Текст книги "Всем спокойной ночи"

Автор книги: Дженнифер Вайнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

– Эй, нельзя ли не мешать?

Я захлопала глазами, и мешанина из рук, ног и волос в полутьме трансформировалась в двух красивых человеческих особей, энергично занимающихся сексом в позиции, которую я даже не могла бы представить физически возможной.

– Простите, простите, – залепетала я, задержав на них взгляд и желая удостовериться, что парень, кренделем обвивший ноги вокруг шеи женщины, не был Эваном.

Я выскочила из спальни, щеки пылали, и чучело попугая раскачивалось у меня на плече.

– Мишель! – окликнула я, пытаясь перекричать танцевальный микс Мадонны, орущий из стерео. – Я занесу эти пальто к нам в квартиру.

Она помахала рукой, давая разрешение. Наконец-то свобода!

Я выскочила в коридор и столкнулась с Джейни, выходившей из наших дверей в костюме секси – папы римского (большая шляпа, четки и… больше ничего).

– Ну уж нет, – тряхнула головой Джейни. – Нетушки. Там…

Она шлепнула меня по бедру своей кадильницей. По коридору поплыла тяжелая волна запаха ладана.

– Там один, два, три, четыре, пять вполне подходящих парней.

– Ага, и штук тридцать вполне подходящих манекенщиц.

– Даже и в мыслях не держи! – отрезала Джейни. – Ты же не собираешься весь вечер прятаться у себя в спальне.

– Могу я хотя бы бросить эти пальто?

– Тридцать секунд. Я прослежу. А ты уже видела моих служек?

Я покачала головой и, подождав, пока она повернется спиной, проскользнула к себе в спальню – крошечное пространство, в котором едва умещались кровать, маленький стол с лампой под абажуром из розового стекла и все мои книги. Боже, какое счастье.

В темноте я стащила сапоги, отцепила попугая, швырнула пальто в угол и приготовилась нырнуть с книжкой в руках под бледно-розовый в кремовую полосочку плед. Неожиданно я заметила под покрывалом контур тела. Мужское, распростертое и что-то бормочущее. Я разобрала несколько слов – «ненормальный», «улица» и «Чаплин».

«Ну и дела», – подумала я, бочком выбираясь из спальни. Какой-то бомж пробрался внутрь с толпой гостей. Ну, с этим-то я справлюсь. Я схватила баллончик с муссом для объема волос на случай, если понадобится защищаться, и решила, что вот сейчас закрою дверь, позвоню в полицию и…

Мужчина сел.

– Привет, дружище, – сказал он.

Я зажгла свет и увидела в своей постели Эвана.

– Извини, если я тебя напугал.

Я поставила баллончик с муссом и ощутила, как бешено стучит мое сердце.

– Что ты здесь делаешь?

– Не выношу эту музыку, – ответил он, скорчив гримасу, будто съел что-то кислое. – Я ставлю Элвиса Костелло. Я ставлю Клэш. А потом приходят гости, и тогда слушаем только… – Эван постарался максимально точно воспроизвести «Vogue». – А я выношу такую музыку лишь в очень небольших дозах. Иди сюда, – позвал он и похлопал по пледу. – Устраивайся поудобнее.

Я отбросила свой крюк и плюхнулась рядом с ним.

– Тебе нравится мой костюм? – поинтересовался Эван.

– Дай посмотрю. – Я оглядела его с ног до головы, радуясь, что у меня появился такой повод. На нем были джинсы и футболка с длинными рукавами.

Эван покачал головой.

– Я надеялся, что уж ты-то догадаешься. Ну, подумай! – воскликнул он, поправляя очки в толстой роговой оправе.

Я со сконфуженным видом пожала плечами.

– Я – Роберт Дауни-младший, – гордо заявил он. – Исчез на весь вечер, и ты первая меня нашла. О, мой костюм, мой прекрасный, великолепный костюм, – запричитал Эван.

– Бедняжка, – сочувственно вздохнула я, прислонившись к стене.

Моя комната, хотя и маленькая, была самым любимым уголком в квартире. Там находилось все, что нужно: широкая, низкая удобная кровать с постельным бельем самого лучшего качества, маленький столик с лампой и двумя фотографиями в серебряных рамках.

Одна из них – портрет моей матери, снятый в тот год, когда я родилась, – матовая кожа, кудри цвета воронова крыла, безукоризненный профиль. На второй были мы втроем в Танглвуде,[13]13
  Летняя резиденция Бостонского симфонического оркестра.


