Текст книги "Зарубежный детектив (1989)"

Автор книги: Джеймс Хедли Чейз

Соавторы: Гуннар Столесен,Анна Бауэрова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 44 страниц)

2

Старенькая «шкода» хрипло закашляла.

– Не сердись, старушка, – сказал вполголоса Йозеф Янда, имевший привычку беседовать со своей машиной. Преодолев последний крутой участок дороги, ведущей к замку Клени, капитан притормозил перед каменным мостом через ров. Осмотрелся. Поодаль, на опушке редкого лесочка, стояло несколько машин. На перилах моста, тоже сделанных из камня, сидел молодой человек и курил. Как только Янда вылез из автомобиля, он спрыгнул с перил и пошел ему навстречу.

– Здравствуй! – улыбнулся молодой человек. – Докладываю: место происшествия осмотрено…

– Только не повторяйся, пожалуйста, – прервал его Янда. – То, что ты не рассказал по телефону, мне сообщили в городском отделе, я останавливался там по пути. Куда спрятал местную публику?

– Все на втором этаже. В так называемом конференц-зале, который считается также комнатой для подготовки экспонатов. Но мне кажется, чаще всего там готовят обеды на плитке. Я приказал, чтобы они оттуда не высовывались. Кстати, довольно странный народ. Все. Да сам увидишь. Во всяком случае, далеко не то, что называется хорошим и дружным рабочим коллективом.

– В хорошем и дружном рабочем коллективе не убивают, Петр, тебе бы уже надо знать. Ну, пойдем. Жара, как в печке, а ведь еще только май. – Янда вытер носовым платком лицо и намечающуюся лысину. – С ремонтом здесь не торопятся, а? – заметил он, разглядывая обшарпанный фасад замка.

– Вроде собираются, но пока занимаются какими-то исследованиями. Но ты не бойся, этот мостик тебя еще выдержит, – съязвил Петр Коварж.

Янда бросил на него укоризненный взгляд и направился к воротам. На ходу стряхнул и аккуратно сложил носовой платок.

– Повтори, что ты узнал о ней.

– Говорят, была очень красивой, – начал молодой человек, проигнорировав иронию в глазах начальника. – Мария Залеска, историк-искусствовед. Вместе с остальными готовила здесь какую-то большую выставку – старого европейского искусства или что-то в этом роде. Была не первой молодости, тридцать два года, но, говорят, выглядела гораздо моложе. Не знаю, я видел ее, беднягу, с разбитой головой, но кто-то мне сказал…

– Если бы я не был таким добрым, – вздохнул Янда и остановился посреди двора, – если бы я был таким, как, скажем, Гавласа, я тебя бы съел за такой рапорт. Он тебе показал бы красивых пожилых дам. Тридцать два года! Выходит, мне на обратном пути прямым ходом двигать в Одолену Воду и бросать якорь в доме престарелых, а?.. Надеюсь, ее уже увезли?

– Конечно, все сделано. Вскрытие вряд ли что нам даст. В заключении будет сплошное перечисление черепных костей – почти все они разбиты. Удар был страшной силы. Предмет довольно тяжелый, скорее полуострый, чем тупой. Пока не найден, как тебе известно. Мне кажется, это должна быть… довольно широкая железяка, насаженная на тяжелую рукоятку. Под прямым углом, понимаешь? Удар был нанесен сверху, убийца, видимо, стоял на ступеньке пьедестала одной такой смешной скульптуры, а Залеска шла мимо и в темноте не видела его.

– Мы еще уточним, как все происходило. Надеюсь, этот полуострый-полутупой предмет продолжаете искать… Куда?

– Сюда, в эту дверцу.

Высокий и могучий капитан вынужден был пополам согнуться, чтобы сквозь низкий проем попасть в барбакан. Там он огляделся – и оцепенел.

– Матерь божья! – невольно вырвалось у него.

– Надеюсь, не схватишь от испуга горячку. Я к ним уже немного привык, – небрежно бросил Коварж.

