Текст книги "Одиночка. Трилогия (ЛП)"

Автор книги: Джеймс Фелан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

Погода не желала униматься. Небо осветила ослепительно–яркая молния, и возле окон, под которыми я полуощупью пробирался, на несколько мгновений рассеялась темнота. За длинным прилавком оказался вход в кладовку. Темно, конечно, зато пусто. Пойдет.

Стараясь держать в поле зрения выход, возле которого лежал рюкзак, я начал углубляться в магазин. Главное, идти осторожно и не шуметь. Чутье подсказывало, что Калеб где–то рядом. Я весь обратился в слух, напряг зрение до максимума…

Справа дышал человек – тихо, размеренно. Совсем близко.

Сжав правой рукой пистолет, я выставил левую вперед и, просунув ее сквозь плотную стену одежды на вешалках, схватил Калеба за пальто и выдернул на себя.

Он кинулся на меня, пытаясь сбить с ног, опрокинуть на спину. Мертвой хваткой вцепился мне в плечи. Я ощущал на лице его зловонное дыхание. С размаха я треснул его пистолетом в висок. Калеб разжал руки и упал. Я нагнулся над ним, готовый в любой момент нанести очередной удар. Но мой друг, похоже, не собирался сопротивляться. Нет, он не потерял сознание: это только в кино «отключаются» с одного удара. Он не пытался встать, но руками и ногами шевелил.

Я водрузил пистолет на прежнее место, за ремень, и, ухватив Калеба за щиколотки, потащил по кафельному полу. Время от времени он стонал, потому что осколки и обломки на полу царапали ему лицо. Я втащил его в самый дальний угол кладовки и, не спуская с него глаз, попятился к выходу; быстро захлопнул двери и подпер их снаружи нескольким металлическими стойками с одеждой. Если Калеб начнет ломиться наружу, стойки упрутся в прилавок и не дадут открыть дверь. Мой друг оказался в надежной тюрьме, и о месте его заточения знаю только я.

Калеб пришел в себя и начал молотить в дверь. Наверное, и от злобы, и от осознания бессилия.

– Калеб, так нужно, потерпи! – крикнул я, чтобы успокоить не столько его, сколько себя.

В ответ дверь еще сильнее заходила под ударами. В одном из ящиков прилавка мне удалось найти толстый черный маркер, и я крупными печатными буквами написал на двери в кладовку «Здесь заперт мой зараженный друг Калеб. Пожалуйста, дайте ему антидот!» и добавил свое имя. Почему–то мне показалось, что так правильно.

Пора было возвращаться в карантин.

Я мчался по Пятой авеню на север. Стихия улеглась, улицы стали выглядеть не такими опасными, не такими враждебными. Я спрятался под карниз подъезда жилого дома и осматривал дорогу. Вроде пусто. Можно идти.

Я никого не видел, ничего не слышал. Я просто понял, что мне выстрелили в грудь.

30

Толчки пуль по бронежилету отбросили меня обратно на подъезд. Я медленно сполз по стене на бетонный пол.

Приложив левую руку к груди, я изо всех сил старался сделать вдох, а тем временем правой вытаскивал из–за ремня пистолет. Кое–как я отполз под защиту козырька: теперь нужно определить, откуда стреляют. Легким не хватало кислорода, но кашлять было нельзя. Даже с прибором ночного видения на глазах мне не удавалось никого заметить; улица выглядела привычно пустой: только побитые брошенные машины, почти полностью похороненные под трехнедельным снегом.

Как там Пол? Сколько еще продержится с такой кровопотерей? Четыре часа, так он сказал? Я не стал с ним спорить, потому что рядом сидела Фелисити, но он явно нуждался в срочной помощи. Черт! У нас всех времени было в обрез.

Изрядно помятый фургон прямо у подъезда показался мне неплохим укрытием. Я вскарабкался на капот, откуда хорошо просматривалась улица. Страшная боль в груди не давала дышать, заставляя пальцы разжиматься. Когда я, обессилев, почти сполз с капота в снег, в приборе ночного видения появились они – четыре зеленоватых силуэта с оружием. Низко прижавшись к земле, «чистильщики» быстро бежали по Пятой авеню к тому месту, где в меня попали пули. Прямо от подъезда ко мне тянулась цепочка четких следов. Я несколько раз подряд быстро выстрелил в воздух. Я не наделся их напугать, нет: но, может, мне удастся выиграть немного времени, пока они будут думать, как вести себя дальше. А может, и нет.

