Текст книги "Одиночка. Трилогия (ЛП)"

Автор книги: Джеймс Фелан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

– Они не могут меня заставить, – сказала она, допивая. – Я сама…

Я приложил палец ей к губам, и она будто забыла, о чем говорила.

– Подумаешь об этом завтра утром, а сейчас – забудь. Давай дождемся Боба, послушаем, что он скажет. Посмотрим, какое решение примет твой отец.

Глядя в пол, Пейдж проговорила:

– Если мы разделимся, я хочу быть с тобой, куда бы ты ни направился.

Такая вера в меня, в мои силы и возможности очень трогала, но совесть и здравый смысл говорили, что нужно переубедить Пейдж. Нельзя разделять ее с родителями. И что теперь делать? Уговаривать ее остаться? Через силу я сказал:

– Послушай, мне кажется, если твои родители не захотят уходить, тебе, наверное, будет лучше остаться с ними…

– Джесс, я хочу быть там, где ты.

Я проглотил комок в горле.

– Пейдж…

– Я пойду за тобой и говори, что хочешь. – Она пристально смотрела на меня.

– Ты сама пожалеешь, если оставишь их. Здесь тихо. Место надежно защищено. Я буду спокоен за тебя. Зараженные до тебя не доберутся.

– А здоровые – вполне.

Сложно было спорить с этим. Я вообще чувствовал себя по–дурацки, внушая ей, как здесь безопасно.

Но гораздо сильнее меня смущало другое. В школе я бы отдал правую руку, лишь бы какая–нибудь девчонка относилась ко мне так, как сейчас Пейдж, только вот ее привязанность оказалась тяжелым грузом. Безусловно, я убеждал себя, что все, что я делаю, я делаю не только ради себя, но и ради других: ради тех, кого мне удалось собрать вместе. Только не кривил ли я душой? Ведь в итоге я всегда уходил один. Да, так складывались обстоятельства, но и я сам так решал.

Если я возьму с собой Пейдж, моя миссия станет еще более ответственной. А вдруг итог окажется для нее не слишком радужным? Или для меня? Я могу пообещать привести ее «домой», но ведь не могу гарантировать, что «дома» лучше, чем здесь. Вот так–то: чем дальше, тем больше неожиданных мыслей приходит в голову.

– А еще, я устала от «надежности». Мы все устали от этой «надежности».

Я немного отклонился назад, так, чтобы правой рукой взять за подбородок и повернуть ее лицо ко мне. Она плакала.

– Пейдж, послушай… Я не хочу, чтобы ты… Ведь если ты бросишь родителей, ты бросишь свой дом. Ты можешь лишиться того, что больше никогда не приобретешь, понимаешь?

Я замолчал, надеясь, что она услышит меня, воспримет смысл моих слов.

– И? – решительно спросила она.

– Я не хочу, чтобы с тобой случилась беда. Я боюсь этого. Даже если мы уйдем все вместе, почти полсотни человек, нам придется бороться за жизнь.

– Я способна о себе позаботиться.

– Уверена? – Не хотелось обижать ее, но пусть лучше взглянет фактам в глаза. – Да попадись вам даже несколько человек с оружием, они могут убить вас или того хуже.

– Хуже?

– Ты знаешь, о чем я.

– Дурак.

– Пейдж, держись родителей, что бы они ни решили. Ведь они всегда будут с тобой, несмотря ни на что. Они никогда тебя не бросят тебя, понимаешь?

По глазам я видел, что она понимала, но в то же время не желала слушать. Я сам себе не верил, так что говорить о ней? Пейдж, похоже, приняла решение и не собиралась от него отступать. Она действительно желала сделать именно так, как говорила. Может, ее решение было одним из самых самоотверженных поступков на «новой земле»? Ведь она нашла силы отправиться на поиски нового дома. Плохо было только одно: эти силы она нашла во мне.

16

Ночью я, как и большинство остальных обитателей Челси Пирс, не спал. Помогал складывать вещи. Судя по всему, даже если путешествие затянется, с таким количеством припасов можно будет прожить две–три недели.

Приближался рассвет, а Боба все не было. Я начал беспокоиться. Когда же он вернется? До этого я ни разу не думал, что будет, если новый день не принесет никаких новостей. Если Боб не вернется.

