Текст книги "Одиночка. Трилогия (ЛП)"

Автор книги: Джеймс Фелан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

Сверху донесся странный звук, похожий на нарастающий шум работы двигателя. Что это может быть? Очередной дрон? Не останавливаясь, я задрал голову, но ничего не увидел. Через минуту шум стал еще громче, его источник – еще ближе. Я вспомнил кадры первого дня атаки на камере Боба: штрихи ракет, расчертивших зимнее небо над Манхэттеном, огненно–красные вспышки над городом.

Переходящий в визг рокот нарастал, охватывая, окружая меня, передавая дрожь всему телу. Его источник был прямо надо мной. Я знал, что он значит. Чтобы подтвердить свои подозрения, я задрал голову и сквозь голые ветки деревьев увидел в бесцветно–холодном небе дрон. Именно такой уничтожил грузовик с военными.

Он летел туда, куда бежали мои друзья…

И я помчался вперед, отдавая последние силы.

24

Разглядывая город со смотровой площадки небоскреба, я и представить не мог, насколько огромную территорию занимает зона отдыха в Центральном парке: теперь–то я видел, что на ней уместилось бы сразу несколько футбольных полей. Я мчался к полосе деревьев на северной оконечности укрытой снегом громадной равнины; за ними начинался небольшой парк, а от него – рукой подать до водохранилища, где мы условились встретиться с группой из Челси Пирс. Еще немного, и мы уберемся из этого города.

Я обернулся. Охотники были далеко, но расстояние между нами неумолимо сокращалось. Ничего, успею. Может, они испугаются, когда увидят, сколько народу меня ждет. В крайнем случае, придется драться с ними. Я снова оглянулся: преследователи не приблизились, даже, как мне показалось, отстали немного.

Ура! Вперед! Еще рывок!

Страшной, нечеловеческой силы толчок сбил меня на землю. Так, наверное, сбивает на полной скорости машина. Кое–как я встал на четвереньки, глотая воздух, пытаясь снова начать дышать. Получил удар под ребра и вновь свалился, скорчившись. Пытаясь увернуться от тяжелого ботинка, летящего мне прямо в голову, я крутнулся в сторону, но не успел: резкая боль в области носа и вкус крови во рту появились одновременно.

Пока Охотник готовился к очередному удару, я успел рассмотреть его. И узнать.

– Калеб! – отчаянно заорал я. – Калеб!

На его лице не промелькнуло даже тени узнавания. Неужели он выслеживал меня от книжного магазина?

– Калеб, не надо!

Защищаясь от прыжка, я дернулся назад, но у меня ничего не вышло: тяжелый рюкзак на спине сковывал движения. Через мгновение мой зараженный друг оказался сверху, но, использовав его инерцию, я повернулся на бок и сумел сбросить его на землю. Освободив руки от лямок рюкзака, я сразу почувствовал себя гораздо легче. Когда Калеб стал подниматься, я уже был на ногах. Вытерев кровящий нос тыльной стороной руки, я закричал:

– Калеб! Это я! Стой!

Ничего похожего на осмысленное выражение: он смотрел на мое окровавленное лицо. Я так и не понял, узнал ли он меня, имело ли для него значение, на кого нападать.

Через плечо Калеба я видел, что через минуту, а то и раньше другие Охотники будут здесь.

Калеб двинулся на меня, и я выдернул из кармана куртки пистолет, чтобы выстрелить у него над головой, но даже не успел прицелиться: только вскинул вверх руку, как Калеб бросился, и, нажав курок, я выронил пистолет. Пуля ушла высоко вверх.

– Стой! Нет!

Он напрыгнул на меня, повалив на землю. В прыжке он ударил меня коленями в грудь – моя попытка увернуться не удалась; схваченные за запястья руки оказались прижатыми к земле. Я резко поднял голову вверх и попал ему между глаз. Оглушенный, Калеб скатился с меня, схватившись за лицо.

Я перевернулся на четвереньки и пополз к пистолету, черная рукоятка которого торчала из снега. Но Калеб пришел в себя очень быстро. Мне оставалось совсем чуть–чуть, когда он снова бросился. Мы покатились по снегу. Руки Калеба оказались у меня на горле и с силой сдавили его. Он душил меня. Я судорожно хватал пальцами снег рядом с черневшим пистолетом. Слишком далеко.

