Текст книги "Дикие сердца (ЛП)"

Автор книги: Джей Ти Джессинжер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

К тому времени, как он моет мне ноги, разминая подошвы своими сильными пальцами, я впадаю в ступор. Моя голова склоняется набок. Глаза закрыты. Я дышу медленно и глубоко.

И все же он говорит.

Я не спрашиваю, о чем он говорит. Я не хочу разрушать чары.

Ему приходится поддерживать меня, чтобы вымыть спину. Я обвисаю на его руке, мой подбородок нависает над его согнутым локтем. Я чувствую себя бескостной. Студенистой. Как будто он мог бы скрутить меня в крендель, и это не причинило бы боли.

Когда он заканчивает мыть и ополаскивать мое тело, он проводит мочалкой по моему лицу и за ушами.

– Открой глаза, птичка, – бормочет он по-английски.

Мои веки приоткрываются. Его лицо в нескольких дюймах от меня. Выражение его лица измученное.

Мой голос слабеет, потому что он доносится из космоса, я спрашиваю: – Ты в порядке?

Он качает головой, но ничего не объясняет. – Я собираюсь вытащить тебя из воды. Как ты думаешь, ты сможешь встать?

Я обдумываю это, затем киваю. – Правда, ненадолго.

Он поднимает меня из ванны и ставит ногами на коврик для ванной, поддерживая рукой мое бедро, пока тянется за полотенцем. Работая быстро, он вытирает меня с нежной, клинической эффективностью, затем оборачивает полотенце вокруг моего тела и снова поднимает меня.

Я кладу голову ему на плечо и закрываю глаза, пока он укладывает меня обратно в постель.

Когда он устраивает меня поудобнее на матрасе, он разворачивает полотенце достаточно, чтобы сменить повязку на моей ране, оставляя мою грудь и трусики прикрытыми.

Я наблюдаю за его работой, задаваясь вопросом, зачем он все это делает.

– Maл?

– Хм?

– Спасибо.

Это останавливает его. Он поднимает на меня взгляд, его глаза темные, брови сведены вместе. Над его головой собираются грозовые тучи.

– Не благодари меня.

– Почему бы и нет?

– В тебя стреляли из-за меня.

– Я жива благодаря тебе.

Его губы плотно сжаты. Он закрывает глаза, делает короткий, напряженный вдох через ноздри, затем снова открывает глаза и свирепо смотрит на меня.

– Нет. Я жив благодаря тебе. Потому что ты получила пулю, предназначавшуюся мне. Не путай это в своей голове. И не благодари меня.

Сердито глядя, он возвращается к работе.

– Могу ли я поблагодарить тебя за то, что ты убрал большого страшного лося?

Когда он поднимает на меня взгляд, сверкая глазами, я говорю: – Я имею в виду чучело лося.

– Будь потише.

Я шепчу: – Потому что я действительно ненавидела эту штуку.

Он бормочет что-то по-русски, что звучит не очень приятно, затем заканчивает менять повязку у меня на животе. Он использует лейкопластырь, чтобы она прилипла. Встав, он идет к шкафу и возвращается с черной футболкой, идентичной тому, что на нем.

Он помогает мне сесть прямо и надевает футболку.

Она огромная, удобная и пахнет им. Возможно, я никогда её не сниму.

– Ложись на спину.

Я делаю, как он приказывает, наблюдая за его лицом, когда он стягивает футболку с моих бедер, затем снимает с меня полотенце, вытаскивая его из-под моего тела. Когда это сделано, он спрашивает: – Оставить трусики или снять?

Вместо ответа я приподнимаю бедра.

Он снимает мокрые трусики, залезает под футболку, чтобы добраться до них, затем спускает их вниз по моим ногам. Вместе с полотенцем он относит их в ванную.

Когда он возвращается, я зеваю. Он натягивает на меня одеяло и подотыкает его.

Он наклоняется и целует меня в лоб. Затем возвращается к кожаному креслу в углу и садится, складывая руки на животе и закрывая глаза.

– Maл?

– Что?

– Ты действительно собирался убить меня?

Он не отвечает. Я принимаю его молчание за согласие. Я снова зеваю, устраиваясь поудобнее на подушке, довольная, чистая и измученная.

Я засыпаю под присмотром моего безмолвного смотрителя-убийцы, оберегающего меня.

