Текст книги "Стриптизерша (ЛП)"

Автор книги: Джасинда Уайлдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Его рука гладит мою спину, вниз по позвоночнику к талии. Мое сердце начинает бешено колотиться, когда его рука достигает поясницы и спускается ниже.

– Ты загадка, – говорит он, приближаясь ко мне. Я чувствую его запах, его дыхание. – Я думаю, что ты хочешь меня, но я не уверен. И если ты, правда, хочешь меня, то, мне кажется, ты хочешь не хотеть меня. И, я не хочу показаться высокомерным, но, пожалуй, миллионы женщин желали бы провести со мной хоть пять минут, а ты упорно бежишь от меня. Я не знаю, чего ты хочешь, и я не знаю, как понять твои желания, потому что ты закрытая, чувствительная и не отвечаешь на вопросы, – он произносит все это мягко, словно его слова могут обидеть меня.

И, честно говоря, сложно не обидеться.

– Я не пытаюсь все усложнять, я просто...

– Скажи мне правду.

– Я хочу тебя, и ты прав в том, что я хочу не хотеть тебя. Ты меня пугаешь.

– Почему?

– Потому что ты... ты Доусон Келлор. Ты... Ты Каин Райли. Ты – мужчина, которого хочет каждая американка. Ты – мужчина, которым хотел бы быть каждый американец, – я так рада, что в комнате темно. В темноте я могу говорить правду. – Я хочу тебя, и это пугает меня, потому что я не знаю, что с этим делать. Как себя вести. Я не знаю, как вести себя с тобой.

– Просто будь собой.

– Это не так просто. Я не... я не знаю, кто я. Я не знаю, что я из себя представляю, – мой голос обрывается, и я с трудом сглатываю. Я плакала слишком долго, и не заплачу еще раз. Я отказываюсь от слез.

Доусон не отвечает, но это не пауза – это молчание человека, который знает, что никакие его слова не уладят ситуацию, поэтому он не произносит ничего. Это идеальный ответ.

После долгого времени он прижимает меня к себе и бормочет:

– Дай я тебя обниму.

Я до сих пор напряжена.

– Обнимешь?

– Да. Просто обниму. Я не хочу на тебя давить. Просто побудь со мной.

– Ладно... – я не знаю, что он хочет сказать. Меня никогда не обнимали, только успокаивали, когда я плакала. Что, кажется, составляет большую часть наших отношений на данный момент.

Я чувствую его улыбку, каким-то образом я ощущаю, как он удивляется моей растерянности. Он подворачивает под меня руку, прижимает меня ближе, и теперь я прямо у его теплой обнаженной груди. Моя голова покоится на его плече, и его рука гладит меня по моему предплечью и спине. Я провожу пальцем по его торсу, и я просто дышу. Я не думаю, не пытаюсь расплакаться, не беспокоюсь о счетах, не делаю домашнюю работу, не танцую стриптиз. Я просто... здесь.

Это совершенный рай. Мои глаза смыкаются, и я расслабляюсь.

– Все хорошо, так ведь? – шепчет он мне в ухо.

Я киваю. Я не могу произнести ни слова. Меня охватило спокойствие. Он обнимает меня, не пытаясь целовать меня или лапать.

Я погружаюсь в лучший сон с тех пор, как умерла мама.

∙ Глава 11 ∙

Утром меня разбудил аромат кофе. Солнечный свет касается моих закрытых век, и мне тепло. Я нежусь в комфорте и покое. Нет никаких забот. Я никто, просто довольный комочек тепла, парящий в небытие.

Я зависла на моменте, где ничто не имеет значения.

И тут до меня доносится запах кофе, и я прихожу в сознание. Наконец, я открываю глаза и вижу белое пространство спальни Доусона, черный экран его огромного телевизора, длинная стеклянная дверь с раскрытыми шторами, пропускающая в комнату блистающий день и захватывающий дыхание вид на Лос-Анджелес.

