Текст книги "Россия: народ и империя, 1552–1917"

Автор книги: Джеффри Хоскинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 42 страниц)

Переоценка позиции интеллигенции

Все новые и непривычные возможности для контакта с народом подвигнули общественность, и интеллигенцию как её радикальное крыло, к попытке переоценки позиций, которые они занимали в течение долгих десятилетий неустойчивых отношений с народом. Поражение революции 1905 года поставило под вопрос привычное мнение, согласно которому образованная часть общества автоматически отождествлялась с народом и должна была служить ему. Опыт близкого общения показал: у масс имеются свои интересы, и они вовсе не обязательно согласны принять руководство вышестоящих. Этот опыт также обозначил опасности мировоззрения, не придающего значения ценностям собственности, закона и культуры. Данные ценности имели крайне важное значение для интеллигенции: без них ей нечего было предложить ни народу, ни даже себе, и наверняка невозможно было создать гражданское общество. Духовный аскетизм прежнего поколения интеллигентов теперь казался неуместным.

Человеком, который более чем другие олицетворял переоценку роли интеллигенции, был Пётр Струве, экономист и некогда марксист, ставший одной из ведущих фигур в «Союзе освобождения» и редактировавший его журнал. Как член партии кадетов, Струве был депутатом Второй Думы и своими глазами наблюдал крайнюю фракционность и разрозненность российских политических сил. Он всегда придерживался той точки зрения, что правительство со своим неуважением к законности и тенденцией к разжиганию массовых предрассудков и есть главный виновник тяжёлого положения России. Но после 1905 года Струве возложил ответственность за случившееся и на интеллигенцию: она так же, как и правительство, презирала законность, а поощрение классовой войны морально было ничем не лучше пособничества властей антисемитскому насилию. Интеллигенты были «духовными наследниками казаков» в своей приверженности якобы благородным идеалам, которые на деле означали разрушение государства. В противовес Струве с похвалой отзывался о «консервативных силах», в начале XVII века отодвинувших казаков, чтобы перестроить Россию на «государственно-национальном принципе».

Работы Струве, написанные после 1906 года, свидетельствуют о первом ясном осознании «левыми» интеллектуалами того, что государство само по себе может представлять какую-то ценность, в силу того, что она возвышается над полем битвы политических партий и социальных интересов и независимо от того, кто в данный момент сидит в правительстве. Струве сыграл ведущую роль в появлении в 1909 году сборника статей «Вехи», который осуждал интеллигенцию за её вклад в политическое банкротство страны. Почти все авторы, подобно Струве, когда-то были марксистами, ушедшими от марксизма по философским соображениям и присоединившимися к «Союзу освобождения» и затем кадетской партии, только чтобы разочароваться в тактике «Врагов слева нет!».

Авторы «Вех» обвинили интеллигенцию в том, что та отдаёт чрезмерный приоритет политике, приоритет, явивший свою саморазрушительность, так как не признаёт самостоятельное значение закона, культуры и созидания, этики и даже религии. Богдан Кистяковский, профессор права Киевского университета, поставил в вину левым, что те оказались неспособными соблюдать элементарные гражданские свободы: «На наших собраниях свободой речи пользовались только те, кто был приемлем большинству… правовое сознание нашей интеллигенции… соответствует формам полицейского государства».

Интеллигенция, утверждали авторы «Вех», допустила, чтобы служение народу превратилось в ревностное суеверие для избранных. Экономист Сергей Булгаков, позднее принявший сан, заметил по поводу интеллигентского чувства вины перед народом, что «общественное покаяние не… перед Богом, но перед «народом» или «пролетариатом»». Оно стало формой идолопоклонства, обожествления человеческих существ.

Струве пришёл к выводу: «Интеллигентское служение народу не предполагало никаких обязательств у народа и не ставило ему самому никаких воспитательных задач. А так как народ состоит из людей, движущихся интересами и инстинктами, то просочившись в народную среду, интеллигентская идеология должна была дать очень неидеальный плод. Народничества, не говоря уже о марксистской, проповедь в историческая действительности превращалась в разнуздание и деморализацию».

Для оздоровления государственной атмосферы Струве предлагал культивировать в народе и среди интеллигенции осознания ценностей государства и нации. Никакое государство не может выжить в нынешний век, а тем более вести успешную внешнюю политику без опоры на национальное сознание. «Национальная идея современной России – это примирение между властями и народом, который пробуждается к пониманию самого себя. Государство и нация должны органично соединиться».