На этот раз, когда мне снится стрельба, он рядом, чтобы защитить меня щитом и пылающим мечом.

28

Райли

Следующие несколько дней Мал странно молчалив. Он больше не оставляет меня одну. Всякий раз, когда я просыпаюсь, он в комнате, сидит в кожаном кресле и наблюдает за мной.

Он помогает мне совершать короткие прогулки по хижине, позволяя мне опираться на его руку, когда я вздрагиваю и шаркаю ногами.

Он измеряет мою температуру, готовит мне еду и кормит меня ею, дает мне воду и лекарства, а также помогает мне лечь в постель и встать с нее, когда мне нужно в туалет.

Когда я спрашиваю его, почему у него нет телевизора, он качает головой. Когда я спрашиваю, как кто-то может жить без компьютера, он вздыхает. Он отвергает почти все мои попытки завязать разговор, особенно если это как-то связано с его образом жизни или с чем-то личным, касающимся его.

На четвертый день "лечения молчанием" он ни с того ни с сего спрашивает, не хочу ли я еще раз принять ванну.

–Да, – говорю я, радуясь, что он наконец-то вернулся из того, что было у него в голове. – Я бы очень этого хотела.

С задумчивым видом он кивает.

Он сидит на краю кровати, упершись локтями в колени и свесив руки, уставившись в ковер. На улице темно. Все свечи в комнате зажжены, придавая ей теплое, домашнее сияние.

Когда он не двигается и не говорит ничего больше, я осторожно спрашиваю: – Ты имел в виду сейчас?

В качестве ответа он встает, идет в ванную и открывает кран в ванне. Он возвращается и поднимает меня на руки.

Я не спорю, что мне следует идти самой. Он не в настроении выслушивать мою дерзость, это все, что я могу сказать. Я просто позволила ему отнести меня в ванную и раздеть, снова чувствуя себя ужасно неловко, но теперь веря, что он не поставит меня в еще большую неловкость, чем сейчас.

Когда я лежу в воде, а его руки зарываются в мои волосы, он снова начинает говорить со мной по-русски, как в прошлый раз, когда мыл меня в ванне.

Он говорит и говорит, его низкий голос гипнотизирует интонацией иностранных слов.

В его тоне слышны эмоции, но это не гнев. Скорее наоборот. Как будто он пытается заставить меня понять что-то жизненно важное для него.

Я хочу спросить его о чем, но не спрашиваю.

Я знаю, что он не ответит.

Когда он ополоснул меня, вытер насухо и надел мне через голову еще одну из своих огромных чистых футболок, он объявляет, что пришло время снимать швы.

–О. Хорошо. Мне обязательно ехать в больницу из-за этого?

Взгляд, которым он одаривает меня, оскорбленный. Он поднимает меня и относит обратно в постель.

Он взбивает подушку у меня под головой, натягивает простыни, чтобы прикрыть мою промежность, задирает футболку чуть ниже груди и снимает повязку. Из ящика ночного столика он достает большой пинцет и пару хирургических ножниц, завернутых в пластик.

Беспокойство покрывается у меня на коже, как сыпь. – Это будет больно?

– Нет. Ты почувствуешь рывок или два, но это все.

Я киваю, зная, что он сказал бы мне, если бы это было больно.

Он открывает инструменты, очищает их марлевым тампоном и резко пахнущей жидкостью из коричневой бутылки, затем наклоняется ко мне и принимается за работу.

Через мгновение он говорит: – Все неплохо заживает. Этот шрам не будет таким уж страшным.

До сих пор я не решалась смотреть на рану, так что слышать это – облегчение. Однако, когда я поднимаю голову и смотрю вниз, на свой обнаженный живот, облегчение улетучивается, мгновенно сменяясь отвращением.

– Неплохо? Это отвратительно!

– Ты снова преувеличиваешь.

– Я Frankenstein! Посмотри на эту рану! Она длиной в фут! И почему, черт возьми, она имеет форму молнии? Хирург был пьян?

– Ему пришлось обойти твой пупок.

– Неужели он не мог сделать полумесяц? Я выгляжу как Гарри Поттер, раз десять, мать его так!

– Перестань кричать.

Застонав, я откидываю голову на подушку. – Вот тебе и бикини.

