Текст книги "Она была создана для меня (ЛП)"

Автор книги: Джен Моррис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Она захлопнула рот, устремив пристальный взгляд на свой бокал с вином.

– Тот факт, что?

Она покачала головой. – Ничего.

Я с любопытством изучаю ее. Она что-то не договаривает со мной, но я знаю, что лучше не давить на нее сейчас. Я решаю пойти другим путем.

– Почему ты занялась управлением проектами? – спрашиваю я, намазывая хумус на кусок лаваша.

Она зажимает нижнюю губу между зубами, обгладывая пухлую мякоть, а я размазываю хумус по ладони.

Черт возьми. Почему это так сексуально, когда она так делает?

Я тянусь за салфеткой, вытирая руку, а она вздыхает.

– Я хотела стать юристом, как папа, но… – Она пожимает плечами, макая хлеб в оливковое масло. – Ничего не вышло.

– Что ты имеешь в виду?

Она медленно жует хлеб, избегая моего взгляда. – Это трудно объяснить. Я проучилась неделю на юридическом факультете, но… мне пришлось сменить специальность.

Что-то в изменении ее тона, в ее позе заставляет меня отставить свой стакан. – Что случилось?

– Я сошла с ума на одном из занятий по политологии. Мы должны были провести импровизированную дискуссию – я даже не помню сейчас, что это была за тема, – но я просто… не смогла этого сделать. Я замерла. И со мной произошло что-то странное. Меня трясло, я не могла дышать, не могла думать, мне просто нужно было уйти оттуда. А потом я не могла заставить себя вернуться. Каждый раз, когда я пыталась, я боялась, что это случится снова.

– О, Вайолет, – пробормотал я. Мое сердце болит за нее. – У тебя был приступ паники.

Она удивленно смотрит на меня. – Ты думаешь, это было именно так?

– Я… да, я думаю.

Мне хочется сказать ей, что у меня большой опыт в лечении панических атак, но я не могу вымолвить и слова.

Она поднимает плечо и смотрит в сторону.

– Что бы это ни было, я знала, что мне нужно сменить специальность. Я вспомнила, что консультант по карьере в старшей школе сказал, что управление проектами – это растущая область, и я перешла на нее. Но потом папа…

Я поднимаю брови, когда она снова сбивается. – Он был недоволен?

Она качает головой. – Я не могла сказать ему об этом несколько месяцев. Я так боялась, что он разозлится.

Я не могу представить, чтобы Рич злился на Вайолет за то, что у нее случился приступ паники. Не после того, как он был так понятлив со мной.

– Когда я в конце концов рассказала ему, – продолжает Вайолет, – он ничего особенного не сказал, но я могла сказать, что он был так разочарован во мне.

Я хмурюсь. Есть разница между тем, что он был разочарован тем, что она сменила специальность, и тем, что он был разочарован тем, что она чувствовала, что не может поговорить с ним о чем-то таком важном. Я открываю рот, чтобы сказать то же самое, когда она снова заговаривает.

– А теперь, с этим проектом..

Она смотрит на свой греческий салат, позволяя словам повиснуть в воздухе. Она определенно что-то скрывает, и я чувствую, что она хочет поделиться. У нее есть груз, который она несет, и я мог бы помочь облегчить его, если бы она позволила мне.

– А как насчет этого проекта? – мягко спрашиваю я.

Она поднимает взгляд на меня и на мгновение задерживается на моем лице.

– Хорошо, – наконец говорит она, выдыхая неуверенный вздох. – Я расскажу тебе, раз уж ты так добр ко мне, но ты должен пообещать, что не расскажешь папе.

Мои брови напрягаются. Я делаю глоток пива, испытывая противоречие. С одной стороны, я очень хочу знать, что она собирается сказать. С другой стороны, я не знаю, насколько комфортно мне будет хранить секрет от Рича.

И все же, рассуждаю я, ничто не может быть так плохо, как те чувства, которые я испытываю к его дочери. Это один из секретов, которым я не стану с ним делиться, ну, никогда.

– Хорошо, – неохотно соглашаюсь я.

