Текст книги "Зарубежный детектив (1989)"

Автор книги: Джеймс Хедли Чейз

Соавторы: Гуннар Столесен,Анна Бауэрова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 44 страниц)

39

Я вернулся домой в мою тесную квартиру и украл пару часов у дня, распластавшись на диване. Затем долго стоял под душем и наконец ожил – ровно настолько, чтобы почувствовать себя совершенно обессиленным. Где же зарыта эта собака – улики, погребенные двадцать восемь лет назад, надежно сокрытые от посторонних глаз? А может, они и вовсе сгнили. Мало, что уцелело с тех пор.

По дороге в контору я купил газеты. Не успел я закрыть за собой дверь, как раздался телефонный звонок, но когда я снял трубку, то мог бесконечно наслаждаться голосом своего неизменного собеседника – длинными гудками отбоя.

Наугад развернув какую‑то газету, я пробежал глазами первую страницу. В правом нижнем углу я нашел то, что искал: «Таинственная смерть в районе Сандвикен» – гласил заголовок. Из статьи следовало, что «по–прежнему остается много неясного» в связи с «трупом 58–летней женщины, обнаруженным в ее квартире». Есть основания полагать, что произошел несчастный случай, но «тем не менее» полиция разыскивала «мужчину лет примерно пятидесяти, в сером пальто и темной шляпе, хромого». Этого человека, а также всех, видевших его, просят сообщить обо всем, что известно, в полицию. Немного удалось выведать журналистам.

Я быстро пролистал остальные газеты. Ничего нового в них не было. В столичные газеты это сообщение еще не попало. Впрочем, выдумок там было бы больше, чем достоверной информации.

То, что заметка о расследовании вообще появилась в печати, было само по себе хорошим признаком. Это означало, что у Хамре или у Вадхейма, а может быть, и у самого шефа уголовной полиции отношение к Муусу изменилось. Такое скупое сообщение не означало, что полиция не располагала подробностями. Но что не удалось выведать прессе, вряд ли узнаю и я.

Отложив газеты, я позвонил Конраду Фанебюсту. Его секретарша мне сообщила, что он на совещании в Копенгагене и возвратится не раньше, чем сегодня поздно вечером, а может быть, и завтра – прилетит первым утренним рейсом.

За окнами новый день расправлял крылья, позолоченные сентябрьским солнцем перышки сверкали на солнце. Четкие контуры домов вырисовывались на пригорке, коричневые тени ложились на ветки деревьев, словно тонкая–тонкая кисея. Осень расставляла свои сети. Скоро мы все окажемся в них.

Опять зазвонил телефон, я взял трубку:

– Алло.

Молчание.

– Алло, Веум слушает.

Трубку положили. Я услышал щелчок и длинные гудки. Я посмотрел па трубку, как будто она могла мне что‑то объяснить. Наверное, ошиблись номером или передумали со мной говорить.

Минут через пять я услышал, как кто‑то вошел в мою приемную.

Я ждал, что постучат в дверь кабинета, но этого не случилось. То, что все люди разные, можно заметить даже в конторах частных детективов. Иногда ко мне приходят типы, которые считают возможным распахивать все двери разом, не думая, что за одной из них на коленях у хозяина – чем черт не шутит – сидит его любимая блондинка. Другие, наоборот, готовы веками торчать в приемной, постепенно сливаясь с обоями. Найти их там – что спрятанную фигуру в головоломке отыскать. Некоторые посетители с такой гордостью усаживаются в кресла и с таким достоинством углубляются в чтение потрепанного иллюстрированного журнала, что я готов платить им за это, так как моя скромная контора сразу приобретает респектабельный вид. Редко приходят такие, кто просто стучит в дверь.

Я встал, чтобы пригласить посетителя войти. Мне показалось, что на меня двинулся бульдозер.

