Текст книги "Как поцеловать своего врага (ЛП)"

Автор книги: Дженни Проктор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Глава 20

Леннокс

9:53. Я только подхожу к дому, как с лестницы с грохотом несётся Тоби, явно рад меня видеть. Тэйтум не видно, но она не может быть далеко.

Я присаживаюсь, чтобы почесать Тоби за ушами, а он прижимается ко мне, виляя хвостом так, что тот стучит по стене.

– Чуть-чуть ещё, и Тоби начнёт любить тебя больше, чем меня, – говорит Тэйтум, подходя ко мне.

Я поднимаюсь, и наши взгляды встречаются. И сразу же внутри сжимается тревога. Она выглядит измождённой. Всё ещё невероятно красивой, но уставшей – такой я её ещё не видел.

Может, я слишком эгоистичен, уговаривая её проводить со мной столько вечеров подряд. Мне трудно сдерживаться – я хочу быть с ней каждую свободную минуту. Но она должна заботиться о себе. А значит, и я должен заботиться о ней.

– Отлично. Потому что я без ума от хозяйки Тоби, – говорю я, касаясь её губ коротким поцелуем и обнимая за талию.

Она улыбается, но улыбка не доходит до глаз. Мне кажется, она что-то недоговаривает. Или просто устала?

– Готова? – спрашиваю я, подхватывая рюкзак и подавая ей руку. – Пошли немного прогуляемся. Я хочу показать тебе своё любимое место на ферме.

На её лице расплывается улыбка, и моя тревога немного утихает. Если бы что-то было не так, она бы сказала. Правда?

– Это звучит прекрасно, – говорит она.

Мы направляемся к восточному саду, по тропинке, ведущей к утёсу. Тоби скачет впереди, оглядываясь на нас.

– У него не было таких прогулок в Лос-Анджелесе, – говорит Тэйтум. – Думаю, теперь никакая другая жизнь ему уже не подойдёт.

– Это частая проблема. Люди приезжают в горы и потом не хотят жить больше нигде.

Она бросает на меня взгляд, но тут же отводит глаза. Я не успеваю прочитать выражение её лица.

– Да, могу себе представить, – говорит она тихо.

Чёрт. Звучало как намёк, а я совсем не хотел, чтобы это был намёк.

– Ты много ходила в походы, когда была маленькой? – спрашиваю я, стараясь сменить тему.

Она кивает.

– Немного. В Санта-Монике в основном. Иногда папа брал меня в Палм-Спрингс на Рождество. Но это были дневные прогулки. Наверное, совсем не то, что у вас. Кейт говорила, что у вас вся семья – заядлые туристы.

– Пэрри – самый продвинутый. Каждое лето он проходит участок тропы Аппалачи, уходит на неделю-две. Но в целом мы все хорошо знаем местные маршруты, как и все тропы в нацпарках. Когда Броуди ездит на соревнования по каякингу, мы стараемся ездить с ним и тоже гуляем.

– Кейт рассказывала. Вы, Хоторны, какие-то сверхлюди. Прямо семейное наследие, – улыбается она.

Я тоже улыбаюсь.

– Ну, кроме Флинта. Он у нас лентяй.

– Ага, конечно. Его карьера прямо кричит: «Я ничего не делаю», – смеётся она.

Слава богу. Намного лучше.

– Я ведь даже не знала, что он твой брат, когда подавала заявку, – говорит она. – Это было… неожиданно.

– То есть ты знала, что это наша ферма? Что я тоже буду здесь?

– Когда подавала – да. Но не в момент, когда увидела объявление. Тогда я немного покопалась и узнала.

Мы проходим мимо дома и идём к амбару по тропке вдоль дороги. Над нами нависают клёны с ярко-зелёной листвой, отбрасывая пятнистую тень.

– Удивлён, что это тебя не отпугнуло, – говорю я, стараясь поддразнить её.

Она усмехается.

– Наоборот, это меня подстегнуло.

– Так вот ты всё это время была влюблена в меня?

Она закатывает глаза.

– Очень смешно. Нет, совсем не из-за этого. Ты помнишь рецензию, которую дал мне на последнем курсе? На занятии по соте?

– Ох… Я был с тобой слишком резок, да?

– Ты был честен, Леннокс. Моё блюдо было таким же ужасным, как твоя заправка для салата.

– Ничто не было таким ужасным, как та заправка, – улыбаюсь я.