И я побежал к зоопарку, образ которого навсегда останется связан для меня с тем, как я попал туда впервые. В тот день я увидел надежную, непоколебимую крепость посреди превращенного в руины города. Больше всего я боялся, что старый арсенал разрушат, ведь он стал для меня символом выживания. И вот в темноте показались долгожданные очертания. Я был почти у вершины лестницы, нас разделяли только ступеньки, как вдруг закрепленная на кирпичной колонне медная табличка рассыпалась сотней брызг. Щеку обожгло резкой болью.

Они стреляли. Стреляли, пока, наконец, не попали. В спину.

Я распластался на снегу у подножия лестницы, лицом вниз. Кое–как приподнялся на локтях: удар о промерзший, покрытый коркой льда асфальт оказался очень сильным. Перед глазами все плыло. Из окон главного здания зоопарка на меня смотрели часовые.

– Не стреляйте! Не стреляйте! – заорал я.

Я хотел встать, но не смог. А если коробочки с вирусом разбились? Что будет? Хотя какая разница? Если это случилось, то ничего не изменить. Вперед! Держись! Друзья в беде, они ждут помощи!

В меня больше не стреляли, только взяли в кольцо лучами фонарей. Я выкрутился из рюкзака и поднял вверх голову.

– Я вернулся! Я Джесс! Здесь образцы. Помогите! Рейчел!

Лучи не шелохнулись.

– Помогите!

Над лестницей раздался топот ног. В здании перекрикивались. Снова открыли огонь.

Оглушительным ливнем пули посыпались на тех, кто стоял наверху, на Пятой авеню, на тех, кто только что стрелял мне в спину.

С шумом распахнулась дверь арсенала, и на улицу выскочила Рейчел, а следом за ней майор, друг Пола: пятна света быстро метнулись к ним. Они бежали на помощь.

– Джесс! Джесс! – кричала Рейчел.

Я рассказал им, что случилось с Полом и Фелисити, назвал станцию, на которой их оставил, а майор тут же включил рацию и выслал туда медицинский вертолет.

Рейчел я протянул рюкзак.

– Здесь образцы, предай им.

– Сделаем это вместе. Пойдем, давай я помогу тебе подняться.

– Не могу, Рейч, я не могу пошевелиться.

Мы одновременно опустили глаза на снег: у меня под животом натекла лужа крови. Пуля попала в спину и прошла насквозь. Рейчел упала на колени рядом со мной.

– Боже мой, Джесс, держись, – прошептала она и, приподняв, положила мою голову к себе на колени. Она так и сидела, обхватив ее ладонями. – Все будет хорошо.

Нас окружили солдаты. Человек десять, не меньше. Один из них начал приподнимать на мне одежду, чтобы оценить тяжесть ранения.

– Там Калеб…Я закрыл его…в кладовке…в магазине, – в глазах темнело. Кое–как я объяснил Рейчел, где искать моего друга. – Проследи, пусть вылечат его…

Она кивнула.

Я чувствовал, как меня переложили на жесткие носилки. Ног не было.

– Джесс…

31

Говорит Дейв:

– Почему ты не уходишь?

Я говорю:

– Здесь есть все, что мне нужно.

– А что тебе нужно? – спрашивает Анна.

«Ты», – думаю я, но не решаюсь произнести. – «Мне нужна ты. И ты. И ты…»

– Но…

– У меня появились новые друзья. Рейчел. Фелисити. Пейдж. Я снова видел Калеба…

– Он просил тебя убить его.

– Я не смог.

– Но ты же смог бросить нас.

– Вы были мертвы.

Ненадолго наступает тишина.

– Быстро же ты нашел нам замену. Слишком легко.

Я отчаянно трясу головой.

Совсем не легко. А что я должен был сделать? Лечь и умереть рядом с ними? Ждать сложив лапки, не бороться, не пытаться выжить? Я говорю:

– Если бы я мог остаться с вами, я бы так и поступил.

Иду на попятный.

А вообще, почему нет… Я поднимаю руку, чтобы по–дружески похлопать Дейва по плечу, но…

– Но ты не остался, а теперь живешь вместо меня.

– Разве? – спрашиваю я. – А мне обязательно жить вместо тебя?

– А то ты сам не знаешь? – вопросом на вопрос отвечает он.

