Текст книги "Кровавый глаз"

Автор книги: Джайлс Кристиан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Глава восьмая

– Ворон, а ты уже неплохо обращаешься с мечом, – заметил Улаф, разломил каравай черствого хлеба и протянул ломоть Флоки Черному.

После вчерашних занятий у меня ныли плечи, но я находил в этих неприятных ощущениях странное удовлетворение, считал, что мои мышцы и суставы заслужили право на отдых. Землю покрывал толстый, мягкий слой мха, и день обещал выдаться теплым и ясным.

– Пусть с копьем у тебя по-прежнему получается неважно, но это оружие не такое простое, каким кажется, – добавил Улаф. – Ими сражаются все и вся, но мало кто делает это хорошо. – Его лицо тронула тень грустной улыбки. – Мой Эрик очень неплохо управлялся с копьем, но не так хорошо, как ты с мечом. У тебя это получается совершенно естественно, да?

– Все равно что завалиться спать после того, как целый день ходить за плугом, – рассеянно заметил Кнут, мысли которого, вне всякого сомнения, были заняты какой-нибудь красавицей с длинными светлыми волосами, уложенными в толстые косы.

– Я до сих пор не одержал победу ни в одном поединке, Дядя, – сказал я, вращая плечами, чтобы унять теплую боль.

Но Улаф думал о сыне, поэтому продолжил так:

– Секирой Эрик тебя точно одолел бы, бьюсь об заклад. Мы с ним посвятили этому оружию несколько месяцев. Для того чтобы научиться с ней обращаться, требуется редкое мастерство, но даже в этом случае не обойтись без долгих лет занятий.

– Когда-нибудь я оставлю Бьярни синяки почище этих, – сказал я, потирая левую руку, которая получила не меньше сотни ударов, пришедшихся на щит, и покрылась сердитым багрянцем.

Улаф заморгал, затем слабо кивнул, благодаря меня за неуклюжую попытку оторвать его от мыслей о сыне.

– Мне жутко недостает этого парня, – сказал Бьярни, пряча в бороде грустную улыбку. – Когда мы возвратимся в Гаральд-фьорд, я заплачу лучшему скальду, чтобы он спел о том, как Эрик омочил свою секиру в крови этого червя Эльдреда.

От улыбки растрескались несколько порезов, заживающих на лице Улафа. Из одного из них на его бороду пролилась капелька свежей крови.

– Эрик был храбрый воин, Дядя, – сказал я. – Его мать будет гордиться тем, как он служил ярлу Сигурду.

– Нет, Ворон, не будет. – Кормчий тряхнул всклокоченной бородой. – Жена прокляла меня за то, что я взял мальчишку с собой. Теперь, когда он погиб, она оторвет мне яйца. – Он приподнял уголки губ, но в его улыбке не было тепла. – Мне сильно повезет, если я до своей смерти наслажусь хотя бы еще одной вкусной трапезой.

– Прекрати эти жалобные блеяния, Улаф, – сказал Черный Флоки. – Твоя жена – не высохшая палка. У вас будет еще один сын, старый ты развратник.

Я подумал было, что Улаф взорвется в ярости, но он лишь уставился на пламя костра, бледневшее в предрассветных сумерках, и поднял брови, словно признавая правоту слов товарища.

– Ни одна женщина не будет злиться вечно, – добавил Флоки, заплетая блестящие черные волосы, и повернулся ко мне. – Они никогда не прощают, Ворон, в этом ты сам убедишься, но все равно любят хорошенько потрахаться в холодную ночь, как и все мы.

По лагерю пробежал ропот одобрения.

– А у Сигурда есть сын? – спросил я, бросив взгляд на золотоволосого ярла, беседовавшего с английским священником и Маугером.

– Был, – ответил Улаф. – Но лошадь раскроила копытом его голову. Это случилось семь зим назад. Ярость Сигурда была способна обратить море вспять. – Он покачал головой, вспоминая ту трагедию. – Бедный малыш умер, даже не начав говорить. – Кормчий посмотрел на ярла. – У такого воина, как Сигурд, должен быть сильный сын. Таков закон природы, но старый Асгот рассудил, что наш предводитель прогневал богов, и, по-моему, Сигурд ему поверил. С тех самых пор он стремится завоевать расположение Одина и добьется его. Я могу смело поручиться своими зубами. Отец всех должен любить такого ярла! – Теперь его улыбка наполнилась теплом. – Посмотри на него. Он сам почти как бог, вот почему за ним идут люди. Любой из этих парней с готовностью умрет в бою рядом с Сигурдом. – Улаф поджал пухлые губы. – Даже Флоки пройдет по Бифросту, сияющему мосту между миром богов и миром людей, вместе с Сигурдом. Я прав, Флоки?