– Хорошо. Почти таким же. Но никто мне тогда не сказал ничего плохого. Кроме тебя.

– То есть… ты считаешь, это хорошо?

– Конечно. Ты не прогибался под авторитет моего отца. Все остальные боялись критиковать «дочку великого Кристофера Эллиотта». А если бы мне раньше говорили правду, может, я бы и не оказалась спустя десять лет в карьере, в которой я… ну, не так уж и хороша.

Я бы, конечно, поспорил – она прекрасный шеф. Но понимаю, к чему она ведёт.

– В Лос-Анджелесе все смотрят на то, кто твой отец. Все думают, что это может им как-то помочь. Это изматывает. Когда я уехала, мне просто хотелось быть рядом с теми, кто говорит честно. Это был единственный способ очистить голову.

Мы останавливаемся у калитки, ведущей в сад. Я открываю её, пропускаю её вперёд, сам захожу следом и закрываю за нами.

– Думаю, я немного понимаю, что делает с людьми слава, – говорю я. – Не на собственном опыте, конечно. Но когда у Флинта началась карьера, у него крышу немного снесло. Пару лет мы его просто не выносили. Он повзрослел, стал другим. Но пришлось научиться быть в себе, держать баланс. Ты тоже это сделала – и это круто.

– Трудно представить, что кто-то из Хоторнов может зазнаться, – говорит она. – Ваша семья такая сплочённая…

– Да, думаю, это многое объясняет. Флинт, даже если и не бывает здесь часто, всё равно остаётся частью семьи. Он вложился в ресторан, помог Броуди с программой по каякингу в его школе. И он оплатил лечение отца после инсульта пару лет назад.

– А он сам не думал вернуться домой? – спрашивает Тэйтум.

– Мы как раз недавно говорили об этом. Никогда бы не подумал, что это случится, но он подыскивает участок, думает строиться здесь. Так что… может, и вернётся.

Тэйтум надолго замолкает, глядя себе под ноги, пока мы идём между яблонь.

– У тебя потрясающая семья, Леннокс, – наконец говорит она. – Мне нравится, как вы поддерживаете друг друга.

В её голосе звучит тоска. Наверное, она думает о своём отце. Меня пронзает лёгкая боль и одновременно – острое желание дать Тэйтум ту семью, которую она заслуживает. Она не говорила о нём только плохое – значит, что-то в нём всё же было. Но мне не нравится, как он давит на неё с тех пор, как она уехала в Сильвер-Крик. И не нравится мысль, что она чувствует себя для него второстепенной.

Тэйтум не должна быть на втором месте. Ни у кого.

Мы, наконец, доходим до начала тропы, и я останавливаюсь.

– Тут всего около четырёхсот метров вверх, – говорю. – Но довольно круто.

Она кивает, глядя на Тоби.

– А медведи будут?

– Я не настолько глуп, чтобы давать такие обещания, – улыбаюсь я. – Но, по идее, не должны.

На тропе разговор постепенно затихает – мы сосредоточены на том, чтобы не споткнуться о камни и корни. Тоби скачет вперёд, ловко преодолевая препятствия, как будто и вправду родился в этих горах.

Минут через десять выходим на небольшую поляну. Вокруг – высокие деревья, а прямо перед нами – открытое пространство и вид на холмы, затянутые лёгкой синей дымкой, уходящие в утреннее небо.

Тоби тянет к обрыву, и Тэйтум зовёт его.

– Эй, ко мне, малыш.

– Выглядит круче, чем есть на самом деле, – говорю я. – Мы с детства звали это место Уступом. За краем – кустарник, рододендроны, и склон там не такой уж резкий. Даже если он сорвётся, ничего страшного.

Она кивает и ослабляет поводок, вглядываясь в открывшуюся перед нами панораму.

– Смотри, – говорю я, подходя сзади и кладя руки ей на плечи. – Если посмотришь вон туда, увидишь наш дом. И сады рядом с домом родителей.

– Да, вижу, – говорит она. – Отсюда всё кажется таким маленьким.

– Проголодалась? – Я расстилаю плед на ровном участке скалы. – Присядем?

– В самый раз, – говорит она, опускаясь на плед. – Что ты принёс?

Я достаю пару буррито и бутылки с апельсиновым соком.

– Ничего особенного, – протягиваю ей один из буррито и бутылку. Достаю третий и кидаю его Тэйтум. – Этот для Тоби. Только яйца и колбаса. Я не добавлял сырный соус – интернет говорит, что он может быть вреден для собак.