– Не слушай его, – говорит Мини. Как же хочется обнять ее за эти слова и не отпускать, мою маленькую Мини, мою лучшую подружку на веки вечные и даже дольше.

– Делай, что должен. Живи своей жизнью, – говорит она.

Дейв с Анной молчат. И я молчу: меня мучит чувство вины, невыносимое, постоянное чувство вины. А может, зря я так переживаю: ведь стоит только уступить, остаться с ними, а почему нет?

Мы с Анной стоим друг перед другом, Дейв с Мини куда–то ушли. Она смотрит на меня именно так, как мне нравится. Во взгляде даже заметна покорность. Ей шестнадцать, как мне, и всегда будет шестнадцать: ее мысленный образ никогда не сотрется, не поблекнет, потому что я не допущу этого. Я всегда буду помнить её: чисто британский акцент, смуглую индусскую кожу, черные блестящие волосы, глаза, обрамленные пушистыми ресницами, и губы – яркие губы, навсегда обжегшие мои.

– Отпусти меня, – говорит она.

– Я отпустил. Ты сама вернулась.

– Ты вернул меня.

– Как?

– Откуда мне знать?

Стоя на крыше Рокфеллеровского небоскреба, на высоте почти семидесяти этажей над землей, мы целовались. Это было больше двух недель назад. А меньше чем через две минуты я могу умереть. А вдруг я уже умер? Кто знает?

Анна спрашивает:

– Зачем тебе это?

– Не знаю.

– Не знаешь?

– Знаю.

– Пусть будет по–другому.

– То есть?

– Пусть будет по–другому.

– Как?

– Не умирай.

– Я смогу?

Анна молчит.

– Прости, что не верю тебе, – говорю я.

– Ладно. Забыли. Сделай это.

– Что?

– Оставайся таким.

– Каким?

– Откуда мне знать. Ты же меня бросил, помнишь?

– Разве?

Я думал об этом. В конце концов, может, это она бросила меня?

Мы снова на перекрестке возле Бродвея. Сейчас я побегу. Последний взгляд на друзей. Анна смотрит мне прямо в глаза – она всегда так смотрит? У нее за спиной знакомый магазин. Место нашего расставания.

– Ты стал себе на уме, – говорит Анна.

– Я вспоминаю.

– Тогда ясно.

– Да.

– Пусть будет по–другому.

– Не выйдет.

– Пусть будет по–другому.

– По–другому?

– А почему нет? Это же твоя память.

Почему нет? Да потому, что я это я. Если изменить воспоминания, что у меня останется? Зачем жить, если можно сделать вид, что ничего не было?

А разве мы не так живем? Разве не делаем вид, будто ничего не было?

– Память моя. Но я не хочу, чтобы стало по–другому. Ведь тогда меня не будет здесь.

– Где? Где тебя не будет?

Я смотрю по сторонам.

– Здесь, – отвечаю я. – В зоопарке Центрального парка.

Я сплю. Может, я умру через минуту, но во сне мне этого никак не узнать. В комнате еще есть люди. Они спят под одеялами. Они живут, они любят.

– Смотри, на их месте могли быть мы, – говорит Анна.

– Нет, – отвечаю я.

Я больше не вижу ее, только слышу. Я вижу себя, вижу три кровати, на которых спят люди. Такое уже было однажды, но совсем недолго. Я уверен, что видел эту картинку, как уверен в самом себе. Я там.

– Осторожнее, – говорит Анна.

– Больно.

– Всем больно. Просто потерпи.

– Зачем?

Мы едем в последнем вагоне поезда метро. Я вижу, как за нами несется огненный шар. Вот он: раскаленный, ослепляющий, черный. Я лежу на животе и ничего не могу понять. Закрываю глаза – так легче. Я знаю, что будет дальше, что я увижу, и больше не хочу это переживать. Не открывая глаз, жду. Он приближается. Живой огонь солнечного диска. Я больше не проснусь. Я иду к своим друзьям.

Женский голос. Мама? Анна? Мини? Рейчел? Фелисити? Пейдж? Нет, какая–то незнакомая женщина. Она зовет меня очень громко, очень требовательно:

– Джесс! Джесс!

Подходила медсестра, что–то проверяла. То и дело надо мной склонялись врачи. За прозрачной стенкой палатки строем прошли солдаты. Садилось солнце, и в быстрых сумерках я увидел, как взметнулись вверх огромные языки пламени, одновременно грянул взрыв, от которого затряслась земля. Кричали люди, все вокруг рушилось, и снова…

На смену огню пришла темнота.