А за ними самый великолепный вид из всех: Доусон, одетый в одну лишь пару шорт. На икрах его ног лежит загар, левую пересекает шрам – тонкая светлая линия. Шрам делает его более похожим на человека. Он все-таки не отшлифован, как драгоценный камень. Боже, вчера я увидела его тело, но сегодня он с кошачьей грацией идет по своей спальне с огромной чашкой кофе в руке, и мышцы его тела струятся с каждым движением. Его грудь слегка покрыта темными волосами, и тонкая линия волос спускается от его пупка к шортам. При виде его практически обнаженного тела меня бросает в дрожь, в животе начинает покалывать. Внутри меня все вскипает от жара. Я чувствую себя настоящей женщиной.

Доусон садится на край кровати и улыбается. В другой его руке тарелка с обычным запеченным рогаликом, щедро намазанным сливочным сыром. Я сажусь в постели, и в животе урчит, как только я чувствую запах еды.

Он принес мне завтрак. В постель. И он сделал это с голым торсом.

Женщины Америки, завидуйте.

Я беру половину рогалика с тарелки и проглатываю ее, запивая глотками кофе. Я обжигаю язык, но ничего не ощущаю. Я жгу свой язык кофем каждый день.

Доусон наблюдает за мной с немного удивленным и озадаченным выражением.

– Куда-то спешишь?

Я медленно доедаю рогалик, вытираю уголок губ пальцем и слизываю с него остатки сыра. Я ловлю взгляд Доусона на моих губах и впадаю в краску.

– Нет, – говорю я, стараясь побороть смущение. – Я просто... всегда так ем, наверное. Особенно утром.

– Это так мило. Ты ешь, будто рогалик вот-вот от тебя сбежит, – он смеется при виде моего смущения. – Не слушай меня. Просто расслабься.

– Расслабиться? – это недостижимая задача.

– Ага, – он забирает у меня кружку, делает глоток и отдает обратно. – Просто... не парься. Проведи сегодняшний день со мной. Мы можем заняться чем угодно. Просто развлечемся.

Я в замешательстве:

– А какой сегодня день?

– Суббота. Двенадцатый час. Мы оба выспались. Обычно я встаю к шести, но сегодня проспал.

Я вдыхаю:

– Двенадцатый? – я не вставала позже семи уже несколько лет. – Быть не может. Мне надо доделать домашнее задание до вечерней смены.

Его глаза темнеют, взгляд становится жестким. Они были светлее, приглушенного орехового, но при нарастающем гневе они моментально становятся из голубых в серые.

– Когда нужно сдать задание?

– Во вторник. Но у меня еще одно задание на среду, и контрольная в понедельник, а я работаю все выходные, поэтому я должна успеть...

Он затыкает меня, засунув оставшийся рогалик мне в рот.

– Ну, уж нет. Ты больше там не работаешь, – это звучит как приказ, и у меня волосы встают дыбом.

– Что? Что это значит, я там не работаю? – я говорю с полным ртом, глотаю рогалик и кладу оставшуюся часть на тарелку. – Мне там не нравится, но у меня нет выбора. Это моя работа. Это мое средство к выживанию. Если с интернатурой все получится, Каз возьмет меня в штат, но до этого я не могу бросить. Мне надо платить за обучение... в среду, кстати, вместе со счетами за общежитие и питание. Я не могу... я не могу просто так уйти.

– Еще как можешь. Что, если это станет условием завершения твоей интернатуры? Так будет проще?

– Нет! – я выпрыгиваю из постели, и нас теперь разделяет огромная кровать. Меня переполняют эмоции, в которых я не могу разобраться, только не в его присутствии, когда он смотрит на меня, такой спокойный, молчаливый, решительный, красивый и мужественный. Он отвлекает меня от моего собственного гнева.

– Ты не можешь просто потребовать, чтобы я бросила работу. Ничего не выйдет. Что, ты оплатишь мои счета, а потом что? Что, если у меня ничего не получится в компании? Мне придется просто... просто зависеть от тебя? Так не пойдет, Доусон. Нет.

– Разве ты не хочешь бросить? – он раздражающе спокоен.

– Да. Больше, чем ты когда-либо сможешь себе представить. Но я не могу, – из-за волнения у меня получается «не можу».

– Разумеется, можешь. Ты можешь мне довериться. Позволь тебе помочь.

–Я не записывалась на благотворительность. Я сама могу о себе позаботиться.

Он встает и отходит. Даже его спина сексуальна, соблазнительна и гипнотизирует.

– Я знаю это, Грей. Черт побери. Я просто пытаюсь...