Корчась и извиваясь, я выиграл пару сантиметров, переполз, вместе с оседлавшим и душившим меня Калебом чуть ближе к оружию. Глаза застилали слезы, дышать стало почти нечем. Но я елозил по снегу, боролся. Вдруг хватка ослабла.

Я лихорадочно шарил в снегу, пытаясь ощупью найти пистолет, но никак не мог достать до него. Перед глазами все поплыло.

Сделав глубокий вдох, постаравшись набрать в грудь как можно больше воздуха, я перевернулся и дернулся вперед, но Калеб снова оседлал меня и стал топить мое лицо в снегу.

Отдавая последние силы, я приподнялся на локтях, но, так и не сумев ничего выиграть, обмяк, расслабился.

Почувствовав, что жертва не сопротивляется, Калеб перевернул меня на спину. Тут же открыв глаза, я увидел, что он удивленно смотрит на меня.

Я выбросил вверх руки и, что было сил, ударил его ладонями по ушам. Он упал назад. Маленькая победа! Только вот другие Охотники были в каком–то десятке метров. Я тянулся к пистолету. И тут в тишину ворвался рокот двигателей: я увидел машину!

Это Боб за рулем грузовика выехал на заснеженное поле, а следом за ним появились остальные. Почти пятьдесят человек в каких–то ста метрах!

Охотники остановились, оценивая ситуацию.

– Джесс! Джесс! Мы здесь! – звала Рейчел. Они с Фелисити стояли на другом краю поля. Все были на местах, только я оказался на полпути: ни туда и ни сюда.

Калеб осторожно приближался. Я больше ни в чем не сомневался. Он вел себя как хищник на охоте, который готов на все, лишь бы убить жертву. Он шел медленно, не сводя с меня глаз. А следом за ним, в десятке шагов, приближались другие Охотники. Я стал искать глазами пистолет и вдруг оцепенел. Сверху донесся шум: громкий, оглушительный, он быстро нарастал, приближаясь. У меня отнялись от ужаса руки и ноги, моментально выступил ледяной пот по всему телу, подступила тошнота.

Один за другим раздались взрывы – настолько громкие, что я ничего не слышал, только чувствовал удары звуковой волны.

Охотники попятились назад. И лишь Калеб все так же смотрел на меня.

Я потерял из виду пистолет: снег мело неукротимым воздушным потоком. Я отступал от надвигавшегося на меня Калеба. Серый силуэт Манхэттена ощерился у него за спиной. Взрывы прекратились, сменившись размеренным оглушительным гулом. Перепугавшиеся было Охотники вновь двинулись вперед, не желая упускать добычу. Их искаженные жаждой крови лица казались мне такими знакомыми, такими привычными….

– Калеб, не надо! – заорал я, пытаясь перекричать шум, но он не отреагировал.

Гул стал невыносимым, ветер сбивал с ног. Я непроизвольно зажал уши руками. Даже Калеб задрал голову кверху, чтобы увидеть источник шума.

С запада на фоне низкого темного неба к нам двигалась воздушная армада. Пока я осознал, что происходит, десятки самолетов, вертолетов, каких–то машин, похожих и на те, и на другие сразу, оказались почти у нас над головами. Они заслонили небо, слетелись со всех сторон. Винты серых военных аппаратов рвали воздух, вздымая вихрями снег; вертолеты зависли чуть под наклоном, а затем один за другим, стали опускаться на поле.

Кем бы ни были сидевшие в них люди – врагами или друзьями, они не особо церемонились с зараженными. Пулеметные очереди, оставляя красноватые траектории, срезали всех подряд. Оставалось только ждать, что последует.

– Нет! – заорал я, отталкивая набросившегося Калеба.

Мы с ним болтали, шутили, вместе мечтали и планировали, а теперь его лицо стало таким…

– Стой!

Я ударил его кулаком в висок, но он даже не заметил.

Калеб был сильнее, выше, чем я, и руки у него гораздо длиннее. Уже через мгновение они сомкнулись у меня на горле. Наверное, он убивал так не впервые, раз столько времени выживал на улицах.