Я лежал на своей раскладушке. На соседней – Пейдж. Изредка мы перешептывались. Уснуть не получалось, как мы ни старались, хотя Пейдж, мне кажется, иногда дремала. Через пару часов лежания и изучения теней на потолке я убедил себя, что Боб обязательно, непременно вернется именно этим утром. Он отлично знает город, не питает иллюзий по поводу Охотников, он всегда начеку. В отличие от многих, он может позаботиться о себе. Хотелось чувствовать такую же уверенность по поводу двух девушек, оставшихся в зоопарке, но с каждой секундой бодрствования я все больше переживал за них.

Но нельзя было поддаваться напрасным страхам. Проблемы нужно решать по мере их поступления. Появится Боб или нет, плохие вести принесет или хорошие, с первыми лучами солнца я отправлюсь в зоопарк.

Перед самым рассветом я вышел в столовую. От кастрюль с едой уже подымался пар, на террасе мерно гудел генератор. Я налил себе кофе и устроился на внешней закрытой террасе. За этим столиком, заваленным камерами, картами памяти, флешками и аккумуляторами, часто сидел Боб. Попивая горячий кофе, я разглядывал груду электроники: все карты памяти были подписаны. Порывшись, я нашел одну, помеченную словом «АТАКА».

Я вставил чип в маленькую камеру, найденную тут же на столе, но она заработала не сразу: пришлось перебрать несколько аккумуляторов, прежде чем включилась запись.

Темноту на экранчике прорезала огненная вспышка. Где он снимал? Что за помещение? Церковь? Слышались крики и вой сирен. Взволнованным голосом Боб комментировал:

«Атака началась десять минут назад. Я находился в исповедальне собора Святого Патрика в Мидтауне».

Камера крупным планом взяла дыру в куполе, затем наехала на пол и некоторое время фокусировалась. На заднем плане выли сирены.

«Сверху упала ракета!»

У меня внутри все сжалось. Где–то рядом с Бобом раздался душераздирающий крик, камера задрожала, он, видимо, поворачивался посмотреть, что происходит.

«Ракета целая. Я… я собираюсь подойти и осмотреть её. Проверить маркировку…»

В кадре появилась рука Боба: он проверял ракету! Осторожно убрал большую доску, обнажив бок металлического цилиндра. По–моему, у ракеты отошел кусок обшивки.

«Вот она. Кажется…секунду…да, я могу заглянуть внутрь. Сейчас», – звучал голос с камеры.

Сначала ничего нельзя было разглядеть: картинка сильно дрожала, освещения не хватало. Но внезапно изображение стало очень четким: Боб включил подсветку на камере.

«Так. Внутри корпуса я вижу что–то похожее на длинные нити с большими стеклянными бусинами».

И действительно, на экране появились ярко–красные, довольно крупные, стеклянные шары, нанизанные как бусы.

«Что это такое? Может, взрывчатка?»

На заднем плане пронзительно закричала женщина, и картинка пропала.

Я отключил камеру. Мне–то было ясно, что это за шарики: в них находился биологический агент. Собор Святого Патрика? Ровно через дорогу от Рокфеллеровского центра. Все это время ракета лежала там! Совсем рядом. У меня задрожала в руках камера. Кто знает, а вдруг весь город нашпигован такими «подарочками»? Может, все именно так задумано: в ракетах стоят таймеры или что–то похожее и они просто ждут своего времени, чтобы сработать…

– Ай!

Я вскрикнул от неожиданности: тихонько подошла Пейдж и положила руку мне на плечо.

– Все в порядке?

– Да, – ответил я, вынимая карту из камеры. – Извини. Это я от неожиданности.

– Пойдем, кое–что тебе покажу.

Она набросила на плечи теплую куртку и жестом позвала за собой. По пути я прихватил свою любимую спасательскую куртку, лежавшую на сумке в холле, – в кармане чувствовалась тяжесть пистолета.

Мы с Пейдж стояли на замерзшей крыше почти в полной темноте. Рассвет только–только начинался. Кроме нас здесь никого не было. Пейдж подвела меня к телескопу, махнула рукой через Гудзон и, пока я настраивал оптику, подошла очень близко.

– Ха! – вырвалось у меня.

