подобные, для которых жизнь человеческая ничего не значит. Ты убил Ялмара Нюмарка, и Юхана Верзилу, и Ольгу Серенсен.

– Я не понимаю… – И вдруг он словно передумал. – Сейчас мэр будет выступать с речью.

Я только немного понизил голос и продолжал свои обличения:

– Здесь я не для того, чтобы слушать речи мэра. Ялмар Нюмарк приходил к тебе, и ты понял, что он напал на след каких‑то дел 71–го года, а именно, он уловил связь между мнимой гибелью Харальда Ульвена и исчезновением Юхана Верзилы, на что никто раньше не обращал внимания. Ты понимал, что это разоблачение может обернуться для тебя катастрофой. И ты перешел к действию. Вначале ты попытался его задавить на машине, не получилось. Твой следующий шаг оказался удачнее.

– Я не убивал его. Я только просил его… – он прикусил губу и замолчал.

– Ты просил его прекратить расследование, а он…

– Он поднялся в постели, он был очень возбужден, он сказал, что все понял, а потом схватился за сердце… Я не мог поверить… Но я очень надеялся, что ему поможет успокоительное.

– Своевременная медицинская помощь могла бы спасти его. Но ты же прихватил с собой коробку со всеми материалами. Это называется убийством, Фанебюст.

– Ты не юрист, Веум. К тому же я понятия не имел, где обитает Харальд Ульвен! Я о нем ничего не знал, я был готов предположить, что он уже мертв. Но если бы ты его нашел, я был бы рад заплатить тебе.

– Помнится, ты назвал это конспирацией? В тебе говорил страх, что я найду его раньше, чем это удастся сделать тебе. Потому что ты потерял его из поля зрения после той услуги, что он оказал тебе в 72–м.

Владеть собой ему становилось все труднее.

– Так он и в этом признался?

– Да, – солгал я и пошел блефовать дальше: – И на этот раз ты уже заплатил ему самому 50 тысяч, так ведь?

Сбитый совершенно с толку, он был похож на человека, пробежавшего длинную дистанцию. Он ждал только объявления результатов.

– Но и Ольга Сервисен была для тебя небезопасна, ведь она знала о ваших контактах с Юханом в 71–м, перед тем, как он исчез. Поэтому ты и убрал ее, не подозревая того, что она давно рассказала об этом другим людям. И мне это было известно, так что убийство ее тебе не принесло никакой пользы. И вот мы здесь, лицом к лицу.

Где‑то в противоположном конце зала мэр продолжал свое выступление, с характерными бергенскими интонациями, но голосом бесцветным, как у робота. Впрочем, и у Конрада Фанебюста голос был ненамного выразительнее, когда он произнес:

– Что еще скажешь, Веум?

– Пока ничего, – поежился я. – Последнее слово скажет полиция. Сейчас мы туда отправимся.

– Может, вначале поешь?

Я отвернулся от него на какую‑то секунду – лишь для того, чтобы окинуть взглядом стол с закусками. Он только и ждал этого – с нечеловеческой силой он вонзил мне в живот острую вилку. Я согнулся пополам и обеими руками схватился за круглую рукоятку. Боль была чудовищная. Я потерял равновесие и упал на колени. Я почувствовал, что пальцы мои намокли, поднес их к глазам и увидел кровь.

Потолок и стены куда‑то поплыли, и последнее, что я видел, пока не потерял сознание, был Конрад Фанебюст, бегущий к балкону, куда мэр обычно приглашал своих гостей полюбоваться видом его родного города. И тут мне бросилось в глаза то, что я должен был понять давным–давно. Тяжелое ранение, которое Фанебюст получил во время войны, не прошло бесследно. Он заметно хромал на левую ногу.

Прохожие потом рассказывали, что, когда он падал вниз, он походил на огромную птицу. Мне же пришлось три недели проваляться в больнице, прежде чем мне разрешили вернуться домой.

Джеймс Хэдли Чейз
«Ты только отыщи его...»

Глава 1

В жаркий майский день я праздно подремывал у себя в кабинете, когда меня вдруг разбудил телефон – я даже вздрогнул.

Я взял трубку.

– Да, Джина.

– На проводе господин Шервин Чалмерс, – прошептала Джина.