Тэйтум замирает, глядя на буррито, потом поднимает на меня глаза и в них стоят слёзы.

– Ты сделал буррито для моей собаки.

Я пожимаю плечами.

– Я подумал, он, может, проголодается.

Она откладывает еду и ползёт ко мне, встаёт на колени, берёт моё лицо в ладони и целует меня. Её дыхание сбивается, и я чувствую, как слеза стекает в мою бороду.

– Эй, – говорю я мягко, отстраняясь, чтобы посмотреть ей в глаза. – Не верю, что это из-за буррито. Что случилось? Расскажи мне.

Она качает головой. Я сажусь на плед и обнимаю её, прижимая к себе.

Но Тэйтум не хочет, чтобы её просто обнимали. Она снова целует меня, жадно, с каким-то отчаянным рвением. Я понимаю – это попытка почувствовать хоть что-то, взять под контроль хоть что-то. Я отпускаю контроль. Позволяю ей вести.

Я целовал её сотни раз за последние недели, но каждый раз будто первый. Жар между нами вспыхивает мгновенно. Я едва не теряю над собой контроль, даже Тоби ворчит и перекладывается на краю пледа.

И всё же я чувствую очередную слезу, стекающую по её щеке.

Нет. Это не то, что ей сейчас нужно.

Я аккуратно отстраняюсь, беру её ладонь и прижимаю к ней поцелуй.

– Просто побудь со мной немного, – тихо говорю я.

Она кивает и прижимается ко мне. Я не знаю, что она скрывает, какую битву ведёт в своей голове. Я не могу заставить её открыться, но, может быть, если я сам покажу уязвимость – она тоже откроется. Может, обменяет свои тайны на мои.

Я смотрю на долину, делаю глубокий вдох, позволяя тишине обволочь нас. Когда её слёзы иссякают, я целую её в висок.

– Тэйтум, я расстался с Хейли, потому что застал её с моим соседом по комнате. В постели.

Она резко поднимает голову, её глаза широко раскрыты.

– Почему она так с тобой поступила? Тут не поможет ни одно «дело не в тебе, а во мне». Это просто подло.

Я слабо улыбаюсь.

– Я понимаю теперь, что, наверное, относился к ней куда серьёзнее, чем она ко мне…

– Это не оправдание, – перебивает она. – Измена – это всегда выбор.

–Я понимаю, – киваю я. – Я просто... после расставания долго не мог прийти в себя. Я был с головой в этих отношениях, а потом понял, что ей этого было мало. Ей нужен был кто-то другой. И это сильно меня подкосило. Я боялся подпускать кого-то близко. Потому что Хейли знала меня настоящего – и всё равно выбрала другого. Как после этого доверять, что кто-то ещё не сделает то же самое?

– Поэтому ты так много встречался с разными девушками?

Я киваю.

– Всё было на поверхности. Я сам всё обрывал, как только начинал что-то чувствовать. Так было проще. Долго работало.

Пожимаю плечами.

– А потом появилась ты.

Тэйтум сжимает мою руку, её палец медленно водит круги по тыльной стороне моего запястья.

– Ты застала меня врасплох, Тэйтум.

Говорю честно.

– Я напуган до чёртиков. Но я не хочу это терять. Я хочу быть с тобой. Я хочу, чтобы у нас было что-то настоящее.

В её глазах появляются слёзы, и она качает головой.

– Не надо, Леннокс.

У меня всё сжимается внутри.

– Что – не надо?

– Не дари мне своё сердце, – шепчет она, голос дрожит. – Потому что, возможно, мне придётся его разбить.

Глава 21

Леннокс

Хорошо... Не совсем те слова, которые хочется услышать после того, как открыл кому-то своё сердце. Но мои братья говорили: до хорошего в любви не доберёшься, не рискуя. Так что я собираюсь с духом и кладу ладонь на дрожащую спину Тэйтум.

– Боже, я вся расклеилась, – говорит она, вытирая глаза. – Это так глупо.

– Тэйтум, просто скажи, что случилось. Что-то произошло?

Тоби стоит рядом с ней, глядит на неё так, будто не может понять, почему она так расстроена.

Я с тобой, парень. Тоже ничего не понимаю.

Наконец, Тэйтум судорожно вдыхает.

– Леннокс, прошлой ночью мне позвонил отец.

Вот дерьмо.

Желудок скручивает.

– Ладно, – говорю я.

