Текст книги "Записки о России. XVI — начало XVII в."

Автор книги: Джером Горсей

Дела, которые угодно было Вашей милости мне поручить, записанные по пунктам, письма ее Величества, милостиво отданные ее Высочеством перед отъездом и предъявленные на рассмотрение за подписью достойной памяти сэра Френсиса Уолсингема, а также дела Компании, изложенные собственноручно, по Вашему приказу, ее старейшинами, – со всех [этих документов] я посылаю Вашей милости копию, не столь хорошо исполненную, как хотелось бы, если бы время и место позволяли. Хотя мне известно, что Ваша милость хорошо знакома со всем этим, но по разным соображениям я счел, что [будет] нелишним и желательным Вашей милости взглянуть на них, чтобы помочь Вашей памяти в объяснении того, каково обоснование каждого пункта, а также для того, чтобы Ваша милость могла убедиться, что я верно исполнял свой долг перед ее Величеством и честно и дружески служил Компании, не стремясь ни в чем к частной своей выгоде, несмотря на чьи-то недоказанные обвинения мне. Если чья-то злость убеждает Вашу милость в обратном, то я покорно молю не [предпринимать] рассмотрения, пока с Божьей помощью я буду в состоянии сам отвечать за себя, опираясь на доказанную правдивость [всего] того, что я говорил. Сомнения на этот счет, я имею в виду злое обращение со мной, не покидают меня; мое неожиданное удаление [из Москвы] может означать, что я останусь здесь до тех пор, пока ее Королевское Величество не обратится к Императору. Я не могу припомнить ничего, [клянусь] верой и достоинством, что могло бы иметь место и на что рассчитывает чистая выдумка, но только то, что я правдиво изложил Вашей милости. Разные случались обстоятельства, все их я оставляю на суд правды.

Со всей почтительностью и убеждением прошу Вашу милость ходатайствовать перед ее Величеством, чтобы ее Высочеству было угодно приказать переписать те самые письма к его Величеству и к лорду Борису Федоровичу, в которых имеются названные статьи с необходимыми дополнениями, нужными в данном случае, и с высказыванием о непочтительности, проявленной по отношению к Королеве, что противно закону всех народов. Упомянутые письма ее Высочество подписала в руках у м-ра Уиннибенка (Wynnebencke), и они скреплялись им печатью, а писались неким Сэкки (Sackey), у которого, я думаю, копии найдутся в реестре. Ее Величество [тогда] нашла некоторую неправильность в том, как выразился м-р Уиннибенк по-английски, поскольку там было умаление в обращении [к царю], но м-р Секретарь подумал, что [письмо] так убедительно по различным поставленным вопросам. Я убедительно прошу ее Величество милостиво соизволить приказать это, как надеюсь и на ходатайство и доброжелательность Вашей милости. Я почтительно прошу [отправить все] с быстрой экспедицией, учитывая чрезвычайность ситуации, и тогда несомненен ответ Императора и Бориса Федоровича к удовольствию ее Величества, а Компания получит лучшее рассмотрение всех дел, которые сейчас остаются отставленными. Ибо я уверен в благорасположении Бориса Федоровича, который сейчас склонен угодить ее Величеству и сделать добро ее купцам; дай бог!

Далее [скажу], если угодно Вам, достопочтенный лорд, что сначала, по прибытии мне было предложено императорское содержание провизией, от которого я отказался по новому правилу, так как ее Величество строго приказала мне, как свидетельствует поручение м-ра Секретаря, не принимать ничего до тех пор, пока дела ее Величества не начнут рассматриваться и пока не станет вероятностью принятие отвергнутого. Это было плохо воспринято, кроме того, я был и продолжаю оставаться в больших издержках здесь. Также [скажу], что я давно уже помолвлен с дочерью одного честного джентльмена в Букингемшире, время истекает, со мной дети того доброго человека в качестве слуг, опасение, что мой враг – это Андрей Шалкан, в котором я нашел перемену тщеславия на безумное вредное подстрекательство, – все эти причины вместе с риском для меня и обстоятельствами, в которых я оказался теперь, подвигли меня с такой настойчивостью умолять Вас о дальнейшей милости, на которую я почтительно и полностью полагаюсь. И вновь прошу Вашу честь, рассмотрев [изложенное], проявить милосердную и достойную заботу о верном и быстром удовлетворении [просьбы] ее Величеством.

Итак, мой добрый господин, если я был слишком утомителен и не использовал возможность для обычного обзора в этом описании, как полагается для такой персоны [как Ваша], то примите во внимание неотложность дела и неподходящие условия. Я почтительно прошу милостиво извинить меня и полностью вверяю себя и дело Вашей достопочтенной протекции, молю бога хранить здоровье Вашей милости. Аминь. В Ярославле, апреля 1591 г.

Вашей милости почтительнейший слуга

Дж. Горсей.

Достопочтенному лорду Бэрли,

Главному Казначею Англии.