– Что?

– Я уже видел эти огни, – сказал я, вспомнив, как из небоскреба наблюдал за Нью–Джерси, и заметил, как в целом здании разом вспыхнул свет. Хорошо, хоть это не оказалось игрой моего воображения, в отличие от много другого, пережитого за последние дни.

– Они зажглись прошлой ночью, – сказал Пейдж. – Ты их вчера видел?

Я покачал головой.

– Почти неделю назад. Я потому и ушел на Лодочную пристань, чтобы переправиться на тот берег, в Нью–Джерси.

– Как думаешь, там прячутся люди, или автоматика срабатывает?

– Понятия не имею.

Я внимательно рассматривал в телескоп район: ни единого движения, ни единого признака жизни.

– Отсюда не разберешь. Если бы подойти ближе…

Пейдж прижалась ко мне и одной рукой обняла за талию.

– Я хочу, чтобы ты был ближе, – сказала она, опуская голову мне на плечо. В первых тусклых лучах солнца я видел, как в глазах девушки мерцают блики. Немного нагнувшись, я жадно поцеловал ее. Сквозь нахлынувший жар я почувствовал, что губы у нее пахнут клубникой. Неужели мне показалось? Она поцеловала меня в ответ. Я отшатнулся и провел пальцем себе по губам: она накрасилась блеском. Сколько же воспоминаний вызвал во мне этот аромат!

– Клубничный. Тебе ведь нравится такой? – спросила Пейдж.

Она подалась вперед, и я снова поцеловал ее. По щеке у нее скатилась крупная слезинка и упала мне на руку. Не буду кривить душой: я целовался с Пейдж и думал об Анне. Мне хотелось, чтобы она была похожа на нее, только вот по–другому. Внезапно Анна исчезла – остались только крашеные волосы Пейдж, вызывающе–красные губы.

– Не могу, – сказал я, отошел на другой конец крыши и уставился на улицу.

– А если ты уйдешь сегодня, и мы больше никогда не увидимся? – спросила девушка, подходя ближе.

– Не говори так.

– Но ведь это возможно, разве нет?

Она сделала шаг вперед и снова попробовала меня поцеловать.

– Пейдж, я не могу…

– Тогда думай о ней.

– Что?

– Думай об Анне. Ведь ты ее представляешь, хочешь, чтобы она была здесь?

– Зачем ты так?

Пейдж молчала.

– Анна умерла, ее нет.

– Зато я есть.

– Уверена? По–моему, ты так стараешься казаться кем–то другим, что совсем забыла, какая есть на самом деле.

Пейдж отвела глаза.

– Я думала, тебе понравится.

– Ты мне нравишься сама по себе, Пейдж.

– Правда?

– А почему нет?

Она прикусила нижнюю губу.

– Мне хотелось узнать, как это.

– Что «это»?

– Как это, когда тебя любят так сильно. Как ты любил Анну.

– Она умерла, Пейдж. Конечно, она мне нравилась, но я говорю о ней так, потому что ее больше нет. – Я обнял Пейдж. – Поверь мне, тебе повезло гораздо больше.

Теперь я лучше понимал ее: ей хотелось чувствовать не только отчаяние и одиночество – вот и всё. Ей было нужно, чтобы ее любили, за ней ухаживали, в ней нуждались, чтобы она принадлежала кому–то. Да, она была частью большой группы – и была совершенно одинока. Она надеялась на иное будущее, но я не в силах был его обещать.

Я больше не понимал, что такое дом. Да, отец и друзья, оставшиеся в Мельбурне, не выходили из головы, мне даже казалось, что моего возвращения ждет мачеха. Но я перестал воспринимать связывать их с домом. Мое представление о нем постоянно менялось: домом был для меня Рокфеллеровский небоскреб, затем зоопарк, теперь мой дом, пожалуй, оказался здесь. Домом становилось то место, где находились мои друзья. Я появился здесь, чтобы убедить остальных уйти из города, а насколько я сам готов все бросить? Где два дня, там и три, где три, там и четыре…

– Джесс…

– А?

– Смотри! Видишь? – Пейдж показывала на улицу.

С нашего места на крыше было видно, как, раздвигая тучи, восходит солнце. Я проследил ее жест: по улице быстро бежал человек, прямо ко входу.

