Текст книги "Миллиардер под прикрытием (ЛП)"
Автор книги: Джеки Эшенден
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
Она ему покажет. Она покажет его шести футам пяти дюймам мускулистого морского котика, кто здесь боится, а кто нет.
Оливия промолчала. Вместо этого она протянула руку и потянула ткань его термоводолазки вверх, скользя по его телу, открывая все эти красивые, скульптурные мышцы, загорелую кожу и яркие чернила его татуировок.
Один уголок его рта приподнялся, но она не хотела смотреть на его лицо, потому что намек на улыбку и блеск его глаз делали с ней то, что ей не нравилось. Вместо этого она посмотрела на его грудь, протянула руки, чтобы прикоснуться к нему, и положила ладони ему на грудь.
Боже. Такой горячий и невероятно твердый. И все же его кожа была гладкой, атласной, и слегка колючей из-за волос на его теле.
Она сглотнула, скользя ладонями вниз по его торсу, наблюдая, как напряглись и расслабились мышцы его живота, когда она прикоснулась к нему. Он чувствовал себя так... хорошо. Лучше, чем она ожидала.
Наконец, прикоснувшись к нему, после всех этих лет…
Ее горло сжалось, и какая-то часть ее хотела убрать руки и убежать из комнаты, забыть обо всем, что когда-либо здесь происходило. Но почему-то она не могла заставить себя сделать это. Он был здесь и позволял ей прикасаться к себе, и, Боже, она не могла остановиться.
Она поглаживала его, зачарованная игрой мышц его пресса, чернилами, вздымающейся и опускающейся массивной грудью, скольжением цепочки армейских жетонов по его коже, когда он дышал. Горячий.... Она не могла справиться с его жаром и тем, как обожгло ее пальцы, как будто они могли загореться в любую секунду. Ее сердце билось так громко, что она больше ничего не слышала.
Она никогда не думала о том, чтобы прикоснуться к мужчине. Никогда себе этого не позволяла, даже к Вульфу. Она любила его, но всегда издалека, на расстоянии.
Но теперь расстояния не было. Он был не просто новым письмом в ее почтовом ящике, с историями того места, где он находился на задании. Или даже имя в строке «кому» одного из ее собственных писем ему, изливая свою душу о том, что происходит в ее жизни. Он не был воспоминанием о высоком, долговязом мальчике, который сидел, развалившись, в библиотеке ее отца, слушая ее.
Он не был тем парнем на фотографиях, которые он прислал ей, изображенный с пистолетом в руке или в форме.
Он был живым, дышащим мужчиной, который лежал прямо под ней, и она касалась его, и все это было реально. Все было по-настоящему. Твердый жар его тела, ощущение его кожи под ее руками, звук его дыхания…
Это был мужчина, которого она любила. И он был прямо здесь.
Слабый, но холодный поток страха пронзил ее вдруг.
Любить Вульфа Тейта было легко, потому что он существовал только в ее голове. В ее памяти и в ее воображении, подогреваемого его письмами и редкими телефонными звонками. Ее любовь была чем-то абстрактным, состоящим из тоски, волнения и волнующей нервозности. Она не была физической, потому что она никогда не позволяла себе думать о нем.
Потому что так тебе было неудобно. Это заставляло тебя хотеть, а ты никогда не могла хотеть чего-либо.
Дрожь пробежала по ее телу, и она обнаружила, что смотрит на резкие черты его прекрасного лица. Этот подвижный, идеальный рот. Блеск в его завораживающих глазах.
И вдруг очень неожиданно, она осознала, что он не был больше безопасен для нее. Он не существовал в ее голове сейчас, образ, который она нарисовала себе, чтобы направить всю любовь, которая была у нее внутри. Хороший безопасный идеал для поклонения издалека, никогда не приближаясь.
Но если она продолжит в том же духе, то определенно приблизится к нему. И если она это сделает, что-то внутри нее изменится. Откроется дверь, которую она всегда держала закрытой, и все желания и потребности, которые она держала взаперти, хлынут наружу. Реальное желание. Реальные потребности. С твердыми, острыми краями, которые разорвут ее на куски.