– И… – На ее бровях промелькнуло беспокойство. – Ты должен пообещать, что будешь добр ко мне, когда я расскажу тебе.

С этим справиться гораздо проще.

– Конечно.

– Точно. Хорошо.

Она набирает полный рот вина, проглатывает, затем делает глубокий вдох.

Черт, что бы она ни собиралась мне сказать, это очень важно. Может, мне не стоило соглашаться скрывать это от Рича.

– Я никогда раньше не работала менеджером проектов, – торопливо бормочет Вайолет, уставившись в свою тарелку, а ее щеки краснеют.

– Ты имеешь в виду, в проекте реконструкции?

– Нет. – Ее румянец становится еще глубже, и это самое милое зрелище. – Как будто никогда. Еще в Кремниевой долине… – Она прижимает ладони к щекам, словно пытаясь скрыть свое смущение. – Я была помощником руководителя проекта, но папа думал, что я была руководителем проекта.

Несмотря на ее неловкость, я язвительно улыбаюсь. – Ты смотришь "Офис"?

С ее губ срывается смех. – Да. Мне нравится это шоу.

Кажется, это помогает ей немного расслабиться, и я рад.

У меня есть секунда, чтобы переварить ее откровение, пока она тянется к ледяной воде на столе и делает длинный глоток. Я думаю о том, чем она только что поделилась со мной, – о приступе паники, который случился у нее на уроке, о том, как она чувствовала, что не может рассказать Ричу о смене специальности. А теперь она боится сказать ему, что у нее нет опыта для этой работы. Неудивительно, что она так настаивала на том, чтобы мы все делали по правилам, почему ее так волнует его одобрение ее работы. Это многое объясняет, но я бы никогда не узнал о ее неопытности, если бы она не сказала мне. Я мог бы усомниться в ее знаниях, когда речь шла о самом доме, но не в других вещах.

– Я тесно сотрудничала с Деб, – добавляет она, избегая моего взгляда. – Она была моим начальником на прошлой работе. Я многому у нее научилась. Но, да… это мой первый проект.

Я осушаю свое пиво.

– Ну и что? Я думаю, ты отлично справляешься. Я знаю, что был строг к тебе с самого начала, и… – я сморщился – я сожалею об этом, но, действительно, ты убиваешь это. Все работает как часы. Такого почти никогда не бывает в подобных проектах, и я думаю, это потому, что ты хороша в своем деле. Даже ребята так говорят.

При этих словах ее рот тронула улыбка. – Правда?

Я киваю, и она вздыхает, ее улыбка исчезает.

– Ну, это не отменяет того факта, что папа дал мне эту работу под ложным предлогом. Что последние четыре года он думал обо мне то, что не соответствует действительности.

Я кручу в руках пустую бутылку из-под пива. – Почему ты не сказала ему правду? спрашиваю я, хотя знаю ответ.

– Сначала это было недоразумение, но потом он стал таким гордым, и… – Она гримасничает. – Я не могла позволить себе подвести его. Только не снова.

Я киваю, понимая. Я знаю, каково это – подводить людей, которых любишь.

Она выпрямляется.

– В любом случае. Вот почему так важно, чтобы этот проект был успешным. Я просто хочу сделать то, что заставит папу гордиться мной, а меня – собой.

Все во мне смягчается при этом замечании. Мы неделями спорили, не соглашались, в общем, просто не ладили, и все из-за меня. Я сделал этот проект для нее гораздо сложнее, чем нужно, и ради чего? Потому что я не доверяю себе, чтобы не действовать в соответствии со своими чувствами к ней? Я сделал свое влечение ее проблемой, вместо того чтобы справиться с ней самому. Я больше не могу так поступать – не сейчас, когда я знаю, что это значит для нее. Не тогда, когда она доверяет мне настолько, что делится этим со мной, когда я вижу, как она старается.

Не тогда, когда я вижу, что стоит на кону.

16

Вайолет

Кайл смотрит на меня через стол, и в его взгляде сквозит сострадание. Я никому не рассказывала о том, что произошло в классе в тот день, и мне интересно, как он узнал, что это был приступ паники.

А вот чего он не знает, так это того, что ее вызвало.