Флоки Черный вонзил нож в пень, на котором сидел, и поднял взгляд. Его черные глаза напоминали бездонные колодцы.

– Как и любому норвежцу, мне хочется оказаться в Валгалле, – тихо промолвил он. – Любой наш земляк, знакомый с Сигурдом Гаральдсоном, знает, что в самом почетном месте зала Одина его уже ждут крепкая скамья и позолоченный кубок. – Флоки поморщился, вытаскивая нож из дерева. – Я могу точно сказать, что буду стоять рядом с Сигурдом, когда за ним придут девы смерти.

– Возможно, это случится гораздо раньше, чем ты думаешь, братишка, – заметил Халлдор.

Этот воин, приходившийся кузеном Флоки Черному, был одержим желанием точить свое оружие. Он жил в постоянном ожидании боя. Вначале я никак не мог решить, что переполняло этого человека – страх или кровожадность, но сейчас точно могу сказать, что это был не страх.

– Кто может сказать, куда нас ведет этот английский жрец? – продолжал Халлдор, изучая лезвие своего ножа с костяной рукояткой. – Надо было бы перерезать ему краснушное горло и закопать покойничка в густых зарослях. Пусть его белая задница в загробной жизни носит терновый венец. Думаю, его богу это понравилось бы.

– Я напомню тебе об этом, Халлдор, когда мы будем делить серебро английского короля, – сказал Улаф. – Тогда ты порадуешься, что оставил задницу монаха в покое, – бросил он через плечо, поднялся на ноги и отошел в сторону, чтобы справить нужду.

Воины готовились тронуться в путь.

* * *

Я полагал, что мы продвигаемся быстро, но вечером того дня отец Эгфрит стал скулить. Мол, едва ползем, нам очень повезет, если мы доберемся до твердыни короля Кенвульфа до Судного дня.

– Нам, англичанам, нечего бояться норвежцев, если они тащатся, словно старухи, идущие на рынок, – пожаловался он, покачал выбритой головой и громко высморкался.

Он по-прежнему с опаской относился к моему кровавому глазу, но то обстоятельство, что я свободно владел английским, удерживало его от злых высказываний в мой адрес. Несмотря на то что как человек отец Эгфрит мне не нравился, я вынужден был признать, что он прав. Все дело было в том, что норвежцы на суше вели себя крайне осторожно, будто вся их уверенность осталась на кораблях. Монах выглядел таким слабым и тщедушным, что мне было неловко видеть, как он бодро шагал впереди, быстро переступая босыми ногами, и призывал нас не отставать.

– Норвежцы предпочитают грести, святой отец, а не ходить пешком, – сказал я, наслаждаясь тяжестью щита, висевшего на спине.

– В таком случае им, наверное, лучше было бы идти на руках, – ответил Эгфрит.

Он был так доволен своей шуткой, что взглянул на небо, будто искал одобрения Господня этим словам.

– А знаешь, что они любят даже больше, чем грести? – спросил я.

Эгфрит не знал, и мне пришлось его просветить.

– Вспарывать животы английским монахам, – сказал я, стараясь сдержать улыбку. – Не сомневаюсь, ты найдешь их… интересными спутниками.

Я наблюдал за служителем божьим краем глаза и увидел, как у него с лица схлынула вся краска. Маугер, идущий следом, ухмыльнулся. Должен признаться, мне доставляло удовольствие издеваться над монахом, хотя я и понимал, что в этом нет чести. Я был подобен ребенку, который отрывает мухе крылья или режет пополам дождевого червяка. Это было жестоко, но весело.

– Парень, а как получилось, что ты оказался со скандинавами? – спросил Маугер.

Умирающее солнце сверкнуло на браслетах, которыми были унизаны его могучие руки, покрытые татуировкой. Сейчас уже мало кто шел в кольчуге, хотя Халлдор, к примеру, ее вообще никогда не снимал. Наверное, он предпочел бы иметь ее вместо кожи, если бы такое было возможно.