– Это Боб!

Я понесся вниз по ступенькам. Не останавливаясь, миновал тамбур и подскочил к воротам: я открыл их еще до того, как Боб постучал.

Боб забежал внутрь, лишь слегка махнув рукой, и тут же согнулся пополам, опершись руками о колени.

Я выглянул за ворота: на улице было пусто и спокойно.

– Боб, ты как?

Вместо ответа он распрямился и ухватился за трос, чтобы быстрее закрыть ворота.

– Боб, что такое?

– Скажи…всем…на нас…сейчас…нападут, – задыхаясь выговорил Боб.

17

– Я старался оторваться от них. Черт!

Кроме меня и Боба на крышу взбежало еще шестеро мужчин.

Перед центральным входом с визгом затормозили два огромных полноприводных внедорожника: в каждом таком помещается минимум восемь человек. Двери распахнулись и из машин повыскакивали люди, одетые в какие попало зимние вещи. Почти все держали в руках автоматы.

– Что будем делать? – спросил я, кладя палец на курок пистолета и опускаясь за козырек крыши. У нескольких наших я заметил обрезы, у одного парня была какая–то древняя винтовка, еще у пары человек – пистолеты. – В перестрелке нам их не взять.

Боб кивнул в знак согласия, но остальные, судя по взгляду, придерживались другого мнения. Но выбора все равно не было?

– Может, если мы начнем стрелять все сразу, удастся их отпугнуть, – сказал я.

В это время люди внизу протянули от одной из машин толстый трос и зацепили его за створку ворот.

– Есть предложение получше, – раздался голос и звякнуло стекло. Я обернулся: говорил тот самый учитель, на урок которого мне недавно довелось попасть. – Достаточно поджигать и бросать эти бутылки, только очень осторожно, главное, не уронить здесь. – Он выставил на землю ряд широкогорлых бутылок, заполненных какой–то воспламеняющейся жидкостью; из каждой свисал фитиль.

Моментально восемь бутылок разошлись по рукам. Вблизи было видно, что внутри находится еще одна малюсенькая закрытая пробкой бутылочка с жидкостью. Учитель включил горелку и мы быстро подожгли фитили.

– Бросаем!

Бутылки с зажигательной смесью полетели в наших врагов.

Бах! Бах! Бах!

В ответ раздались автоматные очереди. Донесся звон битого стекла. Дико закричали люди. Улицу внизу охватило пламя, яркие языки которого окрасили рассветное небо.

Боб выглянул наружу.

– Удирают! – крикнул он нам.

Я тоже украдкой высунулся с крыши. Люди набились во второй внедорожник и тот, резко стартанув, понесся прочь, оставляя за собой густой столб дыма.

– Пойдем внутрь. Дымом лучше не дышать, – сказал учитель, и мы, прикрывая рты и носы, пересекли крышу и стали спускаться. Глаза щипало даже от малой толики дыма, успевшей подняться к нам.

– Что это за смесь? – спросил я, когда мы остановились на площадке перед трассой.

– Военная тайна, – ответил учитель. – Скажу только одно: в составе есть хлор.

– Сбежали, – констатировал Том. Он вышел к нам навстречу с группой вооруженных мужчин. – Но уверен, они вернутся и подготовятся получше.

– Нужно потушить огонь, – сказал учитель и отправился на улицу вместе с несколькими мужчинами.

Том с явным осуждением смотрел на Боба, а мне даже нравился такой поворот событий: ведь если кого–то и надо было убеждать, что оставаться в Челси Пирс становится все опаснее, так это Тома.

– Боб, что тебе удалось разведать? – попросил я.

Подошел Даниэль, а Боб с улыбкой обвел собравшихся торжествующим взглядом: вокруг собрались почти все, нашедшие приют в спорткомплексе. Возбуждение после утреннего происшествия спало, нервы улеглись.

Боб нагнулся над огромной картой Манхэттена, расстеленной на столе в столовой.

– Вот здесь. Точка доступа к спускному клапану находится в Центральном парке.

– И? – спросил Даниэль.

– И там все в порядке!

Нарастающей волной покатились возгласы радости. Молчал только Том. Карту обступили люди.

– А как в Парке?