Струве чувствовал – это может совершиться наиболее естественным образом на Балканах в ходе борьбы за национальное самоопределение славянских и православных народов в Австро-Венгерской и Османской империях.

Это наблюдение вернуло его к панславистскому рецепту демократизации русского национализма и сблизило с октябристами, также проповедывавшими панславизм и поставившими в центр своей кампании внешнюю и военную политику ради того, чтобы Дума приобрела большее влияние в имперских делах. Однако поддержка Струве объединения Германии как модели показывает – он недооценивал трудности, связанные с внедрением государственного национализма в многонациональной Российской империи, и не сознавал, насколько мало поднялись крестьяне над уровнем локализированного сознания.

Представление Струве о русской нации было близко к тому мировоззрению, которое все с большей самоуверенностью насаждалось торговой и промышленной буржуазией, особенно московской. Вначале предприниматели склонялись к одному мнению с октябристами, но вскоре поняли: их проблемы – например, налоговая реформа или демократизация местного управления – не будут решены до тех пор, пока этому противодействуют помещики, господствующие в «Союзе 17 октября». Две московские семьи, Рябушинские и Коноваловы, обе из староверов, взяли на себя инициативу по основанию новой открыто торговой политической партии, прогрессистов, и газеты «Утро России», чтобы исполнять роль рупора «Лопахиных, скупающих вишнёвые сады».

В речи по поводу 100-летней годовщины семейной фирмы А.И. Коновалов выразил кредо новой партии: «Для промышленности, как воздух, необходим плавный и спокойный ход политической жизни, обеспечение имущественных и личных интересов от произвольного их нарушения, нужны твёрдое право, законность, широкое просвещение в стране… Непосредственные интересы русской промышленности совпадают с заветным стремлением всего русского общества».

К 1914 году попытка использовать Думу как форум для создания нового, более демократичного имперского русского национализма в основном провалилась. Этнические конфликты, хотя временно затихшие, явно не ушли в прошлое. Вновь проявились социально-экономические противоречия, несколько затушёванные к 1905 году общей борьбой против самодержавия. Ни рабочие, ни крестьяне, участвовавшие в работе Думы, не были удовлетворены результатами своей деятельности. Подъём рабочего движения в 1912–1914 годах показал, что молодое, более грамотное и урбанизированное поколение рабочих ощущает себя отчуждённым от системы и готово на любые проявления недовольства.

Со своей стороны общественность относилась к монархии с неприязнью и отвращением, вызванными косностью, продажностью и безнравственностью, что вскрыли – каждый по-своему – Азеф и Распутин. В результате десятилетия существования Думы и распространения серьёзных газет общественность стала более информированной и в основном – хотя и не полностью – утратила чувство общих интересов с народом. В 1914 году рабочие Петербурга без поддержки других слоёв общества поднялись на баррикады.

Первая мировая война

У режима и общественности оставался ещё один, последний шанс, чтобы сделать шаг навстречу друг другу. Как и во всех воюющих странах, Первая мировая война исключительно высоко подняла политические ставки, делая необходимым сотрудничество различных социально-экономических групп. Нужды войны требовали беспрецедентной мобилизации промышленности и вызвали беспрецедентное вторжение внешнего мира в крестьянскую жизнь. Следовательно, война создавала новую возможность – и безотлагательную необходимость – полнее интегрировать в общество как рабочих, так и крестьян.

В августовские, 1914 года, дни пьянящего патриотизма Дума согласилась пойти на неопределённо долгий перерыв в работе на том основании, что депутатам лучше посвятить себя непосредственному участию в военных усилиях страны, чем выступать с речами в палате. На этой стадии патриотизм означал поддержку императора и правительства и не допускал ни создания каких-либо помех, ни даже критического контроля за деятельностью властей. Все социальные классы остро осознали свою причастность к России как к общему дому, который все призваны защищать. Настроение общества выразилось в переименовании столицы, Петербурга, в безупречно русский Петроград, в массовом изгнании людей с немецкими фамилиями (на деле часто евреев) из Москвы и во всеобщей шпиономании, затронувшей даже императрицу, которую все презрительно стали называть «эта немка».

Однако к весне 1915 года сотрудничество элит и режима было омрачено тяжёлой ситуацией на фронте. Крупные потери, отчасти вызванные катастрофической нехваткой боеприпасов, и отступление из Польши посеяли сомнение в компетентности правительства и, соответственно, в его праве продолжать правление страной.