– Что пытаешься? Привязать меня к себе? Сделать меня одной из своих девушек по вызову?

Он резко поворачивается, и, не успеваю я моргнуть, как он пересекает комнату и прижимает меня к стене своим телом. Его глаза синие и яростные. Его тело тяжелое и огромное, он тяжело дышит, держа меня за плечи, его губы в паре дюймов от меня.

– Я пытаюсь сделать добро, – шипит он, – это называется щедрость. Ты ненавидишь свою работу, а я ненавижу, что тебе приходится ее делать. Я могу избавить тебя от проблем, Грей. Ты просто должна мне позволить.

– Я не могу, – я смотрю в сторону. Я не могу осмелиться посмотреть ему в глаза, я не выдержу напряженности.

Но я смотрю на его губы, розовый кончик языка, касающийся его верхней губы, и я знаю, каковы эти губы на вкус, и я... я снова этого хочу. Даже охваченная вихрем эмоций, я не могу сдержать свою страсть к нему.

– Можешь. Ты просто не позволишь. Большая разница, детка.

– Не... не называй меня «деткой», – говорю я. – Я тебе не детка.

–Могла бы ей быть, – он сбрасывает бомбу.

– Я... что? – мой изумленный взгляд встречается с его.

– Я сказал: ты могла бы ей быть.

– Что это значит? – хотела бы я иметь волю, чтобы отойти от него, вырваться из его объятий, от его прикосновений.

Но я этого не делаю.

Он смотрит на меня, заглядывает внутрь меня:

– Мне по буквам произнести?

– Да.

– Будь моей. Будь со мной, – шепчет он. Его руки тверды, как сталь, но его взгляд мечется, как единственный признак волнения.

– Ты имеешь в виду, заниматься с тобой сексом. Стать любовницей на одну ночь, это ты хочешь сказать.

Он рычит:

– Нет. Блядь. Нет, Грей. Я имею в виду, да, я хочу быть с тобой. Но... полностью. С тобой.

Он пробегает руками вниз по моим рукам, до моей талии, к бедрам, и поднимает меня. Мои ноги инстинктивно оборачиваются вокруг его пояса, его руки держат меня за попу, и я чувствую его близость.

– Я хочу целовать тебя при каждой возможности. Я хочу говорить тебе, когда ты делаешь глупости. Я хочу заниматься с тобой любовью. Я хочу трахаться с тобой. Я хочу обнимать тебя. Я хочу быть твоим. Я не знаю тебя, совсем не знаю, но я хочу все это. Это полное безумие. У меня чувство, будто я должен был сначала спросить разрешения, прежде чем сказать все это. Черт, у меня должны отобрать звание мужчины за то, как эмоционально и по-бабски я рассказываю тебе о своих чувствах. Но... я никто без честности. Вот так.

Я не могу дышать. Я не задыхаюсь, наоборот, как там называется обратный этому процесс. Мои легкие горят, потому что я совершенно не дышу. Я пристально смотрю в его глаза и слушаю его в полной растерянности. Я не могу в это поверить.

– Скажи что-нибудь, Грей. Господи. Я просто препарировал тут перед тобой душу, а ты ничего не говоришь, – говорит он жестким шепотом.

– Ты этого хочешь? – проговариваю я. – Со мной? Но... ты ничего обо мне не знаешь. Ты не... ты не занимаешься таким. У тебя не бывает девушек.

Он хмурится:

– Нет, есть... точнее, были... чертова туча девушек. Пруд пруди. Я мог щелкнуть пальцами, и у меня было шесть девушек сразу, по одной на каждый день недели и выходной в воскресенье. Я не хочу этого. Я прошел через это. Это скучно. Я хочу тебя, – его глаза приобретают грозовой серый, темный, угрожающий оттенок. – Я ничего о тебе не знаю. Но в том и дело: я хочу узнать.

Все, что я могу сделать – поцеловать его. Это необходимее дыхания. Он неуверенно отвечает на поцелуй, будто не в состоянии осознать, что я правда это сделала. Но это так. Я целую его, потому что это единственный ответ, который у меня есть. Мои ноги обвиваются вокруг его талии, руки зарываются в его шевелюру, притягивая его ко мне, и я схожу с ума.

Этот мужчина хочет меня.