Мне показалось, что выглянуло солнце. А может, это от удушья поплыли перед глазами цветные круги. Развязка – жестокая, грандиозная развязка – близилась: один из нас должен умереть. И не важно, кто это будет. Так или иначе, потери не избежать: я лишусь либо жизни, либо части себя. Только почему я должен погибнуть от руки друга, ведь это нечестно? В горле появился вкус крови. Сил бороться больше не было. Я отпустил руки.

Калеб не ослаблял хватки – наоборот. Я повернул голову к людям, наблюдавшим за нами от линии деревьев. Охотники. Некоторые с засохшей кровью на лицах, но большинство – слабые, безвольные зараженные. И те, и другие внимательно смотрят на нас. Человек сто, не меньше. Знакомые лица. Худой, измученный мальчик. Вот он отвел от меня взгляд и повернулся к своим.

Я больше не сопротивлялся. Этот Охотник мне помогает: помогает мне попасть домой. Раздавленное горло наполнилось кровью. Последний вкус, который мне суждено почувствовать. Последний вдох. Домой…

Я лечу над землей. Сколько раз мне хотелось вот так парить над городом. Я лежу на спине, а небоскребы проносятся у меня над головой. Мне легко. Движение не требует усилий. Легко и холодно.

Ко мне прикасаются руки. Такая картинка была у Калеба в книжке, на репродукции росписи Сикстинской Капеллы. Мы ходили туда с бабушкой, когда мне было десять. Время идет. Меня несут. Холодно. Я не один. Дом все дальше. Я не знаю, куда меня несут. Падаю.

Я лежу на земле. Надо мной склонились озабоченные лица. Я смотрю на них и улыбаюсь, потому что знаю, где я: среди друзей, среди людей, среди Охотников. Все смешалось, реальности замещают друг друга, предлагая каждая свой дом, приглашая войти.

Я не слышал выстрелов. Я только почувствовал, как хватка на горле ослабла, как руки отпустили меня. Калеб все еще был сверху. Я хорошо видел его лицо на фоне мрачного неба. Он смотрел на меня и – мне этого никогда не забыть – узнавал! Он понял, кто я такой, и улыбнулся! А потом его не стало.

– Я хочу жить, после того, как умру, – сказал он.

Я кивнул.

– Так и будет.

Он улыбнулся.

– Возьми мои тетради, сохрани их. Слова нельзя убить. Ты знаешь.

Мы сидели рядом. Под серо–голубым небом. Шевелились голые ветви деревьев. Пролетела чайка. Ветер принес запах моря. Я думал, что ответить ему. И не знал…

Когда я пришел в себя, оказалось, что я лежу на боку на земле, а щеку и рассеченную бровь обжигает ледяной снег. От вертолетов бежали солдаты с автоматами наперевес и стреляли. Я вспомнил: они убили тех Охотников. Кричали люди: от боли и страха. Их перекрикивали военные: отдавали приказы. Ко мне кто–то прикоснулся, я поднял глаза и увидел тех, кого больше не надеялся увидеть.

Надо мной склонились Рейчел, Фелисити, Пейдж и Боб. Все вместе. Совсем рядом. Я смотрел, чтобы убедиться: они – все вместе и каждый в отдельности – настоящие, живые. Я хотел, чтобы они подружились и помогали друг другу. Я хотел, чтобы они сказали: всё в порядке, все позади. Но времени не было. К ним подбежали люди с оружием. Слух возвращался, но я не мог разобрать, что они говорят.

Да и зачем? Все и так ясно: мы выжили, пришли военные и не собираются стрелять в нас. Боб снова держал в руках камеру. Калеба нигде не было. Получил ли он то, о чем просил? Или он исчез, испарился, чтобы самому встретить конец? Ледяной воздух все сильнее обжигал горло, я старался делать вдохи как можно осторожнее, пока совсем не перестал дышать.

25

Сознание то возвращалось, то исчезало. Я понимал, что со мной происходит, но не знал, то ли это конец какого–то состояния, то ли продолжение…Мне нравилась легкость, нравилось ощущение парения…

Я дома: летний зной, синее небо, запах скошенной травы. Смех, шутки, болтовня с друзьями. Я все это помню. Каникулы перед выпускным классом. Уроки и домашние задания подождут еще пару недель, а сейчас время отдыхать, есть, спать и веселиться.