Дело в том, что он папин друг. Я не хочу говорить ничего такого, что заставило бы его плохо думать о папе, потому что знаю, что папа в этом не виноват. Конечно, он много работал и у него никогда не было времени на меня в детстве, и да, он нарушил несколько обещаний, данных мне в детстве, но это не значит, что он делал это специально. Его работа была важна – я поняла это много лет спустя.

Но тогда мне это не помогло.

Воспоминания нахлынули без приглашения, и я зажмурила глаза. Это был выпускной класс средней школы, и я сыграла важную роль в том, что наша команда по дебатам попала на региональный чемпионат. Папа был в восторге, когда я ему рассказала. Он был очень успешным адвокатом, предъявлявшим высокие требования к своей единственной дочери, и даже нашел время, чтобы помочь мне подготовиться к дебатам. Мы провели целую неделю поздними вечерами, изучая возможные темы, придумывая аргументы и репетируя опровержения. Это было самое большое время, которое мы когда-либо проводили вместе, и я никогда не чувствовала себя такой близкой к отцу, как в ту неделю. Когда он пообещал, что будет поддерживать меня в ответственный день, я знала, что он меня не подведет.

В день дебатов я по понятным причинам нервничала. На сцене было так жарко, а мой товарищ по команде Найваша все утро подрывал меня. Мы никогда не ладили, но я знала, что общение с трудными людьми – важный аспект юриспруденции, которой я планировала заниматься, поэтому старалась относиться к этому как к хорошей практике.

Рэнди открыл дебаты, и его уверенный тон ничуть не успокоил мои нервы, пока я осматривала толпу в поисках папы. Мама была там, в нескольких рядах, ее лицо растянулось в гордой ухмылке, но она была одна. Я уверила себя, что папа, скорее всего, опаздывает, и до моего заключительного слова еще много времени.

Не знаю, что именно в тот день показалось мне таким важным. Как будто все в моей жизни вело к этому моменту, и папа должен был быть там. Он должен был.

Во время дебатов я старалась сосредоточиться, не сводя глаз с двери в аудиторию. Мои руки вспотели, а рубашка прилипла ко мне под горячим светом сцены. Все произошло так быстро – слишком быстро, – а потом настала моя очередь завершить наш спор и принести его домой. У меня это хорошо получалось – я делала это уже десятки раз, – но сегодня мой пульс был неровным, грудь напряженной, и я чувствовала, что не могу сделать достаточно глубокий вдох.

Он обещал, подумала я, уставившись в свои блокноты, а затем снова обвела взглядом зал. Он сказал, что будет здесь.

Больше не было времени ждать. Все смотрели на меня с ожиданием, а мой отец собирался пропустить это событие. Мой самый гордый момент.

Но это был не самый гордый момент – отнюдь. Я с трудом выговаривала слова, а когда дверь в аудиторию распахнулась, я замерла на полуслове, отчаянно молясь, чтобы это был папа.

Но его не было. Разочарование, которое я испытала, было настолько сильным, что, когда я посмотрела на свои записные книжки, они расплылись сквозь слезы.

Не знаю, как мне удалось вымолвить оставшиеся слова, но я это сделала. Я проговорил свои заключительные комментарии, но сделала это так плохо, что мы проиграли дебаты.

Я до сих пор помню язвительный взгляд, который бросила на меня Найваша, когда объявили, что победителями стала другая команда. Удивительно, что я не превратилась в пепел на месте.

Когда мама нашла меня после дебатов, она обняла меня, сияя. – Ты отлично справилась, дорогая!

Я не могла понять, искренне ли она это говорит или просто по-доброму, но это было неважно. Мы проиграли чемпионат из-за меня.

– Где папа?

Наконец-то мне это удалось.

Мама сморщила нос. – Мне очень жаль, дорогая. Он весь день торчит в суде. Ты же знаешь, как это бывает.

Я действительно знала, как это бывает. Как это всегда было. Что бы я ни делала, этого никогда не было достаточно, чтобы он поставил меня выше своей работы. Этого никогда не было достаточно, чтобы он по-настоящему гордился мной.