– Что–что? – переспросил Боб – мой вопрос потонул в общем галдеже.

– Как Парк? Как возле водохранилища? – переспросил я, указывая на отметку возле точки доступа, сделанную ручкой на северном берегу водоема. – Там ведь полно Охотников?

– У водохранилища, да. Их тысячи, – не стал скрывать Боб. – Днем я видел только слабых, тех, которые пьют воду, а вот на закате стали появляться другие: они выбирали самых обессиленных и нападали на них.

– Нельзя затягивать: нужно выдвигаться, пока светло, – заключил Даниэль. – По туннелю мы выберемся из города.

Том рванулся из столовой, но Одри поймала его у выхода. Она снова попыталась успокоить его, вразумить, убедить отбросить эмоции и спокойно взвесить аргументы.

– Они весь день будут переругиваться, – сказал я Пейдж.

– Угу.

Она наблюдала за отцом: Том сидел рядом с Одри и, читая ее записки, согласно кивал, будто наконец начинал понимать слова Даниэля и Боба.

– А что, если уйдут все, кроме нас?

– Не волнуйся, они договорятся, вот увидишь. – Я поднял забинтованную руку к ее лицу. – Твой отец намеренно устраивает это шоу, взвешивает «за» и «против» у всех на виду, чтобы сохранить авторитет.

Девушка кивнула.

– А если бандиты вернутся?

Я посмотрел на собравшихся в столовой людей. Несмотря на то, что нападение произошло совсем недавно, – а вполне возможно, именно потому, что они так удачно отбили его, – все улыбались и оживленно обсуждали ближайшие перспективы.

– Нет силы, способной победить в человеке стремление выжить, – сказал я. – Здесь достаточно оружия, чтобы отбить атаку. Только что вы будете делать, если они вернутся и организуют осаду, чтобы взять вас измором? Что вы будете делать, если не сможете выйти за пределы комплекса? – Я махнул рукой в сторону столов, заваленных оружием и самодельными бомбами, возле которых сгрудились мужчины. – А вообще, здесь хватит оружия на любую оборону, так что вы не пропадете.

Пейдж улыбнулась, но по глазам я понял, что она мне не особо поверила. Вот и хорошо. Чтобы быть в форме, нельзя расслабляться.

Я забросил рюкзак на плечи.

Когда мы с Даниэлем прощались, в его взгляде явственно читался страх за людей, решившихся с ним уйти – с одной стороны, а с другой – готовность принять самый худший исход. Даниэль прекрасно знал, что человеку нельзя сидеть на месте, если он хочет что–нибудь изменить. И Бог с религией были тут совершенно ни при чем.

Боб пожал мне руку. Его черные глаза светились надеждой и ожиданием. Их хозяину многое пришлось повидать. Осталось ли хоть что–нибудь, к чему он не готов? Мне бы хотелось услышать от него несколько мудрых напутственных слов, но просить специально, пожалуй, не стоило. Вряд ли имеет смысл обращаться к прошлому и искать в нем ответы.

– Завтра через три часа после рассвета, – напомнил он.

– До встречи, – ответил я и ушел.

Пейдж вместе со мной вышла за ворота, возле которых стояли два охранника и наблюдали за улицей. От машины бандитов осталась только бесформенная груда обугленного металла, залитая пеной из огнетушителя. С крыши спорткомплекса еще несколько мужчин осматривали прилегающую территорию. Я помахал им рукой.

А где же были все эти бравые ребята прошлой ночью? Или привыкли жить по принципу «моя хата с краю» и поэтому спокойно созерцали, как Том избивает Даниэля, и обрадовались, когда появился кто–то и исправил ситуацию? Неужели нью–йоркцы так ничего и не поняли после всего, что случилось с их городом? Неужели я зря верил, что теперь мы будем готовы стоять друг за друга любой ценой только потому, что это правильно?

– Ты встретишь нас в Парке? – спросила Пейдж?

– Да, буду вас там ждать, – ответил я, застегивая куртку. Я внимательно посмотрел в обе стороны на пустынную улицу, задержал взгляд на еще дымившихся следах от бутылок с зажигательной смесью. До возвращения Боба я был почти готов сказать Пейдж, чтобы она не ждала отца, собирала вещи и уходила со мной, но теперь стало ясно, что это были лишь фантазии, вызванные недосыпанием.