– Как вы считаете, товарищ капитан, что это за искусство? – чуть подобострастно спросил вахмистр Прокоп, подбежавший поприветствовать шефа.

Янда в ответ что-то прохрипел и снова вынул носовой платок.

– Не знаете, что за направление? Я не очень-то разбираюсь в искусстве, для этого нужно специальное образование… – Прокоп хотел сказать еще что-то, но, увидев быстро багровеющее лицо капитана, сразу умолк.

– Хватит разговоров! – во взгляде Янды, все еще обращенном к кикиморам, появился стальной блеск. От добродушного дядюшки не осталось и следа. – С этой самой секунды конец всем шуточкам. Начинается серьезная работа, голубчики.

Комнату на втором этаже, соседствующую с просторным рыцарским залом, только весьма условно можно было назвать конференц-залом. По субботам, когда в рыцарском зале городской национальный комитет сочетал законным браком молодоженов, она служила подсобным помещением. Проводились здесь время от времени и разные собрания. Но так как в комнате был оборудован маленький кухонный уголок, то чаще всего тут готовили себе пищу наведывавшиеся в замок сотрудники института охраны памятников. Они, правда, могли воспользоваться кухней в квартире управляющею замком, но в ту прокопченную до черноты дыру отваживались войти только закаленные души.

Сейчас, собранные поручиком Коваржем, в конференц-зале сидели все обитатели замка и ждали, как им казалось, слишком долго. К тому же с одной стороны окна комнаты упирались в крутой склон, а с другой во двор выходило всего одно окно. Но оно было прорублено в старой толстой крепостной стене, так что из него все равно ничего не было видно. Поэтому всем казалось, что они полностью отрезаны от мира.

– Хорошо, что здесь нет камер для обреченных на голодную смерть, – заговорил маленький очкастый Яначек. – Нас бы определенно посадили туда. А у меня, как назло, разыгрался аппетит!

– Мучение голодом – это первая ступень, – заметил Иво Беранек.

– Интересно, – подхватил Яначек, – кого первым подвергнут следующей ступени. Нас здесь много, есть из кого выбирать. – Он окинул взглядом собравшихся. – Семеро. Как кикимор.

– Думаю, первым пойдет Кваша, – предположил Иво. – Ведь он же ее нашел.

– Заткнитесь! – заорал Рафаэль. Он сидел не на стуле, а на полу у стены и выглядел страшно подавленным.

– Не будут же нас снова допрашивать, – всхлипнула Ленка. – Ведь этот… поручик… записал все наши данные: кто кем работает, где был ночью, кто что помнит… И сказал, что завтра подпишем протокол… – Ленка целый день ревела, хотя и не очень любила Марию. Время от времени она вытирала лицо мокрым платком, постепенно стирая губную помаду, краску с ресниц, с искусно подведенных глаз, и ее личико приобрело детское и наивное выражение

Неожиданностью для всех было то, что сидела она, прижавшись к Рудольфу Гаклу. Более того, Рудольф обнимал ее и, успокаивая, гладил по волосам. Они впервые так откровенно демонстрировали свои отношения.

– Почему вы постоянно говорите только о нас семерых, – впервые за все время подал голос Дарек Бенеш, неподвижно сидевший в углу на раскладушке. – Ведь ее мог убить кто угодно: житель деревни, матрос, рабочий каменоломни… да любой бродяга. Из нас же никто…

– Только у нас есть ключи от входа в барбакан, мудрец, – дружески ответил Иво.

– Для некоторых такой замок совсем не проблема, – не сдавался Дарек. – Его можно открыть проволокой, спичкой, конским волосом – я читал об этом. Или сделать слепок.

– Зачем неизвестному бродяге открывать замок, если можно было напасть на нее на тропе? Или в любом другом месте? – возразила Эмила. – Нет, уважаемые, хотим или не хотим, но мы замешаны в этом. Я знаю, – добавила она назидательным тоном, – что правда станет для всех неприятным сюрпризом. Но до нее обязательно доберутся.