Я глотала слезы и говорила себе, что все в порядке, пыталась похоронить унижение того момента на сцене глубоко внутри. Я думала, что мне это удалось, пока не начались занятия по политологии. Пока все это не вернулось ко мне в таком ярком виде, что казалось, будто все происходит заново.

Решение сменить специальность далось мне нелегко, но еще хуже было осознавать, что папа будет разочарован. Вот почему я так долго не могла ему сказать. Почему я едва могла смотреть ему в глаза, когда наконец рассказала.

И почему я не могу заставить себя сказать ему правду сейчас.

– Я не скажу Ричу, – пробормотал Кайл, возвращая меня к нашему разговору.

От его слов меня охватывает облегчение. – Спасибо.

Я изо всех сил стараюсь избавиться от воспоминаний и сосредоточиться на Кайле. – Клянусь, я буду продолжать усердно работать, я…

– Я в этом нисколько не сомневаюсь. – Его рот кривится в улыбке, когда он отодвигает свою тарелку. – Я думаю, тебе нужно меньше работать, Вай. Ты можешь отлично справляться со своими обязанностями, но при этом жить своей жизнью вне работы.

Я отворачиваюсь, неубежденная. Это не имеет значения – сам факт, что я поделилась с ним своим секретом, а он не осудил меня, не разразился возмущением и недоверием… Я не могу описать облегчение. Я не знаю, что побудило меня быть с ним такой откровенной. Этим вечером он был совсем другим, настаивал, чтобы я сделала перерыв, расспрашивал о моей жизни – и это еще не считая того, что он сказал мне, что я красивая. Боже, это меня чуть не доконало. Чем лучше он ко мне относился, тем сильнее я чувствовала, как эта неправда встает между нами, грызет мое нутро, и в момент доверия я решила, что хочу, чтобы он знал. Я не хотела больше прятаться.

Я должна была знать, что он будет добр. Он может изображать из себя ворчуна, командовать мной в доме и держать меня на расстоянии, но я все больше убеждаюсь, что на самом деле он не такой. Он тот парень, которого я встретила в "Джо". Парень, который купил мне новый кофе, чтобы я улыбнулась.

Я знаю, что не должна раздувать пламя этой влюбленности. Как бы папа ни был разочарован, узнав правду о моей карьере, я не могу представить, как бы он был потрясен, узнав, что я думаю о его друге.

Но я ничего не могу с собой поделать. Мне начинает казаться, что я прошла точку невозврата. Неважно, что я знаю, что не должна сближаться с Кайлом. Я отчаянно хочу этого. Меня словно притягивает к нему сила, которую я не могу контролировать. Сила, которая зародилась в тот день, когда мы встретились в "Джо". С тех пор она только усилилась.

Он платит за ужин – несмотря на мои настояния, что я могу заплатить, – и мы выходим на шумную Монтегю-стрит, медленно проходя мимо групп обедающих, толпящихся на тротуаре. Я не смею думать о том, что будет дальше, или о том, что весь этот вечер был похож на свидание, и я не хочу, чтобы он заканчивался. Не знаю, думает ли он о том же, но, кажется, он тоже погрузился в свои мысли, пока мы шли.

– Ты когда-нибудь ходила на Променад? – спрашивает он, нарушая молчание. Мне интересно, вспоминает ли он тот день, когда мы встретились, гуляли по Хайтс, говорили о районе.

– Нет. – Я одариваю его самоуничижительной улыбкой, показывая большой палец на груди. – Я трудоголик, помнишь?

Он смеется. – Конечно. Ну, думаю, теперь мне придется отвезти тебя туда.

Он колеблется и смотрит на меня. – У тебя ведь не было других планов?

– Ты имеешь в виду, кроме работы?

– Точно. – Он закатывает глаза и улыбается в своей добродушной манере. – Тогда я определенно должен взять тебя, хотя бы для того, чтобы убедиться, что у тебя будет полноценный выходной.