Наконец он остановился, слегка расставив ноги, невероятно широкий в плечах, кряжистый. Все это выдавало в нем бывшего тяжелоатлета. Голубая вязаная шапочка была натянута низко на лоб, под ней я обнаружил бледное квадратное лицо, светло–голубые глаза и седоватую щетину. Одет он был по–спортивному – короткая куртка, синие джинсы и легкие коричневые сапожки. Выйти с ним на ринг и провести тренировочный бой мне сегодня не хотелось.

Не успел я подумать об атом, как почувствовал точный удар его мощного кулака мне в живот. Я начал приседать, как учительница танцев в глубоком книксене. Он же в ритме танго умудрился коленом заехать мне прямо в висок. Перед глазами у меня пошли круги. Следующий удар его кулака пришелся мне по затылку и заставил комнату сложиться в узенькую полоску, как китайский веер. И все померкло.

Но я успел заметить одну маленькую деталь. Этот парень пришел не один. Сквозь рифленое стекло в коридорной двери я успел увидеть чей‑то силуэт. Но кто это был, я так и не понял.

40

Шаги приближаются, шаги стихают. Волны накатывают на меня, а я мертвецки пьяный лежу в полосе прибоя. Меня покачивает взад и вперед.

Взад и вперед покачивает меня волна.

– Веум?

Волна накрыла меня. Сентябрь темен. Солнца маловато.

– Веум! – Голос кажется знакомым, но не родным. Кто бы это мог быть?

Я открыл глаза и увидел потертый коричневый пол. Мой голос искажен до неузнаваемости, язык в металлических тисках. «Алло?» Во мне рождается эхо, мерзкое и уродливое. «Ал–ал–ал–л-ло–оо–о».

Меня тошнит. В животе словно огромный камень. И от этого больно. В виске будто пуля сидит, а затылок живет своей обособленной жизнью, не имеющей ко мне никакого отношения.

– Поднимайся! Да что с тобой? – Этот голос… Восточный диалект!

Где последний раз жизнь сталкивала тебя с кем‑нибудь из восточных, Варг?

То есть нет, наоборот, это его она столкнула с тобой.

Сильные руки перевернули меня. Я застонал. Потолок оказался ужасно близко. Грязный потолок – мыть пора.

– Эй! Ну ты пришел в себя?

Голос надо мной куда‑то удаляется, лицо уменьшается и притягивается к потолку. Комната растет вверх, но я теперь лежу на дне сверкающей стеклянной банки. А лицо это я где‑то видел.

Я резко сел, затем перевернулся и встал на четвереньки. Голова болтается из стороны в сторону. В ней – раскаленные угли, но если держать голову прямо, то они не так жгут. Шаги удаляются, опутывают меня каким‑то замысловатым узором. То проникают в голову, то звучат в коридоре.

Короткий недружелюбный смешок.

– А забавно ты выглядишь.

Я тоже рассмеялся. Ха–ха. Я чувствовал себя королем дураков, любимцев крысоловов.

Я пополз по направлению к стене, туда, где должна была находиться стена, и, держась за нее, медленно поднялся. О, о, о, миссис Робинсон, звучала во мне какая‑то старая песенка.

Голоса ширились, как круги по воде, отвратительная какофония заполняла мою голову. Слова отзывались в ней эхом. Тем, кто молится, место на небесах, ах, ах; ах, ах. Колени, казалось, вот–вот должны были подкоситься, но пока еще держали. Я озирался по сторонам, словно видел эту комнату впервые: плинтуса тянулись на уровне пояса, выше – старые обои, стол с круглыми полированными ногами, и повсюду разбросаны журналы.

Засунув руки в карманы модных белых брюк, широковатых в бедрах и узких в щиколотках, в легком светлом пиджаке, белой рубашке и широком галстуке в красную клетку Карстен Вииг взирал на меня, слегка изогнув бровь и кривя тонкие губы. Поскольку я чувствовал себя немощным, как листок ясеня, и бледным, как простыня, он показался мне еще более загорелым и цветущим, чем прошлый раз. Все в нем сияло: и короткие блестящие волосы, и белозубая улыбка. Конечно, он был достоин первого приза в соревнованиях, участвовать в которых я не собирался. Сейчас состоится вручение диплома победителю.