– Как бы поиски этой правды не затянулись, – высказал опасение Яначек. – Не хочется ходить по земле с пятном потенциального убийцы.

– Ну перестань, не плачь, – принялся уговаривать Гакл Ленку, которая снова разревелась. – Ну как дитя малое… Черт возьми, чего мы здесь ждем?

– Вроде бы должен приехать какой-то капитан. Пойду посмотрю. Нет уже никаких сил терпеть, – заявила Эмила и направилась к двери.

– Мне, конечно, нет до этого никакого дела, Эмила, – Иво изобразил попытку преградить ей дорогу, – но поручик всем нам категорически запретил покидать эту комнату. Не стоит его злить.

– Катись к черту, – отрезала Эмила и вышла в рыцарский зал.

– Какова, а? – оживился Гакл. – Всегда была тише воды, ниже травы. Кто бы мог подумать! И с Марией в последнее время беспрерывно ссорилась.

– Не только она, кое-кто еще, – взглянул на него Яначек.

– Например, вы, пан архитектор, – отплатил ему Гакл.

– Спокойно, спокойно! – Иво замахал руками. – Позавчера она жаловалась на меня в институте, хотела докладную написать. И что же – я ее за это убил?

– Пока неизвестно, – пискнул Дарек.

– А тебе сейчас надо бы помолчать. Ты… не хочу оскорблять. На твоем месте я сидел бы тихо-тихо, как курица перед престольным праздником, – ты первый пойдешь под нож.

Дарек принял слова Беранека слишком близко к сердцу: побледнел и скрючился на своей раскладушке.

– Мне плохо, – захныкала Ленка.

– Что они там делают так долго? – повторил Рудольф Гакл.

Неожиданно для всех отозвался Рафаэль Седлницкий:

– Обыск в наших комнатах, – сказал он тихо. – Взяли у меня запасные ключи.

Как у каждого хорошего начальника, у Янды была привычка лично контролировать точность донесений своих подчиненных. Поэтому он тщательно осмотрел замки обеих дверей, ведущих в барбакан, и не обнаружил каких-либо внешних повреждений. В то, что не обнаружено следов лазания через слишком высокие стены, пришлось поверить на слово: сползти на гребень стены из окна башни, как это сделал молодой ротный Коуба, ему уже было трудновато.

– Прокоп, – обратился капитан к вахмистру, – позвони в речную полицию. Надеюсь, те суда еще не покинули нашу территорию. Звякни нашим, пусть ребята посмотрят на бывшего мужа Залеской, да и на других родственников. Близких, конечно. Потом… ладно, иди, тебе кто-нибудь принесет список, куда еще позвонить. Пойдем, Петр, сядем на ступеньки, доложишь. Пока – общие сведения для ориентировки.

– Их семеро, – Коварж вынул блокнот.

– Как тех уродин, – капитан кивнул в сторону кикимор.

– Интересно, зачем они их здесь держат?

– Для воспитания вкуса и так далее… Ладно, продолжай.

– Управляющий замком – Ян Седлницкий. По образованию художник, тридцать пять лет, не женат. Постоянно живет здесь, другой квартиры не имеет. Вчера вечером был в ресторане и крепко там нализался. Ушел сразу за Залеской, то есть около половины первого. Даже директор этого кабака не помнит точного времени. Седлницкий якобы хотел догнать и проводить Залеску, но был, по его словам, пьян в стельку. Смутно помнит, что несколько раз падал. А на горе, у леска, который здесь называют заказником, свалился окончательно. Но лежал довольно далеко от тропы. Как туда попал, не знает. Проснулся от холода и росы, когда запели петухи. Более точное время назвать не может. Пришел в себя и направился к барбакану, где и обнаружил убитую. Ему якобы стало плохо, и он не знает, сколько времени там был и что делал. В городской отдел позвонил в шесть часов девять минут.

– Когда Залеска пришла в ресторан?