Раньше она позволяла себе хотеть. Но она не могла больше себе позволить этого.
Оливия отдернула руки, испугавшись холода, что разрастался в глубине ее груди. Внезапно все, чего она хотела, – это оказаться как можно дальше от него, снова увеличить расстояние между ними.
Но Вульф, должно быть, понял, что что-то не так, потому что сел и положил руки ей на бедра, большие теплые ладони скользнули вниз по ее ягодицам. Нежно, но твердо держа ее на коленях.
– Эй, – пробормотал он, нахмурившись и ища ее взгляд. – В чем дело?
Ей пришлось бороться с собой, чтобы не выдать своего страха, потому что она никак не могла объяснить ему, в чем проблема. Не открыв себя полностью, а она не могла этого сделать. Одно дело сказать, что она хочет его, и совсем другое – сказать, что любит.
А ты его любишь? Или тебе нравилась только мысль о нем? Ты его совсем не знаешь.
От этой мысли у нее перехватило дыхание, и она не могла перестать смотреть на него, выражение его лица менялось, становясь чьим-то еще. Мужчина с морщинами и шрамами, с опытом, о котором она ничего не знала и, возможно, никогда не узнает. Мужчина, который не был тем парнем, которого она помнила, или парнем, которого она представляла себе, посылающего ей все те письма.
Незнакомец.
Он нахмурился еще сильнее и поднял руку, убирая прядь волос ей за ухо, его пальцы коснулись ее кожи, посылая дрожь по всему ее телу.
– Ты выглядишь испуганной, – тихо сказал он. – Ты же знаешь, я никогда не причиню тебе вреда, Лив. Никогда больше.
Ее горло сжалось, и она не могла ничего сказать, хотя и не знала, что сказать. Она просто хотела слезть с него и уйти. Притвориться, что этого никогда не было.
Но тогда тебе не сбежать.
Да. Тогда она просто... подождет снаружи, пока он уснет. Или накачает его алкоголем. На самом деле, это было хорошим планом, не так ли? Она принесет ему что-нибудь еще из мини-бара.
–Джин, – выдавила она. – Хочешь джина?
Он нахмурился еще сильнее.
– Джин?
– Я могу пойти и принести тебе, – она с болью ощущала его тело под собой, твердое давление его бедер на ее ягодицы и тепло ладони, лежащей на ней. Весь этот безумный жар, который он излучал, впитывался в нее, заставляя ее кожу напрячься, а рот пересохнуть. Посылая ее пульс в стратосферу.
А теперь он сидел, его грудь была всего в нескольких дюймах от ее груди, и казалось, что он был повсюду, окружая ее теплом, запахом темного кедра и кожи.
Для нее это было слишком. Его было слишком много для нее.
Она хотела оттолкнуть его, но для этого нужно было прикоснуться к нему, а она уже поняла, что это плохая идея.
Он уставился на нее, явно озадаченный.
– Я не хочу джина. Я думал, ты хочешь сделать мне минет?
– Нет, – хрипло ответила она. – Я передумала.
– Почему? Я сделал что-то, чего ты не хотела? Я тебя напугал?
Она не могла смотреть на него. Ее сердцебиение не замедлялось, а пальцы зудели от желания прикоснуться к нему снова, скользнуть по нему и погладить его кожу. Узнать, каково это – прикасаться к такому мужчине, как он…
Нет, Боже, нет. Она не могла.
– Лив? – большим и указательным пальцами он нежно взял ее за подбородок и повернул к себе. – Что случилось, детка? – в его голосе звучала тревога, и она видела это во взгляде.
И она вспомнила тот день в библиотеке, когда она страдала в годовщину смерти ее матери, и он заметил, что она была не в себе, и спросил, что случилось. У нее не было причин не говорить ему, и он обнял ее и прижал к себе.
Она разрыдалась, потому что никто не обнимал ее так много лет, даже когда умерла ее мать, и она забыла, как хорошо, когда тебя обнимают. Быть утешенной и успокоенной кем-то.
