Текст книги "Кровавый глаз"

Автор книги: Джайлс Кристиан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Глава двенадцатая

Говорят, самой темной ночь бывает в последний предрассветный час. Именно тогда Глум напал на меня. Я проснулся и обнаружил лезвие, приставленное к горлу. Сопротивляться было нельзя еще и потому, что Торгильс держал нож под подбородком Кинетрит. Торлейк стоял чуть в стороне в тени, охраняя Веохстана и отца Эгфрита. Прежде чем я успел прогнать из глаз сон и эль, мои руки были связаны. Я шел, переступая через храпящих людей, а Глум подгонял меня ножом. Я поднял взгляд на насыпь в надежде на то, что часовые обязательно услышат нас, но затем вспомнил, что Глум и его родичи сами вызвались дежурить в предрассветную смену, и поежился. Подлые собаки хорошо все просчитали.

– Если хоть пикнешь, то я оставлю твой труп волкам, – прошипел Глум и врезал мне между лопаток рукояткой меча.

Он развернул меня к себе лицом и сорвал с пояса нож с костяной рукояткой, то единственное, что связывало меня с прошлым, погруженным во мрак. Веохстан, Кинетрит и отец Эгфрит ковыляли впереди. Люди Глума торопились уйти как можно дальше от волчьей стаи. Из темноты нас атаковали ветки и колючки, обдирая лица и руки. Изменник торопился, понимая, что переступил черту и обратного пути нет. Он откололся от братства, предал своего ярла. Тот обязательно убьет его, если встретит. Сигурд уже отрубил Глуму руку, теперь он отправит кричащую душу мерзавца в загробный мир.

Торгильс вдруг зашипел и повалил Веохстана на землю. Мы тоже пригнулись.

Где-то рядом тихо заржала и зафыркала лошадь. Легкий ветерок шуршал листьями над нашими головами, доносил бряцание оружия и поскрипывание кожи. Через мгновение сырой неподвижный мрак леса заполнил треск ломающихся сучьев. Однако всадники направлялись не к нам. Они углублялись в лес, в сторону волчьей стаи. Норвежцы спали, доверившись боевым товарищам, которые должны были предупредить их о приближении врага. Однако часовые больше не стояли на валу, вглядываясь в ночную темноту. Они спешно уходили на юг вместе с пленниками-англичанами и книгой, переписанной святым Иеронимом.

Мои кольчуга, шлем, меч и щит остались там, рядом с костром, где я положил их на землю. Я чувствовал себя беспомощным в одной рубахе, кожаной куртке, плаще и штанах. Мне оставалось благодарить судьбу хотя бы за то, что я лег спать в сапогах. Я прикоснулся к амулету с образом Отца всех, висящему на шее, ища в нем поддержки, затем снова поежился.

Первые лучи солнца лениво проникли сквозь полог леса, позолотили листву, затем коснулись сырой земли и согрели мне щеку. Я со страхом ждал, что лес вот-вот взорвется, вспыхнет ревом битвы, когда люди Сигурда проснутся и обнаружат, что окружены всадниками короля Кенвульфа. Затем до меня дошло, что мы ушли слишком далеко. Если до нас что-нибудь и донесется, то не более чем приглушенный стон. Я обратился с молитвой к Одину, богу войны, и Тиру, любителю сражений, прося у них, чтобы мои друзья остались живы. Пусть Свейн, Флоки, Улаф и Сигурд сейчас стоят над трупами англичан и допивают эль короля Кенвульфа в честь победы над врагом.

– Ты мерзкий червь, Глум, – сказал я и плюнул ему под ноги.

Он развернулся и ударил меня кулаком в лицо.

Не обращая внимания на кровь, текущую из разбитой губы, я улыбнулся и сказал по-английски:

– Он не знает, что я отрублю ему другую руку и засуну ее в его задницу, – сказал я по-английски.

– Только в том случае, если я тебя не опережу, – огрызнулся Веохстан.

Торгильс толкнул парня вперед и пригрозил скормить его язык воронам.

– Куда нас ведут, Ворон? – тихим жалобным голосом проскулил монах.

Но я сам этого не знал, поэтому промолчал. Единственным ответом, который получил маленький человечек, стал толчок в спину древком копья от Торлейка.

День обещал быть теплым. Лес начинал редеть, и я наконец увидел солнце над цветущими деревьями. Бледно-золотой диск сиял на голубом небе. По моему лицу струился пот, обжигая рассеченную губу, но Глум не давал нам воды. Мы могли только с завистью смотреть, как норвежцы жадно прикладывались к полным бурдюкам.