– Ты могла бы сделать татуировку, чтобы скрыть это. Пополнить свою коллекцию.

Его голос остается прежним, даже когда он произносит это, но в нем слышится отзвук теплоты, который заставляет меня задуматься.

– Я чувствую, ты хочешь что-то сказать о моих татуировках, Мал.

Разрезая и дергая уродливые черные швы, он кривит губы. – Просто любопытно.

Я вздыхаю и закатываю глаза. – С чего ты хочешь, чтобы я начала?

– С той, что на внутренней стороне твоего левого запястья.

Скорость, с которой он отвечает, делает очевидным, что он думал об этом некоторое время. Это одна строка, написанная черным шрифтом и состоящая из четырех слов:

Запомните правило номер один.

– Ну, если хочешь знать, это моя любимая.

– Какое правило номер один?

– К черту то, что они думают.

Он замолкает на полуслове и смотрит на меня. – Кто это – они?

– Все. Кто угодно, только не я. Это напоминание о том, что мнения других людей не имеют значения. Жить так, как я хочу, независимо от давления извне. Быть непримиримым ко мне.

Через мгновение он медленно кивает, удовлетворенный. Он возвращается к работе, расправляя разорванный шов и накладывая его сбоку на старую повязку. – А слова " ты можешь " у тебя на правой лодыжке?

– Когда я была маленькой, я часто говорила своей маме "я не могу ". Это было просто оправданием чего-то, чего я не хотела делать, или чего-то, что я считала слишком трудным, но она не позволила бы мне выйти сухой из воды. Она просто сохраняла спокойствие и говорила: " Ты можешь". И тогда я так и делала, потому что не хотела разочаровывать ее. Татуировка напоминает мне, что нужно продолжать, когда я хочу сдаться.

На мгновение я замолкаю, погрузившись в воспоминания. – Моя мама была лучшим другом, который у меня когда-либо был.

Мал поднимает на меня пронзительный взгляд. – Была?

Я киваю. – Она умерла, когда я была ребенком. Рак яичников. Мой голос срывается. – Это не лучший способ уйти.

–Хороших способов не существует. Просто некоторые из них быстрее других.

–Моя прабабушка умерла во сне в девяносто девять лет. Это кажется довольно хорошим.

– онечно, если бы тебе не пришлось дожить до девяноста девяти лет, чтобы попасть туда.

–Что плохого в том, чтобы стареть?

– Ты не много знаешь пожилых людей, не так ли?

– Не совсем. Почему?

Он загадочно говорит: – Старость не для слабонервных.

Кучка обрезанных черных стежков растет. И он был прав: я почти не почувствовала рывка. У него это хорошо получается.

Насколько я могу судить, он хорош во всем.

–А как насчет дракона у тебя на затылке?

Я морщусь. – Вот это да.

– Переведи.

– Я сделала это во время своего этапа " Игры престолов ".  Я была одержима Кхалиси. Маленькая сучка-босс, которая владела тремя драконами и надирала задницы всем мужчинам. Подожди пожалуйста. Что это? Это улыбка, которую я вижу?

– Нет, – мгновенно отвечает он. – Просто у меня такое лицо перед рвотой.

– Хa.

– А рисунок на тыльной стороне твоей правой руки?

– Я подумал, что это было красиво. А как насчет того большого страшного скелета в капюшоне у тебя на спине?

Он бросает на меня взгляд, который говорит: Подумай об этом.

– О... Точно. Мой смех тихий и смущенный. – Как насчет той строчки текста, которая врезается тебе в ребра? Что это за язык?

– Кириллица.

– Что там написано?

– Ни прошлого, ни будущего.

– Вау. Это мрачно.

– В моей работе не так уж много юмора. За исключением черного.

– Имеет смысл. Что насчет той большой красной буквы V на твоем левом плече? Она выглядит свежей. Это чей-то инициал?

– Нет.

– Это римская цифра?

– Нет.

– Тогда что же это означает?

Закончив снимать швы, он откладывает ножницы и пинцет в сторону, скручивает бинт отрезанными кусочками ниток, кладет его на комод, затем смотрит на меня.

– Месть.

Я открываю рот, затем снова закрываю его.

–Так, так, так, – бормочет он, пристально глядя на меня. —Смотрите, кто наконец успокоился.