– Его телеканал хочет сделать новое шоу – с ним и со мной вместе. Эту идею мне предлагали уже давно, но я тогда сразу отказалась. А теперь папа сказал, что они не продлили контракт на его шоу. Так что если я не соглашусь на этот совместный проект, то ему конец. Его уберут с канала.

Тошнотворное чувство расползается внутри. Я начинаю понимать, почему она плачет. Работа с отцом – значит уехать отсюда. Значит потерять её.

– Но он же Кристофер Эллиот, – говорю я, не желая понимать, к чему она клонит.

Она пожимает плечами.

– По их мнению, он уже старый.

– Но ты-то не старая, – возражаю я. – Им нужно, чтобы ты продолжила бренд.

Она кивает, в глазах – печаль.

– Типа того.

Во мне всё кричит, что хочется сделать этот разговор про нас. Про меня. Но я достаточно знаю о её отношениях с отцом, чтобы догадаться, под каким давлением она сейчас. И знаю, насколько она ему предана, а значит, это решение для неё – мука, независимо от того, что будет с нами. Я не могу всё ещё сильнее запутывать. И тем более не хочу говорить или делать что-то, что отдалит её от отца.

– А ты сама хочешь это сделать? – спрашиваю я мягко, безоценочно.

Она поднимает на меня глаза. Больно смотреть на её лицо.

– Нет. То есть... Наверное, нет. Но, Леннокс, он же мой отец. У тебя в семье все друг за друга горой, вы всегда поддерживаете друг друга. Разве это не то же самое?

Я не знаю, как ей ответить. Да, в моей семье мы всегда рядом. Но мы ещё и уважаем желания друг друга. Оливия никогда не заставляла бы меня открывать Хоторн, если бы я сам этого не хотел. И я бы не стал ждать от своей семьи поддержки, если бы они не верили в мою идею.

Мы жертвуем ради друг друга, да. Но не жертвуем собой.

А Тэйтум никогда не знала, что такое здоровые семейные отношения. Вся её жизнь – это токсичная привязанность и эгоизм, который вбивал в неё отец.

– Тэйтум, он вообще не должен был тебя об этом просить, если ты сама не хочешь. Он не имеет права ставить свои интересы выше твоего счастья.

– Разумом я это понимаю. Но он столько для меня сделал. Оплатил учёбу, дал мне карьеру. Разве я не обязана отплатить ему тем же? – Она качает головой, и глаза снова наполняются слезами. – Но я хочу этого, Леннокс. Я хочу тебя. Я не хочу уезжать и терять то, что у нас есть.

– Эй. Ты не потеряешь меня.

– Вот именно. Я всё думаю о кейтеринге... о профессии повара. Леннокс, я даже не уверена, что хочу этим заниматься дальше. Мне нравится Стоунбрук, нравится Силвер-Крик, но что я буду делать, если брошу кухню? Здесь для меня больше ничего нет. И мне это ненавистно, потому что я бы с радостью осталась. – Она прикладывает ладонь ко лбу, качает головой и дышит прерывисто. – Я не хотела обо всём этом думать, пока мы ещё даже не поняли, что между нами. Не хотела, чтобы Оливия переживала – я справляюсь с кухней. Но раз у папы под угрозой работа, я не могу не думать об этом. И, честно, чувствую себя дурой, если откажусь от такого выгодного предложения, не имея в запасе других вариантов.

Её грудь тяжело поднимается в очередном выдохе, плечи опускаются, будто она сдулась.

– Я не знаю, что мне делать.

Она должна сделать то, чего хочет сама. А не позволять своему идиоту-отцу управлять её жизнью, как какому-то вассалу.

Но это не моё дело.

Если я начну давить на неё, чтобы она сделала то, чего хочу я, – я ничем не лучше его.

Меня буквально трясёт от злости – как он мог поставить её в такую ситуацию? Неужели он не видит, насколько это эгоистично? Не понимает, какой груз он навешивает ей на плечи?

Он хоть раз вообще спрашивал Тэйтум, чего она хочет?

И как только мысль о том, чтобы врезать её отцу, сменяется другим порывом – схватить Тэйтум, умолять остаться. Просто быть со мной. Любить меня так, как я только что понял, что люблю её.

Но где-то в глубине я понимаю: если я действительно её люблю, я должен дать ей выбор.

Я вытираю слёзы с её щёк, притягиваю к себе и нежно целую. Слёзы солёные, губы дрожат – и от этого хочется целовать её снова и снова, пока не исчезнут все её слёзы и всё, что может причинить ей боль.