Ответ Джерома Горсея на главные жалобы в письме императора России

Во-первых, уже около 14 лет Джером Горсей был ответственным [в делах] Компании в Москве, когда узнал, что фламандцы пришли с товарами и кораблями северными морями к тому самому порту, который был обнаружен Компанией и никогда прежде не принимал никого, никаких иностранцев. Он написал письмо агенту упомянутой Компании, что это [означает] великую немилость и еще большие потери; если Компания не исправит это, [то он] Джером Горсей найдет средства остановить их приход туда. Этот вопрос никогда не поднимался за 12 лет, но теперь совершается измена Королю и его стране. Копия этого письма была предъявлена м-ру Доктору Флетчеру, который потребовал его показать.

2. Джером Горсей служил [как посол в Москве от] ее Величества уже около четырех лет до появления м-ра Флетчера. За это время он добился для Компании свободных привилегий и привез их Королеве. Служба была с благодарностью принята ее Величеством – Джером Горсей вошел в известное доверие, хотя никогда не злоупотреблял им.

3. Хорошо известно, что чиновник, Андрей Шалкан, полный злобы, сговорился со слугой Джерома Горсея в Москве, придумал речь, якобы сказанную хозяином [слуги] м-ру Флетчеру, звучавшую оскорбительно для Императора. Упомянутый слуга сделал это, покупая свою подлую свободу, после чего отрекся от веры, был перекрещен, награжден Андреем Шалканом. Это дело усугублялось еще изменой Императору. М-р Флетчер присутствовал и знал, насколько лживо это предположение, тем более что сохранилось письмо, в котором главный [виновник] просит прощения, обещая никогда больше не вступать в подобные сговоры. Если предположить, будто Джером Горсей говорил что-то, что могло касаться достоинства ее Величества, [то] как это могло быть в действительности: говорил он против них обоих или против каждого из них? Особенно [невероятно, что он высказался] против его повелительницы и госпожи, ведь к ее высокой защите он всегда прибегал во всех своих недоразумениях. Но он протестует перед всевышним, коему раскрыты секреты сердец людей, что все это голые домыслы без доказательств. М-р Флетчер настаивал, чтобы сообщили подробности, но они не могли предъявить ему ничего другого, кроме того, что он вступил в заговор с целью не допускать всех иностранцев [кроме Компании], приезжающих для торговли в Россию северными морями.

4. Джером Горсей всегда и всецело стоял в защиту всех дел Компании, имевших отношение к императорскому двору, и особенно к Андрею Шалкану, из-за многих обид, чинимых им, и из-за тех же препятствий Джерому Горсею. Андрей Шалкан, поняв, что есть какие-то разногласия между Компанией и Горсеем, выдвинул свой отказ от обязательств [перед Компанией] как результат упомянутых противоречий, чувствуя, что это им придется по нраву. [Однако], как заметил один из них, это последнее [он сделал] без их одобрения.

5. Не существовало никакого другого пути в Россию, кроме как через страну польского короля, в это время лифляндские пределы были переполнены шведскими солдатами. Джером Горсей следовал той же самой дорогой в первые три приезда: она была более безопасна и близка, чем любая другая. Что касается речей, которые якобы говорились об Императоре в Польше, то это лишь догадка, служащая [основанием для] подозрений Андрея Шалкана. Поскольку если есть что-то известное, то оно должно, безусловно, быть полностью выявлено, ведь это главное предположение уже заслуживает смертного приговора. Поскольку здесь столь обычным является приговор, основанный на одном только предположении, то за пределами остается цена этой речи.

6. Были назначены определенные [лица] из знати выслушать Джерома Горсея; Андрей Шалкан, будучи полностью выслушан, злился на это; говорят, он был отправлен упомянутой знатью под стражу.

7. Титул Императора не был сокращен, но поскольку [названия] княжеств специфичны, то последовала фраза «с многими другими княжествами и т. д.»; не обязательно было, по мысли м-ра Секретаря, называть каждый город в стране отдельно: скрепы письма могли и не содержать подобной подтверждающей передачи, так было написано по-английски и скреплено печатью. Все это приняли как самое подходящее [объяснение] Джерома Горсея, чья честная опытность [известна], не перебивали; тот, кто спрашивал, сказал, что это – ее Величества личная печатка, а не печать ее казначея; таковое не [применяется в передаче на] русский язык. Но сначала малая печать и все остальное было довольно хорошо встречено, пока Шалкан не придрался со своими обвинениями.

8. Император и Борис Федорович приняли письма Королевы сначала без единого вопроса о титуле, скрепах или о печати, Джерому Горсею велели не бояться его великого врага Андрея Шалкана, но открыто сказать, что он имеет против того; так он и действовал вполне благополучно в течение 13 недель. За это время [в стране] вспыхнул большой гражданский (civill) мятеж. Тогда Андрей Шалкан воспользовался обстоятельствами и повернул дело в свою пользу.

9. Дела, которые поручено было Джерому Горсею вести, точно согласуются с волей ее Величества, как по содержанию писем ее Высочества, так и по смыслу рекомендаций достопочтенного Совета ее Величества. Но как согласуется принятие подарков, писем и посольства ее Величества, порученных м-ру Флетчеру, с протестом против дружеских отношений, что в письме Императора и в ходе всех других контактов? И сколь правдивым может быть свидетельство о том, что Секретарь мог написать письмо без ведома ее Величества, если не было каких-то чрезвычайных обстоятельств [?]. Джером Горсей почтительно передает все это на ваше милостивое рассмотрение.