[Закрыть] когда мне исполнилось пять лет.

До того как мы переехали, я собиралась расставить свои книги на фанерных полках, положенных на кирпичи из шлакобетона, но Джейни сказала, что Си задумал поменять обстановку, и мне достались три потрясающих двухметровых книжных шкафа из красного дерева со стеклянными дверцами. Мои книги в мягких обложках и потрепанные учебники не смотрелись в этих шкафах, но на свою зарплату я не могла накупить много томов в твердых переплетах.

Эван наклонился и зажег свечи рядом с кроватью. По его лицу побежали тени.

– Тебе нужно было нарядиться актрисой Марго Киддер, – заметила я, прислоняясь к спинке кровати.

Он приоткрыл окно, и я ощутила прохладный ночной воздух. Лунный свет слабо пробивался через занавеси, и тянуло дымком – кто-то впервые в этом году разводил огонь в камине.

– А как ты думаешь, кем я был в прошлом году? Я не могу повторяться, Кейти, – сказал он.

– Конечно нет, – согласилась я, наслаждаясь теплом, с которым Эван произносил мое имя.

Он начал называть меня Кейти пару недель назад, и каждый раз, когда слышала это, я ощущала острый приступ счастья. Бывала я и Кейт, бывала и Катериной, но только Эван звал меня Кейти.

Он пошевелился на кровати, и я щекой почувствовала его дыхание. Эван протянул руку и стащил повязку на глазу мне через голову. Потом он надел ее себе на глаз и повернул голову вправо и влево, чтобы мне было лучше видно.

– Очень мило, – оценила я, удивившись, как обыденно прозвучал мой голос. – Тебе идет быть пиратом.

– А ты что тут делаешь?

– Общение стало слишком уж активным, – торжественно заявила я. – Разговоры о физике элементарных частиц для девушки – это чересчур.

– Я знаю, – покачал он головой. – Правда, они ужасны?

– Зато в высшей степени декоративны, – заметила я, откидываясь на подушки.

– Помню, я любил вечеринки. Мои родители закатывали роскошные приемы. Я разносил напитки, а потом, когда веселье было в разгаре, ходил и собирал пустые бокалы. И если они были не совсем пустые, я все допивал. Виски, ром и кола, белое вино… Родители никак не могли понять, почему на следующий день я бывал таким злобным и сварливым. Вероятно, они просто никогда не видели девятилетнего мальчишку с похмельем. А ты?

– А мои родители сами ходили на вечера. Мама таскала меня на все эти благотворительные мероприятия…

Я села прямо, копируя отработанный жест Рейны, ее взгляд, который всегда безошибочно отыскивал меня, даже если я пряталась за группой басов, каждый величиной с линкор. Или за пальмой в горшке. Она подзывала меня театральным жестом и возвещала: «Пожалуйста, поздоровайтесь с моей прелестной дочерью Катериной», – проговорила я голосом Рейны.

– Ну и что в этом плохого?

Я не могла объяснить словами.

Несколько сотен пар глаз одновременно поворачивались в мою сторону, а я была всего лишь пухленькая девочка восьми лет, затем застенчивый подросток двенадцати лет, затем сутулая, замкнутая девушка с прыщавым лицом четырнадцати лет.

Я положила подушку себе на колени и сжала ее изо всех сил.

– Ну, для начала, я не могу петь, а все на эти сборищах хотели знать, пою ли я. От меня все ждали, что я пою. И тогда пела она…

Я замолчала, вспоминая бесконечные приемы в раззолоченных и отделанных мрамором залах. «Рейна, спой!» – просил кто-нибудь. Несколько минут моя мать обычно отказывалась, отмахиваясь от просьб полной рукой, унизанной кольцами. Потом двадцать минут она пела. Затем на бис.

– Но ты можешь петь, – произнес Эван.

– Только не я. Нет.

– А вот и да.

– Нет, я не пою. – Я покраснела так сильно, мне казалось, что я свечусь в темноте.

– Нет, поешь, – тихо поддразнил он. – Я слышал, ты напеваешь в лифте.

– Ну, напеваю. И что?

– И еще ты поешь в душе. Стены тонкие. Брось, не стесняйся. Мне тоже нравится Бон Джови.

– Это была Джейни, – соврала я.

– Нет, – возразил Эван.