Прошло много лет с тех пор, как они обнимались, много лет с тех пор, как она видела ту же заботу и теплоту в глазах другого человека, потому что, хотя она и знала, что отец любит ее, он был холодным человеком и никогда не показывал свою любовь.
И она знала, что если сейчас же не встанет и не уйдет, то разрыдается, как много лет назад. Все, что потребуется, – это чтобы Вульф раскрыл объятия и обнял ее, как раньше, и дверь внутри нее распахнулась бы настежь.
И она не знала, что случится с ней, если это случится.
– Отпусти меня, Вульф, – ее руки без сознания сжались в кулаки. – Пожалуйста, отпусти меня.
Глава Седьмая
Он не знал, что, черт возьми, изменилось, но страдание в прекрасных голубых глазах Оливии было реальным, и это заставило его грудь болеть еще сильнее. Он не мог понять, откуда это взялось, потому что до этого она выглядела так, будто ей все нравилось.
Черт, это из-за него.
Ее легкий вес на его бедрах, и жар между ее ног, так близко к его ноющему паху, были наслаждением, которое он никогда не мог себе даже представить.
Он не любил дразнить или тянуть, когда дело касалось секса. Он был слишком нетерпелив, желая немедленно приступить к делу – трахаться, так сказать.
Но то, как Оливия прикасалась к нему – наполовину нерешительно, наполовину нетерпеливо – поглаживая, словно он был произведением искусства, было одним из самых эротических ощущений в его жизни. И он не знал почему. Все, что она сделала, это прикоснулась к нему.
И все же было что-то такое в прикосновении ее пальцев к его коже, в том, как она сидела на нем, в строгой, простой белой хлопчатобумажной ночной рубашке и глубоком блеске ее полуночных глаз, что заводило его, как никогда ранее.
Выражение ее лица было таким серьезным, и все же в нем был элемент восхищения, который загипнотизировал его. Потому что, что могло быть такого замечательного в прикосновении к нему? Многие женщины прикасались к нему и ни одна так не смотрела на него, ни разу.
Но потом все изменилось, и она выглядела почти испуганной, выхватывая свои руки из его рук, как будто он обжег ее.
– Эй, эй, – пробормотал он, поглаживая большим пальцем ее подбородок в бессознательном успокаивающем движении. – Где пожар?
Но она только еще больше напряглась, выдернула руки из его хватки и неуклюже вскочила на ноги.
– Лив, – он попытался схватить ее и промахнулся, когда она соскользнула с кровати. – Какого черта?
– Я схожу за джином, – выпалила она прежде чем повернуться и выйти из спальни.
Он смотрел ей вслед, удивленный и не на шутку разозленный.
Ладно, если она не скажет ему, в чем дело, тогда это ее выбор. Она, конечно, не обязана ему ничего объяснять, особенно после того, как он так с ней обошелся. Но ему действительно не нравилась мысль, что, возможно, он напугал ее.
Это как закрыть дверь сарая после того, как лошадь убежала и все такое дерьмо.
Он откинулся на подушки и нахмурился, проводя рукой по волосам.
Ему и раньше не нравилась идея пугать ее, несмотря на то, что страх был полезным инструментом и бла-бла-бла. А теперь ему это не нравилось еще больше.
Это была Оливия, и не важно, что он разрушил их дружбу, она все еще нравилась ему. Он все еще не хотел причинить ей боль.
И теперь ты злишься, что она не собирается делать тебе минет.
Да, и это тоже.
Он чувствовал ее тепло на своих бедрах, прикосновение ее пальцев к своей груди, и его член болел как последний ублюдок. Он никогда раньше не думал о ней в таком ключе, но сейчас не мог думать ни о чем другом, кроме как о том, как ее губы обхватывают его член.
– Черт, – пробормотал он себе под нос, потому что очевидным выводом было то, что он стал нетерпеливым и напугал ее или что-то в этом роде. Вот только он вроде бы ничего такого не сделал, разве что пару раз сказал ей, чего хочет, а потом закинул руки за голову, чтобы не дотрагиваться до нее.