Я прикусываю нижнюю губу. Его взгляд ненадолго опускается на мой рот, затем он снова смотрит мне в глаза.

Честно говоря, я не могу придумать, что сказать. Здесь нет ничего, что можно было бы сказать. Нет слов для описания этой ситуации.

После нескольких напряженных мгновений он говорит: – Ты не попросила меня отвезти тебя домой.

Там есть вопрос. Вопрос в том, почему нет?

Чтобы избежать его проницательного взгляда, я опускаю взгляд на свой живот. Затем медленно стягиваю рубашку вниз, прикрывая шрам.

– Хорошо.

– Это не ответ.

У меня нет ответа, по крайней мере, такого, который имел бы смысл. Я чувствую, как он пристально смотрит на меня, и мои щеки начинают гореть.

Он собирается что-то сказать, когда резкий звук заставляет меня подпрыгнуть. Звук доносится из окна на другой стороне комнаты и звучит так, как будто человек стоит снаружи в темноте и стучит костяшками пальцев по стеклу.

Мой голос становится высоким от паники. – Что это за звук? Ветер? Медведь? Серийный убийца?

Невозмутимый, как огурчик, он говорит: – Это По.

– Что такое По?

Встав с кровати, Мал пересекает комнату и открывает окно. Врывается холодный ночной воздух. На подоконник, хлопая крыльями, запрыгивает огромный черный ворон.

Существо, вероятно, весит двадцать фунтов. У него блестящие черные глаза, острый, как бритва, клюв и пугающий ум.

Оно смотрит на меня и визжит, как будто сатана послал его за моей душой.

– О боже!

– Нет, По. Мал протягивает руку. Существо запрыгивает ему на предплечье, смотрит на него снизу вверх и издает нежный птичий звук.

– Ты издеваешься надо мной. У тебя есть ручная ворона?

– Не говори о нем так, будто его нет в комнате. Ты ранишь его чувства.

Я не могу сказать, шутка это или нет, потому что его лицо серьезно. Как всегда.

– Ты хочешь его покормить?

Я смотрю на птицу с трепетом. Она невозмутимо смотрит на меня в ответ. – Что он ест?

Мал невозмутимо говорит: —Человеческие глазные яблоки.

Я сухо говорю: – Отлично, теперь ты комик.

Он садится в изножье кровати и протягивает ко мне руку. Птица садится ему на запястье, мотая головой. Я издаю тихий звук страха.

–Позабавь его минутку, пока я схожу за едой.

Ворона слетает с руки Мала и садится мне на бедро. Такое ощущение, что кто-то уронил на меня малыша. На этот раз звук страха, который я издаю, громче.

Мал встает. Прежде чем он поворачивается, чтобы выйти из комнаты, я могу поклясться, что замечаю ухмылку на его лице.

По вызывающе стоит у меня на ноге, поправляет крылья и свирепо смотрит на меня.

Пытаясь зарыться как можно глубже в подушку, я тихо говорю: – Привет, По. Эм. Приятно познакомиться. Надеюсь, ты не разносчик чумы.

Крик!

– Это было оскорбительно? Вам придется извинить мои манеры. Я не часто общаюсь с крылатыми существами.

Крик!

У меня отчетливое ощущение, что эта гребаная птица хочет извинений получше, чем те, которые он только что получил, поэтому я неуклюже добавляю: —Прости, что сказала ту вещь о чуме. Это было грубо. Гм ... у тебя очень красивые перья.

Я знаю, что блеск удовлетворения в его глазах – не плод моего воображения, потому что он издает более мягкий крик и начинает чистить свои перышки.

Мал возвращается в комнату с маленьким блюдом в руках. Когда По видит его, он взволнованно каркает, прыгая вверх-вниз по моей ноге и, вероятно, оставляя синяки. Мал протягивает блюдо мне. Я заглядываю за край и вижу, что он наполнен маленькими коричневыми гранулами.

– Что это?

– Кошачий корм. Воронам он нравится.

Словно в доказательство своей точки зрения, По взмахивает крыльями, приземляется мне на грудь, засовывает голову в миску, которую я держу, и начинает есть.

– Maл?

– Да, Райли?

– У меня на груди сидит гигантская ворона.

– Я вижу это.

– Это опасно?

По на мгновение перестает жевать гранулы кошачьего корма, поворачивает голову и свирепо смотрит на меня.