Он повернулся на бок, подпер голову рукой и уставился на меня глазом, который не был закрыт повязкой. Из его правой брови торчал волосок, и кончики моих пальцев отчаянно жаждали пригладить его.

– Спой мне что-нибудь, – попросил Эван.

Если бы комната была освещена ярче, если бы он не лежал в моей постели, если бы в соке не было рома, я бы сказала: «Нет, забудем об этом!» – и сменила бы тему. Но какое это имело значение? Эван никогда не будет моим, думала я, глядя на его лицо в розовом сиянии свечей. Я могу свалять дурака или, наоборот, произвести неизгладимое впечатление, а он все равно уйдет домой и будет спать с Мишель, когда вечеринка закончится.

– Тогда я предлагаю заключить сделку. Я спою тебе, если ты скажешь мне, чем зарабатываешь на жизнь, – предложила я.

Он взбил подушку.

– Ты действительно хочешь знать?

– А ты не желаешь мне рассказывать?

– Ладно, – усмехнулся он. – Договорились. Но ты первая.

Я села, выпрямила спину и поправила красный шелковый шарф, которым обвязала голову. А почему нет? Второго шанса у меня не будет.

Я стащила с головы шарф и распустила волосы. Влажные локоны рассыпались по плечам и спине. В голове зазвучал тихий голос миссис Минхайзер, объясняющий, как должна работать диафрагма, как использовать рот и язык, чтобы придать форму воздуху, который понесет звук, как позволить музыке идти не из тебя, а через тебя. Вместо микрофона я взяла в руки попугая.

– Добро пожаловать в бар «Дохлый попугай», – нараспев произнесла я. – Меня зовут Кейти Кляйн, и я буду петь для вас всю неделю. Не забывайте оставлять чаевые официанткам. У них нелегкая работенка. – Я глубоко вздохнула и запела: – «Моя смешная Валентина, милая смешная Валентина. Мое сердце улыбается тебе».

Краем глаза я видела, что Эван восхищенно смотрит на меня, поглощенный происходящим. Он сидел тихо, пока мое контральто – чуть-чуть пронзительное, но чистое и мелодичное – звенело в комнате.

– «Твое тело не как у Венеры, и не самый красивый рот. И когда открываешь его, то не очень умно говоришь. Не меняй ничего, если любишь меня. Будь такой, как ты есть. И тогда каждый день будет праздник для нас».

Последняя нота повисла в воздухе. «Недурно», как говаривала моя мама, если находилась в хорошем расположении духа.

Эван потянул меня за подол свободной белой блузки и снова усадил рядом с собой. Затем зааплодировал.

– Здорово! – воскликнул он. – Ты удивительная, ты-то сама об этом знаешь?

– Во мне нет ничего удивительного, – возразила я и снова залилась краской.

– Ты просто дурью маешься, вот в чем дело, – с чувством продолжил он. – Почему ты не ходишь на прослушивания, не поешь с какой-нибудь группой? Ты изучала музыку в колледже?

– Я не настолько хороша.

– Просто не могу поверить, что ты так поешь. Не верится, что ты… – Он постучал меня по груди, прямо над сердцем, – что ты носишь это в себе.

– Ну вот, – сказала я, надеясь, что он не видит, как я краснею. – Теперь твоя очередь. Колись.

Ему вдруг стало очень интересно крутить в руках и рассматривать очки в роговой оправе, которые он снял, чтобы надеть на глаз мою повязку.

– Вообще-то это секрет.

– Наркотики?

– Нет, ничего противозаконного. Я занят неполный рабочий день. Занимаюсь расследованиями. Ну, например, кто-то подает в суд и хочет получить компенсацию за несчастный случай на производстве, а компания считает, что они просто жулики. И тогда я несколько дней хожу за этими ребятами, смотрю, чем они занимаются – действительно ли носят этот воротник на шее целый день или встречаются с девушками в клубе латино. Или супружеские проблемы. Брачные контракты, с кем остаются дети, всякое такое.

– Серьезно?

Разумеется, это объясняет и его странные исчезновения, и таинственные разговоры по телефону.

– А еще я управляю маленьким инвестиционным портфолио, – добавил Эван.

– Значит, у тебя все-таки есть трастовый фонд!

– Не совсем так, – замялся он. – Я выиграл немного денег на телевидении.

– И что ты там делал?