Оливия снова появилась в дверях спальни и помахала бутылочкой джина, которую, должно быть, достала из мини-бара.
– Вот. Не хочешь немного? Думаю, тут еще и тоник, но нужно проверить.
– Я не хочу джин, – он знал, что говорит сердито и угрюмо, но ему было насрать. – Я хочу, чтобы ты сказала мне, что пошло не так.
Она подошла к кровати и поставила бутылку на тумбочку.
– Я просто... передумала, ладно? Лучше выпей джин.
– Зачем? Ты пытаешься меня напоить или что?
Ее щеки покраснели, и по тому, как вспыхнул ее взгляд, он понял, что именно это она и пыталась сделать.
– Я просто подумала, что тебе захочется выпить.
Да, точно.
Не то чтобы это имело значение, если она пытается напоить его. Она не могла легко сбежать, не с кодом к замку на его телефоне. В любом случае, несмотря на усталость, головокружение от выпитого виски, и сексуальное расстройство, с которым она его оставила, скорее всего все это удержит его от пьянства.
– Я не хочу, – сказал он вскоре. – По крайней мере, скажи, что я тебе ничего не сделал.
Ее взгляд снова блеснул.
– Это не из-за тебя. А из-за меня. Это все, что тебе нужно знать.
Это должно было принести облегчение, но почему-то не принесло.
– Хорошо. Приятно слышать, – он скрестил руки на груди. – Возможно, ты могла бы пойти и съесть всю ту еду. Мне нужен перерыв, – он не потрудился скрыть раздражение в своем тоне, хотя и знал, что прозвучал как сердитый маленький мальчик. Он устал и был сексуально разочарован, но то, что он действительно хотел от нее, было правдой. А она не говорила ее ему.
Его еще больше разозлило то, что он знал, что не имеет права требовать ничего от нее.
Выражение ее лица было невозможно прочесть, но ему показалось, что в глубине ее голубых глаз промелькнуло что-то похожее на боль. Потом это исчезло.
– Достаточно честно, – сказала она и, повернувшись, исчезла в дверях, ее белая ночная рубашка развевалась позади нее.
Блядь. Возьми себя в руки.
Вульф пробормотал еще одно проклятие, затем, несмотря на здравый смысл, уже ослабленный другим спиртным, которое он выпил ранее – не говоря уже о требованиях его печально проигнорированного члена – он схватил бутылку джина с тумбочки и отвинтил крышку. Сделав здоровый глоток, он потянулся к телефону и посмотрел на него, сортируя различные электронные письма, которые он получил, все из которых были дерьмом.
Пять минут спустя он допил бутылку, и его раздражение исчезло. Тепло в животе стало еще теплее, и он не мог удержаться, чтобы не закрыть глаза на секунду, его мозг услужливо кормил его образами Оливии, сидящей верхом на нем, смотрящей на него с этим горячим синим пламенем в глазах.
Ему это нравилось, очень нравилось, и очень скоро он погрузился в странный сон, где она постоянно прикасалась к нему, но никогда не приближалась к тому месту, к которому он действительно хотел, чтобы она прикоснулась. И каждый раз, когда он пытался схватить ее за руку и показать ей, что он хочет, он хватал пустой воздух.
Сознание пришло через некоторое время после этого, вместе с отвратительным вкусом во рту, головной болью, пронзающей глаза, и эрекцией, которая не собиралась так просто проходить.
Застонав, он попытался нащупать телефон, чтобы проверить время, потому что был уверен, что брал его в руки перед тем, как вырубиться.
Но его нигде не было.
Вульф выругался, заставил себя открыть глаза и оглядел кровать. Он, казалось, запутался в одеяле, но после секунды или двух распутывания стало ясно, что телефон определенно не запутался в простынях. На тумбочке его тоже не было.
Дерьмо. Куда, черт возьми, он делся?
Бормоча проклятия и расчесывая волосы, он поднялся с кровати и вышел в гостиную, где обнаружил свой телефон на кофейном столике.
Странно. Он мог поклясться, что держал его в руке, прежде чем задремал.