Со слабым смехом в голосе Мал говорит: – Только людям, которые называют его "это".

По сидит у меня на груди и ждет.

Чувствуя себя абсолютной идиоткой, я снова приношу извинения птице. – Прости, По. У меня были только золотые рыбки. У них и близко нет такой индивидуальности, как у тебя.

По издает тихую, бессвязную серию щелчков и скрежещущих звуков, чтобы показать свое недовольство мной, затем снова принимается за еду.

Меня уволили.

Мы трое молчим, пока По не доедает кошачий корм. Затем он отлетает обратно к открытому окну, заставляя меня подпрыгнуть, когда он отрывается от моей груди.

Издав прощальный крик, он улетает в ночь. Мал закрывает за собой окно и поворачивается ко мне спиной, прислоняясь к стене и скрещивая руки на груди.

– Есть ли у тебя еще какие-нибудь друзья-животные, которых мне следует ожидать в гости?

– Время от времени к нам приходит семейство енотов.

– Есть медведи?

– Не дружелюбные. Тебе пора спать.

– Ты так командуешь всеми своими пациентами?

– Ты такая болтливая со всеми своими врачами?

– Только с теми, которые мне нравятся.

Наступает пауза, во время которой он просто стоит и смотрит на меня теплыми глазами. Затем происходит чудо: он улыбается.

Это прекрасно.

Он бормочет: – Иди спать, Райли Роуз.

– Как я могу спать, когда ты стоишь и смотришь на меня?

– До сих пор у тебя все получалось. Теперь закрой глаза.

Я вздыхаю, драматично хлопаю руками по бокам, затем повинуюсь ему и закрываю глаза.

Мне удается уснуть почти сразу, потому что после этого я ничего не помню.

Когда я просыпаюсь утром, Мал спит на боку рядом со мной в постели, его рука под моей шеей, его нога закинута на мои ноги, его большая теплая ладонь лежит на моем животе.

Прямо над моим шрамом.

29

Райли

– Просто дыши, – шепчет он, его губы близко к моему уху.

Ладно, значит, он не спит. И он, очевидно, почувствовал, как напряглись все мышцы моего тела, когда я поняла, что он лежит рядом со мной.

Я делаю глубокий вдох, но это не успокаивает. Как это могло произойти? Его пьянящий мужской аромат проникает через мой нос глубоко в легкие, где оседает, вызывая головокружение.

Мои яичники пробуждаются от мертвого сна и начинают визжать, как обезьяны в зоопарке.

Миллион вещей, которые я могла бы сказать, проносятся у меня в голове, но то, что выходит из моего рта, – это сдавленное – О... Привет. Это что-то новенькое.

Он посмеивается. – Не паникуй.

– Кто, я? Пш. Я не паникую. Я абсолютно крутая. Я самая крутая.

Он скользит рукой от моего живота к запястью. Он нажимает большим пальцем на точку пульса там. Я знаю, что он чувствует, как оно бешено пульсирует, потому что мое сердце делает то же самое.

Через мгновение он снова хихикает.

– Не злорадствуй. Мне хочется заколоть тебя.

Он на это не реагирует. Однако он держит меня за запястье, обхватывая его своей большой ладонью и притягивая мою руку у себя на груди, так что я словно в коконе объятий, в безопасности от его восхитительной тяжести и тепла.

Я закрываю глаза и изо всех сил стараюсь не дрожать.

– Ты дергаешься во сне, как щенок.

Его голос низкий и теплый. Мои яичники перестали кричать, но теперь они заняты тем, что бегают по телу, поджигая все в нижней части тела.

Я не знаю, что сказать, поэтому ничего не говорю.

–Мне сегодня нужно идти на работу. Он делает паузу. – Я вернусь поздно.

Я подозреваю, что он хочет сказать еще что-то. Пауза показалась многозначительной. Я жду, мое сердцебиение учащается.

Через некоторое время он заговаривает снова. На этот раз его тон изменился. Стал злым.

– Не пытайся убежать.

Я шепчу: – Я не сбегу.

– Ты должна.

– Почему?

– Ты знаешь почему.

О боже, секс в его голосе. Грубый, горячий, грязный секс, который он вложил в эти слова, заставляет меня учащенно дышать. Я ничего не могу с собой поделать: я начинаю дрожать.