Я улыбаюсь, глядя на свои туфли, пытаясь соотнести свои шаги с его. Он намного выше меня, поэтому его шаг длиннее, к тому же я на каблуках. Он замечает это и притормаживает рядом со мной. Я думаю о том, как он запомнил мой заказ вина на прошлой неделе, как его волнуют мои привычки на работе, о том, что я планировала съесть на ужин сегодня – если я вообще ела. Я не помню, когда в последний раз кто-то так заботился обо мне, и это самое приятное чувство.

Мы пересекаем Пьеррепонт-плейс, и, когда мы приближаемся к дорожке между двумя зданиями – огромным кирпичным многоквартирным домом слева от нас и массивным особняком из коричневого камня справа, – я останавливаюсь.

– Ух ты, какой красивый дом, – говорю я, с благоговением глядя на коричневый камень. – Посмотри на детали эпохи Возрождения: фриз и карниз на окнах, коринфские пилястры на дверном проеме.

Я отступаю назад, чтобы получше рассмотреть дом – на самом деле это два дома с непрерывным фасадом, – и понимаю, чего не хватает.

– Подожди, я знаю это место. Вот здесь был особняк Пьеррепонтов, – я показываю на крайний правый дом, где сейчас находится детская площадка, – но его снесли в середине двадцатого века, оставив только эти два. – Я хмурюсь, думая о том, как впечатляюще выглядели бы все три здания вместе. – Какая жалость.

Я оглядываюсь назад и вижу, что Кайл смотрит на меня, наклонив голову на одну сторону, глаза пляшут, перемещаясь по моему лицу. – Откуда ты все это знаешь?

– Я прочитала кое-что об этом в одной из своих книг.

– Ты узнала об особняке Пьеррепонтов, чтобы помочь нам с реставрацией?

– Ну, нет. – Мои щеки потеплели. – Я начала из-за реставрации, но потом стала заниматься внеклассным чтением, потому что это было так интересно.

Кайл бросает на меня взгляд, который я не могу истолковать, и я неловко смеюсь, добавляя: – Ботаник, я знаю.

– Не зануда, – говорит он, его голос становится ниже. Его взгляд переходит на мой рот, а глаза становятся еще темнее, чем раньше. Это вызывает восхитительную дрожь, и мне хочется подойти ближе. Но прежде чем я успеваю это сделать, он отводит взгляд, указывая на дорожку, идущую слева от дома. – Променад проходит здесь.

Я следую за ним, глядя на дом сквозь ветви огромного медового дерева рядом с ним. Тропинка выходит на длинную мощеную дорожку на обрыве вдоль края Хайтс, откуда открывается вид прямо на нижний Манхэттен через Восточную реку. Солнце наконец-то опускается за небоскребы центра города, придавая небу розово-оранжевое сияние. У меня перехватывает дыхание от этого зрелища.

– Не могу поверить, что никогда здесь не была.

Я перехожу на другую сторону и опираюсь на железные перила, которые тянутся по всей длине променада.

– Видишь, чего тебе не хватает, когда ты думаешь только о работе?

Кайл бормочет рядом со мной, и я с улыбкой смотрю на него. За эти годы я многое упустила, и только сейчас понимаю. Этот прекрасный город, значимые дружеские отношения, веселье, но также и страсть, влюбленность. Я никогда не была влюблена, и мне интересно, каково это. Каково это – быть любимой таким мужчиной, как Кайл.

Я возвращаю свой взгляд к виду. – Ты скучаешь по жизни в Нью-Йорке?

– Не по Нью-Йорку, но по Бруклин Хайтс я скучаю.

– Понятно, почему, – говорю я, вспоминая этот прекрасный район. – Думаю, я буду скучать по нему, когда уеду.

Мне трудно представить себя сейчас в Кремниевой долине, но я отгоняю это чувство.

– Ты все еще собираешься вернуться? – спрашивает Кайл.

– Конечно. Вся моя жизнь там.

Ну, моя карьера, что, я думаю, одно и то же.

– Мне просто нужно хорошо поработать над этим проектом, чтобы доказать, что у меня есть опыт управления проектами, который поможет мне перейти на более высокую должность, когда я вернусь. Вот почему все должно быть идеально.