Я тоже затаил дыхание.

– Чалмерс?! Боже правый! Уж не в Риме ли он?

– Он звонит из Нью-Йорка.

Дыхание частично вернулось ко мне, но не до конца.

– Ладно, соединяй, – сказал я.

Четыре года я заведовал римским корпунктом «Нью-Йорк вестерн телегрэм», но с владельцем газеты беседовал впервые. Он был мультимиллионером, диктатором в своей вотчине и блестящим газетчиком. Когда Шервин Чалмерс звонил вам лично, это было равноценно приглашению на чаепитие в Белый дом к президенту.

Я поднес трубку к уху и стал ждать. Послышался обычный шум и треск, потом чопорный женский голос спросил:

– Это господин Досон?

Я сказал, что да.

– Подождите, пожалуйста, с вами будет говорить господин Чалмерс.

Я сказал, что подожду, и подумал, как бы она отреагировала, заяви я, что ждать не намерен.

Снова послышался шум и треск, затем голос:

– Досон?

– Слушаю вас, господин Чалмерс.

Последовала пауза, в продолжение которой я гадал, что за пинок мне уготован. В том, что это будет пинок, я нисколько не сомневался. Я и представить себе не мог, что этот великий человек может позвонить, будучи всем доволен.

Но меня ждал сюрприз.

– Послушайте, Досон, – начал он, – завтра моя дочь прибывает в Рим рейсом в 11.50. Я хочу, чтобы вы ее встретили и отвезли в отель «Эксельсиор». Моя секретарша забронировала для нее номер. Вы это сделаете?

Я впервые услышал, что у него есть дочь. Я знал, что он был четыре раза женат, но дочь оказалась для меня новостью.

– Она будет заниматься в университете, – продолжал он, причем слова как-то нехотя вываливались у него изо рта, будто эта тема страшно ему надоела и ему не терпится поскорее с нею покончить. – На случай, если ей что-нибудь понадобится, я велел ей обратиться к вам. Только не давайте ей денег. Она получает от меня шестьдесят долларов на неделю, а этого вполне достаточно для молодой девушки. Ей надо сделать одну работенку, и если она выполнит ее так, как я того хочу, ей не придется особенно нуждаться. Но я хотел бы знать, что всегда есть кто-то под рукой на случай, если ей что-то понадобится, или она заболеет, или что-нибудь такое.

– Значит, здесь у нее никого нет? – спросил я. Мне это очень не понравилось. Как няньку я себя ценю невысоко.

– Я дал ей несколько рекомендательных писем, и она будет учиться в университете, так что знакомые у нее появятся. – В голосе Чалмерса угадывалось нетерпение.

– Хорошо, господин Чалмерс. Я ее встречу, а если что-нибудь понадобится, я устрою.

– Вот это мне и нужно. – Наступила пауза, потом он спросил: – Как там у вас дела?

Я ответил, что дела идут несколько вяло. Наступила еще одна, долгая пауза, и я услышал его тяжелое дыхание. Я представил себе толстяка коротышку с подбородком, как у Муссолини, глазами, острыми, как пешня для льда, и ртом, похожим на медвежью пасть.

– На прошлой неделе о вас говорил Хэммерсток, – вдруг заявил он. – Похоже, он считает, что пора вернуть вас сюда.

Я медленно перевел дух: эту весть мне до боли хотелось услышать все последние десять месяцев.

– Я буду только рад, если это можно устроить.

– Я подумаю об этом.

Щелчок, раздавшийся у меня в ухе, сообщил мне, что он положил трубку. Я опустил свою на рычаг, оттолкнул стул от стола, чтобы дышать было вольготней, и уставился на противоположную стену, а сам тем временем думал, как здорово было бы вернуться домой после четырех лет в Италии. Не то чтобы мне не нравился Рим, нет, но я знал, что, пока я сижу на этой должности, у меня нет шансов пойти на повышение. Если я мог чего-то добиться, то только в Нью-Йорке.

После нескольких минут напряженных раздумий я прошел в приемную к Джине. Джина Валетти, темноволосая, веселая, симпатичная девушка двадцати трех лет, была моим доверенным секретарем с тех пор, как я начал работать в римском корпункте. Меня всегда поражало, как девушка с такой внешностью могла быть настолько умна.