Потенциальный союзник – или противник – уже расправил крылья. Со времени начала войны по инициативе московского земства были образованы союзы, взявшие на себя заботу о раненых и больных, их эвакуацию с фронта и последующий уход. Во время кризиса с военными поставками два из таких союзов объединились в «Земгор» (комитет земского и городского союзов) под председательством беспартийного либерала, князя Георгия Львова. Новая организация оказывала помощь правительству в мобилизации трудовых ресурсов и размещении военных заказов, в этом ей содействовали военно-промышленные комитеты, учреждённые для надзора за конверсией гражданских предприятий и вовлечением их в военное производство. Здесь инициатива тоже исходила из Москвы, в частности от Рябушинского, и была рассчитана не только на увеличение выпуска продукции, но и на противостояние монополии государственных предприятий и петроградских синдикатов. Подлинное значение комитетов состояло в том, что те представляли все заинтересованные стороны: правительство, земства и муниципалитеты, работодателей и рабочих. Впервые – если не считать Думу – рабочие участвовали в публичных органах, имевших официальный статус.

Если бы эти ассоциации дополнялись образованием правительства, готового на полное сотрудничество, тогда стал бы возможен новый призыв к гражданскому патриотизму, к которому присоединились бы общественность и рабочие. Для достижения этой цели в августе 1915 года центристские партии Думы и Госсовет образовали так называемый «Прогрессивный блок», имевший большинство голосов в Думе и треть в Госсовете. «Прогрессивный блок» потребовал формирования «министерства общественного доверия» с включением членов Думы, опубликовал программу реформ, представлявшую собой манифест гражданского общества: полное равноправие крестьян, прекращение всей дискриминации по этническим и религиозным основаниям (включая меры по эмансипации евреев), амнистию политическим заключённым и узникам совести, гарантию прав рабочих, включая легализацию профсоюзов. Программа получила некоторую поддержку у отдельных министров, и какое-то время казалось, что «правительство общественного доверия» может быть сформировано.

Однако Николай II решил иначе и в сентябре приостановил работу Думы, уволил министров, поддерживавших «Прогрессивный блок», и объявил, что берёт на себя командование армией. Таким образом, царь подменил современную гражданскую концепцию нации своей собственной, средневековой версией, согласно которой лично должен был вести войска к победе. Это очень характерно для его понимания монархии, но подобное решение для существующего порядка оказалось поистине катастрофичным.

Николай II не только упустил возможность укрепить гражданскую сторону правительства, но и ослабил собственное координационное влияние (необходимое самодержавной монархии), отправившись в Ставку, откуда трудно было поддерживать связь с министрами.

Дальше государственные дела шли всё хуже. Николай часто менял состав правительства, частично по совету жены, вызвав серию перестановок, получивших известность как «министерская чехарда». Даже убеждённые сторонники монархии начали приходить в отчаяние и поговаривать о возможности принудительного отречения от трона. Появились слухи, сопровождавшиеся намёками в газетах, что у Распутина связь с императрицей, или, ещё хуже, что они вдвоём возглавляют придворную партию, пытающуюся вывести Россию из войны, заключив с Германией предательский сепаратный мир. В декабре 1916 года Распутин был убит небольшой группой заговорщиков, чьи политические взгляды объединялись только в одном: стремлении спасти монархию от монарха.

Тем временем «Земгор» расширил сферу своей ответственности, взявшись за организацию – помимо прочего – продовольственного снабжения. В 1916 году в речи перед земскими делегатами Львов заявил, что его организация представляет le pays reel[15]15
  Le pays reel (фр.) – истинное, подлинное, действительное гражданство.


[Закрыть], при этом проявляя настоящую компетенцию и подлинный патриотизм, которого не хватает правительству. «Отечество в опасности… Режим не руководит государственным кораблём… И всё же корабль твёрдо следует курсом, и работа на борту не прекратилась. Команда сохраняет порядок и самоконтроль. Мы не остановимся… У нас надёжный рулевой – любовь к родине».

Существуют разногласия по поводу того, насколько эффективно в действительности добровольные организации помогали военной мобилизации, но как бы там ни было, политики, вовлечённые в их деятельность или участвовавшие в «Прогрессивном блоке», претендовали на монополию настоящего патриотизма и рассчитывали изолировать режим ввиду его пагубного влияния на военные усилия страны. На сессии Думы в ноябре 1916 года Милюков выдвинул ряд серьёзных обвинений против правительства, сопровождая каждое вопросом: «Что это – глупость или измена?».