Эван пробормотал ответ, закрыв лицо пледом:

– «Самое смешное домашнее видео Америки». Только не говори Мишель, что я сказал тебе. Она думает, что это не очень круто. Хочет, чтобы я всем хвастался, будто выиграл на «Поле чудес».

Меня разобрал смех, я просто не могла остановиться.

– «Самое смешное домашнее видео Америки»? Шоу, где кому-нибудь обязательно бьют по яйцам клюшкой для гольфа?

– Кейти, Кейт, Кейт, – промолвил Эван, покачивая головой. – Ты несправедлива. Иногда по яйцам попадают бейсбольной битой.

– И тем не менее, яйца там обязательны. Так все-таки там врезали тебе или это ты бил?

– Мне просто посчастливилось сидеть в первом ряду на свадьбе своей сестрицы, когда ее бульдог вцепился в ногу священника.

– Ты шутишь?

– Какие шутки! Можешь легко найти, называется «Бульдог взбесился». Кстати, священник полностью этого заслуживал. Он очень доставал мою сестру, только потому, что в колледже она была лесбиянкой.

– Он вел у нее какой-то предмет? – успела спросить я, и тут дверь распахнулась, и в комнату ворвалась полоса нежеланного света.

– Эван?

Я увидела острую верхушку ведьминской шляпы Мишель.

– А, привет, детка, – сказал он так тепло, что сердце мое сжалось, как комочек скомканной фольги.

Она погрозила ему пальцем и надула губки.

– Что ты здесь прячешься? Все уже танцуют.

– Появлюсь через минуту.

– Жду.

Она закрыла дверь, оставив нас в полутьме.

– Ну вот, – вздохнул он.

– Ну вот, – повторила я. – Назад, к элементарным частицам. И не волнуйся, твоя тайна в надежных руках.

– Я принесу тебе поесть. Или учебник физики.

Эван снова натянул повязку мне на глаз.

– Желаю хорошо повеселиться, – произнесла я.

– И тебе того же, – ответил он и тихо закрыл за собой дверь.

Глава 12

– Кошмар! – воскликнул Филипп Кавано.

Он полулежал в кресле посреди своей гостиной, заполненной белыми цветочными композициями и липким запахом лилий. Я смотрела на него, а он медленно поднял руку и указательным пальцем коснулся губ. Потом рука проплыла обратно, миновала чашку с кофе и опустилась на колени.

Я позвонила Джейни, как только вышла из кафе после своей неудачной встречи с Лайзой де Анджелис.

– Трахает няню! – завопила Джейни, перекрывая хор Сэма, Джека и Софи, распевающих «Пять маленьких мартышек». – Отвратительная банальность! И что теперь?

– Позвонить в полицию, – произнесла я.

– Почему бы сначала не поговорить с веселым вдовцом?

– Боюсь, я не одета для визита с соболезнованиями. – Я критически осмотрела себя.

– Наоборот, ты поднимешь ему настроение. У меня тут все под контролем. – Она помолчала. – Дети все еще спят днем?

– Да.

Я подумала, что нехорошо являться в дом вдовца с пустыми руками, поэтому заехала в магазин и купила яблочный пирог и кухонное полотенце в клеточку.

Вернувшись в машину, я освободила пирог от упаковки, завернула его в полотенце и направилась к месту преступления. Надо было бы, конечно, вернуться домой, разогреть его, чтобы придать ему вид изготовленного собственными руками, но кто-то – может, я сама – оставил в духовке пластиковую кухонную доску.

Месяц назад я включила духовку и не подозревала, что происходит, пока не сработала пожарная сигнализация. Когда я открыла дверцу, внутри оказалась дымящаяся, растаявшая, тягучая гадость. После этого я два раза запускала цикл самоочистки, однако, что бы я ни жарила там, все имело слабый привкус горелой пластмассы, включая жаркое, приготовленное по случаю визита брата Бена с девушкой.

Когда я взялась за медный дверной молоток, мои ноги начали предательски подгибаться.

Вступительное слово, которое должно было помочь мне попасть в дом, было тщательно продумано: «Я просто хочу выразить свое сочувствие лично, такая трагедия, такой ужас!»

Но когда Филипп Кавано открыл входную дверь, я настолько глубоко ушла в воспоминания о том ужасном дне, что не смогла выговорить ни слова. Да это было и не нужно: он кивнул, взял пирог и провел меня в гостиную.

– Кошмар, – повторил он.