Это что-то делает с ним. Выявляет дикое животное, которое он держал под жестким контролем, на поводке за своим напряженным молчанием и настороженным взглядом.

Он тянет меня на бок и прижимает спиной к своей груди, обхватывая руками и ногами, его жар и масса окружают меня со всех сторон.

Он хрипло говорит мне на ухо: – Ты точно знаешь, чего я от тебя хочу, не так ли? Или ты думаешь, что знаешь. Но если бы ты действительно это сделала, то убежала бы от меня так быстро и так далеко, как только могла, малютка. Ты бы убежала с криком.

Я выпаливаю: – Я знаю, ты не причинишь мне вреда.

– Я хочу.

– Нет, ты не хочешь.

Его голос превращается в волчье рычание. – О, да, хочу. Я хочу прижать тебя к себе, кусать и трахать, пока ты не начнешь рыдать. Я хочу кончить глубоко в твою киску, твой рот и эту идеальную маленькую попку. Я хочу видеть следы моих зубов на твоей груди и отпечатки пальцев на твоих бедрах, и слезы в твоих глазах, когда я поставлю тебя на колени и заткну рот моим членом. Не пойми меня неправильно, милая девочка. Я хочу сожрать тебя, черт возьми.

Прерывисто дыша позади меня, он, кажется, находится на грани самоконтроля, как будто в любой момент может сорваться и разорвать меня на куски.

Его эрекция долго и упорно, как камень, впивается в мою задницу.

Я лежу с широко раскрытыми глазами, дрожа, возбужденная и затаившая дыхание, ожидая, что в любой момент почувствую, как его зубы впиваются в мою шею, а руки срывают с меня одежду.

Вместо этого он сжимает мою челюсть рукой, поворачивает мою голову и целует меня.

Это глубоко и ищуще. Влажно и ненасытно. Страстно и обжигающе горячо. В этом есть все, чего он хочет от меня, как будто он позволяет себе этот единственный момент освобождения, чтобы показать мне глубину своего желания.

Момент закончился так же быстро, как и начался.

Он отпускает меня, вскакивает с кровати и выходит из комнаты, хлопнув за собой дверью.

Несколько секунд спустя хлопает еще одна дверь, и он уходит.

Я провожу день как в тумане, переходя из комнаты в комнату, как зомби. Я не могу сосредоточиться. Без телевизора или компьютера мне кажется, что время остановилось. Я сбита с толку, беспокойна и эмоциональна, не уверена, что мне делать с тем, что произошло, нервничаю из-за того, что произойдет, когда он вернется.

К тому времени, как Мал поздно вечером возвращается домой, я в полном беспорядке.

Впрочем, мне не о чем беспокоиться, потому что он вернулся в режим задумчивого смотрителя.

Животное вернулось в свою клетку.

– Ты все еще не спишь, – говорит он, стоя в дверях спальни.

Я сижу в большом кожаном кресле и листаю книгу, которую не могу читать, потому что она на русском. Я откладываю ее в сторону и смотрю на него. – Я не могла уснуть.

В руках у него несколько больших белых бумажных пакетов с ручками, как в универмаге. Он ставит их на пол и снимает пальто, бросая его на стул у письменного стола.

– Я принес тебе кое-какую одежду. Туфли. И другие вещи тоже.

Он указывает на сумки. Надеюсь, мое здравомыслие где-то там.

– Спасибо.

Я скована и чувствую себя неловко, не знаю, что сказать.

Он на мгновение замирает, наблюдая за мной, затем неожиданно опускается на колени перед моим стулом. Схватив меня за запястья, он притягивает меня к себе.

Когда мое лицо оказывается в нескольких дюймах от его, он заглядывает мне в глаза. Затем он шепчет: – Теперь ты меня боишься. Хорошо.

– Почему ты хочешь, чтобы я тебя боялась?

Его ответ нежен. – Потому что так и должно быть. Потому что это сохранит тебе жизнь.

– Все эти твои резкие смены настроения очень утомительны. Кстати, я тут подумала.

– Теперь я должн бояться.

– Это не смешно. Я спросила тебя, как долго ты собираешься держать меня здесь. Твой ответ был "столько, сколько потребуется". Столько, это сколько потребуется?

Его единственный ответ – легкое покачивание головой. Его отказ злит меня.

– Я заслуживаю объяснения.