– Алло! – сказал он и улыбнулся. – Можно к вам? Хозяин на месте? – И уже с другой интонацией: – Боже праведный, будто скорый поезд по тебе проехал, Веум!

В ответ я только посмотрел на него сквозь образовавшиеся отверстия в обволакивающем меня тумане.

– Должно быть, ты играл с огнем, Веум? – В его словах явно звучала угроза. Вот так и приоткрылась завеса. Я был не настолько невежествен, чтобы верить в случайности. Я сам видел силуэт за стеклянной дверью. В общем, сомнений у меня не было.

Он подошел поближе.

– Тебя кто‑нибудь обидел, Веум?

Теперь он стоял вплотную ко мне. Я увидел покрасневшие от загара нос и скулы. Тихим ленивым голосом, словно ему самому это было безразлично, он проговорил:

– Понимаешь, такие люди, как Хелле, очень влиятельны. Я не знаю, что здесь произошло, но тебе все же над этим стоит подумать…

«Все же…» – Я приготовился презрительно произнести эти слова, но из меня не вышло ни звука.

– С тобой могут и хуже обойтись. Если не будешь осторожнее.

И пауза, как в плохой постановке Чехова.

– Ты все понял? В следующий раз, Веум… не уверен, что ты вообще сможешь подняться.

Он резко отвернулся, как будто его тошнило от одного моего вида. И пошел к выходу. В дверях он еще раз оглянулся.

– Желаю скорейшего выздоровления, Веум. И помни мой совет. Ничто в этой жизни не случайно. – Короткий взгляд на часы, ироничный поклон мне, и нет его.

Дверь за ним закрылась. Я увидел дверь из рифленого стекла с моим именем – его зеркальное отражение. Я и сам чувствовал себя зеркальным отражением.

Тихо–тихо я заполз в кабинет. Дверь в приемную оставил слегка приоткрытой, чтобы сразу видеть всех своих посетителей. Раз уж я добрался до этого стола, теперь никакая сила меня отсюда не поднимет.

Я снова на привычном месте. Но вид за окном уже не тот. Что‑то случилось с пропорциями: дома на горе вдруг стали выше, чем на Брюггене, все предметы приобрели красноватый оттенок, как на закате или во время извержения вулкана. Внизу, на площади, машины харкали кровью.

Я долго сидел и смотрел в окно, пока дневной свет не набрал силы и не хлынул на меня потоком. Краснота исчезла, все побелело. Я положил голову на письменный стол и проснулся только от телефонного звонка.

Я сиял трубку и приложил ее к уху, не говоря ни слова. Слышалось отдаленное пощелкивание телефона–автомата.

Мы оба хранили молчание и на этом и на другом конце провода. И вдруг я услышал металлический голос – объявление через усилитель: «Рейс номер девяносто два…» Трубку тут же повесили.

Я все понял. Контрольный звонок Карстена Виига. Прибыв в аэропорт Флесланд, он проверял, не перегнули ли они палку. Еще один «несчастный случай» им был ни к чему.

Я понял, что мне хотели сказать. Если бы им была нужна моя жизнь, этого парня в вязаной шапочке прислали бы одного. Раньше мы с ним не встречались, но я мог бы поспорить, что этот паренек был делегирован сюда из столицы. Карстен Вииг осуществлял общее руководство. Теперь он звонит с аэродрома, чтобы со спокойной совестью доложить Хагбарту Хелле, что задание выполнено.

Но кое‑что мне все еще было не ясно. Что означало сегодняшнее происшествие? Почему они так тщательно охраняли события двадцативосьмилетней давности? Или охрана эта относилась к тому, что произошло на Скоттегатен месяц назад? Чем испугала их моя последняя находка?