Ответ дал сам же Милюков: «А имеет ли какое-нибудь значение… с чем мы имеем дело, с глупостью или с изменой?.. Правительство упорно утверждает, что, организуя страну, мы организуем революцию и намеренно выбираем хаос и дезорганизацию».

Такова атмосфера, в которой протесты тех, кто стоял в очередях за хлебом в Петрограде, смогли привести к падению династии. Взаимные подозрения элит и режима вновь породили революцию и создали временный союз общественности и народа.

Глава 6. Революция 1917 года

1917 год всё упростил, снёс все многослойные наносы осадочного общества; отбросил сословия, классы, этносы и оставил простое противостояние: «белые» против «красных».

Нейтралитет между противостоящими сторонами был невозможен. Даже при том, что ни одна из сторон не сражалась за восстановление прежней самодержавной империи, их представления о России были несовместимы. «Белые» довели политику русификаторов до логического завершения, намереваясь создать государство с господствующим положением этнических русских: «Россия для русских!», «Россия единая и неделимая!». «Красные» боролись за социалистический порядок, за государство рабочих и крестьян, которое стало бы предвестником «пролетарского интернационализма».

В марте 1917 года, когда царский режим пал, его сменил не один режим, а два – наступило так называемое «двоевластие». Это было естественным результатом довоенного расклада политических сил, когда царь противостоял не одному оппоненту, а двум, общественности и народу. Подобная двойственность чрезвычайно затрудняла установление единой власти. Новое Временное правительство, состояло, главным образом, из членов Думы и добровольных организаций. Его глава, князь Георгий Львов, являлся председателем «Земгора», тогда как Павел Милюков, министр иностранных дел, и Александр Гучков, военный министр, были лидерами кадетов и октябристов, двух основных либеральных партий в Думе. В то же время Временное правительство не могло ссылаться на Думу как на легитимный источник власти, так как рабочие и крестьяне не признавали её в таковом качестве. Вместо этого Временное правительство объявило себя наследником дела революции, пользующимся поддержкой и общественности, и народа. «Всеобщий революционный энтузиазм народа… и решимость Государственной Думы создали Временное правительство»: так гласила его первая прокламация.

Для преодоления двойственности Временное правительство намеревалось созвать Учредительное собрание, избранное на уже известных принципах. Оно также объявило политическую амнистию, пообещало ввести гражданские свободы, отменило полицейские силы и смертную казнь, в том числе в воинских частях. Таким образом, новое правительство лишилось какой-либо принудительной силы и стало зависимым от сохранения гармоничного союза народа и общественности, которому и приписывало своё появление на свет.

В течение нескольких последующих месяцев Временное правительство пыталось воплотить в жизнь своё представление о России, унаследованное от поколений интеллигенции и общественности, то есть России, как единой и патриотической нации, в которой рабочие, крестьяне и солдаты пользуются широкими гражданскими свободами и могут, насколько возможно, жить в собственных самоуправляющихся сообществах. Любая дискриминация по сословному, религиозному или этническому признаку запрещалась, что было необходимым предварительным условием для создания современного национального государства.

Разгар мировой войны одновременно являлся и лучшим, и худшим временем для осуществления этой задачи. Если решение и было возможно, то только при условии – правительству удастся убедить общественность и народ в том, насколько у обоих высоки ставки в этой войне. Таким образом, на протяжении всего периода существования Временного правительства важнейшими вопросами для него оставались: «Какую войну мы ведём?» и «Какие средства мы вправе использовать в ней?». Таким образом, на практике Временному правительству пришлось – хотя и с неохотой – принять на себя наследие империи, но без тех сил принуждения, которыми располагала империя.

Другой стороной «двоевластия» была сеть Советов. Как только очереди к продуктовым магазинам Петрограда стали превращаться в бушующие толпы, рабочие, припомнив свои недолговечные мечты 1905 года, начали стекаться к Таврическому дворцу, где заседала Дума, чтобы учредить по-настоящему своё представительное собрание. Инициатива исходила от рабочих, членов военно-промышленного комитета, а организационную форму новой власти придали петроградские меньшевики. 28 февраля на фабриках и в воинских казармах начались поспешные выборы, однако в некоторых местах затянувшиеся на несколько дней: ко второй половине марта в Петроградский Совет было избрано около трёх тысяч делегатов, из которых две тысячи были солдаты, хотя количество рабочих в столице в несколько раз превышало количество солдат.