Я кивнула и обвела взглядом гостиную, напоминавшую мою собственную. Китти превратила ее в теплое, чистое, уютное пространство, в котором хотелось существовать. Стены цвета капучино со сливками, кожаные диваны шоколадно-коричневого оттенка с цветовыми акцентами на сливочных столиках и плетеных корзинах для игрушек, книг, журналов. На полу восточный ковер в алых и золотых тонах, даже мой нетренированный взгляд безошибочно определил его как настоящий, а не то что магазинный массового производства, украшавший мой пол. На стенах большие картины в позолоченных рамах, морские пейзажи в примитивном стиле, солнце там всегда лимонно-желтое, море бирюзовое, а по пляжу, точно цветущие маки, разбросаны красные зонтики.

Филипп проследил за моим взглядом.

– Это рисовала мама Китти.

– Красивые.

– Кейп-Код. Она сама оттуда, – хрипло произнес он. – Мы возили туда девочек каждое лето на пару недель. Я не могу… – Голос у него прервался, и он моргнул. – Не могу… поверить…

Пока Филипп вытирал глаза, я постаралась сосредоточиться на фотографиях в крашеных деревянных рамках, стоящих на каминной полке. На одной из них Китти с девочками, они держали по куску дыни и улыбались. Присутствовала там и свадебная фотография, на ней Китти, прелестная и невозмутимая, смотрела из-под вуали, а рядом с ней сиял улыбкой Филипп.

Мой план заключался в следующем: притвориться, что Китти и я дружили. Убедить Филиппа, что Китти была со мной откровенна, может, тогда он разговорится.

– Мне всегда нравилась эта фотография, – прошептала я, указывая на камин и понимая, что, пока я рассматривала стены и картины, Филипп Кавано рассматривал меня.

А точнее, он уставился на мою грудь, обтянутую до безобразия маленьким свитером Джейни.

Я положила ногу на ногу, жалея, что на мне нет тренировочных штанов, как у Лайзы. Когда я подняла голову, влажный и пристальный взгляд Филиппа переместился ниже, на мои бедра. Челюсть у него отвисла, и он засопел. Фи!

Филипп не выглядел отвратительно. Все было на месте: голубовато-серые глаза, серебристые светлые волосы, тяжелые скулы, узкие бедра и широкие плечи. Но все вместе было каким-то мягким, чуточку расфокусированным, слегка расплывчатым по контуру. Наверное, он провел свою жизнь, постоянно слыша: «О, да ты выглядишь, как Роберт Редфорд». Однако при более близком рассмотрении это сходство исчезало. Он выглядел как младший, не слишком умный троюродный брат Роберта Редфорда, который, выпив слишком много коктейлей на дне рождения дедушки, полагает, что верх веселья – это засунуть кубик льда за воротник платья дамы во время танца.

Могла ли я вообразить его пристающим к няне в машине по дороге домой? Запросто. Могла ли я вообразить, как он шепчет в нянино ушко: «Если бы Китти не было, мы могли бы быть вместе» и потом спрашивает, не знает ли она кого-нибудь, у кого есть свободное время и нет моральных устоев? Но чего я никак не могла понять – почему женщина, такая умная и сдержанная, очаровательная, как Китти, вышла замуж за Филиппа.

Он шумно откашлялся, а я решила применить другую тактику – удариться во флирт. Я облизала губы и постаралась припомнить, как это – выглядеть соблазнительной для мужчины, который не видел тебя потной, распластанной на столе и извергающей ругань, стараясь вытолкнуть из себя младенца весом в три с половиной килограмма. Приблизительно похоже на то, как если бы последние пять лет питаться размороженными рыбными палочками и вдруг решить приготовить лососину в фольге.

– Что-нибудь слышно из полиции? – спросила я мягким, завлекательным тоном.

Филипп покачал головой.

– Когда я была в полиции, – я поправила брюки, поиграла с локоном и опустила и без того низкий голос на пол-октавы, – то случайно услышала, как вы сказали, что это ваша вина.

– «Контент», – прокаркал он. – Этой колумнистке, с которой работала Китти, присылали угрожающие e-mail… обещали убить. Есть ведь неуравновешенные люди. Психи. – Он потряс головой. – Она говорила, ее никто не знает. Писатель… призрак. Никто не знал. – Слезы потекли по щетинистым щекам. – Ей нравилось. Нравилось… летать вне видимости радара. Быть… невидимой… Но я думаю… – Он потер лицо руками, комната наполнилась скрежещущим звуком наждачной бумаги. – А потом кто-то узнал правду.