Она перестала печатать и вопрошающе посмотрела на меня.

Я сообщил ей о дочери Чалмерса.

– Потрясающе, правда? – сказал я, присаживаясь на край ее стола. – Какая-нибудь рослая, толстая студентка, нуждающаяся в моих советах и внимании: чего только не сделаешь ради «Вестерн телегрэм»!

– А вдруг она красивая? – спокойно предположила Джина. – Многие американские девушки красивы и привлекательны. Ты можешь влюбиться в нее. Женитьба на ней принесла бы тебе немало выгод.

– У тебя на уме только супружество, – отозвался я. – Все вы, итальянские девушки, одинаковы. Ты не видела Чалмерса, зато я видел. Вряд ли она может быть красивой, раз она из его конюшни. К тому же он не захочет меня в зятья. Он наверняка планирует для дочери куда более выгодную партию.

Она посмотрела на меня долгим, неторопливым взглядом из-под загнутых черных ресниц, затем повела красивыми плечами и сказала:

– Подожди, пока увидишь ее.

На этот раз Джина ошиблась, как, впрочем, и я. Красивой Хелен Чалмерс не оказалась, но не была ни рослой, ни толстой. Она показалась мне совершенно безликой: блондинка, очки в роговой оправе, широкая, свободная одежда, туфли на низком каблуке. Волосы у нее были заплетены в косу. Словом, она была настолько пресной, насколько только может быть пресной студентка колледжа.

Я встретил ее в аэропорту и отвез в «Эксельсиор» с обычными любезностями, какие говорят незнакомому человеку. Она отвечала столь же вежливо. Пока я вез ее в отель, она успела так мне надоесть, что мне прямо не терпелось поскорее от нее избавиться. Я попросил звонить мне на службу, если ей что-нибудь понадобится, дал свой телефон и откланялся. Я был совершенно уверен, что она не позвонит. В ней чувствовалась расторопность, она явно не пропадет в любом положении и обойдется без моих советов и помощи.

Джина от моего имени послала в отель цветы. Она также отправила телеграмму Чалмерсу, что девушка благополучно прибыла. С чувством выполненного долга я напрочь выбросил мисс Чалмерс из головы и вплотную занялся двумя многообещающими газетными материалами.

Дней десять спустя Джина предложила мне навестить девушку и узнать, как она поживает. Я так и сделал, но в отеле мне сказали, что она выехала шестью днями раньше и адреса у них нет. Джина сказала, что мне следует разузнать, где она, на тот случай, если вдруг поинтересуется господин Чалмерс.

– Ладно, займись этим сама, – ответил я. – У меня дела.

Джина справилась в полицейском управлении. Оказывается, мисс Чалмерс сняла трехкомнатную квартиру на виа Кавоур. Джина узнала и телефон. Я позвонил туда.

Когда нас соединили, девушка, казалось, удивилась, и мне пришлось дважды повторить свою фамилию, прежде чем до нее дошло. Оказывается, она так же напрочь забыла обо мне, как я о ней, и, как ни странно, это меня задело. Она сказала, что все в порядке, дела у нее идут прекрасно, спасибо. В ее голосе угадывалось какое-то нетерпение, которое наводило на мысль, что она возмущена тем, что я навожу о ней справки; кроме того, она прибегла к тому вежливому тону, к которому прибегают дочери очень богатых людей, когда разговаривают со служащими отца, и это привело меня в бешенство.

Я прервал разговор, снова напомнил ей, что в случае надобности я в ее распоряжении, и положил трубку. Джина, которая все поняла по выражению моего лица, тактично заметила:

– В конце концов, она дочь миллионера.

– Знаю, – ответил я. – Отныне пусть сама о себе заботится. Она в буквальном смысле слова меня отшила.

На том и порешили.

Весь следующий месяц я ничего о ней не слышал. У меня было много работы, поскольку месяца через два я собирался в отпуск и хотел сдать дела в полном порядке Джеку Максуэллу, который должен был прилететь из Нью-Йорка сменить меня.

Я планировал провести неделю в Венеции, а потом закатиться на три недели на юг, в Искию. Это был мой первый долгий отпуск за четыре года, и я с нетерпением его ждал. Я собирался путешествовать один. Я люблю побыть в одиночестве, когда это удается, люблю сам решать, где и надолго ли остановиться: в компании же свобода передвижения всегда стеснена.