Он поворачивается на месте, и внезапно я оказываюсь на кровати с Доусоном сверху. Мне так комфортно. Он восхитительный на вкус. У него привкус кофе, рогалика и немного зубной пасты. Его язык проскальзывает меж моих губ и касается моего языка. Я крепко держусь за него и целую его с полой отдачей, позволяя ему ловить своим ртом мой, позволяя овладеть моим языком. Он мягко отстраняется, и я теряюсь в отчаянной жажде его поцелуя, и тут же его зубы хватают мою нижнюю губу, закусывая ее. Он убирает рукой волосы с моего лица, и его глаза переливаются тысячей оттенков серого, голубого, зеленого и коричневого, необъяснимые, неописуемые, и он смотрит на меня, будто у меня есть ответ на все вопросы. Его рука гладит мою шею, его палец пробегает по моему подбородку, затем вниз по моей руке к талии. Его рубашка связана в узел под моей грудью, оголяя мой живот; он касается моего бедра, я чувствую его горячую, сильную, мозолистую ладонь своей нежной кожей. Я резко вдыхаю, когда он дотрагивается до моих ребер. Он костяшками задевает нижнюю часть моей правой груди, и я закрываю глаза, но он не трогает моей груди. Он просто чуть поднимает рубашку и смотрит на меня. Мои глаза закрыты, но я чувствую его взгляд. Я позволяю ему смотреть. Но это не так, как на сцене – его взгляд нежен. Это слишком, и мне необходимо поцеловать его еще раз, прежде чем потеряться в нем.

Он целует меня, отстраняется и опускается, чтобы покрыть поцелуями мою грудь. Я в ужасе, мое сердце колотится. Его рот жаркий и влажный, и теперь он опускается ниже по моей груди, и мое сердце готово вырваться из грудной клетки – разумеется, он чувствует его удары – но не подает вида, что замечает мой ужас, он просто продолжает медленно и осторожно целовать мою правую грудь, пока не окружает мой сосок поцелуями. Сосок затвердевает, словно умоляя покрыть его поцелуями.

И он продолжает, и я издаю громкий, страстный, эротический стон. Я чувствую, как краснею, но я могу думать только о том, как жадно он облизывает мой сосок. Я снова издаю стон, извиваясь под ним всем телом. Я никогда, никогда не ощущала ничего похожего. Это ошеломляет, выбивает почву из-под ног. Я вцепляюсь в его затылок, когда он отпускает мой сосок с тихим щелчком, а затем снова касается его языком, задевая зубами. Во мне нарастает жар, сосредотачиваясь в моем животе. Меня охватывает отчаянное напряжение, неистовая жажда, и я не знаю, что делать.

* * *

Пока его рот занят моим правым соском, левой рукой он проделывает то же самое с моей правой грудью, издавая всевозможные неловкие звуки. Где-то глубоко в душе я знаю, что не должна заниматься этим. Чувство вины пасторской дочери прорывается наружу, напоминая мне, что я предаюсь греху с мужчиной. Я изо всех сил стараюсь игнорировать этот тонкий голосок, это зерно стыда.

Он переносит губы к левому соску, а правой рукой проводит по моим ребрам, по животу, по бедру, и его пальцы проскальзывают за пояс моих леггинсов, и вдруг он останавливается, смотрит мне в глаза, и вступаю я, стягивая штаны.

Я ничего не могу поделать. У меня не осталось силы воли, никакой возможности сопротивляться его прикосновениям, никакой способности остановить это. Я знаю, что должна бы, но не могу. Я так слаба. Так слаба. Он надо мной, целует меня в губы, в шею, щиплет мои соски, отнимая у меня дыхание, и я извиваюсь, во мне накапливается напряжение. Я моментально намокаю там, внизу. В тщетной попытке остановить это я сжимаю бедра, но ничего не выходит.

Мои штаны опущены достаточно низко, чтобы показалось мое белье, линия красного хлопка. Я закрываю и открываю глаза, глядя на Доусона, в его глаза, на его рот, когда он облизывает мой сосок и растягивает его, заставляя меня стонать и доводя напряжение внутри меня до предела. Он хватает пальцами эластичный край моих трусиков и останавливается. Я полностью в его власти. Я знаю, что не должна позволить этому произойти, и я перехожу черту, которую не должна переступать, но я не могу остановить это. Он дотрагивается до меня, он обладает мной. Он точно знает, что мне нужно, чего я хочу, даже если этого не знаю я сама.