Подойдя к кофейному столику, он взял телефон и положил его в карман, запоздало осознав, что в комнате странно тихо. Не говоря уже о том, что пусто.
Он огляделся, его голова раскалывалась.
– Лив?
Ответа не последовало.
Какого хрена?
Его желудок сжался, когда он обернулся во второй раз, снова обыскивая комнату, на случай, если он что-то пропустил. Но ее там точно не было.
Он вернулся в спальню и толкнул дверь в ванную.
Она была пуста.
Зарычав, он еще раз тщательно, безрезультатно проверил весь гостиничный номер, но ее нигде не было.
Каким-то образом Оливия выбралась.
В нем закипала ярость. Как она это сделала? Дверь была заперта изнутри, и она никак не могла ее открыть. Ни за что на свете.
Если только она не ввела код на твоем телефоне.
О Господи. Она спросила его о двери, о том, как она была заперта, и он ответил, потому что она казалась обеспокоенной. И она никак не могла использовать это против него, потому что должна была знать его код. Никто не знал его кода.
Да, так как, черт возьми, она выбралась?
Рыча, Вульф выхватил телефон из кармана и посмотрел на него, проводя по экрану большим пальцем. Приложение, которым он воспользовался, чтобы взломать замок, было открыто.
Чёрт возьми! Должно быть, она разгадала его шифр.
Под яростью, направленной главным образом на самого себя за то, что он снова все испортил, как и всегда, что-то внутри него затихло и успокоилось.
Его кодом была дата, когда Ной усыновил его, и по какой-то необъяснимой причине она узнала ее. Как? Никто не знал эту дату, кроме Ноя и его братьев – даже его братья не помнили, а Ной был мертв.
Ты сказал ей. Помнишь?
Он моргнул, глядя на телефон в руке.
Блядь, это верно. Один из тех вечеров в библиотеке, когда он разговаривал с ней в ожидании встречи с де Сантисом, она казалась очень тихой, очень замкнутой. Поэтому он спросил, что случилось, и ее голубые глаза наполнились слезами, а она ответила, что сегодня годовщина смерти ее матери.
Она выглядела такой грустной и маленькой, что он обнял ее, даже не подумав об этом. Потом она положила голову ему на грудь и тихо заплакала, дрожа всем телом. Ее горе потрясло его, тем более что она всегда казалась такой замкнутой, и он не знал, что сказать. Раньше ему никогда не приходилось никого утешать.
Поэтому он сказал первое, что пришло ему в голову, о том, как его матери пришлось отдать его на усыновление, потому что она была бездомной и не могла позволить себе заботиться о нем, как, хотя он и не помнил ее, он хотел бы этого. Он не упомянул, что его мать все еще жива и что Ной пытается найти ее. Он просто хотел, чтобы Оливия знала, что он понимает ее чувство потери. Потом он пробормотал, что запомнил дату своего усыновления, чтобы помнить всегда, и произнес ее вслух, пока она плакала.
Он никогда не думал, что она вспомнит об этом. Ему и в голову не приходило, что она его слышала. Но она слышала и запомнила.
И теперь он опять облажался.
Сунув телефон обратно в карман, он направился к двери, потом остановился. Нет смысла идти за ней. Наверное, она уже давно ушла, вернулась домой к отцу. Она расскажет ему, что случилось, предупредит, что Вульф придет за ним, даст ему много времени, чтобы защитить себя, и сделает ответный удар намного сильнее.
– Черт! – Вульф повернулся и пнул кресло, которое оказалось ближайшим предметом мебели, толкнув его в журнальный столик, опрокинув и его тоже. Повсюду рассыпались журналы, а бокалы с шампанским покатились по ковру.
Его так и подмывало пойти, взять еще что-нибудь и разбросать по комнате, но это ничего бы не решило. Он должен взять себя в руки, успокоиться и решить, каким будет его следующий шаг.
Сделав пару глубоких вдохов, он заставил свои напряженные мышцы расслабиться, взял под контроль бешеное сердцебиение.