Через открытые ворота я видел, как Боб заправляет из канистры большой пикап. Машину нагрузили вещами и постарались устроить в ней все как можно лучше для стариков и раненых. Остальные пойдут до Парка пешком.

– Боб говорит, что вы доберетесь до места за три часа, а то и быстрее, – сказал я Пейдж.

– Как подумаю, что ты будешь совсем один на этих улицах…

– Не переживай, – ответил я с улыбкой, искренне надеясь, что все будет хорошо, и уже живя в предвкушении завтрашнего рассвета. – Я же не первый раз выхожу на улицу в одиночку. Будь сама поаккуратнее, не отставай от своих и внимательно смотри по сторонам: шум мотора будет привлекать внимание.

– Нас же целая толпа!

– Верно, но все равно не расслабляйся ни на секунду – снаружи опасно. – Я прикоснулся к ее щеке. – Чтобы ни случилось, держись тех, кто сумеет защитить тебя, – добавил я, глядя на Боба, чистившего ружье. – До скорой встречи.

Я обнял Пейдж и тут же отпрянул.

– Джесс…

– Буду ждать вас там, – бросил я, стуча зубами от холода. Сегодня было очень холодно, наверное, холоднее всего за эти дни, и воздух казался совершенно прозрачным. Я мерз. – Просто приходите. Все вместе. Я помогу девчонкам собраться, не могу же я их бросить.

Потому что однажды я так поступил и больше не хочу испытать подобное.

– Возьми меня с собой, – попросила Пейдж и, оглянувшись на здание, добавила: – Они не будут против…

– До свидания, Пейдж.

– Ну можно…

– Пейдж!

– Не хочу, чтобы ты шел один.

Я прижал ее к себе. Ее теплое тело дрожало от рыданий.

– Ты мне нужен.

Что я мог ответить?

– Мне жаль, что мы должны идти отдельно, но ведь это временно, обещаю, – сказал я. Главное, чтобы она понимала. – Так нужно, а потом все будет хорошо, все наладится.

Пейдж слабо улыбнулась и вытерла нос рукавом.

– У меня уже все наладилось.

– И у меня, – сказал я, повернулся и ушел.

Да, я нашел ее: красивую, исключительную, но она не принадлежала мне, мы не принадлежали друг другу, не принадлежали никому – только самим себе. Неужели я наконец понял, что такое дом? Неужели он внутри меня, всегда со мной, куда бы я ни отправился?

– Джесс!

Я обернулся.

За мной бежал Том, а за ним – вся в слезах – Пейдж.

– План изменился. Мы уходим как можно быстрее, до того, как эти козлы вернутся и снова нападут на нас.

– Когда выход?

– Через два часа.

Я посмотрел на циферблат: время пошло. Я в два раза быстрее их. Успею.

– Встретимся в Парке.

Пейдж повисла у Тома на руке.

– Боб говорит, мы придем туда к двум. – Том пожал мне руку. Я развернулся и побежал, выкрикнув на ходу:

– Встретимся в два!

– Джесс! – позвал Том.

Я обернулся.

– Спасибо тебе!

18

Было только девять утра.

Поворачивая за угол Двадцать первой улицы Вест, я оглянулся. Снова один. Постепенно я привык и в некотором роде полюбил передвигаться по улицам разрушенного города без спутников: таскать кого–то за собой у меня не возникало никакого желания. Я хотел сказать Пейдж, чтобы не волновалась за меня, но смысла в этой стандартной фразе было не больше, чем в совете взрослеть помедленнее. Я хотел сказать ей, чтобы наслаждалась каждой минутой, ведь никогда не знаешь, сколько тебе осталось, поэтому нужно торопиться жить. Но при этом замечать, что творится вокруг. Главное правило для улиц этого города. Главное правило, чтобы выжить на них в одиночку.

Бежалось легко. Мной владело радостное предвкушение встречи.

Я представлял, как днем возле водохранилища мы примкнем к группе из Челси Пирс и вместе, точно хоббиты, начнем спускаться в чрево земли. Лет в шесть или семь папа читал мне книжку про приключения маленьких забавных коротышек: старую, еще из его детства, с красивыми картинками. Я слушал перед сном истории про Бильбо, и почти каждую ночь мне снилось, как я путешествую по волшебному миру Средиземья, как участвую в захватывающих приключениях.