И сейчас, о Боже. Его пальцы, средний и указательный, скользят под ткань, касаясь эпилированной воском кожи, и я вся дрожу. Я хочу этого. Я хочу, чтобы он трогал меня.

Я даже сама не трогала себя там. Никогда. Это был негласный грех, постыдный и отвратительный. А потом, будучи взрослой, у меня не было для этого ни причин, ни времени. Я никогда не знала, что такое вожделение, никогда не трогала себя так, как он трогает меня.

Его глаза теперь зеленоватого цвета, какой я никогда не видела в его глазах. Он смотрит на меня, двигаясь – так медленно и осторожно – все ниже. Мои бедра плотно сжаты, но слегка расслабились, чтобы впустить его прикосновение, словно мое тело хочет этого, несмотря на то, что моя душа и ум борются друг с другом. Мое тело отвечает. Его длинный средний палец продолжает движение, и кончик его пальца проникает внутрь меня. Я вскрикиваю от желания и страха.

– Скажи мне остановиться, – бормочет он. Его глаза прикованы ко мне, и я знаю, что он читает мои эмоции.

Я открываю рот, но не могу произнести ни слова. Я просто встречаюсь с ним взглядом, и моя спина выгибается, бедра приподнимаются, и мое тело снова принимает решение за меня. Его средний палец погружается глубже внутрь меня, и, наконец, с моих губ срывается слово.

Его имя.

– Доусон...

Умоляющий шепот, но я не знаю, прошу ли я его остановиться или продолжать.

Я дрожу. Мои колени, мои руки трясутся. Губы дрожат, взгляд не может сфокусироваться. Я чувствую его палец, незнакомое ощущение, полнота чувства, и он погружается все глубже. Он поворачивает руку, и его палец проникает еще глубже.

И вдруг его палец трогает меня как-то по-особенному, и меня будто ударяет молнией. Из моего горла вырывается стон, как только грубое наслаждение бьет через все мое тело. Он смотрит на меня, и я смотрю на него. Он отчасти лежит на боку, моя рубашка задрана над моими грудями, которые из-за своего веса свисают по бокам, и я выгибаюсь в спине от его прикосновения. Я не могу удержаться от стона, когда он проникает в меня еще раз, жар и напряжение внутри меня нарастают в нечто невыносимое, нечто яростное, и я в мгновении от того, чтобы взорваться.

– О Господи, Доусон! – я слышу, как слова срываются с моих губ, и мой голос никогда не звучал так страстно, хрипло и женственно.

– Грей... Боже, Грей. Ты такая потрясающая. Ты идеальна, – мурлычет он над моим ухом.

И тут его прикосновение становится движением, делая нежные круги вокруг того самого места, и я приподнимаю бедра в такт его прикосновению и краснею оттого, как отвечает мое тело, но я не могу сдержаться. Ничто никогда не приносило таких ощущений, и я не могу это остановить и не хочу, даже если все это неправильно.

Его рот опускается облизнуть мой левый сосок, и на меня накатывает наслаждение, превращаясь в рассеянную череду пульсирующих взрывов в моей груди и внизу живота, и сердце бешено бьется, а дыхание превратилось в стоны и шепот его имени.

Его пальцы движутся быстро, взрывы внутри меня нарастают, и я не знаю, что делать. Я распадусь на части, я потеряюсь в урагане чувств, но он не уступает. Он покусывает мой сосок, и я слышу, что издаю практически крик, и его пальцы внутри меня находят то самое, идеальное место, он держит мой сосок меж губ, и я пьянею...

Все внутри меня распадается. Я кричу, визжу от стрел грубого экстаза, пронзающих меня. Я разбиваюсь вдребезги, бьюсь в конвульсиях, совершено не в состоянии остановить бедра, приподнимающиеся на кровати, я ищу его прикосновения, я нуждаюсь в большем, и он дает мне большее, намного большее. Он целует меня в губы, пока я рассыпаюсь под его прикосновениями, его язык у меня во рту, его губы владеют моими. Я хватаюсь за него, впиваюсь в него, мои мышцы сокращаются и расслабляются. Голова кружится и прерывается дыхание. Я слышу собственные стоны чистого сладострастия и эротического безумия.