– Я присоединился к ним по собственной воле, – солгал я. – Жизнь людей в нашей деревне не отличалась от овечьей. – Мне показалось, что примерно так выразился бы Свейн Рыжий.

– Полагаю, немой старик тоже пошел со скандинавами по собственной воле, – с усмешкой сказал здоровяк, и я понял, что ему известна вся правда.

Я оглянулся на старого столяра и ощутил укол стыда за то, что не шел вместе с ним в конце колонны. Но Эльхстан по-прежнему злился на меня, а мне нечего было ему сказать. К тому же Сигурд попросил, чтобы я шел вместе с ним впереди, и этим стоило гордиться.

– Эльхстан был всегда очень добр ко мне, – сказал я.

– У Ворона сердце норвежца, Маугер, – сказал Сигурд, шагнув к нам, и взъерошил мне волосы.

– Говорят, что у вас, язычников, черные сердца, – сказал Маугер. – Но я в это не верю.

Его лицо, скрытое густой бородой, было твердым, словно высеченным из камня, и лишенным какого-либо выражения.

– Это действительно так! – воскликнул отец Эгфрит. – Сердце язычника черно, как сажа, и пусто, словно живот епископа в Великий пост.

– Чушь, святой отец! – возразил Маугер. – Мне уже приходилось убивать датчан. Внутренности у них такие же алые, как и у нас с тобой. – Великан криво усмехнулся. – Хотя их сердца поменьше наших, – добавил он, стискивая кулак.

– Это были младенцы, Маугер? Те датчане, которых ты убил? – спросил Сигурд и подмигнул мне. – Они сосали материнскую сиську, когда ты с ними расправился?

Норвежцы рассмеялись, и я вместе с ними, но отец Эгфрит напрягся и посмотрел на Маугера. Он явно опасался стычки. Тут меня охватила дрожь, ибо я не хотел сражаться с этим великаном. Он убил бы меня за то время, которое требуется сердцу – неважно, алому или черному, – чтобы сделать всего один удар. Но английский воин лишь яростно сверкнул глазами, и я испытал облегчение, потому что одной ненависти мало. Для убийства необходим еще и обнаженный меч.

Вечером воин по имени Арнвид сварил похлебку из баранины, репы, грибов и овса. Когда она была готова, я отнес миску с дымящимся варевом Эльхстану, который уже спал среди твердых ветвей упавшего бука, натянув до подбородка меховую накидку. Я тронул его за тощее, костлявое плечо. Старик приоткрыл один глаз, скорчил гримасу и пробормотал какое-то ругательство.

– Тебе необходимо подкрепить силы, Эльхстан, – сказал я, опуская миску ему на колени, чтобы он уже сам решал, есть ему похлебку или выплеснуть на землю. – Хотя, наверное, лучше было бы сначала попросить монаха ее благословить, – добавил я, кивая на еду.

Эльхстан поднес миску к лицу, принюхался и неодобрительно сморщил нос.

– Я тоже не думаю, что Арнвид хорошо готовит, – с ухмылкой сказал я.

Старик пробурчал что-то нечленораздельное и жадно набросился на похлебку. При этом он продолжал смотреть мне в глаза так пристально, что я ощутил боль. Эльхстан был для меня отцом, делил со мной кров и еду и, что самое главное, принял меня, в то время как остальные отвергли. Но все это ушло в прошлое. Подобно тому как при пробуждении тают сны, мои воспоминания о том времени рассеивались, заменялись новой суровой реальностью, той самой, которой жаждала моя юность с присущими ей жизненными силами и честолюбием. Я становился частью этого братства язычников, впитывал в себя опыт норвежцев, их верования и предания. Так дерево пускает корни глубоко в землю в поисках воды. Однако каждый такой корешок был подобен гвоздю предательства, вколоченному в сердце старого столяра. Я чувствовал это по тому, как он на меня смотрел, и мне было стыдно.

– Ешь, старик, – сказал я и вытер каплю похлебки с седой щетины, торчащей у него на подбородке.

Внезапно Эльхстан схватил меня за прядь волос над левым ухом и с силой дернул. Я не понял, хотел ли он меня ударить или обнять. Тут старик издал какой-то гортанный звук, кивнул и неловко погладил меня по голове.