10. Тогда как было объявлено, что Джером Горсей получил пожалование больше любого другого, известный Андрей Шалкан устроил заговор [с целью] убить Горсея тайно в 30 милях от Москвы, у крепости под названием Звенигород (Zvenigorod). Он перехватил письма Совета к Лорду Борису Федоровичу, письма Королевы и многие другие документы, исказил перевод писем Королевы, что было для него обычным [делом]. Он также достал шпионов и негодяев, признавшихся в пьяном состоянии в своих истинных целях, так что Джером Горсей был вынужден все время держать вооруженный дозор и охрану. А объявленное пожалование Андрей Шалкан забрал себе; Джером Горсей ничего не получил ни на пенни из императорского довольствия и был в большом затруднении вместе со своими восемью слугами и четырьмя лошадьми.

11. Сомнение, возникшее [было] при предъявлении писем, привезенных м-ром Флетчером ее Величеству, сменилось на прямо обратное, поскольку после предъявления их ее королевскому Величеству было угодно проверить эти жалобы [с помощью] м-ра Флетчера в Отланде (Oatlands) и оказалось, что нет никакой разницы между переданными мною речами и сведениями от Императора про привилегии, данные ее Величеству, про сожжение человека, про посланную сюда повитуху и другие отвратительные сведения. [Эти сведения] м-р Доктор Флетчер тщательно проверил и сравнил, и все они оказались почти полностью вымышленными.

Если будет угодно вашей светлости, я изложил здесь кратко истинную правду об этих жалобах и [она может быть] подтверждена и удостоверена теми из англичан, кто был тогда в стране, если это необходимо, под присягой. Далее, мой господин, не существовало письма от имени Императора, оно было составлено в духе Шалкана и содержало, как они выражаются, великие жалобы. Так что общий смысл был таков, что каждый пустяк они объявляли оскорблением, заслуживающим смерти. Но прежний Император и, если угодно, нынешний Император, а также Борис часто письменно высоко [оценивали] меня в рекомендациях и мало принимали во внимание все это. Единственное, что потребовали, – это чтобы я не привлекался более к службе, ибо они видели, что я полностью знаком со всеми теми обидами и непочтительностью, которые совершались по отношению к ее Величеству и её подданным на протяжении двадцати лет и о которых отчетливо сказано, как никогда ранее, и досконально изложено в статьях, которые я представил. Ход [дела] кажется столь очевидным для всех, кто опытен и осведомлен, хотя и не все с ним знакомы, что обеспечит хороший результат, поскольку я всегда усердно заботился, как известно Богу, о сохранении высокого достоинства ее Величества среди [тех], кто, всегда пытался набрасывать на него тень, и добивался того. Только это и стало причиной моей собственной дискредитации во всем свете. Поскольку они убедились, [что] ее Величеству угодно было [разобраться во всем, то] добивались [теперь] только досконального расследования обо мне и из-за этого не хотели впредь вступать со мной в контакты по всем тем делам. В этом можно увидеть, мой добрый господин, что я исполнил свой долг, сделал все, что мог, по своим способностям. Если бы я имел что-то касательно своих собственных частных интересов (столь сомнительно такое среди них), то я подумал бы о скромной [просьбе] рекомендовать меня в письмах ее Величества и вашей светлости Императору и Борису Федоровичу, чтобы помочь мне. Поэтому, мой добрый господин, я почтительнейше прошу вас: с тех пор как обстоятельства [сделали] мою преданную службу безрезультатной со всех сторон (что прискорбно из-за пережитых мною тревог и потраченных усилий), ее Величество не может более сердиться на меня, и я не могу лишиться [из-за этого] вашего снисходительного расположения и оказываемых ее Высочеством мне милостей; теперь, если это может быть угодно вашей чести, во всех отношениях ваша воля может причинить мне больше боли, чем чье-либо где-либо сделанное добро. Итак, я почтительно вверяю себя вашему милостивому расположению.

Вашей милости пожизненно преданный Дж. Горсей.

Приложение ІІ

Джордж Турбервилль
Стихотворные послания-памфлеты из России XVI века

В июне 1568 г. от английских берегов отправился корабль «Гарри», на борту которого находилось королевское посольство в далекую «Московию» сэра Томаса Рандольфа. В посольской свите, состоявшей, как писал Рандольф, наполовину из джентльменов, жаждавших посмотреть мир[482]482
  Середонин С. М. Известия англичан о России XVI В.//ЧОИДР. 1884. Кн. 4. Огд. III. С. 91. См. о посольстве Рандольфа: Толстой Ю. Первые 40 лет. С. 20–22, 43–64, 68–71; Берри и Крамми. С. 65.


[Закрыть], обязанности секретаря посла исполнял поэт Джордж Турбервилль[483]483
  См.: DNB. 1899. Vol. XVII. Р. 321–323; Encyclopedia Britanniса. A new survey of Universial Knowledge. Chicago – London – Toronto. Vol 22. P. 574.