Я обнимаю её, прижимаю к себе, одной рукой обвивая спину. Зад скамейки онемел от того, сколько мы сидим на этом камне, но мне плевать.

– Что мне делать? – шепчет Тэйтум, голос её тихий, как ветерок над горой.

– Я не могу сказать тебе, что делать, Тэйтум.

Я не скажу, даже если внутри меня всё кричит: скажи. Скажи остаться. Здесь. Навсегда. Со мной.

– Но ты можешь сказать, чего хочешь. Мне важно твоё мнение, Леннокс.

Я молчу, не зная, как ответить. Но потом всё-таки говорю:

– Я уже говорил тебе, чего хочу.

– Я помню. Но скажи ещё раз.

Эмоции захлёстывают, слова сами срываются с губ.

– Ладно. Я хочу тебя. Я хочу нас. Хочу, чтобы ты каждый раз обыгрывала моего брата в настольных играх. Хочу готовить тебе любимые блюда. Хочу гулять с твоей собакой по ферме. Хочу целовать тебя перед сном и просыпаться с тобой в объятиях. Хочу знать о тебе всё – узнавать тебя настолько глубоко, чтобы предугадывать твои чувства, знать, что делает тебя счастливой, что ранит.

Я выдыхаю и качаю головой.

– Но мне не положено говорить тебе всё это, потому что я ещё и уважаю тебя. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Чтобы у тебя была карьера, которую ты любишь. Чтобы были отношения с важными для тебя людьми. Но я не могу решать, какими должны быть эти отношения. Даже если мне до смерти хочется.

Она шмыгает носом.

– Знаешь, ты мог бы просто повести себя как козёл. Сказать что-нибудь эгоистичное и мне было бы проще принять решение.

Я не говорю ей, что под всей этой сдержанностью я чувствую себя именно таким козлом – диким пещерным человеком, готовым силой удержать её рядом.

Я усмехаюсь, устало.

– Прости, что разочаровал.

Она поднимает на меня взгляд:

– Нисколько ты меня не разочаровал.

Мы замолкаем, наблюдая, как птицы скользят над деревьями, как облака плывут по ярко-голубому небу. Пейзаж – невероятный, но его часть – это Тэйтум рядом со мной. Что станет с этим местом, если она уедет? Вся ферма для меня теперь связана с ней. Думать о Стоунбруке без неё – всё равно что выключить свет, лишить небо, деревья и горы всех красок. Это место больше никогда не будет прежним.

Я сам уже не буду прежним.

– Леннокс, а как быть нам? – наконец спрашивает Тэйтум.

– В смысле?

– Я не знаю, что мне делать, но я знаю, что хочу быть с тобой.

Я прижимаю её к себе чуть крепче.

– Тогда будь со мной. Сколько бы времени у нас ни было, давай возьмём его. Что бы ни случилось дальше, мы разберёмся.

Она снова шмыгает носом.

– Обещаешь?

Я чувствую, насколько это безрассудно, но ничего не могу с собой поделать.

Я по уши влюблён в эту женщину, и ответ может быть только один.

– Обещаю.

Глава 22

Тэйтум

Когда я нахожу Леннокса в его офисе, уже поздно – настолько, что, кажется, мы с ним единственные, кто ещё остался. С тех пор как закончилась моя смена, я успела подняться наверх, принять душ и переодеться в леггинсы и объёмное худи. А Леннокс всё ещё в рабочей одежде.

– Привет, – говорю я, облокотившись на дверной косяк. – Чем занимаешься?

Он поднимает голову, и его улыбка мгновенно разливает тепло внутри меня.

– Заканчиваю отчёты, – отвечает он.

– Как идут дела?

– Хорошо. Даже отлично. Наверное, потепление помогает. Выручка растёт.

– Это здорово.

– И кухня работает как часы. – Он встаёт, обходит стол и подходит ко мне с той лёгкой уверенностью, которая всегда сбивает мне дыхание. Обнимает за талию и наклоняется, чтобы поцеловать. – Всё благодаря тебе. – Он зарывается носом в мою шею. – Пахнешь вкусно.

– Ммм. А ты – как жареный лук и кухонный жир.

Он смеётся, отступает и начинает расстёгивать поварской китель.

– Ладно, намёк понят.

Он снимает его и бросает в корзину для белья в углу. Следом тянет через голову футболку и отправляет её туда же. Затем начинает копаться в спортивной сумке у двери – видимо, ищет чистую одежду.