Прошло уже несколько часов. Сон за письменным столом пошел мне на пользу. Все окружающие меня предметы приобрели привычные очертания. Я достаточно пришел в себя, чтобы наклониться, достать из нижнего ящика бутылку акевита и налить себе рюмку.

Осторожно пригубил. Тепло растекалось во мне, как масло по воде.

Затылок еще ныл, и затекло предплечье. Стучало в висках, а в животе еще чувствовалась тупая боль. Но впервые за несколько часов я ощущал себя вполне сносно. И вновь мог думать.

День поплелся дальше, нетвердо передвигаясь на шатких костылях. Так недолго и в кювете очутиться. Почаще бы встречаться мне с блондинками, пореже с блондинами. Хорошо бы открыть, скажем, кружевную мастерскую и навсегда покончить с частным сыском.

В половине четвертого дверь в мою приемную отворилась. Послышались легкие женские шаги.

Прошло несколько секунд, прежде чем я вспомнил, кто это. Я отодвинул от себя рюмку, как будто этот предмет никогда не имел ко мне никакого отношения. «Вот это сюрприз!» – воскликнул я, из последних сил поднимаясь ей навстречу.

Она работала ассистенткой у зубного врача, моего соседа по этажу. В бирюзовом пальто, порозовевшая, как солнышко на закате, она от смущения не знала, куда девать руки. Совсем молоденькая. Вместе с ней ко мне вошли вечер и солнечный свет.

Я поднялся из‑за стола, еще не очень твердо держась на ногах.

– Вы приглашали меня зайти, посмотреть вид из вашего окна, – говорила она, поглядывая на меня чуть искоса. Когда я оказался рядом, она отодвинулась и быстро подошла к окну. – А–а, – протянула она.

– Что означает «а–а»?

– Это означает, что вид точно такой, как у нас. – Она засмеялась.

– А ты ожидала чего‑то другого?

– Но ведь вы говорили… – Она замолчала, увидев мою рюмку. – Что это?

– Это похоже на воду. – Я попытался улыбнуться.

Она удивленно посмотрела на меня. В лучах заходящего солнца ее лицо казалось еще мягче, и я невольно вспомнил другую женщину, которая тоже когда‑то стояла у этого окна. С таким же несмываемым румянцем, темными глазами и черными бровями вразлет. Сколько ей было тогда – девятнадцать, может быть, двадцать?

Я приблизился к ней. Какая‑то странная полуулыбка застыла на ее губах.

– Признайся: в тебя, наверное, все влюбляются. И все говорят тебе об этом, правда?

Она смотрела на меня огромными блестящими глазами.

– Вылитая Ингрид Бергман в «Касабланке», – продолжал я.

– Кто? – Она растерялась.

– Так, одна женщина, в нее тоже все…

– Ну, вот я и посмотрела, – перебила она меня, – вид из вашего окна, – и, ослепительно улыбнувшись, прошла мимо меня так близко, что я почувствовал запах ее сладковатых цветочных духов. – Спасибо.

У двери она задержалась и посмотрела на меня.

– Почему вы не зажигаете свет?

Но ответа не стала дожидаться. Дверь за ней захлопнулась, я услышал ее удаляющиеся шаги, затем они донеслись из коридора, хлопнула дверь лифта, и наступила тишина.

Из зеркала на меня поглядывало мое отражение. Я схватил рюмку и чокнулся со своим двойником. Осушив содержимое одним глотком, я включил свет.

41

В сентябре бывают дни золотистые, как мед. Эти дни начинаются с того, что за окном встает тяжелое солнце. Сентябрь похож на опытную любовницу, пышнотелую, словно вобравшую в себя весь жар лета. Солнце переливается всеми цветами, кроме холодных, их время придет только в октябре. В такие дни надо просыпаться медленно и никуда не спешить.