– Со слов Беранека – это еще один занятный тип – где-то после девяти. Мне удалось из него вытянуть что было это примерно в четверть десятого. Итак, Иво Беранек двадцать пять лет, разведен. Живет здесь, заведует коллекцией. Это не то же самое, что управляющий замком или смотритель, понимаешь? Коллекции – это картины, мебель, фарфор… Здесь в замке они сложены в хранилище.

– Не считай меня идиотом. Какая профессия у Беранека?

– Учился девяти специальностям, не доучился. Десятая – учет и систематизация коллекций. Не знаю, где его раскопали. Скорее всего взяли из-за недостатка кадров. Если хочешь, можешь познакомиться с его прежними местами работы. Чего здесь только нет…

– Я прочитаю. Когда он ушел из ресторана?

– В полночь. Утверждает, что знает это точно. Якобы так устает от инвентаризации, что решил уйти пораньше: хотел с утра быть в форме.

– Шел тропой по косогору через барбакан?

– Да.

– Никого не встретил, ничего не видел.

– Конечно.

– Дальше. Кто еще был в том уютном заведении?

– Дарек Бенеш, фотограф, двадцать шесть лет, не женат. Слушай, это имя мне что-то напоминает. Боюсь, этот мальчик не совсем чист.

– Выясним. Когда пришел… ушел…

– Прибыл после девяти, перед самым появлением Залеской. А ушел почти сразу после ее прихода, не прошло и пяти минут. Сразу направился домой, то есть в замок, залез в постель, немного почитал, потом уснул. Утверждает, что ничего не знает.

– Что делает в замке? Живет здесь?

– Только в настоящее время. А вообще проживает в Праге у разведенного отца и его подруги. В замке проводится инвентаризация. Не хочу снова поучать тебя, но это что-то среднее между ревизией и оформлением документации. На каждый предмет заводится карточка, куда заносятся все известные данные и приклеивается фотография. Фотографирует весь этот хлам Бенеш.

– Значит, инвентаризация. А я думал, здесь готовят какую-то выставку.

– И это тоже. Поэтому здесь столько народу. Инвентаризацией руководит некая Альтманова, фотографирует Бенеш, перекладывает барахло Беранек. Помогала им и Залеска, потому что была крупным специалистом. Стоило ей бросить взгляд, и она уже знала, что, к примеру, вон тот разрисованный стеклянный кубок – семнадцатого века. Поэтому их институт разрешил ей доступ в Хранилище, хотя она и не из отдела инвентаризации. Кроме того, Залеска была душой готовящейся выставки старого европейского искусства, хотя руководитель подготовки экспозиции – Рудольф Гакл. В институте он возглавляет маленький отдел выставок и пропаганды. Залеска была его подчиненной. Выставкой занимается также архитектор Карел Яначек, сорока лет. Ну и наконец, есть здесь еще девочка на побегушках, девятнадцатилетняя куколка Ленка Лудвикова. Постоянный экскурсовод.

– А все другие что, какие-то непостоянные?

– Сезонные. Их принимают только на лето. А эта – сотрудница института и круглый год живет в замке. Постоянное место жительства… наверное, есть у нее где-нибудь мама или папа. Гакл, Альтманова, Яначек и Лудвикова утверждают, что вечером и ночью были в своих комнатах.

– Рудольф Гакл… Это имя мне где-то встречалось.

– А мне нет. Видно, согрешил, когда я еще сидел за партой. Хотя он еще далеко не старый. Тридцать лет. Мужчина в самом соку.

– Я не о том. Знаю его фамилию потому, что он что-то написал… что-то интересное… Проклятый склероз! Седлницкого я сразу вспомнил. Недавно была его выставка в Праге, привлекла к себе внимание.

– А мое внимание привлекла Альтманова. Эмила. Одного возраста с Залеской. Вместе учились, остались подругами после института. Полтора года вместе жили в Праге. Эмила переехала к Марии из какого-то отдаленного полуразрушенного замка, который, наверное, уже рухнул. Другого жилья у нее нет, поэтому не удивлюсь, если она по наследству станет хозяйкой квартиры первой категории…

– Что ты мелешь, – не понял капитан и вдруг начал хлопать себя по бокам. – Черт возьми, я сижу на муравейнике!