Кинетрит стала бледной, как небо. Ее золотистые волосы потускнели, подол юбки обтрепался и покрылся колючками.

– Глум, дай девушке воды, – сказал я. – Или ты боишься ее так же, как и меня?

Я сморозил глупость и прекрасно понимал это. Глум даже с одной рукой оставался свирепым воином. Разумеется, он меня не боялся.

– Ты жив только потому, что владеешь их языком, – сказал он и кивнул на Веохстана. – Поэтому ты можешь быть мне полезен.

Однако в глубине души Глум, наверное, все-таки остерегался моего кровавого глаза и никак не мог понять, чем же вызван интерес ярла ко мне. Он поколебался, но взял у Торлейка бурдюк, поднес его к губам Кинетрит и дал ей напиться. Судя по всему, Веохстан догадался, что я сказал. После того как девушка утолила жажду, он с благодарностью мне кивнул.

– А теперь спроси у монаха, Ворон, далеко ли до его земли, – сказал Глум, отобрал у Кинетрит бурдюк и заткнул его пробкой. – Докажи, что я не напрасно оставил тебе жизнь.

Лес сменился полосами густых лугов, разделенных рощами вязов и ясеней. Мне тоже захотелось узнать, вернулись ли мы в Уэссекс.

– Ты собираешься отдать милорду Эльдреду книгу в обмен на то серебро, которое он обещал Сигурду, – сказал я Глуму.

Я понимал, что только надежда на несметные сокровища могла толкнуть этих людей на предательство, но все же мне хотелось услышать это из уст самого Глума.

– Ублюдок Сигурд передо мной в неоплатном долгу, – ответил тот и показал мне обрубок, затянутый в кожу.

– Куда потом, Глум? Ты думаешь, Эльдред позволит остаться в своей стране такому кровавому язычнику? Так куда же ты собираешься направиться? У тебя нет людей, чтобы вернуться домой морем на «Лосином фьорде».

– Я куплю их. – Глум решительно рубанул воздух культей. – Или оплачу дорогу домой на другом корабле. Мне все равно.

– Сигурд последует за тобой на край света, – продолжал я и провел связанными руками по лицу, мокрому от пота. – Боги к нему благоволят. – Я оглянулся на Торлейка и Торгильса, надеясь посеять у них в сознании семена сомнения. – Он вас найдет. Вы от него нигде не спрячетесь и прекрасно это сознаете.

– Сигурд встретит сотню воинов, жаждущих сразиться с ним. – Глум оскалился и кивнул своим родичам, подкрепляя их решимость. – Он найдет многих норвежцев, провозгласивших меня своим ярлом. У меня будет достаточно серебра, чтобы их купить. – Кормчий «Лосиного фьорда» поморщился. – Я буду для них куда более щедрым повелителем, чем Сигурд Счастливый. – Последние слова он буквально выплюнул. – Ха! Вероятно, он уже мертв. Ему во сне проткнул брюхо копьем какой-нибудь мерсийский щенок. А теперь спроси у монаха, где мы находимся.

Я посмотрел ему в лицо и спросил:

– Глум, ты считаешь, что Сигурд – тот человек, который может умереть во сне? Ты думаешь, что именно такую судьбу сплели для него норны?

Глум снова ударил меня, причем очень больно, затем неуклюже вытянул шею и почесал бороду.

– Спроси у монаха, Ворон, где мы находимся. Возможно, я сделаю тебя богатым и ты сможешь повести в бой свой отряд.

Я повернулся к отцу Эгфриту. Монах внимательно слушал нас, бормоча молитвы своему богу. Его лицо было бледным от напряжения и страха.

– Где мы сейчас, святой отец? – спросил я, рассудив, что лучше быть полезным Глуму и живым, чем мертвым.

Я кивнул монаху, показывая, что ради всеобщего блага он должен отвечать правдиво.

Какое-то время Эгфрит продолжал бубнить себе под нос, затем громко высморкался и вытер рукавом рясы длинный нос.

– Завтра мы снова пересечем Северн, – сказал он и поднял косматые брови. – Тогда уже останется недолго ждать встречи с разведчиками милорда Эльдреда. Мы их найдем, или же они сами наткнутся на нас. Если только прежде нас не заметят валлийцы. – Монах снова высморкался.

Я перевел его слова, Глум кивнул и рассеянно спросил:

– А кто такие эти валлийцы?

– Они тоже язычники, – сказал я, и предатель одобрительно покачал головой. – Однако это не помешает им проткнуть нас копьями. Они живут на западе, совершают набеги, угоняют скот, убивают англичан.