Именно это я ожидала услышать от него, если он хотел отвести от себя подозрения – мои или полиции.

– Кто же?

Филипп уставился на меня, открыв рот. Наклонившись вперед и тронув его за руку, я сделала еще одну попытку.

– Был ли кто-нибудь, кто беспокоил ее, звонил ей домой, приходил сюда раньше?

Он покачал головой.

– Это я виноват, – пробормотал он. – Я должен был… настоять.

Я вытащила из кармана салфетку из «Старбакса» и протянула ему. Филипп медленно свернул салфетку и вытер глаза.

– Мне очень жаль, – произнесла я. – Сожалею о вашей потере.

Я хотела задать ему вопросы: «Что ваша жена делала в Нью-Йорке? Ездила она туда по рабочим делам или по каким-то иным? Был ли у Китти любовник? Трахали ли вы няню?»

Вместо этого я наклонилась вперед, одернула свитер, еще сильнее натянув на груди и без того облегающую ткань, и произнесла:

– Где вы впервые встретились с Китти?

– В офисе. Она вошла…

Глаза его наполнялись слезами, даже пока были зафиксированы на моем бюсте.

– Она была такая… Живая. Ей все было интересно. Она задавала вопросы, смотрела по сторонам.

«Задавала вопросы, смотрела по сторонам», – запомнила я.

– Я любил ее, – вздохнул он.

– Мне очень жаль, – сказала я, поднимаясь и вспоминая слова Лайзы. – Мне пора домой. – Я вытерла руки о брюки. – Когда я была у вас в начале месяца, мы с Китти поднялись наверх, и мне кажется, я обронила сережку в ванной комнате. Вы позволите мне посмотреть там?

Филипп пожал плечами и кивнул. Я поблагодарила и степенным шагом вернулась в прихожую. Дыша быстро и часто, взлетела наверх, на цыпочках прокралась мимо туалетной комнаты и осторожно открыла дверь в хозяйскую спальню.

Лимонно-желтые стены, белое кружевное покрывало, десятка два декоративных подушечек в изголовье, которые требуется каждый вечер убирать, когда застилаешь постель. И каждое утро раскладывать заново. Я прокралась через всю комнату к туалетному столику, думая, что вкус у Китти был много лучше моего, к тому же она была и аккуратнее.

На столике тяжелое зеркало в кованой нарядной раме, под столиком на зеркальном подносе множество хрустальных флаконов с духами, а перед столиком – маленькое изогнутое креслице с мягким бархатным сиденьем. Расческа и щетка для волос в рядок с пудреницей и кистью, с плетеной коробочкой для косметических салфеток и розовой прозрачной заколкой, судя по виду – принадлежавшей одной из ее дочерей.

Ноутбука там не было. Вероятно, полиция конфисковала его. На комоде стояли фотографии в золоченых рамках. Я увидела Китти и Филиппа в свадебных нарядах, улыбавшихся друг другу; Китти в больничной рубахе, с пластиковым браслетом на руке, ликующей улыбкой на губах и двумя крошечными, запеленатыми младенцами на руках; и снова Китти с дочерьми на ежегодной ярмарке выпечки в нашей «Красной тачке» – каждая гордо держит кусок пирога.

Я убрала волосы с глаз и осторожно открыла верхний ящик комода. Что я там надеялась увидеть – перевязанную ленточкой пачку любовных писем с почтовым индексом Нью-Йорка и подписанных отнюдь не Филиппом? Записную книжку, озаглавленную «Дневник», с записью, датированной октябрем, где называется имя убийцы, желательно с точным описанием внешности и фотографией?

Я быстро просмотрела содержимое ящика, раскопав коробочку с противозачаточными пилюлями и бутылочку аспирина, блеск для губ, крем для рук, ламинированные складные карты Нью-Йорка и Вашингтона и, наконец, фотографию в такой же рамке, что и на стенах.

Я перевернула ее и увидела на ней Китти рядом с симпатичной темноволосой женщиной. Им было слегка за двадцать, они обнимали друг друга за плечи и улыбались в камеру, а ветер развевал им волосы. Со второй попытки я вытащила фотографию из рамки и прочитала на обороте: «К. и Д., лето 1992, Монтаук».