[Закрыть], будущий автор трех посланий в стихах, адресованных из России друзьям в Англию[484]484
  Самую раннюю публикацию трех посланий можно найти в книге Турбервилля «Tragical Tales» (L., 1587). Несколько изданий посланий появилось в известных сборниках Гаклюйта, их библиографию см.: Берри и Крамми. С. 74. Дополним ее указанием на факсимильное издание раннего гаклюйтовского сборника 1589 г., выполненное в Кембридже в 1965 г.: Нakluуt R. The Principal Navigations, Voiages & Discoveries of the English Nation by R. Hakluyt. L., 1589. Ibid: [A photo-Lithographic Facsimile]. Cambridge, 1965. P. 403–413. Последняя публикация Турбервилля подготовлена Л. Е. Берри и Р. О. Крамми (с. 71–84). Несколько эпиграмм Турбервилля изданы недавно на русском языке (Английская эпиграмма. М., 1986).


[Закрыть].

Джордж Турбервилль (1540?—1610?) происходил из старинного дорсетширского рода Д'Эрбервиллей (или Турбервиллей) и обучался сначала в колледжах Винчестера и Оксфорда, а в начале 60-х годов поступил, видимо, на королевскую юридическую службу. К этому времени он успел уже заявить о себе несколькими сборниками поэтических переводов и стихов. Служба в посольстве Рандольфа для Турбервилля, которому не было и тридцати, являлась, вероятно, попыткой поправить свое материальное положение.

Посольство продолжалось год (1568–1569), из которого более полугода прошло в тягостных ожиданиях царских аудиенций в условиях, напоминавших домашний арест; примерно три месяца заняло пребывание на русском Севере, остальное время ушло на дорогу[485]485
  См.: Толстой Ю. В. Первые 40 лет. С. 21–22; Гамель И. Х. Англичане в России в XVI–XVII столетиях. СПб., 1865. С. 87; Середонин С. М. Известия англичан… С. 93.


[Закрыть]. Обстоятельства жизни в России объясняют неприязненный тон в описании автором страны и людей. Негативное отношение к окружающему из-за суровой встречи Рандольфа и его спутников в России усугублялось отсутствием у Турбервилля «…внутреннего интереса к России и профессионального опыта для содействия успеху миссии Рандольфа. Его путешествие было вынужденным перерывом в писательской деятельности, помехой, на которую он пошел в надежде скопить в рискованном предприятии денег и уплатить долги»[486]486
  Берри и Крамми. С. 72.


[Закрыть].

Посольство Рандольфа, начавшееся в неблагоприятных для него условиях, было завершено тем не менее удачно: англичане получили от Ивана IV новые широкие привилегии для своей торговой Московской компании. По новой царской грамоте дела и помещения торговой Компании в Москве передавались в ведомство опричнины[487]487
  Толстой Ю. В. Первые 40 лет. С. 22, 136–137; Гамель И. X. Указ. соч. С. 89–90.


[Закрыть]. Этот пункт в грамоте, добытой Рандольфом, глухо напоминает нам о том, что посольство находилось в опричной Москве в пору драматических событий. Рандольф прибыл в Москву в сентябре 1568 г., в разгар дела митрополита Филиппа, а главным посредником между царем и англичанами был назначен царский фаворит Афанасий Вяземский[488]488
  Толстой Ю. В. Первые 40 лет. С. 70, 108. В 1566 г. на митрополичий престол был назначен игумен Соловецкого монастыря Филипп Колычев. Уже при своем назначении он потребовал отмены опричнины, однако был вынужден дать обещание не вмешиваться в дела царя. Казни многих, часто невинных людей, к тому же из близкой Филиппу верхушки общества (он был представителем старого боярского рода), заставили митрополита нарушить свое обещание: при большом стечении народа, на богослужениях, он смело обличал царя и его опричный полк. За это Филипп был свергнут, заточен в монастырь, где погиб от рук Малюты Скуратова (см.: Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного М., 1964. С. 254–257). Долгое 17-недельное ожидание посольством Рандольфа аудиенции у царя совпадает с делом митрополита Филиппа


[Закрыть]. Но напрасно историк будет искать отражения или хотя бы упоминания этих событий в записках посла и его спутников: дневник Рандольфа и послания Турбервилля молчат об опричнине.