Я буду скучать по этому городу, по холоду, по людям, по покою и тишине. Дома будет невыносимо жарко – я уже и не могу вспомнить, какая она, жара – и ритм жизни будет совсем другим. Мои друзья останутся здесь, чтобы восстанавливать старое и создавать новое, они будут со смехом и слезами строить новый мир.

– Джесс!

После…

– Джесс?

Я посмотрел на часы. В кабинете психиатра их было аж четыре штуки: так что, куда бы моя мозгокопательница ни повернулась, она обязательно натыкалась взглядом на циферблат и была в курсе, который час. Видимо, вопрос времени для нее много значил. На улице стемнело, а в кабинете были опущены жалюзи и горел свет, правда, он то и дело мигал. Я провел здесь почти час, а значит, осталось совсем немного. Врач слушала меня почти все время, а последнюю минуту или две, проявляя особое усердие, даже стала что–то молча строчить в блокноте.

Я засмотрелся на то, как она пишет, и не услышал вопроса.

– А?

– Я сказала, – начала повторять она без тени раздражения, скорее, с профессиональной терпеливостью, – интересная история.

Я потер указательным пальцем повязку над бровью.

– С тобой рядом было трое друзей, и они помогли тебе…

– А потом я их отпустил.

– А потом ты их отпустил, и у тебя появились три новых друга…

– И я от них ушел, чтобы посмотреть, что еще осталось.

– Что стало с Фелисити и ее братом Полом?

– С ними все в порядке. Помощь подоспела к ним меньше, чем через час.

– А с Калебом?

Я улыбнулся.

– Ученые изготовили антидот и к следующему вечеру распылили его над всем городом. Калеба нашли там, где я его оставил. Он…он поправился, как и остальные.

Не произнося ни слова, докторша что–то молча черканула в моей истории болезни. Явно предполагалось, что тишину должен нарушить я.

– Что вы хотите от меня услышать? Что превращение Калеба в Охотника и его исчезновение из моей жизни – это все равно как уход моей матери?

Она не шелохнулась. Так и смотрела молча.

– Или вы считаете, что трое друзей из метро символизируют членов моей семьи?

– Это так?

Я мотнул головой. Я не думал о подобной ерунде. А вдруг это на самом деле так? Черт, до чего угодно можно дойти, если присматриваться и вдумываться! Получается, выстрел в того Охотника символизирует убийство моего прежнего «я», прощание с детством? И я свалил вину на Дейва, потому что никак не хотел переходить на новую ступень? Значит, у меня не получилось выстрелить в Калеба, как он просил, потому что…

Я резко оборвал внутренние рассуждения, потому что докторша снова взялась за записи: у нее уже сложилась своя точка зрения на мою историю. Бумага в папке у нее на коленях приятно шуршала под порхающей шариковой ручкой. Докторша посмотрела на меня и на мгновение задержала взгляд на моих сцепленных в замок пальцах.

Я сказал:

– Я не знаю, что вы хотите от меня услышать.

– Говори о том, о чем тебе хочется говорить.

Я обвел глазами кабинет: нет, я не надеялся отыскать здесь вдохновение, скорее, хотел унять раздражение из–за того, что она тянет из меня вещи, которые я запрятал поглубже и понадежнее, если вообще когда–либо начинал о них думать. Справа от завешенного жалюзи окна, в рамке, висела копия старой гравюры со стихотворением «Тигр».

– Что значат эти слова: «соразмерный образ»? – спросил я.

Она посмотрела на гравюру, улыбнулась, посмотрела на меня.

– Ты об этой гравюре? А для тебя что значат эти слова?

Глядя на гравюру я вспоминал, как при первой встрече постоянно повторял за Фелисити целые фразы. На гравюре был изображен тигр под деревом, на ветвях которого покоились написанные от руки строфы.

– Ну, может, соразмерность как–то связана с равновесием, гармонией? – предположил я. – Странно, что слово «тигр» написано с большой буквы.

– Может, это стихотворение не о тигре вовсе. По крайней мере, не просто о тигре, – внимательно глядя на меня, произнесла она. – Может, Блейк задумал его как метафору.