Он убирает руку и целует мою щеку, прижимая меня к себе, пока меня пробивает безудержная дрожь.

Когда ко мне возвращается способность говорить, я поднимаю голову и смотрю в его глаза.

– Что... что ты сделал со мной?

Он не понимает, что я серьезно:

– Я дал тебе попробовать на вкус, малыш.

Ни от кого из нас не ускользнуло, что я не протестую против этого определения.

– Вкус чего? – я гадаю, стоит ли сказать ему, что я никогда и приблизительно не занималась ничем таким. Если бы его пальцы проникли чуть глубже, он бы ощутил свидетельство моей невинности.

– Нас.

Я не знаю, что сказать. Часть меня ждет, что он попросит сделать что-то для него, потому что даже будучи такой невинной, я кое-что знаю о том, как все это происходит. Но он этого не делает. Он просто держит меня, пока не унимается дрожь. И тогда на меня накатывает чувство вины и стыда.

Фактически, я до сих пор девственница, но я отдалась ему больше, чем кому-либо в своей жизни. И я до сих пор не знаю, что происходит и к чему это ведет. Я знаю, что он сказал, что он хочет меня, но... не говорил ли он это остальным? До меня их было десятки. Десятки женщин, и они знали, что ему дать, как его трогать, как его ублажить, и они знали, чего ожидать. Шептал ли он им те же слова, что и мне?

Одно я знаю наверняка: я хочу больше. Что он только что со мной сделал... мне нужно больше. Теперь я вижу, насколько это масштабно, и это было только начало. Мне никогда не будет достаточно, но я не могу взять больше. Я не могу. Потому что мне нужно большее от него. Я знаю, что мои чувства к нему выходят из-под контроля. Я знаю, потому что они берут верх надо мной.

И я не могу позволить себе в него влюбиться. Как я могу допустить такое? Как я могу ему доверять? Как я могу отдаться ему, зная его всего несколько дней, и если я влюблюсь, что потом? Я перееду к нему? Он на мне женится?

Хочу ли я вступить в брак? А он? К этому все идет?

Не для него, разумеется. А что насчет его фильмов? В них есть постельные сцены. То есть, он занимается сексом с актрисами на экране, и это видят миллионы людей. И он будет приходить домой, я его поцелую, дотронусь до него, зная, что до меня это только что делала другая женщина, даже притом, что это было для фильма и без настоящих чувств? Даже без чувств это все равно будут настоящие поцелуи, настоящий секс.

Я с трудом дышу, пока все эти мысли пробегают у меня в голове с бешеной скоростью.

Я позволяю ему дотрагиваться до меня. Я позволяю ему вызвать у меня оргазм. Его пальцы были внутри меня. Его губы касались моих сосков. Мы, по сути, занимались сексом, и я едва с ним знакома. Он может меня уволить и сделать так, чтобы я никогда не смогла работать в Голливуде. Он может сделать все, что захочет, и ему ничего за это не будет.

Он трогал меня. Целовал меня. Он заставил меня почувствовать так много, так много.

Проливаются слезы, слезы смущения, отчаяния и страха.

Он замечает их:

– Грей? Что... что такое?

– Я... прости. Я не... я не могу... – я отстраняюсь от него, встаю с кровати и иду в ванную.

В животе все бурлит, сумбурные эмоции превращаются в тошноту, как и всегда. Правда, меня не рвет. Я чувствую, как тошнота подступает к горлу, и подавляю ее. Доусон по ту сторону закрытой двери; я чувствую, что он там. Я знаю, что должна поговорить с ним. Я открываю дверь, и он стоит там, огромный и великолепный, и явно расстроенный.

– Грей, что не так? Я думал, мы...

Я качаю головой.

– Доусон, я... Боже, я запуталась.

Я хочу, чтобы эти руки обхватили меня, потому что даже когда он расстраивает меня, он может меня успокоить. Я не могу этого допустить, потому что я снова потеряю себя в его объятиях.

– Я так запуталась, и я не знаю, что между нами, что мы... я ничего не знаю.

– Ты... ты не хочешь быть со мной?