– Я вернусь и проверю, что ты съел все до последней капли, – предупредил я, указывая на похлебку, приготовленную Арнвидом.

Затем я встал, чувствуя лицом жар костра, и пошел прочь от старика, тщетно стараясь сглотнуть подступивший к горлу комок.

Позднее в тот вечер воин по имени Аслак прервал наши занятия с Бьорном. Он был таким же худым, как Флоки, с твердыми, упругими мышцами. Я видел его в бою. Он передвигался очень быстро. Его обманные выпады были безукоризненными, этот воин не наносил безрезультатных ударов. В нем была какая-то холодная уверенность. Теперь Аслак хотел сразиться со мной.

– Бьорн и Бьярни научили тебя тому, как сражаются наши женщины, – усмехнулся он, показывая желтые зубы. – Теперь, Ворон, пришло время узнать, как это делают настоящие мужчины.

Бьорн насмешливо поклонился, отошел в сторону и сел рядом с братом. Аслак взял деревянный меч и несколько раз рассек им воздух.

– Я предпочел бы сразиться с тобой чуть попозже, когда ты немного подрастешь, – сказал я.

Даже за такой короткий срок плечи мои стали шире, мышцы на руках надулись, а самоуверенность расцвела в полную силу. Мое тело жадно поглощало занятия и теперь жаждало серьезного испытания.

Аслак услышал оскорбление, улыбнулся и вдруг набросился на меня словно молния, летящая из колесницы Тора. Я вскинул левую руку, принимая удар на щит, и отскочил назад. Аслак снова обрушил на меня град ударов. Некоторые из них мне удалось отразить, многие попали в плечи, а один пришелся вскользь по голове.

– Свейн, шлем! – крикнул я.

Кстати, голова Аслака уже была защищена. Я поймал брошенный шлем, нахлобучил его и издал глухой рев, подобный тем, что испускал Сигурд в зале Эльдреда. Затем я ринулся вперед и что есть силы опустил деревянный меч на щит Аслака. На этот раз он вынужден был перенести свой вес на ногу, отставленную назад, но ухитрился ткнуть щитом мне в лицо. Я почувствовал, как хрустнул мой нос. Рот у меня наполнился кровью, слезы затуманили взор. Я отбросил меч, схватил щит, сорвал его с руки противника и резко выбросил вперед. Аслак получил удар, пошатнулся, отступил, споткнулся о выставленную ногу Свейна и упал на землю. Я набросился на него, схватил за горло и ударил шлемом в лицо. Меня переполняла ярость, однако Аслак каким-то образом высвободился и крепко врезал мне в глаз. Я попытался подняться, но кулаки продолжали мелькать, разбивая мне скулы и подбородок. Затем весь окружающий мир померк, как будто я ослеп.

Когда я пришел в себя, меня тотчас же захлестнула свежая волна боли. Я едва не захлебнулся в собственной рвоте.

– Ворон, это всего лишь кровь, которую ты проглотил, – участливо промолвил Свейн. – От этого всегда выворачивает. Мы уложили тебя на бок, но ты все равно, наверное, наглотался ее.

Я осторожно поднес руку к распухшему подбородку и сломанному носу, сплюнул кровь и спросил:

– Красиво я выгляжу?

Мой нос распух так, что стал чуть ли не втрое больше нормального. Он был забит свернувшейся кровью.

– Красивыми остались лишь твои волосы, Ворон, – со смехом сказал Свейн. – Но ты тоже сломал Аслаку нос, и он этому совсем не рад.

– Да уж, это хоть как-то облегчает боль.

Я слабо улыбнулся, хотя совсем не мог дышать носом, а мой рот был полон металлическим привкусом крови.

– Он меня здорово избил, Свейн.

Остальные норвежцы сидели вокруг трех потрескивающих костров, тихо переговаривались и играли в тафл.

– Да, он тебя поколотил, – подтвердил Свейн и кивнул. – Но ты усвоил хороший урок.

– Вот как? – удивился я, но тут же поморщился от острой боли, стрельнувшей в голове.

– Конечно, парень. Можно выучиться сотне выпадов, ударов, обманных движений, но от всего этого толку будет не больше, чем от дырявой ложки, – нахмурился Свейн. – Или от гребня без зубьев, – добавил он, показывая мне свой старый гребень из оленьего рога. – Врага валит на землю слепая, бешеная ярость. Ты сбил Аслана с ног и мог его прикончить. – Свейн пожал широченными плечами. – В следующий раз ты так и сделаешь.