Я смотрю на Манхэттен, прислушиваясь к шуму скоростной автострады Бруклин-Квинс, проходящей под Променадом. Город сверкает в сумрачном розовом свете, и я стараюсь не обращать внимания на то, как болит мое сердце при мысли о том, что мне придется снова покинуть это место.

– Мне так жаль, Вайолет, – говорит Кайл. Когда я удивленно смотрю на него, он опускает взгляд на свои руки.

– Почему?

– Я знаю, что со мной было нелегко работать. Я усложнил ситуацию, и даже не подумал о том, как это может повлиять на тебя.

Я молча смотрю на него, боль в груди становится все сильнее. Его широкие плечи опускаются, и он устало проводит рукой по лицу. Мне нравится, как темная борода прижимается к его щеке, как затуманиваются его зеленые глаза, когда он погружается в раздумья. Я вспоминаю прошлую неделю, когда я наконец позволила себе признать, как сильно он мне нравится, и как трудно было после этого сосредоточиться на работе – проще было вести себя как ребенок или вообще избегать его.

– Все в порядке, – пробормотала я. – Я понимаю, почему ты так поступил.

Над нами сгущаются тучи, и ветерок, дующий с реки, ерошит мои волосы. Кайл протягивает руку, чтобы откинуть прядь с моего лица, его глаза ищут меня. – Ты была права, знаешь ли.

Я понятия не имею, о чем он говорит, но мое дыхание сбивается от интенсивности его взгляда. – В чем?

– В тот день в "Джо", когда мы познакомились. Ты была права.

Он стоит так близко ко мне, что я едва могу соображать, поэтому мне требуется несколько секунд, чтобы понять. – Ты имеешь в виду… ты собирался пригласить меня на свидание?

Его адамово яблоко подрагивает, когда он тяжело сглатывает, и он кивает.

Мой желудок вздрагивает в ответ, вызывая волнение. Я знала это. Боже, я знала это.

– Я бы хотела, чтобы ты это сделал, – шепчу я.

Он смотрит с болью, отводя руку, видимо, заклинание разрушено. – Наверное, хорошо, что я этого не сделал.

Мне холодно от его прикосновения.

– Почему? – спрашиваю я, хотя знаю ответ.

Он издаёт пустой смешок.

– Ты знаешь, насколько неуместно, что я пристаю к дочери своего лучшего друга? Я думал, тебе за тридцать, или что-то в этом роде. А что касается родства с Ричем…

– Ты не знал, – мягко говорю я. – Я тоже не знала, кто ты такой.

Он медленно кивает, глядя на Манхэттен через реку. – Но теперь знаю, Вайолет.

– Да, – бормочу я, потому что прекрасно понимаю, о чем он говорит. Теперь, когда он знает мой настоящий возраст, что я дочь Рича, он не может этого не знать. Наверное, он считает, что это было бы предательством по отношению к отцу, даже если я уже взрослая женщина, которая может принимать собственные решения.

Даже если я хочу его больше, чем любого мужчину, которого когда-либо встречала.

В небе над головой раздается громкий треск, и мы оба вздрагиваем, глядя вверх. Я не заметила, как небо стало серым, потому что была слишком сосредоточена на Кайле, но теперь на мою щеку падает толстая капля дождя, а за ней еще одна.

– Нам пора идти. – Кайл отступает от перил. От меня. – Сюда.

Я иду за ним на север по набережной, наблюдая, как люди разбегаются, уворачиваясь от падающих капель дождя, а в воздухе витает знакомый запах свежего дождя на тротуаре. Кайл переходит на легкую пробежку, когда дождь усиливается, но я не успеваю за ним в своих сандалиях. Я останавливаюсь, чтобы снять их, и он замечает это, оборачиваясь ко мне. Он забирает мои ботинки, затем перекладывает свою руку в мою, и мы начинаем бежать трусцой, пока дождь льет ливнем. Это всего несколько кварталов, но к тому времени, как мы подходим к дому, я уже запыхалась. Кайл, напротив, даже не вспотел.

Мы вваливаемся в прихожую, дождь хлещет по двери, когда она закрывается за нами, и я отхожу от Кайла, чтобы перевести дух. Мы промокли насквозь, мои волосы стекают по груди и плечам, борода Кайла капает на пол в фойе. А мое платье прилипло ко мне, несомненно, открывая то, что, вероятно, не следовало бы открывать.