Баскетбольный мяч бьет по щиту. «Подбор!» Нога скользит, и я лечу над горячей, излучающей тепло площадкой. В сегодняшней игре не место шуткам. Голова работает, но я думаю как–то странно. И с памятью творится неладное. Я сегодня могу все на свете, и вижу все на свете. Это действует адреналин. Ты реагируешь без промедления, моментально принимаешь решения. Скорость – главное.

Я подымаюсь. Объявили перерыв, и мы идем пить.

Стоит жара. Вокруг меня вьются мухи – они, наверное, никогда не устают. Через распахнутые двери на площадку несет пыль со двора, который дождь не промачивал как следует лет пятнадцать. Хорошо, хоть ветерок дует, а то жара была бы невыносимой.

Мы играем против команды взрослых парней. У них капитаном старший брат моего одноклассника, которого я обогнал на один балл и попал от Австралии в лагерь ООН. А ведь он очень хотел поехать, но я его обогнал. Бьюсь об заклад, он весь год готовился и просиживал штаны над конкурсной работой, а я потратил на нее полдня. Теперь его старший братец собирается взять реванш.

Мы снова на площадке. Обмен взглядами. Они решили, что мы наложили в штаны.

То, что вчера было игрой, сегодня стало битвой за спортивную площадку: если сейчас мы продуем, то вход сюда нам заказан. А мне вообще можно попрощаться со спокойной жизнью в этой школе. Говорят, раньше здесь было по–другому.

Начнется учеба, и мне придется попотеть, чтобы получить по всем предметам максимальные оценки, а ведь далеко не все уроки и учителя мне по душе. Жизнь в школе рискует превратиться в задницу. Каждый будет считать своим долгом пнуть мой шкафчик и ляпнуть гадость в мой адрес.

Я несусь принять пасс – не успел.

«Большой брат», ББ – ему нравится, когда его так называют, – получает передачу и левой проводит близкий бросок. Они зарабатывают четыре очка. Время уходит.

– Джесс! – орет наш капитан. Он подобрал под щитом мяч и, работая локтями, ведет его. ББ жестко фолит капитана. Я не верю своим глазам. Тем временем ББ проводит поворот, а мимо меня прорывается их игрок, я пытаюсь сделать подбор, но меня заблокировали. Обманной проводкой наш капитан прорывается вперед и ударом от щита зарабатывает два очка. Затем, низко ведя мяч, он добегает до корзины, прыгает под кольцом, зависает в воздухе и двумя руками заколачивает мяч сверху. Мы снова ведем. На последней минуте капитан отдает мне пас с трапеции. Все смотрят на меня. Время замирает. Я бесконечно медленно бегу с мячом. Мой промах станет позором для всей команды.

Я лежу на полу. Судья объявляет перерыв. Вокруг все орут.

Капитан со странной улыбкой смотрит на меня сверху.

– Живой хоть?

Я киваю. Понемногу туман перед глазами рассеивается. На губах чувствуется кровь.

– Что случилось? – спрашиваю я.

– Этот придурок сбил тебя с ног, – отвечает он, помогая мне подняться. Ноги у меня просто ватные. Наши соперники ржут как кони, и капитан что–то говорит им, а Большой Брат, сопровождая свои слова красноречивым жестом, отвечает:

– Не по размеру берешь, красотка!

– Убью гада! – говорит капитан и бросается к ББ, но я успеваю поймать его за футболку.

– Не связывайся с говном, – говорю ему я: из–за разбитой губы голос совсем чужой. – Нам нельзя проиграть. Пусть и дальше думает, как меня опустить, если у него других проблем в жизни нет. Наше дело – победить.

Мы снова на площадке.

Наш капитан – тяжелый форвард. Он демонстрирует зрителям и соперникам филигранный низкий дриблинг, а мы держим для него трапецию. Только парни из команды ББ тоже не лыком шиты. Бегают они не хуже нас, да еще и здоровые быки. Я пытаюсь прорваться мимо ББ, но их защита поджимает. Подаю пас, подбираю мяч, делаю пас стоящему рядом. Мы повторяем эту комбинацию еще раз, пока нам не удается отдать мяч капитану. Он красиво вырывается вперед и, крутнувшись с мячом, пробивает трехочковый. Но ББ успевает разгадать его маневр и умудряется отбить мяч.