Скупость на конкретные свидетельства и разочарование, возникающее у историка при знакомстве с английскими материалами посольства, сказались на судьбе посланий Турбервилля в исторической литературе. Все три эпистолии поэта никогда не переводились на русский язык полностью, оставаясь малоизвестными исследователям. Лишь недавно появился перевод пяти небольших фрагментов из посланий, выполненный для фундаментальной работы о русско-английских литературных связях М. П. Алексеева[489]489
  Литературное наследство. М., 1982. Т. 91: Русско-английские литературные связи (XVIII – первая половина XIX века) / Исследование М. П. Алексеева. Перевод фрагментов выполнен В. С. Давиденковой-Голубевой, приводим далее эти фрагменты, как они опубликованы М. П. Алексеевым (с. 25–26):
Любезный Даней мой, когда в чужой странеЯ вспоминаю лондонских друзей и всех, кто дорог мне,О, как тоскую я, как страшно сердцу жаль,Что в море я ушел с земли, от радости – в печаль.Отчизну бросил я, беспечный человек,И прибыл в русскую страну, на неизвестный брег…* * *Случится ли, что гость к соседу в дом зайдет,Он и не смотрит на еду, лишь был бы квас да мед,Не диво, что у них обычаи мерзки,—Их божества сотворены секирой от руки.Им идолы милы. Господь не ведом им,Но на стене «Никола бог» для них необходим.И если в доме нет раскрашенных богов,Никто не ступит и ногой под этот грешный кров.Стоят у них кресты среди открытых мест;Кресту кладут они поклон: творят рукою крест.Благочестиво бьют поклоны в землю лбом.А их пороки, нищета, прикрытая тряпьем!* * *Неплодородна здесь песчаная земля,Леса и пустоши кругом, лишь изредка – поля.Посеяно зерно на скудных тех полях,Но так велик у поселян перед морозом страх,Что сжать они спешат незрелое зерноИ долго в скирдах и снопах здесь сушится оно.В течение зимы здесь стужа такова,Что погибает все в полях, и злаки, и трава.Семь месяцев в году здесь холод так велик,Что только в мае свой надел идет пахать мужик.* * *Обильно мясо здесь и дешево в цене,Но стряпать не умеют, нет, в российской стороне.На вертеле жарких не жарят здесь нигдеИ мясо в печке на простой пекут сковороде.Нет оловянных блюд, но очень хорошиЗдесь деревянные блюда, и чаши, и ковши.Такие ж ложки здесь; всегда у мужикаРезная ложка для еды висит у кушака.Кто носит две и три на поясе своем,А знатный русский, тот всегда и с ложкой, и с ножом.Постройки здесь низки, высоких нет палат,Но на возвышенных местах всегда они стоят,Чтоб не занес их снег, суровою зимойВсе покрывающий кругом сплошною пеленой.Ни камня нет в стране, ни каменных домов.Из досок крыши на домах, а стены из стволов.Искусно возведен из бревен каждый дом,Чтоб не проникнул внутрь мороз, забиты щели мхом;Сверх деревянных крыш положена кора,—Сток для воды, когда придет дождливая пора…* * *Я говорю не все, что мог бы говорить,Боюсь язвительным пером я русских оскорбить.А я хочу, чтоб всяк в стихах моих узрел,Что твердо верю я в успех торговых наших дел.О, если б не дела, тогда бы я смелейСуровость края описал и нрав его людей.По лапе, говорят, узнать возможно льва,Так заключить дадут о всем немногие слова.  Поскольку приведенный перевод является сугубо литературным, его использование как исторического источника затруднительно. Нельзя заметить некоторую «модернизацию» в передаче переводчиком английско текста XVI в., так, странно звучат в этом варианте выражения: «пустоши», «надел идет пахать мужик», «российская сторона», не присущие языку Турбервилля. Точно так же тон и содержание его посланий исключав выражение: «Боюсь… я русских оскорбить».


[Закрыть]. В отечественной историографии очень краткую характеристику посланий дали С. М. Середонин, считавший их во многом «историческим курьезом», и И. И. Любименко; в связи с «московской темой» в английской филологии о Турбервилле рассказывает М. П. Алексеев[490]490
  См.: Середонин С. М. Сочинение Джильса Флетчера «Of Russe Commonwealth» как исторический источник. СПб., 1891. С. 20–21: Любименко И. И. История торговых сношений России с Англией. Юрьев, 1912. С. 67; Литературное наследство. Т. 91. С. 23–28.


[Закрыть]; в других работах исследователей русско-английских отношений находим лишь упоминания о секретаре посольства и светском человеке Дж. Турбервилле[491]491
  См., напр.: Гамель И. X. Указ. соч. С. 86; Алпатов М. А. Русская историческая мысль и Западная Европа XII–XVII вв. М., 1973. С. 439. Свидетельства Турбервилля о русских шахматах были непосредственно использованы в работах И. Линдера (см.: Линдер И. В. Шахматы на Руси. М., 1975. С. 174; он же. В «столбцах» оружейной палаты // Неделя. 1981. № 23. 1–7 июня. С. 17). Рассказ Турбервилля об игре русских в кости стал одним из главных источников для С. В. Бахрушина в его работе «Зернь» (см.: Бахрушин С. В. Труды по источниковедению, историографии и истории России эпохи феодализма: (Научное наследие). М., 1987. С. 118–121, 126).


[Закрыть]. В зарубежной англоязычной литературе имеется несколько литературоведческих работ о жизни и творчестве Турбервилля, однако содержание посланий из России в них, как правило, не рассматривается[492]492
  См., напр.: Hyder E. Rolling. New Facts about G. Turber-ville//Modern Philology, 1918, XV. P. 513–538; Haukins J. E. The Life & Works of George Turberville. Lawrence, Kansas, 1940.


[Закрыть]. Самое существенное, что сказано о посланиях как историческом источнике, принадлежит издателям сборника записок англичан о России, вышедшего в 1968 г.[493]493
  Берри и Крамми. С. ХIII–XV, 71–74.