– Это чепуха, у них здесь всего лишь тропа. Так вот, в последнее время верные подружки здорово между собой ругались, и Залеска даже выгоняла Альтманову из квартиры. Сказала мне об этом Лудвикова, а точнее, успела сообщить между всхлипываниями, потому что беспрерывно ревет.

– Что тебя очень тронуло.

– Это не мой тип. И вообще здесь нет женщин…

Их разговор прервал скрип дверцы. Оба оглянулись. Появилось растерянное лицо ротного Коубы:

– Я ей говорил, – он откашлялся, – что никто не смеет вам мешать…

Но мимо него на верхнюю ступеньку лестницы уже проскользнула молодая женщина. Янда с Коваржем встали.

– Я – Альтманова, – сообщила она им. – И пришла спросить: quousque tandem? До каких же пор? Я имею в виду нашу изоляцию. Понимаете, все проголодались, нервы – как струны, и вообще… Вам это не пойдет на пользу.

Оба внимательно посмотрели на женщину. Коварж сравнил ее с типичным капитаном женской футбольной команды, которая где-то нюхнула классического образования и при любом удобном случае выставляет это напоказ. Зато Янде она поправилась. Сам довольно высокий и крепкий, он всегда был равнодушен к хрупким созданиям. К сожалению, напомнил он себе, женщины, подобные этой, легко могут манипулировать тяжелым предметом с полуострой гранью…

– Вы совершенно правы, – кивнул Янда. – Сейчас все организуем. А вы подождите меня здесь, мне необходимо с вами поговорить.

Оп прошел с поручиком во двор. Эмила осталась ждать. Ей казалось, что время ползет неимоверно медленно, еще медленнее, чем в конференц-зале. Она начала прохаживаться, со злобой отшвыривая попадавшиеся под ноги голыши и неприязненно поглядывая на ротного Коубу, который терпеливо стоял на ступеньках с таким видом, будто ничто его не касается.

Наконец появился Янда. Извинился за долгое отсутствие и послал Коубу к Коваржу.

– Пойдемте, пани Альтманова, – улыбнулся он ей, – если не боитесь муравьиных троп, можем сесть на ступеньки и поговорить.

– Допрос? – спросила она хмуро, садясь рядом с капитаном на ступеньку и теребя в руках носовой платок.

– Ну что вы, ведь вы же все рассказали поручику Коваржу. Завтра нужно будет только повторить, чтобы занести в протокол, понимаете? Возможно, вспомните что-то еще, сегодня вы очень взволнованы… Я же хочу расспросить вас как специалиста совсем о другом. Но пока не забыл: после того, как поговорим, съездите с Петром Коваржем в Прагу и окажете ему одну любезность – покажете квартиру умершей, которая… хм… является ведь и вашей.

– Вы хорошо информированы, – заметила она язвительно, а про себя чисто по-женски подумала: «Хорошо, что перед поездкой сюда мы с Марией убрались в квартире».

– Поручик и двое или трое его коллег вас не задержат надолго, – успокаивающе добавил Янда.

– Понимаю и подчиняюсь необходимости, – кивнула Эмила. – Полиция еще никогда не выворачивала наизнанку мою квартиру. Но человек должен испытать все. Для чего я вам нужна как специалист?

– Чтобы вы растолковали мне, что это за художественные произведения, – указал он на странные скульптуры. – Вначале они меня немного испугали, мой подчиненный даже опасался, как бы я не заболел на нервной почве.

– Поначалу они потрясают каждого. Мимо них равнодушно не пройдешь, правда? – Лицо ее немного проявилось. – Они действительно вас интересуют?