В тот же миг я оказываюсь рядом, завладеваю мячом и делаю капитану пас из–за спины. Он бросает сверху и забивает! Зал сходит с ума. ББ, игнорируя выкрики и восторги зрителей, уходит за боковую линию, чтобы поговорить со своей командой. Все они смотрят прямо на меня. Отлично!

Снова играем. Я принимаю пас, веду мяч к… ББ бьет меня локтем по лицу, и я падаю на землю. Зрители и площадка вертятся волчком.

Наш кэп орет:

– Судья! Он бил локтем! Это нарушение!

Звучит сигнал к началу игры. Последний тайм. Мы проигрываем на одно очко.

– Дерьмо, – ругаюсь я. Товарищи помогают мне подняться.

– Продолжаете? – спрашивает судья. Наш капитан, щупая пальцами оплывающий глаз, не знает, что ответить. Судья поворачивается к нашим соперникам: они довольно лупят друг друга по рукам. – Дополнительное время?

– Какого хрена? – возмущается ББ. – Он наступил мне на ногу.

Судья вопросительно смотрит на кэпа, но тот лишь пожимает плачами: оба не успели рассмотреть, как все произошло. А может, кэп не хочет раздувать скандал, не хочет заострять внимание на наших травмах и унижении.

Но я–то в курсе, что случилось. Если за совесть решат доплачивать, то ББ с младшим братцем разбогатеть не светит.

Быстро взглянув на наших соперников, я выкрикиваю так, чтобы все услышали:

– Заткнитесь и послушайте! Предлагаю пари. Если вы, конечно, согласитесь.

ББ смотрит на меня.

– Счет практически равный. Чтобы определить победителя, будем бросать, пока не промажем дважды: не важно, подряд или нет. Тот, кто два раза промахнется, проиграл. Тот, кто проиграл, уходит навсегда вместе со всей командой. Навсегда.

– Принято, Джесс, – отвечает ББ. – Вы продуете, соберете манатки и отправитесь искать себе другую площадку. И не только на лето – навсегда. Если мы проиграем, то уйдем. Обещаю при всех. Попятного не будет.

Наш капитан делает шаг вперед.

– Э, нет, не ты. Он!

Конечно же, ББ показывает на меня. Голова кружится, во рту кровь. Один из парней ББ выставил в мою сторону локоть и демонстративно почесывает его: явно показывает, что ударил намеренно.

– Хорошо. Начнем, – соглашаюсь я.

ББ стаскивает с себя футболку: злой, мускулистый.

– Тоже мне перец, – говорю я через разбитую губу, сплюнув кровь.

Я бросаю первым. Попадаю красиво, прямо в сетку.

ББ тоже бьет красиво, почти так же, как я.

– Молодец, Джесс! Отлично! – кричит кэп.

Я готовлюсь к пятому броску. Мои ребята напряженно ждут. А я спокоен: у меня билет на самолет через пять дней.

Мимо.

Соперники облегченно выдыхают, раздаются радостные выкрики. Плевать я хотел. Ошибки совершает каждый. Просто нужно помнить о них и не повторять.

ББ делает шаг назад – мяч в корзине. Он на голову выше меня. Он на все сто уверен в себе.

Глубокий вдох. Сердце бьется как сумасшедшее. Успокаиваюсь. Один – два – три – четыре. Прыгаю. Мне легко. Легко, как после купания в море.

Попал!

ББ выходит вперед. Удар мяча о площадку. Бросок. Мимо.

Наши ребята улюлюкают. Большие пальцы подняты вверх. Досталось же нам: синяки, ссадины, разбитые носы.

ББ с силой бросает мяч мне в грудь. Я еле успеваю восстановить равновесие.

– Не промахнись.

Я не промахиваюсь и с улыбкой отправляю мяч ему в грудь. Один – два – три. Смотрит на кольцо. Еще три удара. Бросок. Попал.

Глаз опух. Губа рассечена. Пот льется ручьями.

ББ зовет на площадку своего младшего брата, и тот становится под корзиной. Надеется вывести меня из себя. Я делаю глоток воды, сплевываю кровь, смотрю на своего горе–врага, молчу.