– Это тебе спасибо, Свейн, – сказал я, ибо понимал, что без помощи рыжего великана мне не удалось бы повалить Аслана. – Но я хотел бы сделать это сам.

– Этот коротышка мне никогда не нравился, – снова пожал плечами Свейн и принялся расчесывать густую рыжую бороду. – Когда мы были детьми, Аслак обесчестил мою сестру. Разумеется, он это отрицает, но я не такой тупой, каким меня считают.

Я попытался представить, как должна выглядеть сестра Свейна, и усмехнулся, несмотря на жуткую боль. Красивой она у меня никак не получалась.

– А ты заботишься о своей сестре, да, Свейн?

Свейн кивнул, выдернул клок спутавшихся волос, широко раскрыл глаза и ответил:

– Конечно, хотя в этом нет особой необходимости. Размерами она еще больше меня.

Налетевший свежий майский ветерок зашелестел листвой буков и дубов и принес протяжное жуткое уханье совы. Какой-то воин, сидевший у костра, передвинулся в сторону. Оранжевые отсветы упали на пятна крови, буревшие на моей рубахе.

– Где Эльхстан? – спросил я, отхаркнул еще один сгусток кровавой слизи, приподнялся и всмотрелся в лица, озаренные мерцающим светом.

В тени под буком, где старик заснул, его не было видно.

– Может быть, ушел по большой нужде. – Свейн почесал живот.

– Надеюсь, он вырезает для меня изогнутый меч, чтобы я мог сразиться с Аслаком, прячась за деревом, – сказал я.

Однако на душе было неспокойно. Внезапно мне стало страшно за старика. На меня накатила новая волна тошноты. Я встал, содрогаясь в рвотных позывах, но мой желудок был пуст.

Я лишь снова сплюнул кровь, вытер рот и сказал:

– Надо бы поискать его.

Я прошел через лагерь, выслушивая насмешливые замечания воинов, изредка перемежаемые поздравлениями. Когда я проходил мимо Аслака, тот угрюмо кивнул. Нос у него не выглядел сломанным, однако Свейн заверил меня, что моему противнику тоже досталось, поэтому я ухмыльнулся в ответ.

Наконец я присел на корточки рядом с Брамом и спросил:

– Ты не видел Эльхстана?

Тот, как обычно, пил мед, но даже когда он бывал пьян, от его взора мало что укрывалось.

– Не замечал его с тех пор, как ты плясал с Асланом, Ворон, – ответил Брам, поджимая губы. – Теперь, когда ты об этом заговорил, я припоминаю, что и старик Асгот куда-то пропал. – Он нахмурился и покрутил головой, всматриваясь в воинов, рассевшихся кучками вокруг костров. – Глума тоже нет, как и Эйнара Страшилища.

– Да и Флоки Черного, – добавил я.

– Нет, парень. Он стоит в дозоре вон там, – сказал Брам, указывая на север, где задолго до появления человека из земли вырвалась высокая скала.

Оттуда все окрестности были видны как на ладони. Поэтому Сигурд в эту ночь удовлетворился всего одним дозорным.

– Хочешь, я пойду с тобой? – предложил Брам, но я отрицательно покачал головой. – Я совсем не устал, – все равно сказал он, кряхтя и поднимаясь на ноги. – Мне нравятся наши прогулки. Помнишь последнюю?

– Тогда англичане вытерли о твое лицо свои сапоги, – с усмешкой сказал я.

Брам нисколько не обиделся и заявил:

– Парень, да тебе нужно быть скальдом! Ты умеешь приукрасить правду. – Он споткнулся и вытер глаза. – Что-то эль сегодня оказался слишком крепким. Ладно, пошли, Ворон, пора летать. – Норвежец раскинул руки. – Давай разыщем твоего старика, пока он не провалился в кабанью нору. Вот, возьми, – сказал он, протянул мне копье и схватил свое.

По мере того как мы удалялись от лагеря, голоса затихали, запах дыма сменялся терпким ароматом коры и опавшей листвы. Полная луна была просто огромной, но черные облака, накатывающиеся на нее, то и дело заслоняли струи серебряного света, проникавшие сквозь зеленый полог. Мы осторожно раздвигали копьями низко нависшие ветви и шли к скале, где дежурил Флоки Черный.