Спустя месяц и два дня после телефонного разговора с Хелен Чалмерс мне позвонил Джузеппе Френци, мой хороший друг, которой работал в редакции «Италиа дель пополо». Он пригласил меня на вечеринку, устраиваемую продюсером Гвидо Луччино в честь какой-то кинозвезды, которая произвела фурор на фестивале в Венеции.

Мне нравятся вечеринки по-итальянски. На них приятно и весело, а еда всегда отменная. Я сказал, что заеду за ним часов в восемь.

Когда мы добрались до дома Луччино, проезжая часть дороги была забита «кадиллаками», «роллс-ройсами» и «бугатти», и мой старый «бьюик» корчился от боли, пока я отыскивал, куда бы нам с ним приткнуться.

Вечер удался на славу. С большинством гостей я был знаком. Половину из них составляли американцы, и у Луччино всегда имелось вдоволь виски и водки. Часов в десять, изрядно нагрузившись, я прошел во двор полюбоваться луной и немного освежиться.

Там одиноко стояла девушка в белом вечернем платье. Ее обнаженные спина и плечи в лунном свете блестели, как фаянс.

Опершись на балюстраду и слегка запрокинув голову, она разглядывала луну. В ее лучах светлые волосы девушки лоснились, как атлас или стекловолокно. Я подошел к ней, остановился рядом и тоже уставился на луну.

– После этих джунглей под крышей тут просто благодать, – произнес я.

– Да.

Она не повернулась и не посмотрела на меня. Я украдкой скосил на нее глаза.

Она была красива: черты лица мелкие, алые губы поблескивают, в глазах отражается луна.

– Я-то думал, что знаю в Риме всех, – заметил я, – а с вами почему-то не знаком. Как же так?

Она повернула голову, посмотрела на меня и улыбнулась.

– Вам бы следовало меня знать, господин Досон, – ответила она. – Неужели я настолько изменилась, что вы меня не узнаете?

Я вытаращился на нее и почувствовал, как у меня вдруг участился пульс и что-то сжало грудь.

– Я не узнаю вас, – сказал я, думая, что она самая милая, юная и соблазнительная женщина, какую я встречал в Риме.

Она засмеялась:

– Вы так уверены? Я Хелен Чалмерс.

Первое, что я почувствовал, услышав ее имя, – это желание сказать ей, как поразило меня ее неожиданное превращение в настоящую красавицу, но, когда я взглянул в ее залитые лунным светом глаза, я передумал, поняв, что говорить очевидное будет ошибкой.

Я провел с ней на балюстраде полчаса. Эта неожиданная встреча вывела меня из равновесия. Я отчетливо сознавал, что она дочь моего босса. Она была сдержанна, но отнюдь не скучна. Беседовали мы на посторонние темы – о вечеринке, о гостях, о том, как хорош оркестр и какая славная ночь. Меня тянуло к ней, как булавку к магниту. Я не отрывал от нее глаз. Я не мог поверить, что это милое создание – та же самая девушка, которую я встречал в аэропорту; это было похоже на абсурд.

И вдруг, прервав этот чрезмерно чопорный разговор, она спросила:

– Вы на машине?

– Да, а что?

– Не отвезете ли меня домой?

– Как?! Сейчас? – Я был разочарован: немного погодя вечеринка снова оживится. – Разве вы не хотите потанцевать?

Она уставилась на меня. Ее синие глаза смотрели тревожно и пытливо.

– Простите. Я не хотела утаскивать вас. Не беспокойтесь, я возьму такси.

– О чем речь? Если вы действительно хотите уйти, я буду счастлив отвезти вас домой. Я думал, вам тут нравится.

Она повела плечами и улыбнулась:

– Где ваша машина?

– В конце ряда – черный «бьюик».

– Тогда встретимся возле машины.

Она отошла, а когда я попытался последовать за ней, сделала жест, ошибиться в смысле которого было невозможно: она давала понять, что нас не должны видеть вместе.

Отпустив ее, я закурил сигарету. Нежданно-негаданно мы вдруг превратились в двух заговорщиков. Я заметил, что руки у меня дрожат. Выждав пару минут, я вернулся в огромную гостиную, набитую людьми, поискал Луччино, но не увидел его и решил, что поблагодарить можно и утром.