Ну и рожа, мерзкая ухмылочка. Он что–то говорит, но я поворачиваюсь спиной и ухожу…

– Что? Сдулся? – орет он мне вслед.

Я возвращаюсь. Бросаю. Мяч отскакивает от щита, делает круг по кольцу и соскальзывает внутрь.

На площадке тишина.

– Пакуйте чемоданы, – говорю я.

ББ как волчок крутится с мячом, бросает сверху и с криком виснет на корзине. Толпа орет и беснуется. ББ возвращается на лицевую линию.

Он стоит и набивает мяч.

Наши взгляды встречаются. Состязание давно потеряло связь со спортом. Ненависть, вот что движет нами. Этот бросок может стать для него последним. Если он попадет в корзину, то следующий бросок может стать последним для меня. Ошибиться нельзя. Меня мутит. Скоро все решится.

Один – два. Прыжок. Попал.

Мой бросок.

Если ты боишься проиграть, ты проиграешь, потому что боишься.

Я выхожу на линию.

Калеб перехватывает у меня мяч.

– Что, думал отделаться от меня? – спрашивает он.

26

Я пришел в себя на носилках в медицинской палатке. Вокруг на глазах рос палаточный городок; ни на секунду не смолкал гул вертолетов, садившихся и взлетавших. Через прозрачные стенки было видно, какая в лагере творится суматоха. Сотни людей в форме озабоченно сновали туда–сюда: кто с оружием, кто с каким–то оборудованием.

Врачи подскочили ко мне почти в тот миг, когда я открыл глаза. Все вели себя очень вежливо и заботливо. У меня взяли кровь на анализ, затем сняли, предварительно разрезав, одежду, завернули меня в серебристое покрывало и укрыли сверху обычным одеялом. Медсестра заново перевязала мне руку и поставила капельницу. Хотелось взбунтоваться: зачем они испортили вещи, ведь это Пейдж их выбрала. Хотелось расспросить про остальных. Про Калеба.

Тем временем военные устанавливали вдоль периметра забор из проволочной сетки, которую сгрузили с вертолетов в огромных рулонах; обустраивали пулеметные огневые точки. Мне показалось странным, что они возводят настоящую крепость, готовую к обороне. Зачем? К чему они готовятся? Собираются ли выходить на улицы, помогать? Только вот что они теперь смогут? Почему пришли так поздно?

Я увидел своих друзей: они, стоя в ряд перед людьми в военной форме, отвечали на их вопросы.

Некоторые военные снимали происходящее на камеры. Пара человек в гражданском были, скорее всего, с телевидения. В углу большой палатки, над которой установили огромную спутниковую тарелку, они водрузили один на другой несколько мониторов, а толстые кабели подвели к большому зеленому генератору.

До меня донесся поставленный голос журналистки: «С момента атаки прошел двадцать один день. Мы ведем наш репортаж с Манхэттена, из карантинной зоны, организованной практически в эпицентре…»

Почти сразу на одном из экранов появилась картинка. Следом загорелись другие, запестрили эмблемы разных служб новостей и телеканалов. С равнодушными лицами репортеры говорили, глядя прямо в камеры… Каждый хотел добыть сенсацию для своего канала, будто речь шла об обычной катастрофе, ничем не отличающейся от других.

Кажется, я еще пару раз погружался в небытие. Не знаю, надолго ли, но судя по всему, не меньше, чем на пару часов: когда я в очередной раз открыл глаза, снаружи смеркалось. Восстановить память оказалось несложно. Я быстро вспомнил, как сгорел и превратился в руины город, вспомнил, чем летавший в воздухе пепел был раньше, как выглядели нынешние обугленные развалины до атаки. Несчетное количество человеческих клеток, превращенных в иное углеродное соединение, которое мы – оставшиеся в живых – вдыхаем.

Медсестра осторожно повернула мне голову, промокнула и обработала рассеченную бровь, успевшую жутко распухнуть и постоянно дергавшуюся. Это она брала у меня утром кровь. Женщина все делала очень аккуратно, и мне совсем не было больно. Время от времени трещала автоматная очередь, иногда слышались выстрелы из пневматических винтовок.

– Что это значит? – спросил я.

Она посмотрела на меня. Стенки палатки вибрировали от рева приземлявшегося, а может, взлетавшего, вертолета.