– Эти валлийцы начинают мне нравиться, – с усмешкой сказал Глум Торлейку.

Он шагнул к монаху и мечом перерезал веревки, которыми были связаны его руки.

– Хвала милостивому Господу! – воскликнул Эгфрит, растирая затекшие запястья.

Глум посмотрел мне в глаза, затем резко развернулся назад и рассек мечом голову монаха. Ноги Эгфрита подогнулись, и он рухнул, как камень. Кинетрит вскрикнула, и я увидел, что ее лицо покрыто алыми брызгами.

– Кровь этого раба Христа пролита в твою честь, Один, – сказал Глум, закрыл глаза и поднял лицо к небу.

С его меча падали красные капли. Я понял, чем было вызвано облегчение, разлившееся по лицу изменника. Он больше не боялся чар отца Эгфрита. Кинетрит била дрожь. Веохстан поморщился и перекрестился связанными руками.

– Торгильс, давай сюда книгу, – приказал Глум.

Он шагнул было к распростертому телу монаха, собираясь вытереть лезвие, испачканное кровью, о его рясу, затем передумал и убрал грязный меч в ножны. После этого он протащил свою бороду через кулак и посмотрел на руку. Ладонь покраснела от крови Эгфрита, и Глум, казалось, был этим удивлен.

– Чего ты ждешь, дружок? – рявкнул он на Торгильса. – Книга! Не наделай в штаны! Теперь жрец Белого Христа больше не сможет направить на тебя свою магию. – Глум нагнулся и вытер окровавленную руку о темный пучок вьющихся листьев щавеля.

Торгильс продолжал колебаться. Его голубые глаза, скрытые густыми бровями, затянулись туманом.

– Пусть книгу несет англичанин, – наконец сказал он и взглянул на Веохстана. – Или она, – добавил норвежец, повернувшись к Кинетрит, и подозрительно прищурился.

– Торгильс, когда это ты потерял свои яйца? – спросил Глум.

Однорукий изменник шагнул вперед, подобрал с земли кожаную котомку, в которой лежала книга, грубо закинул ее Кинетрит на плечо и вытер кровь со своих рук о корсаж платья.

– Если с книгой что-нибудь случится, то я выпотрошу тебя, как рыбу! – сказал он, достал нож и приставил его к животу девушки.

Тут я проникся гордостью за Кинетрит. Она не поняла Глума, но ее зеленые глаза наполнились бесконечной гордостью. Я почувствовал, что девчонка без колебаний вонзит нож ему в сердце, если только у нее появится такая возможность.

Мы снова тронулись в путь, бросив тело отца Эгфрита на растерзание лесным тварям. По лицу монаха уже ползали мухи. Мне захотелось узнать, как поступит с нами христианский бог за то, что мы убили одного из его слуг.

Вдруг все мы услышали звук, от которого у человека стынет кровь в жилах, и разом обернулись. Он был печальным и зловещим, но я успел его полюбить.

Огромный черный ворон взмахнул крыльями, опустился на лицо монаха и каркнул три раза. Норвежцы оскалились, словно волки, радуясь тому, что черный потрошитель, служащий Одину, принял их подношение.

Ночь выдалась безлунной. Она принадлежала лесным тварям, духам и еще более могущественным созданиям. Говорят, что в такие ночи боги принимают человеческое обличье и бродят среди нас неузнанными. Якобы сам Один, Отец всех, порой странствует по миру в поисках знаний, наблюдает за деяниями великих воинов. Возможно, им предстоит сразиться за него в Рагнароке, последней битве, которая грядет на исходе дней.

Костров мы не разводили, о чем я сожалел. Ведь огонь отпугнул бы опасность, которая, как я чувствовал, таилась в черном лесу. Не было и песен о быстрых кораблях, рассекающих волны, и врагах, сраженных в боях. Мы молча сидели под густыми ветвями древнего ясеня, корявый ствол которого был обвит какой-то сладко пахнущей травой. Я черпал силы у векового дерева, надеялся, что ясень предупредит злобных ночных духов о том, кто из нас изменник, нарушивший клятву, а кого, наоборот, предали.

* * *

На следующий день мы так и не встретили людей олдермена Эльдреда. У меня мелькнула мысль, не солгал ли отец Эгфрит, когда сказал, что мы уже у самых границ Уэссекса. Быть может, монах рассчитывал, что Глум отбросит осторожность и даст возможность Сигурду и Маугеру настигнуть нас. Или же он просто ошибался. Так или иначе, но я сообразил, что мы отклонились на запад гораздо дальше, чем было нужно. Продираясь через густые заросли, человек, совершенно естественно, выбирает самую легкую дорогу. Со временем это начинает сказываться. Мы сбились с пути.