– Я не знаю! С тобой все так сложно! Ты трогаешь меня, и я ничего не могу понять. Ты можешь иметь любую, многих, и я не смогу я этим тягаться. И ты кинозвезда. Ты снимешься в «Унесенных ветром», будешь целовать Роуз. И, учитывая то, что режиссер Джереми, у вас будет постельная сцена. А как же мы? Я должна с этим смириться? К чему все это идет? И то, чем мы сейчас занимались... это было... потрясающе, но я не могла остановить все это. Это было слишком, так быстро, я не знала, что это...

– Ты хочешь сказать, ты чувствовала себя так, будто я тебя принуждаю? – в его голосе звучит что-то острое.

– Нет! Я говорю про себя... я хотела этого, но я не должна... это не было... – я не хочу признавать, что я девственница. Я не знаю, как он отреагирует, что скажет или сделает. Что это будет значить для наших отношений, или что там между Доусоном и мной. Я прохожу мимо него, собирая свою одежду.

– Просто... мне надо домой. Мне надо подумать. Все происходит так быстро, и я растерялась...

– Ты опять сбегаешь, – он в равной степени злой, покорный и печальный.

– Нет!

– А как это еще назвать? – его глаза серо-голубые, и он отходит от меня в сторону.

– Я не знаю. Я просто говорю, что мне нужно время.

– Время на что? Либо ты хочешь меня, либо нет.

– Все не так просто, Доусон...

– Тогда объясни мне, – он поворачивается ко мне, встает надо мной и пристально смотрит на меня, в мою душу. – Хотя бы раз скажи мне правду.

– Я хочу тебя так сильно, что это меня пугает, – я не могу смотреть на него.

– Почему это тебя пугает?

– Потому что так много навалилось, и я не знаю, что с этим делать. Я не знаю, что происходит между нами.

– Романтические отношения, Грей. НЕ так уж все и сложно. Ты нравишься мне, я нравлюсь тебе, мы проводим время вместе. Мы занимаемся любовью. Мы говорим друг другу правду о себе.

– Тогда ты скажи о себе правду.

Он проводит рукой по лицу и волосам.

– Ладно, хорошо. Ты до сих пор не сказала мне ничего правдивого, ничего искреннего. Я знаю, что ты боишься, это не секрет. Но я покажу тебе, что я имею в виду под правдой. Я – сын Джимми Келлора. Моя мать – Эми Липманн. Ты занимаешься кино, так что знаешь, кто они.

Я знала. Разумеется. То, что Доусон – сын Джимми, открытая информация. Но каким-то образом я никогда не думала, какие это влияние оказало на Доусона. Джимми Келлор был – и до сих пор является – одним из самых обожаемых режиссеров все времен. Он известен тем, что с ним трудно работать, требовательный, педантичный и ушлый, но он был блестящ. Сейчас он практически на пенсии и известен своим отшельничеством. Никто не знает, где он живет, но иногда он консультирует по съемкам прямо из дома, по почте или телефону. Эми Липманн была актрисой в романтических фильмах 70-80-х. У нее была репутация дикой штучки, и ее отношения с Джимми Келлором стали огромным скандалом того времени, так как он был 40-летним женатым мужчиной с детьми. Эми едва исполнился 21. Джимми бросил жену и детей ради Эми, и они прожили вместе почти 20 бурных лет. Таблоиды фиксировали каждое обвинение Джимми в измене и каждый срок, который Эми проводила в реабилитационных клиниках. В конце концов, с Эми случилась передозировка кокаина в середине 90-х. Последний фильм Джимми вышел в год ее смерти, и с тех пор он ничего не снимал.

* * *

Доусон вздыхает:

– Так что да. Я вырос в Голливуде. Играл второстепенные роли в папиных фильмах с четырех лет. Настоящую роль он мне дал, когда мне было шесть. «Гора на Луне». После этого я сам находил себе роли. Мама с папой были моими менеджерами, – его глаза темнеют, становясь карими с оттенком боли. – Хочешь еще одну правду? Я нашел маму. То есть, когда она приняла смертельную дозу. Она была в ванной. Лежала в ней без одежды. Ванна была пустая, без воды. Она просто растянулась в ней, покрытая рвотой. Я был просто ребенком. Это случилось в 96-ом, так что мне было... восемь, наверно. Рвота была кровавой. После этого я не разговаривал полгода. Как раз шли съемки фильма со мной, и, когда я замкнулся, им пришлось искать нового актера и переснимать.