Она подошла к книжной полке и сняла с нее старый, зачитанный томик; когда–то красная тканевая обложка потрепалась до дыр на углах. Калеб любил книги. Что бы он сказал об этой? Докторша листала страницы, и было видно, она знает, что ищет. Открыв нужный разворот, она протянула мне книгу.

Стихотворение, висевшее в рамке на стене, оказалось мелодичным, совсем несложным, и при этом глубоким.

– Думаете, метафора?

– Почти все стихи и книги основаны на метафорах.

Я улыбнулся. Пытается меня подловить. Что ж, я не против. Я вообще могу так весь день ходить с ней по кругу. Я вернул книгу.

– Напомнило мне стихотворение Эдгара По. Кажется, называется «Один». Последняя строчка не дает мне покоя: «…в демона преображалась», – сказал я и взглянул на докторшу. Она, вертя между пальцами шариковую ручку, смотрела на меня, и по лицу нельзя было понять, о чем она думает.

– У тебя ведь есть мысли, что может символизировать демон, правда?

Я кивнул. Докторша немного оживилась.

– Что ты на счет этого думаешь?

Я закрыл глаза.

– Что ты нашел?

Хороший вопрос. Только я хотел дать ответ на него прежде всего самому себе и только потом говорить об этом со своей мозгокопательницей. Я представил, что передо мной вновь стоят друзья: они пришли узнать, как я себя чувствую. Я нашел дружбу, которая никогда не оборвется, которая сохранится навсегда, которая будет длиться вечно, что бы ни случилось.

– А? – переспросил я, глядя на докторшу.

– Что ты нашел для себя в стихотворении Блейка? – терпеливо повторила она вопрос.

Я посмотрел на ветви, прогнувшиеся под тяжестью слов.

– Очень многое. Интересно, кто я: Тигр или Агнец?

– Для тебя это важно? – спросила она, делая какие–то пометки в моей истории. – Тебе обязательно быть тем или другим?

Я покачал головой. Докторша смотрела на меня, а я ждал, пока она отложит ручку.

– Разницы никакой. Любой человек может быть кем угодно и чем угодно.

Она смотрела на меня.

– Что стихотворение Блейка значит для меня? Это произведение искусства, – сказал я, уклоняясь от прямого ответа. Ей ведь не обязательно обо всем знать, верно?

– А все же?

– Оно значит, что все мы живые. Люди думают, творят, создают, чтобы мы могли размышлять над их трудом. Ведь если удается разбудить в другом человеке сопереживание, пусть даже на мгновение, разве это не замечательно?

Я засмеялся и, подавшись вперед, оперся локтями о колени и уставился на свои бесполезные ноги.

– Что случилось?

– Ничего.

– Нет, Джесс. Продолжай, давай поговорим. – Она решила сменить тактику. – Давай поговорим о стихотворении, которое действительно имеет для тебя значение. «Один».

– Что вас интересует?

– Для начала прочитаешь его мне? Не против?

Она что, шутит? Я же не стихи декламировать сюда пришел. Но, как ни странно, строчки легко вспыли в памяти. Откуда мне знать, сколько еще всего вернется из моей прежней жизни. А может, она так и останется чем–то вроде удивительного сна.

– Начинается так: «Иначе, чем другие дети, я чувствовал и всё на свете… и всё на свете»…

Я замолчал и, глядя в пол, пытался вспомнить, как там дальше. Неужели забыл? Что еще я забыл навсегда?

– Кажется, я знаю эти стихи, – сказала докторша. – Хочешь, прочитаю…

– Нет! – перебил я. – Я вспомнил до конца.

И я с улыбкой погрузился в воспоминания.

– Что случилось? – спросила докторша.

– Просто… просто теперь я понял. – На полу передо мной развернулся калейдоскоп воспоминаний. Каждое было бесценно. – «То, чем я жил, ценил не каждый. Всегда один…»

Слова благодарности

Спасибо Джо, Мел, Бену, Крис, Джессу, Сэму. Спасибо Марку, Лоту, Рэффу, Керри и Стивену. Спасибо Тони и Натали. Спасибо Эмили, Матильде, Джи–Джи и Энди. Спасибо семье Роботэм. Спасибо всем моим читателям за отзывы. Спасибо моим друзьям, поклонникам и блоггерам. Я безмерно благодарен Пиппе, Стефани, Джошу, Йону, Сэму и Карен. Спасибо людям, которые трудятся в издательствах, книжных магазинах и библиотеках.

С любовью к Николь.