Я не могу отвести глаз от его тела – гладкие мускулы, изгибы, впадины. И горло пересыхает. Каждый раз, когда смотрю на него, мне хочется запомнить всё до последней детали – вдруг это прощание.

С тех пор как я рассказала ему о предложении телеканала, мы больше не поднимали эту тему. Почти две недели. Я чувствую, что он избегает её намеренно. И я ценю это. Ценю, что он даёт мне пространство и не давит. Но часть меня всё равно хочет, чтобы он надавил. Сказал, что мой отец – козёл. Умолял остаться.

И всё же я уважаю его за то, что он понимает: это должен быть мой выбор. Он хороший человек – возможно, лучший из всех, кого я знала. А это усложняет всё. Потому что я хочу быть такой же – бескорыстной и любящей, как семья Хоторнов. И мне страшно, что это значит – подставить плечо отцу.

Хотя, конечно, не отказалась бы, если бы папа просто позвонил с весёлым «Я пошутил!» – и этот кошмар закончился бы. Хотя бы тогда у меня появилось бы время понять, чего я хочу.

– Мне нужна твоя помощь, – говорю я Ленноксу.

Он поднимается с рубашкой в руке.

– Конечно. Что угодно. – Натягивает её через голову.

Я вздыхаю, прощаясь с приятным зрелищем, но, если честно, если мы хотим сегодня поговорить по-нормальному, он не должен оставаться полуголым.

– У меня есть коробка, – говорю я.

– Звучит загадочно.

Загадочно – сойдёт. Но правильнее – зловеще. Она стоит на моём кухонном столе уже несколько недель, как будто мама сама там – ждёт, когда я возьмусь за ум и наконец её открою.

Я то работой прикрывалась, то Ленноксом, то отцовскими драмами. Но больше не хочу откладывать. Частичка меня надеется, что если я справлюсь с этой трудной задачей, то смогу справиться и с другой.

– Сестра прислала её в прошлом месяце. Я всё откладывала, потому что знаю – будет больно.

– Всё загадочнее и загадочнее, – говорит Леннокс.

– Там мамины вещи.

В его глазах появляется мягкость.

– А, понятно.

– Бри говорила, что там какие-то кухонные принадлежности, дневники, кулинарные книги. Кажется, я готова взглянуть на всё это. Но не хочу делать это одна.

– Тогда давай сделаем это вместе. Она у тебя дома?

Я киваю.

– Если поднимешься, можешь воспользоваться душем. А потом откроем коробку?

Он ставит руки на бёдра.

– То есть, по-твоему, смены одежды недостаточно? Всё ещё пахну?

Я прикусываю губу, чтобы не засмеяться.

– Очень сильно.

Он резко шаг вперёд и обхватывает меня в объятии, сжимая до писка. Я взвизгиваю и смеюсь.

– Ты меня задушишь, Леннокс. Не могу… дышать…

– Всё, всё, победила, – говорит он, отпуская меня. – Сначала душ. Потом – коробка.

Он поднимает с пола спортивную сумку и идёт за мной наверх. Пока он в ванной, я выгуливаю Тоби, а потом устраиваюсь в гостиной. Коробка у моих ног. До сих пор заклеена упаковочным скотчем.

Я кладу ладони на крышку и глубоко вдыхаю. Я справлюсь.

Я хочу это сделать.

Вдруг приходит мысль.

Я так долго мучаюсь с понятием семьи – что это вообще, какой она должна быть. Но мама тоже моя семья. Может, связь с ней поможет мне понять, как поступить с отцом.

В ванной включается вода. Я достаю телефон и пишу Бри. Я стараюсь держать её в курсе всего, что происходит. Она знает про Леннокса. Знает, что я избегаю этой коробки. Но про предложение от телеканала – нет. Это секрет. Потому что она не поймёт, зачем я вообще об этом думаю.

Но у Бри другие отношения с отцом. Она не чувствует такой же ответственности. Но и таких бонусов не получала. Я не могу сесть за руль, не вспомнив, как он подарил мне ключи на двадцать восьмой день рождения. «Мы это заслужили, Тэйтум, – сказал он. – Можем себе позволить побаловать себя».

Тогда я почувствовала восторг – он сказал «мы». А теперь думаю: не был ли это просто способ ещё крепче привязать меня к бренду Кристофера Эллиота?

Тэйтум: Сейчас начну разбирать коробку.