Свой скромный завтрак я вкушал у окна, помыть которое было просто необходимо – летние дожди оставили на стекле блеклые дорожки. За окном весело плескалось выстиранное белье. Из приемника доносилась легкая немецкая музыка. На крыше птахи держали совет: не настала ли пора отправиться к Средиземноморью или все же провести сентябрь в Норвегии? Как славно, когда есть возможность выбора и когда решение зависит от тебя самого.

Я вновь позвонил в контору Конрада Фанебюста. Да, господин Фанебюст вернулся. Нет, у него сейчас совещание. Она может записать мое имя, и, когда Фанебюст освободится, он позвонит мне.

В самых любезных выражениях, на которые я только был способен, я упросил ее передать ему незамедлительно несколько слов: «Привет от Веума», и сказать, что мне необходимо с ним переговорить. Это очень важно.

Через пару минут, слегка запыхавшись, она проговорила в трубку: «Если бы вы могли прийти к половине третьего, господин Фанебюст постарался бы выкроить для вас время».

– А вам не известны последние пророчества о приближении судного дня? – поинтересовался я. – Конец света может наступить раньше. Ведь нынешние выборы в Стортинг наверняка приблизят день страшного суда.

– А газет вы не читаете? – парировала она. – У нас конец света каждый, день. В общем, я вас записала на полтретьего. До свидания. – До свидания.

По дороге я внял ее совету и купил газеты. «Финансовый кризис торгового флота» – прочитал я на первой странице. «Экстренное совещание в Копенгагене» – сообщалось на второй. «В ожидании новых банкротств» – обещала третья. Журналисты изощрялись в броскости заголовков, но суть происходящего не вызывала сомнений: Конрада Фанебюста занимали дела поважней, чем пожар тридцатилетней давности или чья‑то смерть какие‑то десять лет назад.

Выборы в Стортинг действительно приближались. В тот год наши политические лидеры демонстрировали приемы предвыборной кампании, разработанные в Штатах. Левые кандидаты разъезжали на велосипедах зеленого цвета, представители партии Центра высаживали кустарник на чахлых газонах, а кандидат на пост премьер–министра, представитель от Рабочей партии, раздавал розы на Торгалменпинген. Кандидат от консерваторов дал телевидению разрешение на съемку. Его интервью должно было проходить в высшей степени демократично – на зеленном рынке в Ставангере. Улыбка кандидата перед камерой была, правда, несколько деланной, но была ведь. В тот год мы услышали обещаний больше, чем когда бы то ни было, но сбылось, как никогда, мало. Словом, мрачные прогнозы циников подтвердились. А оптимисты втянули головы в плечи.

Я позвонил Вегарду Вадхейму. Спросил, нет ли новостей в связи с начатым расследованием. Он ответил, что в общем‑то не имеет права отвечать на этот вопрос, но новостей нет.

Утро выдалось тихое, как бедный родственник на похоронах. За стеной слышалось стрекотание бормашины. Я подумал про ассистентку, которая обвязывала салфетками шеи перепуганных пациентов, смешивала амальгаму, назначала время новым больным. Если я когда‑нибудь получу приличный гонорар, обязательно обращусь к зубному врачу. И назначу свидание его ассистентке.

За пять минут до половины третьего я прибыл в контору Конрада Фанебюста. В коридоре я заметил двух хорошо одетых молодых людей, аккуратно подстриженных. Они неслышно о чем‑то переговаривались. У одного в руках была пачка документов, у другого – кипа столичных газет. Я приблизился, и они замолчали. И заговорили вновь, когда я подошел к двери приемной.

Секретарша Фанебюста подняла на меня глаза. Посмотрела на свои золотые часики. Сегодня ее наряд был выдержан в зеленоватой гамме: зеленая юбка, болотного цвета трикотажная двойка и янтарное ожерелье.

– Вы – Веум, – констатировала она.

– У вас профессиональная память, – улыбнулся я.

– Я просто прочитала, – отрезала она;

– У меня на лбу написано?