Я резко обернулся на шум. Пусто. Но я все равно остановился и прислушался. Скорее всего, что–то сдвинулось в завалах. Мой путь лежал мимо теологической семинарии, где работал Даниэль. Этому месту, в отличие от собора Святого Патрика, не повезло: уцелела только четверть здания, все остальное лежало в руинах.

Рекламный щит с девушкой в полный рост – наверное, раньше это был торец остановочного павильона – почти вертикально застрял в снегу, так что создавалось впечатление, что девушка идет прямо на меня. Она была похожа на Пейдж. Пейдж, судьба которой больше не была связана с моей: решать ее судьбу должны родители и, если повезет, она сама.

Я снова побежал; на Седьмой авеню взял на север. Я старался не сбавлять темпа, но и сильно не разгонялся, чтобы не споткнуться о мусор, который мог скрываться под двадцатисантиметровым слоем снега.

Как же обрадуются девчонки в зоопарке, когда я скажу им, что мы уходим: уходим под городом! Хотелось скорее вернуться к Рейчел. Как она там? Я переживал за нее, даже несмотря на то, что Фелисити осталась с ней в качестве помощницы. Удавалось ли ей справляться с животными в те дни, пока меня не было? Успевала ли она позаботиться о каждой зверюшке? Вот это у девчонок будут лица, когда я расскажу про Челси Пирс!

Осмотрев путь, я побежал на восток по Двадцать третьей улице. Я прихрамывал на правую ногу, раны терлись о грубую ткань черных джинсов, очень болели руки.

В памяти всплыла сцена, когда Том избивал Даниэля. По–моему, одна Пейдж поняла, что происходит, а три десятка взрослых просто стояли и смотрели, то ли не зная как, то ли не желая помочь. Именно тогда я понял: мне с ними не по пути; мое будущее с ними не связано; да, я уйду из города с этими людьми, если они согласятся, но только потому, что это приблизит меня к дому. Но в моем будущем их нет: и Пейдж там тоже нет, потому что она одна из них.

На пересечении с Пятой авеню я остановился, чтобы прислушаться и осмотреть дорогу. Все чисто. Изо рта у меня валил густой белый пар. Я направился на север по Пятой авеню – каждый шаг приближал меня к дому. Сердце стучало в ушах.

Какая же холодина стояла на улице! По правую сторону, в Парке что–то горело. Я много чего хотел сказать Пейдж. Мы могли больше времени провести вместе; можно было уговорить ее бежать со мной ночью – она бы согласилась, ведь она сама льнула ко мне, сама почему–то хотела избавиться от людей, с которыми оказалась заперта в Челси Пирс: причину я осознал только после той кошмарной драки, в которую никто не пожелал вмешаться.

Нью–Йорк всегда был странным городом – и сейчас ничего не изменилось.

На Рокфеллер–Плаза, стоя под навесом, я наблюдал, как сыплет белый снег: легкие, пушистые снежинки медленно ложились на землю. Ветра не было. Я разогрелся от быстрого бега. Прислонившись к каменной стене, я вспомнил, как хорошо мне здесь было. Наступал новый день. Я отдыхал, восстанавливал силы. Кроме меня, – ни одной живой души, никаких следов Охотников.

Да, именно здесь три недели назад во время экскурсии по Манхэттену я спрятался вместе с Анной от дождя. Утро тогда выдалось противное: холодное, ветреное, с неба непрестанно лило. Остальные ребята из нашей группы побежали в подземный торговый центр рядом с катком, а мы с Анной заскочили под этот навес: чтобы не мокнуть под ледяными струями, нам пришлось прижаться друг другу.

От нее пахло клубникой, она посмотрела мне в глаза, и мы поцеловались.