Бри: Ты СМЕЛАЯ, и ты справишься.

Тэйтум: Леннокс рядом. Или вот-вот будет. Думаю, с ним мне будет легче.

Бри: Мне это нравится. Как у вас вообще дела?

Тэйтум: Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я понимаю, что всё только началось. Но когда мои мысли блуждают, они всегда возвращаются к нему. Я всё время представляю нашу совместную жизнь.

Бри: Тогда оставайся, милая. Похоже, ты этого хочешь.

Тэйтум: Немного рановато менять все свои планы из-за него.

Бри: Хорошо, тогда уберём его из уравнения. Тебе нравится заниматься кейтерингом настолько, чтобы продолжать?

Тэйтум: В том-то и дело. Кажется, нет. Ферма мне нравится. Но часы ужасные. А готовка не приносит столько радости, чтобы я могла ради неё жертвовать всем. Не думаю, что смогу делать это годами. А жизнь Леннокса здесь. Он не собирается уезжать. Тем более в Калифорнию.

Бри: Тэйтум, если он твой человек, вы всё устроите. Пойдёте на компромиссы. Придумаете будущее, которое устроит вас обоих. А ты могла бы работать с Ленноксом?

Тэйтум: Ему я не нужна в Хоторне. Особенно сейчас, когда мы разобрались с кадрами. Всё работает как по маслу.

Бри: Эм, ну да. Потому что ты гениальна.

Тэйтум: Мне было приятно помочь. Я люблю быть полезной. И мне нравится решать проблемы.

Бри: Хм. А ты не могла бы сделать из этого карьеру? Решать чужие проблемы на кухне?

Её вопрос заставляет меня остановиться. Внутри – как разряд тока.

А вдруг – могла бы?

Консультанты есть во всех сферах. Наверняка и в ресторанном бизнесе тоже. Это неважно, если я всё-таки уеду в Лос-Анджелес. Но если нет, и если не хочу заниматься кейтерингом вечно – может, я могла бы стать консультантом?

Когда вода в душе выключается, я быстро пишу Бри ещё одно сообщение.

Тэйтум: Всё, мне пора. Леннокс уже выходит из душа. Позже напишу.

Бри: Я буду ЛУЧШЕЙ старшей сестрой и не пошучу про твоего мужчину в твоём душе. Покаа!!

Леннокс выходит из ванной – свежий, чистый и пахнет моим жасминовым гелем для душа. Только вот на нём он пахнет по-другому – сквозь аромат всё равно пробивается его собственный, родной.

Он опускается на пол рядом со мной и тянется за поцелуем.

– Так лучше? – шепчет он у моих губ.

– Гораздо. Мне нравится, как я пахну на тебе.

Он усмехается.

– Ага, только теперь я, наверное, не смогу уснуть – буду отвлекаться, чувствуя твой запах у себя на коже.

Поцелуй затягивается настолько, что я почти готова отодвинуть коробку и выбрать совсем другое занятие на вечер. Но я и так слишком долго всё откладывала.

Я провожу рукой по его груди. Ткань футболки тёплая и чуть влажная от горячей кожи и от этого момент становится ещё интимнее. Не каждый может видеть Леннокса таким, и вдруг я остро ощущаю, какая это привилегия.

Я позволяю себе ещё пять, десять… сто секунд поцелуев, прежде чем выдыхаю с лёгким стоном:

– Всё. Пора. Надо быть серьёзной.

Он легко прикусывает мой нижнюю губу.

– А я что, не серьёзен?

Я фыркаю.

– Леннокс.

Он улыбается, откидывается назад, опираясь на руки;

– Ладно, ладно, всё. Веду себя прилично. – Он вскакивает, достаёт из сумки перочинный нож и протягивает мне, рукояткой вперёд.

Ну конечно, у него с собой нож.

– Бойскаут, – бормочу я, принимая нож.

– Орёл-скаут, – отвечает он с самодовольной ухмылкой. Я закатываю глаза.

В такие моменты, когда мы подшучиваем друг над другом, я почти забываю, что между нами висит огромный вопрос без ответа. Но чем больше времени мы проводим вместе, тем сложнее это игнорировать. Вечно так продолжаться не может. Мы не можем делать вид, будто конца не существует.

Я опускаюсь на колени и аккуратно разрезаю скотч на коробке.