Я закрываю рот рукой, пытаясь представить, что это значило для маленького мальчика. Я не могу.

– Моя мама умерла от рака. Когда я училась в старшей школе, – я едва шепчу. – Она была моим лучшим другом. Всем для меня. Она была единственной, кто понимал меня и поддерживал. Мой отец... мы никогда с ним не ладили. Мы просто закрывали на это глаза. Когда она умирала, я видела все собственными глазами. День за днем я смотрела, как она борется и борется, но она сдалась и умерла и... она... она оставила меня! Она умерла и бросила меня одну, и Бог не помешал этому.

Доусон обхватывает меня руками, и я тону в нем, вдыхаю его запах, прикасаюсь к его коже щекой. Я понемногу начинаю теряться в нем.

Я отстраняюсь:

– Мне надо домой, – говорю я, стирая слезы. – Я не могу сейчас разобраться в этом.

– Грей...

– Я не сбегаю от тебя, Доусон. Я просто... раздавлена, – правда, я сбегаю, и он это знает.

– Ясно. Ладно. Как хочешь, – Доусон потирает подбородок костяшками. – Грег подогнал твой «ровер». Он на стоянке. Кстати, погоди.

Он исчезает, я сажусь на кровать и пью остывший кофе. Он возвращается спустя пару минут с бумажкой, ручкой и моей сумочкой.

– Что это? – спрашиваю я.

– У тебя есть деньги? – спрашивает он.

– Эм, да. А что? – я беру сумку и вытаскиваю пачку счетов.

– Дай мне пять.

Я даю ему счет на пять долларов, и он показывает мне бумажку. Это документ на «рендж ровер».

– Подпиши здесь и поставь дату, – показывает он на строчку.

– Доусон...

– Просто сделай. Пожалуйста, – он не смотрит на меня.

Я вздыхаю.

– Я не возьму твою машину. Она стоит где-то 140 тысяч.

– Грей, деньги для меня ничего не значат. Никогда не значили. Ты хочешь мой «бугатти»? Я отдам тебе «бугатти». Хрен с ним. Я могу купить еще один.

– Я не хочу никакую из твоих машин. Я не хочу твоей благотворительности.

Он бросает ручку и документ на кровать рядом со мной.

– Черт побери, Грей. Это не какая-то чертова благотворительность.

– Необязательно материться на меня.

Он ссутулился, потирая затылок.

– Прости, я просто... Господи, Грей. Просто подпиши документ. Возьми машину. Сделай это для меня.

Я смотрю на него и сдаюсь. Я подписываю там, где он указал, и ставлю дату.

– Спасибо. Привези ее в инспекцию в понедельник. Я запишу тебя в свою страховку.

– Доусон, не надо...

– Ты хоть один из этих споров выиграла? – он смотрит на меня, приподняв бровь. Я качаю головой и вздыхаю, сворачиваю документ, убираю его в сумку и выхожу из спальни. Я чувствую, как рука Доусона обхватывает меня за талию.

– Я не хочу, чтобы ты уходила.

– Я просто ненадолго поеду домой. Мне нужен душ. Нужна одежда. Мне надо сделать задание.

– Но ты не пойдешь на работу, – это не просьба, судя по его тону.

– Я должна.

– Нет. Ты. Не должна.

– У меня долг за обучение. У меня...

– Сколько ты заработала бы за выходные? Сегодня и в субботу? В среднем.

– Ты не...

Он пристально смотрит на меня, перебивая:

– Так сколько?

– Тысяча, наверно?

Доусон разворачивается, идет к шкафу и открывает сейф, встроенный в стену. Он достает конверт и извлекает несколько купюр, возвращает конверт на место и закрывает сейф. Выражение на его лице непреклонное и жесткое.

– Вот. Пять тысяч долларов. Возьми выходной.

– Ты не можешь выкупить меня, Доусон, – я одновременно тронута и оскорблена.

– Черт, какая ты упертая, – рычит он. – Я не выкупаю тебя. Я даю тебе возможность отдохнуть.

– Если я возьму выходной, я никогда не вернусь.

– Отлично.

– Нет! Ничего не отлично! Ты не можешь стать моим папиком, Доусон. Я стриптизерша, а не шлюха.