– Напрасно ты убил этого маленького вонючего ублюдка, – проворчал Торгильс на следующий день, когда скандинавы наконец позволили нам напиться из журчащего ручья.

Мне уже начинало казаться, что даже кости у меня высохли, как старые палки.

– Этот христианин был единственным, кто знал эту землю. Мы заблудились, кузен.

– Если ты еще раз поставишь под сомнение мои действия, свиной член, то я брошу тебя здесь одного, – отрезал Глум и с хлюпаньем выпил воду из пригоршни.

Верзила Торлейк молча наполнял бурдюк. Глум заставил нас идти всю ночь. В темноте мы заблудились.

Когда взошло солнце, Глум понял, что почти всю ночь вел нас на запад. Ближе к вечеру мы выбрались на поляну, усыпанную камнями. Когда солнце скользнуло за непрерывную цепь холмов, Торгильс заметил убогую пастушью хижину. Она стояла высоко на скале, где вяз, ясень и дуб уступили место дроку и вереску.

Великан Торлейк покачал головой, отчего заплясали его светлые косы.

– Нам нужно оставаться среди деревьев, кузен. Так безопаснее. – Он указал копьем на хижину, погружавшуюся в густую тень по мере того, как солнце клонилось к западу. – Если мы поднимемся туда, то нас станет видно на многие мили вокруг.

– Кто нас здесь увидит, кузен? Зайцы и барсуки? – Торгильс обвел рукой окрестные холмы, заросшие лесом, и презрительно усмехнулся. – В кои-то веки мне хочется выспаться под крышей. – Он поморщился, сплел руки за спиной и потянулся. – У меня ноет все тело.

– А я сейчас предпочту хороший сон смазливой молоденькой шлюшке, – хмуро проворчал Глум. – Ты видел того жирного долбаного ворона, Торлейк. – Он изогнул брови. – Старый Асгот сказал бы, что это добрый знак. Я говорю то же самое.

Торгильс кивнул, положил руку на плечо Торлейку и заявил:

– Один благоволит дерзким. Он с нами, кузен. Его радует то, что мы скоро возвратимся в родные края с английским серебром и прославим его, Торлейк. – Он оглянулся на Глума, гордо стиснувшего рукоятку меча. – Как это должен был бы сделать Сигурд.

Торлейк снял со спины круглый щит и взял его в руку, готовый отразить удар. Мы стали подниматься по неглубокой расселине, не тронутой лучами солнца, к хижине, которая должна была стать нашим укрытием на эту ночь. О валлийцах никто не вспомнил.

* * *

Торлейк вышел из хижины по малой нужде, тут же ворвался обратно и навалился на старую дверь.

– Глум, там люди! – прошептал он. – Или волки.

При слабом огоньке сального светильника я увидел страх, вспыхнувший в глазах Глума. Он решил, что Сигурд нашел нас.

– Что ты там увидел, кузен? – прорычал изменник, поднялся и взял свой круглый щит, прислоненный к стене хижины.

Легкий ветерок со свистом врывался в щели между досками, откуда вывалилась растрескавшаяся замазка. Кинетрит зябко поежилась и передвинулась ближе к Веохстану.

– Там темно, как в заднице сарацина. Я ничего не увидел дальше своего члена, – сказал Торлейк, нахлобучивая шлем. – Но они там, это точно. Им известно, что мы здесь. Видит Тир, я едва не помочился на одного из них.

Он расправил широченные плечи и схватил копье.

– Ненавижу эту землю! – пробормотал Глум, тоже хватаясь за копье.

Через считаные мгновения трое норвежцев были вооружены и готовы к бою. В кольчугах и шлемах, с копьями и круглыми щитами с железными накладками, покрытыми вмятинами и зазубринами, они были похожи на угрюмых богов войны.

– Глум, дай нам оружие, – сказал я, поднимаясь на ноги и протягивая стянутые веревкой запястья. – Мы будем сражаться вместе с вами.

Глум устремил на меня взгляд черных глаз, и мне показалось, что он собрался меня убить. Но кормчий «Лосиного фьорда» разрезал путы и протянул мне копье. Этот предатель оставался скандинавским воином и потому не мог отказать мне в месте в Валгалле, где я пил бы мед среди тех, кто пал в битве.

Я оглянулся на англичанина Веохстана.

– Только ты, Ворон, – сказал Глум, повернулся ко мне спиной и направился к двери.

В этот момент я мог бы убить изменника, пронзить его же собственным копьем. Но я тоже был скандинавом. Мой бог наблюдал за мной.