– Можете, конечно, подумать, что я хвастаю или пытаюсь произвести на вас впечатление, что считаю почти невозможным, но я действительно интересуюсь изобразительным искусством. Иногда хожу на выставки, что-то смотрю, читаю. Я видел выставку папа Седлницкого и жду – не дождусь, когда, как вы говорите, выверну наизнанку его квартиру и обнаружу новые полотна… Знаете, я хорошо помню сравнительно недавнюю моду на поп-арт, но такое искусство, наверное, еще никто не выдумывал.

Эмила кивала и с гордостью глядела на кикимор.

– Так расскажите, кто и когда их создал и зачем. В общем-то, мне понятно, почему вы их с таким благоговением сохраняете. Ведь это уникальные творения.

– История их такова… – Эмила похлопала себя по карманам вельветовых брюк.

– Курите? – догадался Янда и предложил ей сигарету.

– Благодарю. – Она наклонилась к огоньку зажигалки.

– А теперь рассказывайте.

– О создателе этих скульптур известно, – начала Эмила, – что звали его Матес. Мы, правда, не знаем, имя это или фамилия. В молодости был вором, даже грабителем – это уже ваша область, пан капитан. Только в те времена с такими не нянчились и сажали надолго, а не на два-три года, как сейчас.

– Ошибаетесь… – начал было Янда, но Эмила махнула рукой и продолжила рассказ.

– В общем, вышел он из тюрьмы уже в зрелом возрасте. Даже в перезревшем. Что дальше? О таких несчастных во все времена заботились разные благотворительные организации. Так было и в середине прошлого века. В то время замок Клени арендовал у дворянского рода женский монастырь, кажется, урсулинок. У них здесь было что-то вроде педагогической школы для послушниц ордена, отсюда они разъезжались по всему миру. Им как раз нужен был садовник, и они наняли старого Матеса. Вам будет небезынтересно знать, что вел он себя здесь как паинька, короче, руки не распускал. Да и возраст уже не тот. Он был рад, что у него есть крыша над головой, что может хорошо поесть, а от работы в саду не надорвешься. В свободное время вырезал из дерева фигурки. Ему приписывают несколько работ из раздела народного творчества нашей коллекции. Большинство из них сделано на религиозные темы по довольно примитивным каноническим шаблонам. Но умело. А потом обуяла его гордыня.

– Решился на создание большого произведения?

– Точно. Как родилась идея – неизвестно, но существует предположение, что побывал он в Куксе, и это вдохновило его. Как утверждает Рафаэль Седлницкий, садовник мог ездить туда за какими-нибудь саженцами. Мне это кажется притянутым за волосы. К тому же, как сами изволите видеть, нет и намека на влияние Брауна. Только тема. Но, утверждают, что и Маттиас Браун заимствовал тематику то у Бернини, то у Калло… В конце концов, аллегорические фигуры, олицетворяющие семь смертных грехов, в прошлые века не были редкостью. Но, я считаю, Матес несколько изменил принятую когда-то трактовку этих образов. Сейчас их скорее можно назвать олицетворением наиболее отрицательных черт характера, а в целом нельзя не согласиться: здесь выбраны действительно самые гнусные человеческие пороки. Это тщеславие, жадность, зависть, разврат, обжорство с пьянством, злоба и лень.

– Ну и дела, – удивился Янда. – Семь смертных грехов. Они из песчаника?

– Да, из местного. Здесь неподалеку, – Эмила показала на солнце, клонящееся к горизонту, – есть несколько небольших каменоломен. До сих пор из них берут камень для ремонта и реставрации порталов, панельных обшивок стен, оконных проемов…

– Скажите, а кто их так ужасно раскрасил?

– Кваша. То есть Седлницкий. Думаю, под напором эмоций. А может, был слегка…

– Навеселе.

– Ну да, бедняга. Но он утверждает, что только восстановил их первоначальный вид. К скульптурам Матеса Рафаэль относится страшно серьезно. Злится, когда мы называем их кикиморами. Утверждает, что это – одна из вершин примитивного искусства…

– Подождите, – неожиданно вспомнил Янда, – а что же монашки? Неужели они разрешили все это Матесу? Почему не велели отвезти скульптуры куда-нибудь на свалку?