– Вы у меня в списке. – И она показала на листок бумаги, лежащей перед ней на столе.

Потом набрала номер Фанебюста и сообщила о моем прибытии. Положив трубку, кивнула: «Проходите».

Я открыл дверь. Конрад Фанебюст сидел за письменным столом и писал, в точности, как прошлый раз. Он указал мне на тот же стул, а сам продолжал писать – все повторялось. Но не так, как в фильме, который помнишь приблизительно и каждый раз обнаруживаешь новые подробности. Здесь была или удивительно точная копия, или же невероятно убедительная имитация.

Выглядел он, пожалуй, похуже, чем в прошлый раз. То ли сказался кризис торгового флота, то ли ночные часы, проведенные в Копенгагене. Резче обозначились морщины, и улыбка показалась мне не такой искренней, когда он картинно отложил авторучку, а бумагу в ту самую папочку, что и прошлый раз, после чего сложил на столе ладони и произнес:

– Итак, Веум, вы хотели сообщить мне что‑то важное. Означает ли это, что вы не нашли его?

– Не нашел. – Я внимательно наблюдал за моим собеседником. – А вы надеялись?

– Надеялся? Вы же сами сказали, что есть основания считать его живым.

– Да. Но я не знал тогда многих обстоятельств. Теперь я хотел бы выяснить, какие из них были известны вам?

Фанебюст слегка порозовел. Затем чуть повел плечами, словно призывая меня объясниться, потом положил руки прямо перед собой, твердо опираясь о стол локтями.

– Так почему вы скрыли от меня, что были знакомы с Юханом Верзилой? – спросил я. – Или Юханом Ульсеном, если вспомнить его настоящее имя.

– Юхан Ульсен? – переспросил он, словно слышал это имя впервые.

– Вы встречались с ним в январе 71–го. Незадолго до того, как он пропал. – Я наклонился к нему: – У меня есть свидетели, Фанебюст, так что нет смысла отпираться.

– Мне незачем отпираться. Юхан Ульсен достаточно распространенное имя, может быть, среди моих знакомых и был такой человек. Но какое все это имеет значение?

– Вначале расскажите мне все, что вы о нем знаете. Это ведь человек не вашего круга?

– Нет. Но Юхан был моим соратником. Он не был активистом, таким, как Ялмар. Но он был с нами. Надежный товарищ, на него можно было положиться. К сожалению, после войны его жизнь пошла под откос. Впрочем, не только у него. Многим пришлось не просто, у него нервы пошаливали, может быть, поэтому он и пристрастился к спиртному. Дела шли из рук вон плохо. Я помогал ему, чем мог, устроил на работу в порту, но он под конец совсем уже не владел собой и покатился вниз. Возможно, я встречался с ним и в январе 71–го. Как я могу это помнить, хотя я иногда у него и дома бывал.

– А зачем вы ходили к нему домой?

Он холодно посмотрел на меня:

– Мы были однополчанами. Люди, сражавшиеся бок о бок в таких условиях, как я и Юхан, стараются держаться вместе. Хотя порой это бывает весьма обременительно.

– И вот однажды он куда‑то пропал?

– Да, я это прекрасно помню.

– Хорошо. А вы пытались найти его?

– Я? Это я предоставил полиции. А что, по вашему мнению, мне следовало делать? Обратиться к частному детективу?

– Мне трудно… Он перебил меня:

– Человеческие потери неизбежны, Веум. С годами сталкиваешься с этим все чаще. Люди умирают. Переезжают в другие города, в другие страны, а то и просто в другой район в вашем же городе, но вы перестаете встречаться. А бывает, что люди живут рядом, но все равно никогда не видятся. Дело случая, игра судьбы. Я иногда задумываюсь, вспоминая прошлое, скольких же друзей я потерял? И сколько осталось из них в живых? Нельзя сбрасывать со счетов, что жили мы в течение нескольких лет в тяжелейших условиях, а это не проходит бесследно. Многие из нас ушли из жизни, увы, слишком рано.