Мускул на его челюсти дрогнул. Его зеленые глаза вспыхивают. – Я сам решу, чего ты заслуживаешь. И когда ты это получишь.

О, от этого намека волосы встают дыбом. Я не позволяю этому отвлекать меня. – Зачем ты привез меня сюда? Почему ты спас меня? Почему ты утруждаешь себя тем, что делаешь с тех пор, как мы встретились? Какой у тебя план, Мал?

– План – не твое дело.

– Мы говорим о моей жизни!

Своим волчьим рычанием он говорит: – Твоя жизнь была потеряна, когда Деклан убил моего брата. Теперь твоя жизнь принадлежит мне.

Наши взгляды прикованы друг к другу, неморгающие и яростные. В воздухе потрескивает электричество.

Отказываясь поддаваться его страху, я сохраняю свой голос холодным и ровным. – Итак, я твоя рабыня. Я принадлежу тебе. Ты это хочешь мне сказать?

Его глаза горят. Он облизывает губы.

Ему нравится эта идея.

–Так или иначе, я ничего тебе не скажу, кроме одного: ты останешься здесь, со мной, столько, сколько я захочу.

Он резко встает, глядя на меня сверху вниз горячими, полуприкрытыми глазами. – Что касается вопроса собственности, тебе, возможно, стоит спросить себя, почему ты до сих пор не умоляла меня отвезти тебя домой.

Он разворачивается на пятках и выходит из комнаты.

Я кричу ему вслед: – Меня похитили! Подразумевается, что я хочу домой!

Этот низкий, довольный смешок, который я слышу из другой комнаты, говорит мне, что он мне тоже не верит.

 

Я не разговариваю с ним два дня. Я не могу. Я слишком зла.

Однако я не уверена, на кого из нас я зла больше, на него или на себя.

Он прав: я должна была уже умолять его отвезти меня домой. Мне следовало сделать это, когда я впервые открыла глаза. Но я этого не сделала, и это кое-что значит.

Что-то тревожное, чего я не совсем понимаю.

Или, может быть, я не хочу в этом разбираться. Последствия не из приятных.

Или, может быть, я не хочу знать, что бы он сделал, если бы я попросила его отвезти меня домой.

Возможно, он бы так и сделал, но я этого не хочу.

И, может быть, моему мозгу просто нужен отдых от всех "может быть", потому что ни одна вещь больше не имеет смысла. Я едва ли знаю, какой путь наверх.

На третий день он впервые выводит меня на улицу.

Закутанная в тяжелое шерстяное одеяло, свитер и спортивные штаны, которые он принес мне, с ногами, уютно обутыми в пару пухлых хлопчатобумажных носков, я стою на крыльце, щурясь от яркого света, прислонившись бедром к деревянным перилам и подняв руку, чтобы защитить глаза от солнца. Мое дыхание вырывается перед моим лицом белыми облачками.

Ледяной холод. Воздух неподвижен. Небо чистое, ярко-голубое. Вокруг домика, насколько хватает глаз, простирается девственный альпийский луг, покрытый снежной пылью. Высокие ели, окружающие луг, тоже посыпаны пылью, их ветви цвета сахарной пудры изящно изгибаются дугой.

Если не считать случайного птичьего щебета, здесь совершенно тихо.

Я чувствую, что мы единственные люди в мире. В выдуманном, сказочном мире, созданном нами самими, где нет никого, кроме нас двоих.

Стоя рядом со мной и глядя на бесконечный вид, Мал тихо говорит: – Мы с Михаилом выросли здесь. Антоновы жили в этом доме на протяжении четырех поколений. Он делает паузу. – Ну, не конкретно в этом доме. Оригинальная хижина, построенная моим прадедушкой, сгорела дотла. В нее попала молния. Мы с Миком восстановили ее с нуля.

Я смотрю на его профиль, такой красивый и жесткий.

Его место здесь, в этой безмолвной глуши. Он принадлежит ей так же, как волки, лось и его друг, высокомерный ворон. Он такой же неукротимый, как и все дикие существа, населяющие это место, и живет такой же жизнью, как и они.

Дикарь.

– Я тоже выросла в хижине.

Когда он смотрит на меня, его взгляд такой пронзительный, что мне приходится отвести взгляд.