Вдруг Брам остановился, и я услышал, как он обрывал с дерева листья.

– Пожалуй, я подожду здесь, – сказал Брам, спустил штаны и присел на корточки. – Лягни Флоки по яйцам, если он храпит на посту, – заявил он и громко пукнул.

Когда я оказался среди скал, видно стало лучше, ибо деревья больше не загораживали лунный свет. Я поднялся на вершину и увидел фигуру, сидящую на краю обрыва.

– Что тебе нужно, Ворон? – не оборачиваясь, спросил Флоки. – Дядя послал тебя проверить, не сплю ли я, так?

– Нет.

Я злился на себя за то, что Флоки услышал мое приближение. Мне никак не удавалось понять, как он догадался, кто именно это был.

– Ищу Эльхстана, – как можно небрежнее произнес я. – Старый козел куда-то запропастился. – Я подошел к Флоки, опустился на корточки рядом с ним и проследил за его взглядом, устремленным в лес, укутанный темнотой. – Ты его не видел?

Флоки повернулся ко мне, и его тонкие губы изогнулись в легкой усмешке. Он сидел в тени гладкого валуна, поэтому его худое лицо казалось таким же черным, как и волосы. А вот мне лунный свет хлестал прямо в лицо. После поединка с Асланом я, должно быть, представлял собой жуткое зрелище и без кровавого глаза.

– Некоторое время назад здесь прошли какие-то ребята, – сказал Флоки, указывая на густые заросли. – Однако этой же самой дорогой они не возвращались. Кстати, ты сегодня выглядишь просто превосходно.

– Ты их не разглядел? – спросил я, чувствуя, как сердце бешено заколотилось в груди. – Что они делали в лесу ночью?

– Может, охотились? – предположил Флоки, однако я понял, что он и сам в это не верил.

Норвежец пристально посмотрел на меня. Где-то в лесу завыл волк, и этот звук разорвал ночную темноту. Флоки сплюнул и левой рукой схватился за рукоятку меча, отгоняя силы зла.

– Одним из них был Асгот, это я тебе точно говорю, – сказал он. – Кашель старого ублюдка слышно за целую милю. Остальных я не узнал.

Я хотел было встать, но Флоки схватил меня за плечо.

– Ворон, лучше не суйся в это. Послушайся меня. Некоторые из нас уверены в том, что ты и этот немой старик принесли нам несчастье.

Я стряхнул его руку, поднялся на ноги, пристально поглядел в прищуренные глаза Флоки, крепче сжал копье.

– Может быть, я и вправду пришел к вам вместе с бедой. Ваш собственный ярл сказал, что видит во мне смерть. А ты, Флоки, видишь свою гибель? – дерзко спросил я. – Ты ее боишься?

– Ступай, Ворон, – усмехнулся он, кивнув туда, куда уже указывал. – Сам создавай свою судьбу, если считаешь, что можешь. Кое для кого, думаю, уже поздно.

Я бросился бежать через чащу, не обращая внимания на ветки, которые хлестали меня по лицу и рукам. Где-то снова завыл волк, и я понял, что норны, девы, определяющие судьбы людей, плетут свои черные узоры. Мне не удастся их остановить.

Я углубился в лес, услышал чей-то голос, застыл и прислушался. Тишину нарушали только звуки ночного леса. Кто-то уловил мое приближение, поэтому скрытность теперь не имела значения. Я побежал, спотыкаясь о корни. Тихий голос теперь звучал отчетливо. В нем слышалось нечто такое, отчего у меня замерло сердце.

Я оказался на месте гораздо быстрее, чем предполагал. Могучий ствол древнего дуба господствовал над небольшой поляной. Глум и Эйнар Страшилище уставились на меня широко раскрытыми глазами, словно ожидали увидеть самого Отца всех. Затем они снова повернулись к старому дубу. Я увидел в тени годи Асгота и понял, что бежал именно на его голос. Лицо старика было перепачкано чем-то темным, белки глаз светились в темноте.

– Где Эльхстан, Глум? – спросил я, левой рукой направляя на него копье Брама, а правой хватаясь за рукоятку меча, висевшего на поясе.