Я вышел из квартиры, спустился вниз и пошел по длинной подъездной аллее.

Она уже сидела в «бьюике».

– Это виа Кавоур.

В этот час движение становится менее интенсивным, и мне понадобилось всего десять минут, чтобы доехать до ее дома. За всю дорогу мы не обменялись ни единым словом.

– Пожалуйста, остановитесь здесь, – попросила она.

Я затормозил, вышел из машины и распахнул дверцу. Она тоже вышла и оглядела безлюдную улицу.

– Подниметесь ко мне? Наверняка у нас найдется о чем поболтать.

Я снова вспомнил, что она дочь моего босса.

– Я бы с удовольствием, но, может, лучше не надо? – ответил я. – Уже поздно. Не хочется никого беспокоить.

– Вы никого не побеспокоите.

Я испытывал некоторую неловкость от того, что иду к ней в такой час. Я все гадал, что бы подумал Шервин Чалмерс, если бы кто-то сообщил ему, будто видел, как я входил в квартиру его дочери в 22.45.

Все мое будущее было в руках Чалмерса. Одно его слово – и моей карьере в газетном деле конец. Баловаться с его дочерью, может статься, так же опасно, как с гремучей змеей. Мы поднялись в автоматическом лифте, никого не встретив в вестибюле, и незаметно вошли в квартиру. Она закрыла дверь и провела меня в большую гостиную, освещенную лампами под абажурами и украшенную вазами с цветами.

Она бросила пелерину на стул и прошла к изящной горке:

– Виски или джин?

– Неужто мы тут одни?

Она повернулась и уставилась на меня:

– Ну да… А это преступление?

Я почувствовал, как у меня вспотели ладони.

– Даже и не скажу. Вам лучше знать.

Она продолжала смотреть на меня, ее брови поползли вверх.

– Значит, вы боитесь моего отца?

– Дело не в том, боюсь ли я вашего отца, – сказал я, досадуя, что она сразу же меня раскусила. – Я не могу оставаться с вами, и вы должны это знать.

– Ах, оставьте эти глупости, – сердито оборвала она. – Неужели вы не можете вести себя как взрослый? Разве то, что мужчина и женщина вдвоем в квартире, обязательно подразумевает что-то предосудительное?

– Не в этом дело. Что подумают люди?

– Какие люди?

Тут она приперла меня к стенке. Я знал, что никто не видел, как мы вошли в дом.

– Меня могут увидеть выходящим от вас. Кроме того, это вопрос принципов…

Она вдруг рассмеялась:

– Ради Бога! Перестаньте разыгрывать из себя викторианца и сядьте.

Мне бы следовало схватить шляпу и уйти. Но во мне есть эдакая бесшабашность, которая порой глушит обычную мою осторожность, и как раз в этот миг она заявила о себе, поэтому я сел, выпил предложенную мне рюмку виски со льдом и стал смотреть, как она смешивает джин с тоником.

Она подошла к камину и облокотилась о каминную доску, а сама все время смотрела на меня с полуулыбкой.

– Ну как у вас дела в университете? – спросил я.

– О, это была липа, – небрежно бросила она. – Выдумка для папаши. Иначе он не отпустил бы меня сюда одну.

– Вы хотите сказать, что не ходите в университет?

– Разумеется, не хожу.

– А вдруг он узнает?

– С какой стати? Он слишком занят, ему не до меня. – Она повернулась, и я уловил горечь в ее голосе. – Он интересуется только собой и своей последней женщиной. Я путалась у них под ногами, вот и сказала ему, будто хочу изучать архитектуру в Римском университете. Рим далековато от Нью-Йорка. И, сидя тут, я уже не могу неожиданно войти в комнату, когда он пытается убедить очередную юную домогательницу в том, что она гораздо моложе, чем кажется. Поэтому он охотно отправил меня сюда.

– Значит, очки в роговой оправе, туфли на низком каблуке и коса тоже были частью розыгрыша? – спросил я, понимая, что, рассказывая мне это, она превращает меня в сообщника и теперь, если Чалмерс узнает, топор опустится не только на ее шею, но и на мою.