Можно с уверенностью сказать, что эти разношёрстные собрания вызвали энтузиазм народа: они реально воплощали представление рабочих и крестьян о самоуправлении. Только уже по этой причине Временному правительству пришлось отнестись к собраниям народа со всей серьёзностью. Но кроме того, правительство не имело силы, способной оказать на Советы сдерживающее воздействие, даже если бы оно и захотело это сделать. Сами же Советы в то время вовсе не проявляли желания брать на себя правительственную власть: согласно социалистической теории, случившееся являлось началом буржуазной эпохи, в течение которой представители народа должны исполнять роль бдительной оппозиции.

Важным вопросом в отношениях между Временным правительством и Советами оставался вопрос о войне – он определял те условия, в которых могла осуществиться какая-либо реформа. Кроме того, отношение к войне сказывалось и на отношении к образу новой России. Некоторое время казалось, между общественностью и народом возможен компромисс на базе того, что обновлённая демократическая Россия сражается за идеалы, отличные от идеалов прежнего режима. Царская Россия воевала за проливы и панславянский город Константинополь, новый режим отказался от империалистических целей и вёл чисто оборонительную войну, в то же время пытаясь вступить в переговоры о мире «без аннексий и контрибуций». Компромисс, получивший известность как «революционное оборончество», имел огромное значение, так как без него не мог осуществиться союз общественности и народа.

Первым испытанием этого союза стала апрельская нота Милюкова союзникам, в которой говорилось, что Временное правительство всё же не отказалось от аннексионистских целей в войне. Ещё более серьёзная проверка произошла в июне в связи с массивным наступлением на фронте, которое многие солдаты считали несовместимым с концепцией чисто оборонительной войны. В результате третьего испытания, связанного с августовским мятежом Корнилова, компромисс, наконец, лопнул – в самой наглядной форме поднял проблему власти и дисциплины, необходимых в армии для продолжения боевых действий. Здесь всё опять сводилось к упрощению: чтобы продолжать войну, Временное правительство не могло не принять на себя наследие империи, даже против своей воли.

За то время, когда компромисс продолжался, Временное правительство всё же допустило учреждение широкого круга представительных институтов, выражающих интересы рабочих, крестьян и солдат. Впрочем, иного выбора и не было, так как Временное правительство не могло воспрепятствовать их появлению, но зато пыталось побудить их работать ради создания новой России. Рабочие получили восьмичасовой рабочий день и перспективу большего влияния на внутреннюю жизнь предприятий – «рабочий контроль». Власти пообещали крестьянам провести земельную реформу и дать право на самоуправление в деревнях. Солдаты должны были получить право на участие в управлении своими подразделениями вне боевых действий. Нерусским народам пообещали самоопределение. Воплотить все эти обещания в жизнь и придать им законную форму предстояло Учредительному собранию.

Однако Временное правительство постоянно откладывало созыв Учредительного собрания. И эта задержка, в конце концов, оказалась роковой для складывающегося союза новой России. Колебания показывали, что взаимное недоверие между общественностью и народом, усилившееся событиями 1905–1906 годов, вовсе не исчезло. Более того, с уходом в прошлое царского режима оно обнажилось ещё сильнее. Временное правительство считало себя обязанным принять полную ответственность за империю, то есть, по сути, заменить царский режим. Кадетская партия, в которой царское правительство видело союзника террористов, подрывающих устои России, теперь считала себя основным гарантом целостности Российского государства. После того как народное недовольство вытеснило кадетов из правительства, логика событий подтолкнула даже лидеров Советов, эсеров и меньшевиков к компромиссу с неоимпериализмом, ценой которого стал раскол внутри их собственных партий, оказавшийся впоследствии роковым.

Между тем надежды и чаяния народа, находившие выражение через его собственные институты и поддерживаемые большевиками, оказались несовместимыми с ведением какой-либо войны или – по сути – с продолжавшимся существованием центральной власти в любой форме. Империя, на короткое время доставшаяся в наследство Временному правительству, распалась, погрузив Россию в пучину гражданской войны, из которой страна смогла выйти только с появлением новой, ещё более суровой и жестокой имперской власти.