Асгот продолжал распевать заклинания. Глум, избегая смотреть мне в глаза, указал на дуб, на его скрюченные черные ветви и листья, трепещущие на ветру. Приглядывая одним глазом за Глумом, я приблизился, обошел вокруг толстого ствола и нашел своего друга. Эльхстан свисал с толстой ветки. Он был подвешен на ней за руки. В лунном свете его обнаженное тело горело серебром.

– Эльхстан! – воскликнул я.

Старый столяр был мертв. Точнее, должен был быть, однако его левая нога билась в жутких судорогах. Всю грудь рассекала страшная черная рана, внутренности вывалились и висели на соседней ветке спутанными веревками. Меня вырвало горькими комками.

– Убью! – взревел я, метнул в Глума копье, но промахнулся и схватился за меч.

Эйнар и Глум тоже обнажили клинки и приготовились встретить меня. Асгот поспешил укрыться в густых тенях.

– Ну, Ворон, подойди! – крикнул Глум. – Я преподнесу Одину и твой труп.

Я шагнул вперед и как сумасшедший взмахнул мечом. Он показался мне легким, словно деревянный. Глум и Эйнар будто приросли корнями к земле, так медленно они двигались. Мой меч ударил о клинок Эйнара и сломал его пополам. Противник пришел в ужас и широко раскрыл глаза. Я шагнул вперед, закричал как обезумевший зверь, рассек его голову и сплюнул рвоту. Эйнар рухнул как подкошенный. Я выдернул лезвие так, что мозги убитого разбрызгались, отразил выпад Глума и ударил его ногой в пах. Норвежец отшатнулся, я шагнул к нему и поднял меч, жадный до плоти и крови.

– Остановись, Ворон! Хватит! – прозвенел голос Брама. – Уймись, парень, или я тебя уложу!

Я вдруг почувствовал, что не могу пошевелиться. Моя ярость продолжала бушевать, но тело словно превратилось в гранит. Я тщетно бился до тех пор, пока не понял, что руки Брама связали меня так же надежно, как волшебные оковы, которыми был спутан могучий волк Фенрир. Чем неистовее я вырывался, тем туже стискивались узы.

– Достаточно, парень! Если ты не успокоишься, то я врежу тебе по затылку!

– Все кончено, Ворон, – произнес Сигурд, лицо которого дрожало в оранжевом свете факела.

– Убью его! – проревел я.

– Нет, Ворон. На эту ночь уже достаточно крови, – сказал ярл.

Он проводил взглядом двух своих воинов. Они тащили труп Эйнара Страшилища по голубым лесным цветам, колыхавшимся, словно море, в дрожащем пламени факелов.

Я полностью обессилел, был начисто опустошен. Должно быть, Брам почувствовал это, отпустил меня и шагнул в сторону. Я едва стоял на трясущихся ногах и вытирал с губ пену.

– Господин, разрешите мне его снять, – взмолился я, глядя на тело Эльхстана.

Нога старика больше не дергалась. Он был мертв.

Сигурд нахмурился и покачал головой.

– Тело должно оставаться как оно есть. Жертва принесена. Отец всех будет обесчещен, если ее заберут обратно.

– Нет, господин! – в гневе бросил я.

– Оно останется здесь, Ворон, – решительно произнес Сигурд, глаза которого были холодными как сталь.

Затем ярл обернулся к Асготу. Седая борода и щеки жреца были перепачканы кровью Эльхстана.

– Заканчивай обряд, годи, – приказал предводитель.

Асгот послушно кивнул. В этот момент на поляну вышел Маугер с шипящим факелом в руке. Вместе с ним появился отец Эгфрит. Когда монах увидел, что случилось с Эльхстаном, он издал тихий стон, упал на колени, одной рукой осенил себя крестным знамением, а другой схватился за живот. Даже Маугер сплюнул от отвращения и перекрестился.

– Дьяволы! – пронзительно взвизгнул Эгфрит, обращаясь к норвежцам, собравшимся на поляне. – Испражнение сатаны! Посланники зла!

Я не мог разобрать всех его слов. Монах будто обезумел от увиденного, а эль придал ему мужества. Я заново переживал собственный кошмар, был уверен в том, что норвежцы убьют монаха просто ради того, чтобы заставить его замолчать. Но они не обращали на него ни малейшего внимания, обступили тело Эльхстана, бормотали молитвы, обращенные к своим богам, крепко сжимали амулеты и рукоятки мечей. Скандинавы были потрясены жертвой, которую принес Одину Глум, и теперь спешили принять в ней участие, чтобы заручиться расположением бога.