– Что именно?

– Всё… – ответил я, взмахнув рукой. – Вертолеты, самолеты, оружие, оборудование. Кто вы?

– Мы американские военные. Наша задача – помогать, – ответила женщина с едва заметной улыбкой.

Я тоже улыбнулся – и она улыбнулась, но незаданный вопрос висел между нами. Где, черт побери, они были раньше?

– Почему…так долго?

– Карантин. – Она отвечала точно по инструкции. – Мы ждали разрешения.

Медсестра говорила так же уверенно и спокойно, как справлялась со своими прямыми обязанностями. Отвечая, она успела засунуть мне в ноздри ватные тампоны и заклеить их пластырем.

Тогда я впервые услышал это слово. В ее устах, в таком контексте, оно утратило привычное, с детства знакомое мне значение.

– Карантин?

– Запретная зона для локализации заражения.

– То есть, вы спокойно наблюдали и выжидали все это время…

Она промолчала, но я и не ждал ответа: все и так было ясно. Какие еще пояснения могли потребоваться? Я же много раз за эти три недели видел и слышал самолеты в небе. Это они и были: ждали, наблюдали.

– Давай–ка сядем, – сказала медсестра и помогла мне приподняться, подсунув под спину надувные подушки, затем вложила в руку какой–то приборчик с кнопкой, подключенный к капельнице. – Нажимай на эту кнопку, если станет сильно больно.

Мимо палатки прошел за территорию лагеря большой отряд военных: человек шестьдесят, не меньше. Некоторые из них были одеты в объемные серебристые костюмы, похожие на скафандры.

Что–то ярко полыхнуло. Штуки на спинах у «космонавтов», которые я посчитал баллонами с кислородом, оказались огнеметами: потоки красно–синего огня будут лизать улицы, выжигая машины и тела. Уборщики. Они станут уничтожать мусор и разбитые машины. Где–то в глубине проскочила мысль, что из–за огня все может начаться сначала: под действием высокой температуры оживут споры возбудителя или, еще хуже, сработает затаившаяся ракета…

– Нет! – вырвалось у меня с содроганием.

– Все в порядке, – привычно–спокойным голосом произнесла медсестра, расплывшись в ободряющей улыбке, и стала делать записи в карте, прикрепленной к моим носилкам. Думаю, работы ей предстояло порядочно, ведь она заносила туда мою историю, хоть и в ее собственном истолковании. Время от времени женщина бросала короткий взгляд на телеэкраны, а затем кивала мне, будто желая сказать, чтобы и я смотрел туда. С экранов давали ответы на все вопросы: по крайней мере, на те, на которые я хотел знать ответы.

Вот показали Президента США в окружении генералов и журналистов. Проскочила мысль: а разве он не посещал с визитом Нью–Йорк, когда все случилось? Получается, ему удалось выбраться? Или это архивные кадры?

Я решился задать еще один вопрос:

– Кто все это сделал? Теперь–то вы должны знать?

– Зависит от того, в какую версию ты готов поверить.

Со своего места я плохо видел бегущую строку и успевал читать только обрывки: «…страны ЕС, Китай и Россия объединили усилия…». Затем видео ряд сменился, и появилось знакомая аббревиатура НИМИИЗа.

– Пожалуйста, скажите, – попросил я, – как Австралия? Это моя родина, мой дом. Там все в порядке?

Медсестра проследила глазами, как оживленно пронеслась мимо палатки съемочная группа. На экран велась прямая трансляция вертолетной съемки Манхэттена. Потоки людей, тысячи человек выходили, выбегали из зданий, жилых домов и других мест укрытия, устремляясь к Центральному парку. Выжившие!

Я представил, как это могло быть: я стою один, неподвижно, среди массы людей… И где они все были раньше? Ведь я не видел даже намека на их присутствие в городе. Стою, окруженный людьми, которые смеются, кричат, рыдают и бегут мимо меня. Пожарные, полицейские, офисные работники, дети, бездомные с радостными лицами машут зависшему в воздухе вертолету. То, кем они стали за эти три недели, забыто, отправлено на задворки подсознания: теперь они снова нью–йоркцы.