От неё слегка пахнет затхлостью, но больше – травами, специями и оливковым маслом. Сначала я достаю кухонные принадлежности. Ручной венчик с выцветшей бирюзовой ручкой. Набор деревянных ложек с вырезанными на ручках листьями и завитками. Скалка. Я держу её в руках, закрываю глаза – и волна потери накрывает с головой.

Я плохо знала эту женщину. Так, как должна была. И теперь буду жалеть об этом всегда.

Леннокс берёт ложки.

– Какие красивые, – говорит он, проводя пальцами по резьбе.

– Я их помню, – тихо говорю я. – Их вырезал её дедушка.

На дне коробки стопка блокнотов. Я вытаскиваю их, открываю первый, пролистываю страницы. Узнаю наклонный и аккуратный почерк мамы. Много написано по-французски, но есть и английский. Заметки на полях, меры, переводы. И ещё рисунки еды. Очень красивые.

Я провожу пальцами по нарисованной клубнике под рецептом фразье – традиционного французского бисквитного торта.

– Я даже не знала, что она так рисует.

– Дашь посмотреть? – спрашивает Леннокс, протягивая руку. Я передаю ему блокнот и беру следующий. Мы замолкаем, увлечённо пролистывая страницы.

Полчаса спустя мы уже на диване. Леннокс сидит на одном конце, я лежу, положив голову ему на колени, ноги – на подлокотник с другой стороны.

В маминых тетрадях – не только рецепты, но и истории. Она была великолепным рассказчиком. Моё сердце мечется от одного чувства к другому – тоска, боль, благодарность. Я тоскую по тому, чего никогда уже не верну. Но хотя бы у меня осталась вот эта её часть.

– Тэйтум? – Леннокс шевелится. Я поднимаю глаза и вижу тревогу на его лице.

Я сажусь.

– Что такое?

– Твои родители когда-нибудь готовили вместе?

– Да. Всё время, когда я была маленькая.

– Но твоя мама не участвовала ни в его шоу, ни в ресторане?

– Нет. Ресторан появился уже после шоу. Но, насколько я помню, она никогда не участвовала ни в том, ни в другом. Кажется, она не любила быть перед камерой. А что?

Леннокс неловко откашливается.

– Может, я и ошибаюсь, но… вот этот рецепт – он звучит как буйабес твоего отца. – Он протягивает мне блокнот.

Я быстро пробегаю глазами рецепт. Это блюдо до сих пор подают в Le Vin, так что ингредиенты и пропорции я узнаю сразу:

– Ну, это не так уж странно, правда? Они же были женаты. Наверняка готовили это вместе сотню раз.

Леннокс проводит рукой по лицу.

– Ладно, переверни страницу.

На следующей – рецепт морского языка по-муниер, и он тоже совпадает с тем, что подают в Le Vin.

– Там ещё есть, – говорит он мягко.

Я фыркаю.

– Что, ты меню открыл?

Он не отвечает. Я поднимаю взгляд и вижу его телефон на колене. Открыл.

– Просто это кажется немного подозрительным, – говорит он. – Хотя, может, ты права. Они были женаты. Возможно, она делилась рецептами, и её не смущало, что он использует их в шоу и ресторане.

– Конечно, не смущало, – говорю я, но сомнение уже гложет изнутри. Я бросаю блокнот на пол перед собой. – Может, она записала эти рецепты уже после того, как они с папой их вместе придумали.

Но даже когда я это говорю, понимаю: это неправда. Во многих рецептах страницы заметок, истории о происхождении, от кого она их узнала. Даты не указаны, но контекст есть. И все эти истории произошли до меня. Даже до Бри и Даниэля.

Я быстро прикидываю. До свадьбы родителей.

Леннокс наблюдает, как я листаю страницы, пытаясь найти хоть что-то, что подтвердит мою версию. Но там ничего нет.

Я откидываюсь назад и резко выдыхаю, сердце стучит в ушах.

– Значит, она, наверное, не была против, что он их использует, – говорю я наконец.

– Это один из вариантов, – мягко отвечает Леннокс.

Именно его тон сбивает меня с толку. Слишком мягкий. Словно он меня успокаивает. Я щурюсь.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Тэйтум, не в первый раз шеф-повар приписывает себе рецепт или идею, которая ему на самом деле не принадлежит.

Я встаю, швыряю блокнот на диван и резко иду на кухню.

– Нет. – Разворачиваюсь, руки на бёдрах. – Нет. Мама была больше француженкой, чем папа, но у него бабушка была из Ниццы. У него столько же прав на эти рецепты, сколько и у неё.