Я подумал о людях, собравшихся в Челси Пирс. Девушка Пейдж, ее мачеха Одри и проповедник Даниэль. Все остальные. Боб с неизменной камерой. Интересно, что получится из его кинохроник? Только вот вчерашняя ночь – единственная не зафиксирована на камеру, белое пятно в подробной истории Нью–Йорка после катастрофы. Хотя, должен быть тот, кто, наверное, видел все ее события, видел прошлое, наблюдает за настоящим и за мной прямо сейчас. Неужели Он знал, что будет, и не помешал? Пришло время проверить. Всего пара минут. Главное, побороть страх. Найти виновного. Узнать хоть что–то. Я взглянул на часы: успею.

19

Дороги на Манхэттене оказались почти сухими: падал небольшой снежок, слякоти не было, а в нескольких метрах над улицами повис туман, похожий на неяркое свечение ночных рекламных щитов. Пожарные машины стояли на прежнем месте, припорошенные белой крупой. В огромной воронке, поглотившей ледовый каток, не было ни единого отпечатка ноги.

На давно знакомых, вдоль и поперек изученных улицах мне стало спокойнее. Белел нетронутый снежный покров, со времени моего ухода не появилось ни одного свежего трупа, не упало ни капли крови. Ничего не горело, и в небо не подымались клубы едкого дыма от плавящегося пластика и резины. Если неизвестный режиссер собрался разыграть на этой сцене второй акт, то время еще не пришло. Можно наслаждаться антрактом.

До водохранилища нам с девчонками рукой подать. Но это с тем расчетом, что в зоопарке все в порядке, что мы только сложим вещи и сразу уйдем. Главное, чтобы на них никто не напал в мое отсутствие: ведь объявились же бандиты в Челси Пирс.

Я лавировал между застывшими машинами, стараясь не приближаться к чернеющим пустотой витринам, иногда останавливаясь, чтобы прислушаться. Все было тихо. Если так пойдет и дальше, то я очень быстро доберусь до арсенала, никуда не сворачивая с Пятой авеню. Руки дрожали – из–за холода, из–за нервов, из–за предчувствия того, что я собирался сделать, – и я сунул их в карманы.

Раньше, по пути на север, я ни на секунду не терял бдительности: был готов в любой момент среагировать, замечал каждую мелочь, взвешивая, что мне может пригодиться, а теперь напряжение отпустило. Я свернул под навес продуктового магазинчика и заглянул внутрь, но нужды заходить и набирать еду не было. Нечего брать лишний груз и выбиваться из сил ради еды – и без того много дел. Сейчас, с привычным рюкзаком за спиной, я легко шагаю по улицам, к которым успел привыкнуть, и положение не кажется мне таким уж безвыходным, ведь завтра меня не будет в этом городе, ведь я иду к свободе.

– Мой последний день в этом городе.

Я произнес эти слова громко, хотя совершенно не надеялся, что меня кто–то услышит. Они были адресованы единственному человеку, на которого я мог положиться: самому себе.

– Мой последний день! – закричал я, и эхо разнесло слова по улицам: – день…день…день!

Через мгновение все поглотил страшный грохот: сначала мне показалось, что рухнуло здание, но уж слишком монотонным, повторяющимся был шум; довольно быстро он сошел на нет. Что это было? Двигатель? Самолет? И я побежал – в сторону, противоположную шуму. Мне ничто не должно помешать.

Под последним на Рокфеллер–Плаза деревом с голыми ветками я постоял, переводя дух. Только снег скрипит под ногами, а так совершенно тихо. Если что, я услышу любой шорох, обещающий приближение опасности. Я быстро пошел дальше, сшибая холмики снега бейсбольной битой, взятой с заднего сидения какой–то машины. Так оказалось проще унять страх и волнение.

– Прощай, небоскреб!

Двенадцать дней я прожил под самым небом и был искренне благодарен этому зданию за все, что оно мне дало. В последний приход мне вдруг показалось, что можно снова подняться на шестьдесят пять этажей и забраться в теплую, мягкую постель, но я не стал этого делать: зачем портить воспоминания о месте, бывшем мне домом. Даже если город восстановят и здесь снова забурлит жизнь, я никогда не подымусь туда. Прочь, тоска! Сейчас не время копаться в прошлом.

Я вытащил из рюкзака бутылочку сока и сделал пару глотков. Витрина напротив была разрисована черной краской из балончика: ряд людей, на переднем плане самый крупный парень, почти в человеческий рост, остальные гораздо мельче; черты лица даже у главного не проработаны, а просто намечены черными штрихами.