– На озере Тахо. Она была меньше этого места. Мой прадедушка его не строил. Но оно напоминает мне о том месте. Запах. Сосны. Дикость вокруг всего, то, что ты так близко к природе, напоминает тебе, что ты тоже ее часть. В своей городской квартире я всегда чувствовала себя отделенным от всего остального. Как будто настоящая жизнь была где-то в другом месте, снаружи.  Но в лесу я чувствую себя более...

Я останавливаюсь, подыскивая слово, пока Малек не подсказывает его.

– Живой.

Я киваю. – И в безапасности.

– Вот почему мне это нравится.

– Тебе идет.

После короткой паузы он говорит: – У меня тоже есть место в городе. Москва. Я остаюсь там, когда этого требует работа. Но я бы предпочел быть здесь.

– Как далеко отсюда до Москвы?

– Час езды на машине до ближайшего города, затем двухчасовой перелет.

Это поражает меня. – О.

– Что?

– Ты можешь позаботиться о своих делах за один день съездить туда и обратно, который включает в себя шесть часов пути?

Он тихо говорит: – Я очень хорош в том, что делаю.

Я вдыхаю чистый, холодный воздух, позволяя ему прояснить мою голову и успокоить меня. – Убивая людей.

Он некоторое время пялится на мой профиль, затем говорит: – Мне интересно, что тебя, кажется, это не беспокоит.

– Конечно, меня это беспокоит. Я на мгновение задумываюсь. – Хотя, честно говоря, я бы беспокоилась гораздо больше, если бы ты убивал котят. Людей в целом переоценивают. И ты, вероятно, просто убиваешь других плохих парней, мафиози и тому подобное, поэтому часть меня думает, что ты делаешь что-то полезное для общества. И да, я понимаю, что это смешно, и у меня нет возможности узнать, насилуешь ли ты монахинь, сжигаешь ли приюты и взрываешь ли классы в детских садах, но просто этот глупый голосок в моей голове говорит мне, что для плохого парня ты на самом деле довольно хорош.

Мой вздох тяжел. – Но я не в своем уме, так что отнесись ко всему этому с долей серьезности.

Проходят минуты молчания. Затем он говорит тихим голосом: – Из всех людей, которых я встречал и которые знают, чем я занимаюсь, ты единственная, кто когда-либо относился ко мне как к человеку.

Мы стоим в тишине, глядя на луг и деревья. В моей груди быстро нарастает боль.

– Maл?

– Да?

– Мне жаль твоего брата.

Он напрягается.

– Я говорю это не потому, что не хочу, чтобы ты убивал Деклана. Я имею в виду, я не хочу, чтобы ты убивал Деклана, но это другое. Я просто ... я сожалею о твоей потере. Даже если мы не настолько близки, если моя сестра умрет, часть меня тоже умрет.

Немного подумав, я неохотно признаю: – Возможно, лучшая часть.

Я смотрю на него. Он медленно вдыхает, его ноздри раздуваются, а губы поджимаются.

Я снова обращаю внимание на вид, не зная, что еще сказать. Мы долго стоим бок о бок, прислушиваясь к тишине, пока он не выдыхает.

–Твой телохранитель. Киран.

У меня перехватывает дыхание. – Ты что-нибудь выяснил?

–Он жив. Провел некоторое время в отделении интенсивной терапии, но он выживет.

Прижимая руку к своему колотящемуся сердцу, я прерывисто выдыхаю. – Слава богу.

–Другой. Блондин.

Тон его голоса заставляет меня нервничать. – Паук? С ним все в порядке?

Он кивает, затем задумчиво произносит: – Я должен отдать должное вашим ирландцам, они упрямая компания. Тупые, но настойчивые.

–Что ты имеешь в виду?

Он поворачивает голову и смотрит на меня сверху вниз темными, бесстрастными глазами. – Паук в Москве. Он приехал чтобы найти тебя.

От этого у меня перехватывает дыхание. От шока, но также и от страха, потому что я знаю, что Мал сделает дальше.

И это не значит, что он принесет Пауку приветственную корзину.

В панике я поворачиваюсь к нему и хватаю за руку. – Пожалуйста, не...

–Побереги дыхание, – перебивает он. —Я не буду его убивать.

Я приваливаюсь к перилам крыльца, закрываю глаза и делаю глубокий вдох. – Спасибо.