– Пожалуйста, это же мой дом…

Кто–то стучал по стенке палатки: я обернулся на звук и увидел своих друзей. Пейдж махала рукой, Боб показывал два поднятых вверх больших пальца. Я улыбнулся им и снова посмотрел на медсестру. Ее взгляд был обращен на юг: она наблюдала за самолетом, чертившим линию над горизонтом Манхэттена. Я различил верхушку Рокфеллеровского небоскреба.

Женщина медленно повернулась ко мне. У меня был наготове еще миллион вопросов, но не мог подождать только один: о родине. Медсестра поймала мой взгляд, и я увидел грусть в ее глазах, но не увидел ответа. Может, она выбрала такой способ самозащиты: лучше молчать, чем врать. Может, хотела так защитить меня.

27

– Джесс!

С громким криком Фелисити ворвалась в палатку, следом за ней появилась Рейчел. Обе в голубых комбинезонах и медицинских масках.

– Ты как?

– Вроде ничего.

Рейчел обняла меня.

– Мы только что прошли карантин. Нас выскребли и вымыли до стерильного состояния. Всех очень строго проверяют, а потом будут вывозить из города, – рассказывала она.

– Куда?

– Не говорят. Вроде в северную часть штата.

– Центральный парк огородили по периметру, – вмешалась в разговор Фелисити. – Здесь устроили базу, откуда делают все вылазки в город, чтобы эвакуировать как можно больше выживших, а затем разобраться с зараженными.

– Что с группой из Челси Пирс?

– Все здесь. Живы и здоровы. Их вывезут самолетами на одну из таких же карантинных баз.

– Как у них настроение?

– Отличное, – сказала Фелисити и с улыбкой добавила: – А одна симпатичная жительница Калифорнии просила передать тебе «приветик» и сказать, что у них, «как будто», все в порядке.

Я засмеялся: уж больно точно Фелисити подметила любимые фразочки и интонации Пейдж.

– А вы?

– Мне разрешили вернуться в зоопарк.

– Разве он не сгорел дотла? – спросил я с радостным удивлением.

– И не надейся, горе–поджигатель! Но твоя затея сработала. Огонь отрезал Охотников.

– Животные разбежались. Что ты будешь там делать? – спросила Фелисити.

– Я так и сказала военным, но они уже поставили охрану и говорят, что в зоопарке совсем безопасно.

– И что, ты согласилась?

Рейчел покачала головой.

– Завтра приедут специалисты из Службы рыбы и дичи при Министерстве внутренних дел США. Они позаботятся о животных, которые не успели убежать. А я уеду на запад.

– Домой?

– Да, я говорила с мамой по телефону. Западное побережье не пострадало.

Вошел молодой врач в камуфляже. Его приятное, доброе лицо показалось мне знакомым.

– Джесс, познакомься, – сказала Фелисити. – Это мой брат Пол.

– Я о тебе много слышал, – добавил Пол, пожимая мне руку. Затем бегло просмотрел мою историю болезни. – Вроде все неплохо. Думаю, утром тебя выпустят из лазарета.

– Хорошо. Хочется побыстрее убраться отсюда. Так здорово, что с нами все в порядке. Просто удивительно. Только вот…

– Калеб? – договорила Фелисити и, качнув головой, посмотрела на Рейчел. Та сказала:

– Он убежал. Он скрылся за деревьями еще до того, как сел первый самолет.

– Как он выглядел?

Нужно ли рассказать брату Фелисити о том, как мой друг стал Охотником?

– Сложно сказать, – уклончиво ответила Рейчел.

– Ему постепенно станет лучше, – сказал Пол. – Только он долго не продержится на улице.

Я внимательно смотрел на брата Фелисити, пытаясь понять: он говорит лишь как врач, дает медицинский прогноз, или ему известно больше, чем нам, и он подразумевает что–то другое.

– Как это? – спросил я. Наверное, я упустил какую–то важную деталь. Пришлось нажать кнопку, чтобы впрыснуть морфий.

– Сегодня ночью в городе начнут работать отряды зачистки, – произнес Пол.

– Какой зачистки?

– Скорее всего, они будут работать несколько ночей подряд. По крайней мере, пока здесь не снимут карантин и не отменят комендантский час.

– Не понимаю. – Я выше приподнялся на кровати. – Они что, будут расчищать дороги, чтобы могли ездить машины, да?