Глум пинком распахнул дверь настежь. Мы вчетвером вышли в темноту. Там ничего не было. Ни звуков, ни силуэтов, движущихся подобно духам, лишь заросли дрока, отражающие скудный свет, ласкающий землю в эту ночь.

Торгильс рассмеялся, повернулся к Торлейку и воскликнул:

– Ты испугался собственного члена, здоровенный ублюдок!

Тотчас же раздался глухой стук. Торгильс крякнул и пошатнулся. В его груди торчала стрела. Мне показалось, что вереск внезапно вскочил и с криками набросился на нас, но чавкающий удар меча Глума, нашедшего цель, сообщил нам, что наши враги состояли из плоти и крови. Их можно было убивать. Торлейк и Торгильс метнули копья, вскинули щиты и принялись размахивать длинными мечами, встречая каждый удачный удар торжествующими криками.

Жажда битвы опьянила меня. Я ринулся вперед с копьем наперевес и вонзил его в чье-то плечо. Мои глаза быстро привыкли к темноте. Я увидел негодяев такими, какими они были. На нас наседали жилистые воины с перепачканными грязью лицами, грубыми мечами и маленькими черными щитами. Двое навалились на Торлейка. Они рычали как собаки, раздирали его когтями и железом. Глум разрубил врага от плеча до бедра, взревел, но его меч застрял в теле, и двое воинов с черными от грязи лицами пронзили его копьями. Глум закричал от боли. Я развернулся, бросился в хижину, где в темном углу ждали конца связанные Веохстан и Кинетрит, и перерезал веревки наконечником копья.

– Бегите! – крикнул я и обернулся к воину с черным щитом, с рычанием ворвавшемуся в дверь.

Я издал громкий вопль, насквозь пробил копьем щит, погрузил наконечник в грудь и повернул его, перед тем как выдернуть. Я выскочил на улицу и увидел, как на Торгильса обрушился град стрел. Они с глухим стуком отскакивали от его шлема и щита. Торгильс ревел и убивал. Веохстан выхватил меч из руки погибшего Глума, ткнул им врага в лицо и тотчас же отбил удар копья. Торлейк упал, на последнем выдохе призывая Одина. Пронзительно вскрикнула Кинетрит. Этот звук вспорол ночь острым ножом, и вдруг, словно по волшебству, черные щиты исчезли. Я упал на колени, жадно глотая воздух. Веохстан громко взревел, проклиная своего Иисуса и всех святых.

Черные щиты пропали. Вместе с ними исчезла и Кинетрит.

– Валлийские ублюдки! – воскликнул Веохстан и плюнул на труп.

Он расстегнул на мертвом Торгильсе пояс и стащил кольчугу с его израненного тела. Сквозь прореху в облаках звезды отбрасывали серебристый свет на девятерых убитых валлийцев, валяющихся вокруг изуродованных трупов Глума, Торгильса и Торлейка. Мы с Веохстаном молча забрали у убитых кольчуги, шлемы и оружие, в том числе два валлийских дротика, а также тяжелые скандинавские копья. Затем, в доспехах, скользких от остывающей крови, мы повернулись лицом друг к другу. Прореха в облаках затянулась, звезды скрылись, земля погрузилась во мрак.

– Иди сюда, норвежец, – бросил Веохстан, расставляя ноги пошире и поднимая круглый щит. – Мы с тобой еще не закончили.

– Ты хочешь умереть сейчас или после того, как мы отобьем Кинетрит у этих валлийских подонков? – спросил я.

Веохстан уже угрожающе надвигался на меня, но, услышав эти слова, остановился.

– Ты собираешься отправиться следом за ней? – спросил он.

Даже в темноте я разглядел у него в глазах недоверие, даже ненависть, медленно опустил щит и сказал:

– Я хочу вернуть книгу, Веохстан. У двух мечей шансов больше, чем у одного. Твоя смерть может подождать, пока мы оба не получим то, что хотим.

Он поднял два копья, с силой вонзил их в землю, шагнул вперед и схватил меня за руку. Его губы скривились, черные глаза сверкнули под козырьком шлема. Теперь, вооруженный, готовый к бою, англичанин стал другим. Я понял, что он прирожденный боец не хуже меня.

Мы закинули щиты за спину, взяли копья. Веохстан обратился с молитвой к Белому Христу, поэтому я тоже пробормотал несколько слов Одину, имя которого означает «неистовство». Затем мы побежали на запад по холмам, покрытым зарослями вереска.

Мы понятия не имели, куда увел свою добычу отряд валлийцев, но были свободны и двигались. Нас гнали вперед мысли об отмщении.