– Но согласитесь, то, что случилось с Юханом Ульсеном, совсем другая история.

– Да, – резко ответил он. И быстро добавил: – Может быть.

– Может быть, – повторил я, пытаясь проникнуть в истинный смысл сказанного.

Конрад Фанебюст сидел за своим рабочим столом прямой и тощий, как жердь. Скулы обтянуты кожей, волосы совсем белые. Больше всего в этот момент он походил на каркас незавершенной скульптуры, которую еще предстояло наделить плотью. Взгляд задумчивый и устремленный вдаль. В настоящее, в свой кабинет, он, правда, вернулся мгновенно, одним рывком.

– Интересно, а как же вписывается Юхан Ульсен в нарисованную вами картину?

– В понедельник вечером в Сандвикен погиб один человек. Вы, должно быть, читали об этом в газетах?

Он кивнул.

– Был найден труп Ольги Сервисен. Они жили с Юханом как муж и жена. В тот вечер, в тот последний для нее вечер, у ее квартиры видели мужчину. Он хромал.

Взгляд Фанебюста, обращенный на меня, был внимательным и напряженным.

– Не хотите ли вы сказать, что это означает…

Я ждал продолжения, но не дождался. И потому спросил:

– Так что же все‑таки произошло с Юханом в 71–м?

– Он… – начал Фанебюст и вдруг словно язык прикусил.

– Так что же?

Глаза Конрада Фанебюста скользили по моей одежде, по моим карманам и пуговицам, осматривали ботинки. Затем он, наклонившись ко мне, проговорил завораживающим бархатным голосом:

– Юхан покинул страну. И я помог ему в этом.

– Вот как? – Я ждал продолжения.

– Мы и в самом деле виделись с ним тогда, в январе. А перед этим он приходил ко мне, доведенный до отчаянья той жизненной ситуацией, в которой оказался. Может, это и звучит высокопарно, но он насквозь пропитался алкоголем, запутался в отношениях с той ужасной женщиной, влачил жалкое существование, крайне нуждался и мечтал вырваться из этой среды. Юхан хотел, чтобы никто не знал, где он и что с ним. Он обратился ко мне за помощью. И я не мог ему отказать… старому другу.

– А что же произошло дальше?

– Ну, у меня ведь есть связи. В других странах тоже. В Испании, в Португалии, да мало ли где. С моей помощью он покинул Норвегию, а там, куда он прибыл, ему помогли устроиться. Я дал ему денег на первое время.

– Дали ему взаймы?

– Скорее вернул долг. Долг старой дружбы. Я крепко задолжал ему. Ведь после войны я нашел свое место под солнцем, а он жил в полнейшем мраке.

– Ну а потом?

– Что «потом»?

– Вы с ним поддерживаете связь?

– О нет, все связи оборвались. Такое он ставил условие.

– Как будто умер?

– Ну да. Люди так и подумали. Цель была достигнута.

– Вы сделали это бескорыстно?

– Разумеется. Да и что он мог предложить мне взамен?

Я смотрел на него, не отрываясь. Мне было необходимо встретиться с ним взглядом. И вот это произошло. Мы буквально уставились друг на друга. И вдруг в его лице что‑то дрогнуло, и я почти физически ощутил, как сузились мои зрачки. Я первым нарушил молчание:

– У Верзилы Юхана были дружки среди докеров. Он мог попросить у них ключ от ворот, что на Северном мысу.

– Где на Северном мысу?

– Там, где был убит Харальд Ульвен, И, судя по следам на снегу, убийц было двое.

Его взгляд вдруг сразу стал колючим и напряженным, а рот превратился в узенькую щель, натянутую, как серая полоска трамплина. И тут же поскакали слова, как маленькие крепыши акробаты: «Ну и что из того? У нас не было другого выхода. Но то, что мы совершили, было справедливо».