Даже Сигурд воздал дань уважения зловещему плоду древнего дуба. Он шептал какие-то слова, которые я не мог разобрать. Ярл закончил молитву и повернулся к Глуму, который стоял в стороне от остальных, поставив ногу на ствол упавшего ясеня и нагнувшись. Он счищал со своей кольчуги кусочки мозгов Эйнара и внимательно их разглядывал.

– Подойди сюда, Глум, – приказал Сигурд.

Эти три слова были наполнены властной жестокостью. Ярл, золотистые волосы которого были распущены, стоял на поляне, залитой ярким лунным светом, и напоминал дикого зверя. К этому времени многие норвежцы держали в руках зажженные факелы. Их оранжевое сияние смягчало белое серебро луны. В этом свете я разглядел на лице кормчего «Лосиного фьорда» дерзкий вызов. Он пересек поляну, остановился перед Сигурдом, гордо выпрямился и сжал серебряный амулет в виде молота Тора, висящий на груди. От этого человека исходила агрессия. Свейн Рыжий шагнул к ярлу, расправил огромные плечи и приготовился защищать его.

– Один, Отец всех требовал кровавого жертвоприношения, – сказал Глум.

Дерзость скривила его верхнюю губу, обнажила зубы, похожие на оскаленные собачьи клыки.

Он отвернулся, сплюнул и заявил:

– Асгот много раз предупреждал тебя, но ты был глух к его словам.

Сигурд пристально взглянул в лицо своему товарищу. Его сверкающие глаза оставались бесстрастными.

– Ты всегда хорошо служил мне, Глум, – просто сказал он. – Потому я не стану тебя убивать. Но ты меня обесчестил, потому что не имел права приносить жертву.

– Я сделал это от имени братства.

Глум швырял слова, понимая, что теперь от них все равно нет никакого толка. Он посмотрел на меня и снова сплюнул.

– Ты обласкал мальчишку с кровавым глазом, хотя должен был перерезать ему горло. Это он настроил норн против нас. Ты не сможешь воскресить своего сына, Сигурд.

Рука ярла непроизвольно потянулась к мечу, под золотистой бородой на шее задергалась жилка. Свейн зарычал и шагнул вперед.

Сигурд поднял руку, останавливая его, и заявил:

– Если ты, Глум, скажешь еще хоть одно слово про моего сына, то я тебя убью.

Тот покорно кивнул.

– Разве твой отец предал бы своего ярла? – Сигурду не требовалось ждать ответа. – Не тебе решать, какова воля Одина. Что ты знаешь об Отце всех, если всегда почитал одного только Тора? Честности и жестокости у тебя хватает, но Один – бог ярлов. Тебе недостает ума для понимания его мудрости.

Глум плюнул Сигурду в ноги, но тот не обратил внимания на это оскорбление и повернулся к Асготу:

– Что касается тебя, старик, то благодари свои преклонные годы. Иначе я оставил бы тебя здесь, в земле людей, поклоняющихся Христу. – Сигурд взглянул на отца Эгфрита, который затих, преклонил колени и закрыл глаза. – Я бросил бы тебя на их милость. Ты умер бы здесь. Сомневаюсь, что черные девы Одина смогли бы тебя найти. Ты никогда не увидел бы великую Валгаллу.

Асгот пришел в ужас от слов Сигурда. Его старое морщинистое лицо скорчилось в гримасу.

Ярл торжественно кивнул и продолжил:

– Но до меня ты служил моему отцу. Он ценил твою мудрость, какая уж она есть. Поэтому я не лишу тебя места за веслами «Змея».

Затем ярл снова повернулся к Глуму. Брам шагнул вперед, словно зная, что будет дальше.

– Протяни руку, – тихо приказал Сигурд.

Все норвежцы, кроме тех, кто стоял в дозоре, собрались на поляне. Они сжали кулаки, стиснули зубы и молча наблюдали за происходящим. На лицах воинов играли свет и тени, придавая им какой-то потусторонний вид. Я чувствовал, что древние тени леса сейчас тоже внимательно следили за нами.