[Закрыть] Издатели-историки Ллойд Е. Берри и Роберт О. Крамми дают общую оценку источника, сообщают биографические данные Турбервилля, приводят библиографию его английских изданий. Не останавливаясь на подробном комментировании, издатели рассматривают источник как светские послания, в которых есть ряд интересных наблюдений, но представления расплывчаты; сказалось излишнее морализирование и предубежденность Турбервилля перед «варварской страной»[494]494
  Там же. С. 72–73.


[Закрыть]. К этому можно добавить и несколько слов о причинах подобных настроений Турбервилля. Английский джентльмен направился в далекую страну с совершенно определенными целями: он стремился к обогащению. Но, как показывают его стихи, из этой затеи ничего не вышло – сноб, возможно, с увлечением предававшийся азартным играм, и прежде всего зерни, проигрался в пух и прах… Все свои огорчения он вымещал на стране, оказавшейся столь негостеприимной для несостоявшегося коммерсанта.

Ни в коем случае не переоценивая значимость написанного Турбервиллем, отметим, что его наблюдения над бытом, занятиями, климатом, природными условиями в России вполне могут стать источником, полезным для историка, изучающего формирование английского стереотипа России в XVI в.

Оценка этих наблюдений невозможна без ответа на вопрос об источниках автора посланий. Очевидно, что русскими письменными и, вероятно, устными свидетельствами Турбервилль не пользовался. Знание им русского языка, даже разговорного, вызывает большое сомнение. Правда, он вводит в свои послания отдельные русские слова обиходного значения, но количество их очень невелико, кроме того, некоторые из них он употребляет с английским грамматическим оформлением, то есть прибавляет к русским словам английское окончание – s множественного числа, например: versts, portkies, shubes[495]495
  Заимствованных Турбервиллем русских слов 13, они выделены в подстрочном переводе и приводятся в соответствующих примечаниях.


[Закрыть]. Похожую запись некоторых русских слов другим англичанином, филологом и ученым Р. Джемсом, побывавшим в России в начале XVII в., изучавший эти записки современный исследователь Б. А. Ларин счел проявлением его контактов с английской колонией в России[496]496
  Ларин Б. А. Русско-английский словарь-дневник Ричарда Джемса (1618–1619 гг.). Л., 1959. С. 30–31.


[Закрыть]. Точно так же и для Турбервилля источником информации могли быть сами англичане, служившие в Московии, и, возможно, его собственные и непосредственные наблюдения, сделанные в дороге.

Но один источник Турбервилля мы можем назвать со всей определенностью. Это записки о России имперского посла Сигизмуида Герберштейна, посетившего Москву с дипломатическими поручениями в 1517 и.1526 гг.[497]497
  Герберштейн С. С. XXV–XXXI.


[Закрыть] Турбервилль сам указывает на Герберштейна в последних строках послания к Паркеру: «…если хочешь русских ты узнать поближе, то в книге Сигизмунда лучшего рассказчика я вижу». Ко времени отъезда Турбервилля записки были изданы в Европе только на латыни не менее пяти раз. Турбервилль, переводивший древних римлян, конечно, читал сочинение Герберштейна. Можно даже предположить, что том С. Герберштейна сопровождал Турбервилля в его путешествии, так как отдельные места поэтического текста посланий, из России почти дословно передают соответствующие известия Герберштейна в прозе[498]498
  См. далее примеч. 31, 35, 39, 53, 54, 55, 59, 77, 78. Отмеченная связь зафиксирована и публикацией посланий Турбервилля, помещенной во введении к английскому изданию записок Герберштейна: Notes upon Russia/Ed, by Mr. Major for Hakluyt Society. L., 1851. Vol. 1. P. CXLIX–CLVI.


[Закрыть]. Остается только сожалеть, что позиция проницательного и объективного наблюдателя, во многом свойственная Герберштейну, не была усвоена Турбервиллем вместе с содержанием мемуаров этого автора.

Обратимся к содержанию поэтических посланий.

О религии в России автор пишет с позиций и с предубеждением воинствующего представителя англиканской церкви. Обрядовая сторона русской религии рождает у него презрение и сомнение в искренности религиозных чувству русских. Но, высказывая такие сомнения, Турбервилль сам противоречит себе на страницах посланий. Так, описывая молитвы перед крестами (см. «Даней»), он считает их лживыми, а в своеобразной сценке приема русским хозяином гостя (см. «Спенсеру») заявляет:

 
То место, где их бог висит, для них священно,
Хозяин не садится сам туда; вошедший непременно
Поклоны лбом о землю, преклонив колена, отбивает
И, честь приняв, на то святое место восседает.
 

В представлении Турбервилля все русские – «идолопоклонники»: «…ведь сделаны руками и теслом все главные их боги. Лишь идолы сердца их поглощают…» («Даней»). Эти русские боги, по мнению англичанина, не истинны. Исключение составляет разве что культ Николы-Угодника, популярность которого автор справедливо отметил. Отсюда крайне тенденциозный вывод Турбервилля, подхваченный потом Дж. Флетчером, что нравственность и добропорядочность не могут существовать в народе, не знающем «истинного» (с точки зрения представителя англиканской церкви) бога и его предписания[499]499
  Флетчер Дж. С. 135–139.