Его мозг должен был думать о Мэе и прикидывать, какие альтернативы могут быть, если де Сантис узнает о его планах, но все, на чем он мог сосредоточиться, была Оливия. О страдании, отразившемся на ее лице, когда она сидела верхом на нем на кровати этим утром. О том, как она вспомнила дату, о которой он сказал ей только один раз, много лет назад. О том, как она перехитрила его – она, вечно сидящая под защитой дочь оружейного миллиардера, не обладающую никакими физическими способностями, сбежала от закаленного морского котика с восьмилетним военным опытом.
Он мог бы почти восхищаться ею, если бы она не испортила все его планы.
Отпусти ее. Ты не можешь больше ее увидеть. Де Сантис позаботится о том, чтобы она была неприкосновенна.
Вульф зарычал. Так с чем же он остался? Ему нужна была информация о Мэе, чтобы убрать этого засранца, и расписание де Сантиса, чтобы обойти его собственную службу безопасности. И у него не было ни того, ни другого.
И ему оставался только один вариант: вернуть Оливию.
Без сомнения, она предупредит отца, а это означало, что его план убрать де Сантиса, пока элемент неожиданности все еще на стороне Вульфа, был полностью провален. Но, может быть, он сможет использовать Оливию как приманку, чтобы выманить де Сантиса. И тогда убрать его. Да, это может сработать.
Есть альтернатива, кроме Оливии. У тебя был запасной план, помнишь?
Но ему не нужны были запасные планы. Ему не нужны были альтернативы.
Он хотел Оливию и собирался заполучить ее.
И никто не встанет у него на пути.
Включая его самого.
* * *
– И ты действительно не видела его?
Оливия встретилась взглядом с голубыми глазами отца и медленно покачала головой.
– Нет. Он накинул мне на голову капюшон, чтобы я ничего не видела. Я пыталась, папа. Я очень старалась. Но я ничего не могла с этим поделать.
Она не совсем понимала, почему солгала отцу о причине своего исчезновения из комнаты прошлой ночью, особенно когда так отчаянно хотела предупредить его о намерениях Вульфа убить его.
Но когда настал момент рассказать все, она почему-то не смогла.
Возможно, это была дата, которая была кодом, чтобы отпереть дверь.
Когда Вульф наконец заснул, и она схватила его телефон – осторожно подняв его большую руку и нажав большим пальцем на кнопку, чтобы разблокировать экран – у нее сначала возникли проблемы с поиском приложения. Он спрятал его в совершенно безобидной папке, и ей потребовалось некоторое время, чтобы понять где оно. Затем, открыв его, она ввела код, который, как она думала, сработает – его день рождения – только чтобы обнаружить, что он неверен, и ей было разрешено только три попытки, прежде чем приложение удалило бы себя.
А потом она проклинала себя за то, что это не его день рождения. Это должно быть что-то менее очевидное. Так что она думала и думала, пытаясь понять, какое число будет иметь для него значение.
Она не знала, почему дата его усыновления вдруг пришла ей в голову. Возможно, это было воспоминание об объятиях, которые он подарил ей много лет назад, и о том, как он рассказал ей о своей матери, которая не умерла, но была потеряна для него так же, как ее мать была потеряна для нее.
Как бы то ни было, дата всплыла у нее в голове, и она ввела ее в телефон дрожащими пальцами.
И услышала, как открылась дверь.
Она почувствовала, как волна каких-то эмоций, которых она не понимала, захлестнула ее в тот момент, хотя это был не тот триумф, которого она ожидала. Это было больше похоже на... сожаление. Что не имело никакого смысла.
Однако она не задержалась, чтобы разобраться в себе, а быстро подошла к двери и открыла ее. Она двигалась быстро, ожидая, что он проснется и последует за ней в любую секунду, но алкоголь, должно быть, полностью вывел его из строя, потому что она достигла первого этажа без него, бегущим за ней.
На стойке регистрации она сочинила историю о потере ключа от номера и попросила одолжить телефон, чтобы позвонить родственнику. Потом нервно расхаживала по вестибюлю, поглядывая на лифты и ожидая, что отец пришлет кого-нибудь за ней.