Я поднимаю глаза, чтобы посмотреть, заметил ли это Кайл, но он слишком занят тем, что отдирает мокрую рубашку от своего тела и бросает ее в мокрую кучу на полу.

В этот момент я перестаю дышать.

Святые угодники, он просто загляденье.

Он в такой хорошей форме – что неудивительно, учитывая его работу и уровень физической подготовки, – и хотя он не скульптурный, каким может быть человек, проводящий всю жизнь в спортзале, он мускулистый и крепкий от долгих дней напряженной работы. Волосы цвета соли и перца на его груди сужаются к пупку, и я бросаю взгляд на верхнюю часть его джинсов, отчаянно желая, чтобы он продолжал раздеваться. Я почти умоляю его не останавливаться, но вовремя останавливаю себя, издавая вместо этого тоненький писк.

Черт. Возьми.

Он поднимает руку, чтобы провести ею по влажным волосам, не замечая моего блуждающего взгляда, и я замечаю татуировку на его верхнем бицепсе и плече, о которой не знала. Это лось на фоне леса и гор.

Иисус, Мария и Иосиф. У него есть татуировка. Боже, как это сексуально. Все в нем чертовски сексуально, и я думаю, что могу сойти с ума.

Но он этого не замечает, потому что его взгляд находит меня, медленно пробираясь вверх по моим ногам, по мокрому платью, прилипшему к бедрам, и когда я опускаю взгляд, то замечаю, что сквозь ткань видно мое нижнее белье – кружевные красные трусики и подходящий лифчик.

Мне следовало бы пожалеть об этом, но, судя по выражению лица Кайла, я ни капельки не жалею.

Его взгляд наконец-то встречается с моим, и его дыхание вырывается с тяжелым хрипом. Его глаза – темные лужицы желания, лицо – напряженное, и я могу ошибаться, но клянусь, что в его джинсах появилась выпуклость, которой раньше не было.

Я никогда не чувствовала себя так чертовски хорошо, как в этот момент.

Я знаю, что он не хочет причинить папе боль. Я тоже не хочу. Но мы взрослые люди, мы оба этого хотим. Неужели мы должны так упорно бороться за это?

– Вайолет, – говорит он, его голос груб так, как я никогда не слышала. От этих слов меня обдает жаром, и я сжимаю ноги вместе, жаждая его прикосновений.

Иди сюда, – тихо прошу я. – Иди сюда и поцелуй меня, возьми меня в постель. Пожалуйста.

Но он остается на месте, сжав кулаки в тугой клубок у себя под боком. Он сглатывает, его челюсть сжата. Теперь я не могу понять, злится он или возбужден. Может, и то, и другое.

– Я поднимусь в свою комнату, – прорычит он, отворачиваясь от меня и уходя наверх, прежде чем я успею возразить. Мое сердце падает, когда он поднимается по ступенькам.

– Спасибо за прекрасный вечер.

Мой голос хриплый, когда я зову его за собой, и я не уверена, что он меня слышит.

Я вздыхаю, спускаюсь по лестнице и снимаю с себя одежду. Я принимаю долгий горячий душ, надеясь, что он успокоит меня, но когда я забираюсь в постель, я слишком взволнована, чтобы заснуть.

Я не могу перестать думать о Кайле, о том, каким уязвимым он выглядел, когда извинялся, о том, как нежно он убирал мои волосы с лица, о том, как выглядело его тело в прихожей, все твердые линии и крепкие мышцы под сверкающими каплями дождя.

Черт, теперь я никогда не усну. Только не так.

Я запускаю руку под одеяло, в трусики. Я не удивляюсь, что уже мокрая, думая о том, как звучал его голос, когда он произносил мое имя. Интересно, какие звуки он издает в постели. Интересно, как он любит трахаться? Берет ли он все в свои руки или позволяет женщине взять инициативу в свои руки? Интересно, как выглядит его лицо, когда он кончает.

О, Боже. Да.

При мысли о Кайле я испытываю оргазм за три секунды.