Я засунула фотографию обратно в рамку, вернулась к ящику и продолжила поиски. Пока не обнаружила набор той самой кремовой бумаги для писем, на которой она записала номер телефона Эвана и слова «Стюарт 1968». Что это такое? Место? Имя и год? Я сложила бумагу и убрала обратно.

И, наконец, у задней стенки я обнаружила открытку с изображением статуи Свободы, адресованную на почтовый ящик в Истхеме, Массачусетс. На открытке было написано: «Милая Бонни, Нью-Йорк – это все, чего я когда-нибудь хотела, и даже больше. Теперь мы вместе. Счастливее, чем я даже могла поверить. Всегда твоя с любовью». Без подписи, без штемпеля. Кто бы ни написал эту открытку, он никогда ее не отправил.

– Вы нашли, что искали?

Я обернулась и увидела Филиппа, стоящего в дверях и вцепившегося в косяк. Он смотрел на меня волчьим взглядом тусклых глаз.

– Ваша сережка. Вы нашли ее?

Я покачала головой, внезапно осознав присутствие в комнате большой двуспальной кровати, которая, казалось, росла с каждой минутой, становилась все шире, пока не заняла всю комнату до последнего сантиметра.

Филипп попытался изобразить похотливую улыбку. На его лице она выглядела так же неуместно, как гарнир на запачканной маслом салатной тарелке.

– Мне нравятся ваши туфли, – вдруг сказал он.

Как только Филипп произнес эти слова, похоть исчезла, ее место заняли горе и недоумение. Он казался старым, уставшим и очень печальным.

– Я, пожалуй, пойду, – промолвила я, возвращая открытку в ящик и делая неуверенный шаг к двери. – Я просто хотела, чтобы вы знали, как мне жаль…

Филипп сорвался с места со скоростью, которой я никак не ожидала от человека, убитого горем. Он пересек комнату, упал на колени, обвил руками мою талию и крепко прижался к моему животу.

– Скажите мне кое-что. – Слова срывались с губ быстро, опрокидывая друг друга. – Была ли она счастлива?

Я почувствовала на своих бедрах тепло и влагу его слез.

– Вы были ее подругой. Знали ее. Была ли она счастлива?

«Вот бедолага», – подумала я, забыв, что если моя теория верна, то Филипп Кавано заранее утешался в обществе няни своих детей, а его жена ездила в Нью-Йорк и, вероятно, там изменяла супругу.

Но в его голосе звучала безысходность. Он напомнил мне собственного отца, когда тот иногда бродил по квартире с гобоем в руке всякий раз, когда уезжала мама.

– Вы были ее подругой, – повторил Филипп.

Я положила руки ему на плечи, откашлялась и посмотрела на склоненную светловолосую голову. Тем временем его руки ослабили железную хватку на моих бедрах и уже подбирались к моей заднице.

– Останьтесь со мной, – зарыдал он. – Останьтесь со мной, прошу вас. Я не могу находиться один.

«Не волнуйся, Кейт, – подумала я и, как большого пса, который в принципе может и укусить, ласково потрепала его по голове. – Не паникуй. Спокойствие. Задай себе вопрос, он выручал тебя и в более трудных ситуациях: ЧБСД?» Что бы сделала Джейни, обнаружив, что объятый скорбью и, похоже, одурманенный наркотиком или лекарством вдовец рыдает и – вот те на! – пытается стащить с нее брюки?

– Филипп, – спокойно произнесла я, высвобождаясь из его рук, – мне нужно идти. Я должна вернуться к своим детям.

Я снова потрепала его по голове.

– Простите, – прошептал он, безвольно уронив руки.

– Ничего, ничего, – пробормотала я, хватая сумочку и пальто. – Если я чем-нибудь могу помочь…

Я нацарапала номер телефона на обрывке бумаги, надеясь, что мой жест не получит неверного истолкования со стороны Филиппа, а затем рванула вниз по лестнице.

Вернувшись в машину, я включила обогреватель, изо всех сил вцепилась в руль, пока руки не перестали дрожать, и покрутила головой, разминая шею.

Когда сердце перестало бешено стучать, я вытащила записную книжку Софи и внесла все, что запомнила с фотографии и открытки. Потом открыла чистую страничку и записала: «Задавала вопросы. Смотрела по сторонам».

Что Китти хотела знать? Чем она занималась в городе три дня в неделю? И какой была до встречи с Филиппом, до рождения детей, до того, как превратилась в самую идеальную, устрашающе идеальную мать в Апчерче?