Теперь она снова была в родном особняке де Сантиса, приняла душ и переодела эту проклятую ночную рубашку, сидя в одном из кресел в гостиной, где ее допрашивал разъяренный Чезаре.
И он действительно был в ярости. Она всегда могла сказать это наверняка, потому что его глаза стали острыми и холодными.
Он стоял перед камином, засунув руки в карманы темных брюк, излучая ледяной гнев, который пугал многих людей, но не пугал ее, потому что она знала, что он сердится не на нее.
Он злился на Вульфа, хотя и не знал, что это Вульф похитил ее.
Она все еще не могла понять, почему не сказала ему. Почему она не упомянула, что Вульф играл с ними обоими все это время, и намеревался уничтожить ее отца. Это, по крайней мере, она должна была упомянуть.
И все же она не смогла выговорить ни слова. Код, отпиравший дверь, застрял у нее в голове, дата его усыновления, память о его матери, которая бросила его, не имея возможности заботиться о нем, и все, о чем она могла думать, это ярость в глазах Вульфа, когда он сказал ей, что Чезаре был причиной смерти его отца. Чезаре приказал убить его отца.
Семья всегда была важна для Вульфа, и даже больше, потому что семья, которая у него была, была такой неблагополучной. Она знала, как он горевал о той семье, которая должна была быть у него, она чувствовала это. Слышала это в его голосе, несколько раз он говорил ей об этом.
Неудивительно, что он был так взбешен. Он потерял эту семью и явно винил в этом ее отца, полностью веря в ложь о том, что Чезаре убил его отца.
В тот день, когда он рассказал ей о своей матери, когда он обнял ее и прижал к себе, когда она горевала о своей потере, она положила голову ему на грудь, чувствуя, как успокаивающая сила и тепло его тела облегчают боль внутри нее. И он говорил о своей маме. Ему было всего три года, когда его усыновили, поэтому он не помнил ее.
Она слышала печаль в его голосе, слышала его боль, и, возможно, именно тогда она влюбилась в него. Или, по крайней мере, то, что она тогда считала любовью. Она никогда не говорила о своей матери – отец запретил упоминать о ней, – но Вульф спросил о ней, и Оливия рассказала ему о несчастье с ее матерью. О том, как она ненавидела уезжать из Вайоминга в Нью-Йорк, но старалась сделать все возможное ради мужа. Как она стала алкоголичкой и как отчаянно Оливия пыталась сделать ее счастливой. Потому что отец и братья игнорировали Оливию, а мать – никогда.
Но ничего не помогало, и в конце концов мать приняла слишком большую дозу снотворного и алкоголя, и на следующий день ее нашли мертвой в постели.
Вульф сказал Оливии, что это не ее вина, и в его голосе звучала такая убежденность, что часть ее даже поверила в это.
Да, возможно, тогда она и полюбила его. И хотя он каким-то образом поверил в ложь об ее отце – ложь, которую Ной Тейт явно скормил ему, – она не могла заставить себя рассказать все это отцу.
Горе и гнев явно двигали Вульфом, и, хотя было очевидно, что он имел в виду то, что сказал о разрушении империи де Сантис, возможно, позже он передумает.
Может быть, ей не стоит говорить об этом отцу прямо сейчас, дать Вулфу время успокоиться. Он подумает, поймет, что это не очень хорошая идея. И может быть, она даже сможет помочь, найти доказательства того, что Чезаре не имеет никакого отношения к смерти Ноя Тейта.
Зачем? Боишься, что папа может сделать, когда узнает, что Вульф хочет причинить ему вред?
Конечно, она не боялась. Ее отец был холодным человеком, который делал некоторые темные вещи в прошлом, но все это было раньше. Он никогда не причинит Вульфу вреда, даже если узнает, что тот хочет его уничтожить.
Но все же. Может, лучше подождать? По крайней мере, до тех пор, пока не появятся признаки того, что Вульф действительно собирается уничтожить империю де Сантиса.
– Ты уверена, что он не причинил тебе вреда? – спросил ее отец. – Никакого?