[Закрыть].

Этот тезис служит ключом к трактовке в посланиях другой темы – нравы, обычаи и устои русского общества. Автор обвиняет всех русских в склонности к порокам, невежественности, грубости и проч. Некоторые детали в замечаниях Турбервилля (о пьянстве, безнравственности русских) явно указывают на традиционный в записках иностранцев дух превосходства над «варварами», начиная с того же С. Герберштейна. Многие из своих суждений Турбервилль заимствовал из записок соотечественников – Р. Ченслера, Т. Рандольфа.

Примером того, насколько Турбервилль не понял устоев домашнего быта русской семьи, служит его замечание о «домашней клетке» русской женщины, увидеть которую можно только в церкви (см. «Даней»). Автор посланий объясняет это (вслед за Герберштейном) боязнью мужа за поведение жены[500]500
  Ср.: Герберштейн С. С. 73.


[Закрыть]. Такое ошибочное представление о причинах теремного затворничества русской женщины станет очевидным, если обратиться к памятнику того же времени, «Домострою», рисующему женщину как хозяйку в доме, пользующуюся в семье уважением за всю ту ответственную роль, которая ей отведена. Безусловно, что «Домострой» проповедует и мысль о духовном и физическом неравенстве женщины и мужчины, которую официально проводила русская церковь, но мысли о женщине как существе безнравственном здесь нет[501]501
  См.:Домострой (Сильвестровского извода). СПб., 1891. С. 20–24, 27–33, 36–38. См. также: Пушкарева Н. Л. Положение женщины в семье и обществе Древней Руси (Х-XV вв.): Автореф. канд. дис. М., 1985. С. 1, 12–13, 16–18.


[Закрыть].

Свидетельства Турбервилля там, где он передает непосредственные свои впечатления, без оценочных суждений и морализирования, вполне могут рассматриваться как достоверные. Это в большей степени относится к описанию быта русских. Автор детально изображает красочную и самобытную русскую мужскую одежду и верно употребляет все русские названия (см. «Паркеру»). Интересно, что Турбервилль отдельно описывал одежду знати (платья, украшенные жемчугом, шубы, обувь) и одежду для бедных, «всю из льна». Живо передана обстановка гостеприимного русского дома, где автора угощали квасом и медом, вкус которых он запомнил и описал (см. «Даней»); понятна ирония англичанина Турбервилля над обычаем русских готовить мясо, не пользуясь вертелом, но ошибочно его утверждение, что в стране не знают оловянную посуду (см. «Паркеру»)[502]502
  Об употреблении оловянной посуды на Руси в XVI в. см.: Колычева Е.И., Пронштейн А. П. Русская материальная культура XVI в.// ВИ. 1974. № 7. С. 125.


[Закрыть].

Вполне достоверна в изложении Турбервилля тема о природных и климатических условиях и занятиях русских людей. Суждение «семь месяцев стоит зима…» (см. «Спенсеру»), возможно, указывает на Север России, через который проходил долгий путь в Москву, хотя зиму посольство пережило в Москве. Описание природных и климатических условий в посланиях тесно связано с основными занятиями русских – земледелием и скотоводством. Суровый климат заставляет русских несвоевременно, по мнению автора, убирать хлеб, высушивая его в снопах (см. «Спенсеру»). Отмечая неплодородность песчаной почвы, автор упоминает о многих невозделанных и лесистых землях, что также, по-видимому, навеяно его северными впечатлениями. Турбервилль рассказывает о скотоводстве в условиях суровых русских зим, когда скот зимует «там, где спит мужик» (см. «Спенсеру»); вообще, крестьянские темы в посланиях очень убедительны, здесь Турбервилль расходится с той идеализированной картиной провинции, которую рисует в своих записках Рандольф[503]503
  Середонин С. М. Известия англичан… С. 92; Берри и Крамми. С. 66, 73.


[Закрыть].

Интересны описания русских жилых построек (см. «Спенсеру»). Рассказывая как строятся дома с прокладкой мхом меж бревен и слоем коры на кровле, автор отдает должное приемам строительства у русских. В известной степени уникально и письменное свидетельство Турбервилля о слюде для окон (см. «Спенсеру»). Автор сравнивает ее с английским стеклом и приходит к выводу: «…и стекло не даст вам лучший свет». М. П. Алексеев отмечал в одной из своих работ, что в Англии XVI в. даже предпочитали русскую слюду английскому стеклу[504]504
  Алексеев М. П. Шекспир и русское государство XVI–XVII вв. // Шекспир и русская культура. М.; Л., 1965. С. 785. Автор обращает внимание на английское название слюды – «muscovy glass» (московитское стекло), русское минералогическое название слюды – мусковит.


[Закрыть]. Об употреблении слюды в России с XV в. свидетельствуют и археологические памятники[505]505
  См., напр.: Рабинович М. Г. О древней Москве. Очерки материальной культуры и быта горожан в XI–XVI вв. М., 1964. С. 243.


[Закрыть].