– Не знаю, может, у них было развито чувство юмора, – улыбнулась Эмила. – В монастыре, наверное, особых развлечений не было, так хотя бы это…

– В любом случае вряд ли скульптуры ассоциировались у них с семью смертными грехами. Я не могу распознать ни один из тех, что вы назвали.

– И все же попробуйте угадать, пан капитан. Что означает первая фигура? – Она показала на скульптуру у наружной стены.

– Завтракающий водяной.

– Ошибаетесь, это зависть. Она кусает собственную руку – так ее мучает зависть, ясно?

– А почему у нее лицо зеленое, как трава?

– От зависти же зеленеют. А теперь подумайте, что символизирует вторая кикимора?

– В руке она сжимает что-то вроде кубка – видимо, обжорство и пьянство. Здесь больше подходит бутылка. Довольно забавно получается, скульптура явно удалась. Только почему она так пестро раскрашена?

– Скорее всего Седлницкий испытывает к ней особое расположение, поэтому расписывал с особым старанием. Это же его личная аллегория, – заметила злорадно Эмила. – Ну а следующая?

– Не знаю, что она символизирует, но это повешенный, – заявил Янда уверенно. – Уж я их повидал! То есть… простите… – забормотал он в растерянности.

– Нет, он же не висит на этом столбе, а опирается о него. Правда, шея у него действительно изогнута сильно… Это лень.

– А мне эта фигура с синими глазными впадинами и черным ртом больше напоминает труп… А что за жуткий красный пиджачок и зеленые штаны у следующей скульптуры? Если не ошибаюсь, разврат? Паразитирующий бесстыдник! Впрочем, это моя трактовка… Кстати, что, собственно, считалось тогда развратом?

– Ну… наверное… что-то из области секса. – Эмила опустила глаза. – Каждое отклонение от нормы.

– Верно, это бывает причиной преступлений, – кивнул капитан. – Итак, пятая фигура… нет, не могу догадаться. Какой-то космический вампир. Весь вытянут вверх, белые буркалы вытаращены в небо, а изо рта течет кровь. А может, у художника расплескалась красная краска…

– Тщеславие. Шестой – сморщенный карлик с мошной в руке – жадность, его вы узнали бы легко. Последняя кикимора олицетворяет злобу, это несложно вычислить.

– Разгневанная дама, – улыбнулся Янда. – Заметили, как у нее вздымается грудь? Она – фиолетовая от ярости, это художник точно схватил. Благодарю вас, пани Альтманова. – Янда встал и отряхнул брюки. – Это очень интересно. И поучительно.

– пан капитан, – Эмила тоже встала, – я бы хотела… об этом случае… ужасном… для меня… – Голос у нее сорвался, глаза наполнились слезами.

– О нем позже. Всему свое время. Мы заставляем Петра Коваржа слишком долго ждать. Еще позвольте последний вопрос. – Капитан вновь повернулся к кикиморам. – Что за камень там, у самой дверцы? он должен был стать восьмой скульптурой?

– На этом Седлницкий и строит свою гипотезу, что Матес должен был видеть композицию Брауна в Куксе. – У Эмилы еще слегка дрожал голос. – Там ряд скульптур, символизирующих пороки, венчает ангел смерти. Не знаем, почему Матес не закончил его. Возможно, старость… болезни…

– Откуда вы знаете, что речь идет об ангеле? – засомневался Янда. – Всего лишь грубо отесанная глыба…

– Вам не хватает воображения, – дерзнула заявить Эмила. – Все же совершенно ясно! Ангел сидит, подперев голову рукой. Крылья сложены, он дремлет. Может быть, слишком широко расставлены колени, но такое впечатление из-за просторной одежды, в которой Матес, видимо, хотел сделать глубокие складки…

– Ну хорошо. Еще раз благодарю. Коваржа найдете скорее всего во дворе. А я, если позволите, еще немного погуляю здесь.