Было очевидно, что он имел в виду, и Оливия почувствовала, как ее щеки вспыхнули.
– Нет. Как я уже сказала, он меня не трогал, – нет, это она трогала его.
А потом потеряла самообладание.
Она проигнорировала это.
Ее отец оставался неподвижным, глядя на нее, его взгляд был каким-то странно острым.
– И он не сказал тебе, чего хочет?
– Он не сказал мне ни слова. Я предполагала, что вы получите требование выкупа или что-то в этом роде.
Чезаре помолчал.
– Я нахожу это очень странным, Оливия. Что кто-то похитит тебя из спальни, держал с завязанными глазами в гостиничном номере, а потом исчез.
Ее отец был мастером вынюхивать ложь – как бизнесмен это было полезным навыком, и за годы работы он отточил его. Но у нее тоже были свои сильные стороны, и скрывать то, о чем она не хотела, чтобы он знал, было одним из них. Обычно это включало в себя никогда не показывать своих чувств, так как он не любил эмоциональные проявления, но это, конечно, было полезно, когда она не хотела, чтобы он знал, что она лжет ему.
Она бесхитростно встретила его взгляд.
– Я не знаю, что тебе сказать, папа. Я знаю, это странно, и я не могу объяснить все, но это то, что произошло.
Его ледяные голубые глаза снова скользнули по ней.
– Требования выкупа не было. Ничего. И ты сказала, что он не прикасался к тебе, так какого черта он хотел от тебя?
Что-то в этих словах не понравилось Оливии, хотя она и не была уверена, что именно. Пригладив руками юбку, она покачала головой.
– Понятия не имею. Я действительно не знаю. Но я в порядке, я не пострадала, а разве не это главное?
Холодное, жесткое выражение его лица не изменилось.
– Кто-то забрал тебя из моего дома. Моего дома, Оливия. У меня лучшая охрана на Манхэттене, и все же, кто бы это ни был, он смог утащить тебя так, чтобы никто не заметил. Я изо всех сил пытаюсь понять, как это было возможно, если этот человек, кто бы это ни был, не имел бы какое-то знание внутренней обстановки.
Ладно, может быть, то, что ей не причинили вреда, не самое главное.
Знакомый гнев скрутился внутри нее, но она постаралась не показать этого.
– Может, это был бывший сотрудник службы безопасности? – она пыталась казаться обеспокоенной. – Понятия не имею. В то время меня накачали наркотиками, так что, боюсь, я ничем не могу помочь.
– Должен сказать, что ты восприняла это необычайно хорошо.
Она стиснула руки, ее ладони стали влажными.
– Я была в ужасе, если ты хочешь знать. Но теперь я в безопасности, так что нет смысла волноваться.
Отец на мгновение прищурился, словно пытаясь понять, говорит она правду или нет. Потом хмыкнул и уставился в пол.
– Я не пойду с этим в полицию. Я собираюсь расследовать это сам, потому что никто не мог похитить мою дочь из ее же спальни. В любом случае, безопасность будет удвоена, и в течение следующих нескольких дней ты останешься здесь.
Оливия сжала руки.
– Ты уверен, что это необходимо? – обычно, когда она выходила из дома, у нее была охрана – отец всегда заботился о том, чтобы она была под защитой, – и она не возражала. Но не выходить вообще? Это казалось... чересчур.
– Не спорь, – отрезал Чезаре. – Твоя безопасность имеет первостепенное значение, и если я говорю, что ты останешься здесь, то ты останешься здесь, понимаешь?
Сохраняя нейтральное выражение лица, Оливия кивнула, принимая его приказы, как обычно. Спорить было бессмысленно, особенно в таком настроении. Он был напуган, это было очевидно, и всегда лучше действовать осторожно, когда он был напуган.
– Кроме того, – продолжал Чезаре, – я хочу, чтобы тебя осмотрел врач и убедился, что с тобой все в порядке.
Оливия нахмурилась.
– Мне не нужен врач, папа. Я же сказала, я в порядке. Я не пострадала.