Рассказ Турбервилля о военных занятиях и военном снаряжении (см. «Паркеру») носит характер заимствований из записок Герберштейна, зато наблюдения автора о любимых играх русских – в шахматы и кости – очень похожи на запись очевидца, если не участника, этих забав[506]506
  Об игре в шахматы на Руси см.: Очерки русской культуры в XVI в. М., 1972. Ч. II: Духовная культура. С. 65 (далее – Очерки, II); Линдер И. В. Шахматы на Руси; он же. В «столбцах» оружейной палаты; Старков В. Ф. Находки шахмат на архипелаге Шпицберген//Советская археология. 1984. № 3. С. 222–225. Описание авторов игры в кости подтверждается, как показал С. В. Бахрушин, русскими источниками (см.: Бахрушин С. В. Указ. соч.).


[Закрыть].

Таким образом, темы посланий содержат вполне достоверные сведения о быте, одежде, климате и занятиях русских людей в XVI в. А там, где автор высказывается о религии, нравах «московитов», в нем всегда угадывается тенденциозный и враждебный рассказчик. Последнее полностью относится и к тем немногим фрагментам, в которых Турбервилль касается политического устройства и образа правления в России. Суждения автора здесь определенны: образ правления у русских – тирания: «Земля дика, законы здесь не властны, от воли короля зависит, миловать иль убивать несчастных…» (см. «Паркеру»). Турбервилль сравнивает власть царя с властью римского тирана Тарквина.

Вообще тезис о тиране восточного образца на троне в России был широко распространен в записках иностранцев. Русского правителя Турбервилль называет то королем (king), то князем (prince). Суждения в адрес «короля», «князя», как бы намеренно расплывчаты, имен нет, неясно, кого имеет в виду автор. Более определенный намек на опричнину звучит в словах о воле «короля – убить или помиловать», о доходах «королевской короне» (см. «Паркеру»), а также в высказывании о полной бесправности и беспомощности русской знати (см. «Паркеру»).

Подводя итоги, вернемся к вопросу о месте посланий Турбервилля среди записок о России англичан XVI в. В издании английских авторов, выполненном в 1968 г., находим следующую оценку посланий: «Стихи Турбервилля представляют собой описание интеллигентного наблюдателя и суждения законченного сноба. Моральные устои московитов развращены, правительство деспотично, но худшее из худших – отсутствие хорошего тона. Окончательный вывод – Московия – не место для джентльменов»[507]507
  Берри и Крамми. С. 74.


[Закрыть]. Эту оценку можно назвать исчерпывающей, если речь идет об общем впечатлении от текста Турбервилля.

Думается, что на памятник можно и нужно взглянуть несколько шире. Перед нами источник, зафиксировавший самим фактом своего появления важный аспект в сложной системе взаимоотношений России и Запада. Наряду с дипломатами, купцами, авантюристами, отчетливо запечатлевшими предпринимательский дух новой Англии в записках Ченслера, Дженкинсона, Горсея, Бауса, в России появляется новый тип путешественника, изучающего страну. Одним из первых англичан на этом пути стал Джордж Турбервилль. Правда, при первом столкновении с российской действительностью он издает крик: варварство! дикость! Но уже следующий из этой группы «исследователей», Джильс Флетчер, приехавший через 20 лет, не доверяя эмоциям и слухам, изучает страну, ее строй, законы, порядки, обычаи. А еще через 27 лет, в посольстве 1617–1618 гг., мы встречаем уже профессиональных исследователей – естествоведа Джона Традесканта, филолога Ричарда Джемса[508]508
  См.: Гамель И. X. Указ. соч. С. 130–150; Ларин Б. А. Указ. соч. Путешественники, изучавшие Россию, приезжали, разумеется, не только из Англии. Например, немецкий поэт Пауль Флеминг схожим образом, хотя и на полстолетия позже, чем Турбервилль, оказался в России (см.: Алексеев М. П. Немецкий поэт в Новгороде XVII в.//Известия АН СССР. Отд. обществ, наук. 1935. С. 539–572).


[Закрыть].

Таким образом, поэтические послания Турбервилля из России можно с уверенностью назвать памятником своего времени, они занимают пусть не столь значительное, но особое место в комплексе источников, появившихся после «открытия» Московии англичанами в XVI в.

В настоящей работе предлагается полный подстрочный перевод А. А. Севастьяновой трех поэтических посланий Турбервилля на русский язык, и кроме того их поэтическое переложение, выполненное В. Н. Козляковым.

Перевод источника ставил перед нами двоякую задачу: дать в руки историка добротный материал и вместе с тем сохранить, насколько возможно, оригинальность источника как произведения поэтического. Сложность заключалась еще и в том, что стихи написаны особым средневековым размером из чередующихся строк по 12 и 14 слогов[509]509
  См.: Берри и Крамми. С. 72.


[Закрыть]. Решая эту задачу, мы пошли по пути подстрочника с последующим поэтическим переводом, сохраняющим, насколько возможно, и приблизительную метрику стиха, и сообщаемый текст почти дословно. Возможна неожиданность некоторых словосочетаний и оборотов в переводе, она объясняется уже отмеченным стремлением к более точной передаче текста исторического источника.