Текст книги "Стриптизерша (ЛП)"
Автор книги: Джасинда Уайлдер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Автор: Джасинда Уайлдер
Оригинальное название: Stripped
Серия: Стриптизерша #1
Переводчик: Лана Бергманн (1-12 глава), Галя Раецкая
Редактор: Рита Курепина, Татьяна Бурцева, Ms.Lucifer.
Вычитка: Ms.Lucifer, Кактус.
Джасинда Уайлдер
От автора бестселлеров
«THE NEW YORK TIMES»
СТРИПТИЗЕРША
Роман
∙ Посвящение ∙
«Друг подобен хорошему бюстгальтеру – его трудно найти, он удобен, всегда поддержит и поднимет настроение, никогда не подведет и не бросит, и он всегда находится близко к вашему сердцу»
Автор неизвестен.
Посвящается Лее, Таре и Найре
За то, что были хорошими лифчиками
∙ Глава 1 ∙
– Ни одна из моих дочерей не свяжется с таким непристойным и грешным занятием, как танцы, – говорит мне папа с горящими глазами. – Это отвратительно, непристойно и совершенно развратно. Я видел этих танцовщиц... этих блудниц, занимающихся в этой так называемой академии. Ты не пойдешь туда.
Я широко раскрываю глаза и сдерживаю порыв закричать и топнуть ногой. Мне шестнадцать, и я леди. Леди не топают ногами. По крайней мере, мама так говорит.
– Ну папочка, пожалуйста. Пожалуйста. Я не буду делать ничего такого. Я буду вести себя прилично, обещаю. Просто ... пожалуйста. Пожалуйста, пожалуйста, разреши мне танцевать, – я сжимаю руки и падаю на колени, глядя на него щенячьими глазками.
Он колеблется, я чувствую это.
– Грей, я не одобряю танцы. Бог не одобряет танцы.
Мама приходит на помощь:
– Эрик, ты ведь знаешь, что в Священном Писании не говорится об этом. Ты ведешь себя как старый сварливый динозавр. Давид танцевал перед Господом. В псалмах в нескольких местах упоминаются пляски в честь Господа, – она подходит к папе и кладет руку ему на плечо. – Наша дочь отличает хорошее от плохого, и ты это знаешь. Она всего лишь хочет благословить Бога, пользуясь талантом, которым Он ее одарил.
– Пожалуйста, папуль. Я не стану делать непристойные и развратные движения, – я с трудом дышу, надеясь на лучшее.
Он переводит взгляд с меня на маму, и снова на меня. Я вижу, что он колеблется.
– Я разрешаю... пока что. Но при первом же признаке чего-то греховного и нечестивого я заберу тебя оттуда сразу же, даже опомниться не успеешь. Слышишь меня, дитя?
Я обнимаю его, визжа от радости:
– Спасибо-спасибо-спасибо-спасибо!
– Не расстраивай меня, Грей. Ты дочь пастора. Ты должна подавать надлежащий пример всей общине.
– Обещаю, я подам, папочка. Я буду лучшим примером, обещаю, обещаю, – я кружусь и делаю несколько па, затем встаю в арабеск1, в котором я задерживаюсь на мгновение. Я поворачиваюсь к нему:
– Видишь? Ничего страшного в этом нет, не так ли?
Он хмурится:
– Мне нужно готовиться к воскресной проповеди.
Папа – основатель и действующий пастор Современной Баптистской Церкви Макона – одной из самый больших церквей во всем штате Джорджия. Дедушка Амундсен был пастором крохотной Реформистско-Баптистской церкви в глуши Джорджии, поэтому папа вырос в пасторской семье и был вынужден простоять за кафедрой всю жизнь. Дедуля был еще строже папы, что, казалось бы, невозможным. Он даже не одобрял, когда я совсем маленькая носила брюки и шорты, но папа позволял надевать их, если шорты не были слишком короткими, а брюки – узкими. По убеждениям дедушки, место женщин – на кухне, они должны носить платья и их не должно быть слышно и видно. Дедуля был тем еще ископаемым. Он никогда не одобрял того, что папа преподает более современное баптистское богословие.
Я тайно танцевала с пятнадцати лет, пытаясь повторять движения, изучая видео в интернете, обучаясь самостоятельно, смотря выпуски программы «Думаешь, ты сможешь танцевать?» на ноутбуке. Мама старалась помочь мне в этом году, возя меня на машине в воскресенье утром на занятия, при этом говоря папе, что мы ходим на маникюр и педикюр. Конечно же, мы ходили в салон красоты после танцев, но это уже не относится к делу. Папа одобрял это не больше, чем все остальное, но ему было трудно отказать нам, поэтому он разрешал.
Я улыбаюсь папе, танцевальными движениями покидая его кабинет.
Мама ждет меня на кухне:
– Вот и все, Грей. Теперь ты можешь танцевать, сколько хочешь, и не беспокоиться, что нас поймают.
Я обнимаю ее и целую в лоб.
– Спасибо, мамуля. Я знаю, ты не любишь врать папе...
Она гневно смотрит на меня, прикладывая палец к моим губам:
– Я никогда ему не лгала. Ни разу. Он спрашивал, ездим ли мы на маникюр, именно это мы и делали. Он не спрашивал, куда мы еще ездили, поэтому это не ложь. Если бы он прямо спросил меня, вожу ли я тебя на танцы, я бы рассказала ему. Ты сама знаешь.
Я не спорю с ней, но, когда я поднимаюсь в свою комнату, чтобы отправить электронное письмо миссис Леруа, что присоединюсь к коллективу, я размышляю о маминых отговорках. Не была ли эта «не ложь» бездействием, если мы не говорили папе правду до конца? Он не отпустил бы нас, если бы знал. Если он узнает об этом сейчас, меня никогда больше не выпустят из комнаты. Я не знаю, как обычно наказывают жен, но мне известно, что он будет разгневан маминым содействием.
Я просматриваю видео, которые миссис Леруа загрузила на сайт неделю назад. Она включает камеру на каждом занятии, а в конце дня, загружает их на свой сайт. Ну, или просит свою дочь, Катрин, заняться этим. Если мы пропускали занятие, Катрин и миссис Леруа выкладывали видео, записанное за день, подчеркивая те моменты, которые могли быть для нас полезными. Никто не знает, что миссис Леруа, в основном, ради меня начала это делать.
Она увидела во мне потенциал на самом первом занятии, которое я посетила в начале этого года. Ей понравилось, как я танцую, и она была восхищена тем, что я – самоучка. Она присудила мне стипендию, чтобы я смогла заниматься бесплатно. Так как я не могла, как остальные, посещать все занятия, она начала записывать уроки, репетиции и общие тренировки, чтобы я не отставала от программы. Другие ученики тоже начали смотреть их, находя их полезными, поэтому видео уроки прижились.
Первое занятие группы было в среду, поэтому я репетировала движения группового танца, а также сольное выступление. Папа смотрел, сидя на лестнице в подвале, сжав руки и следя за каждым моим движением, пока я тренируюсь. Откровенно говоря, это действовало на нервы. Он пытался увидеть, не облажаюсь ли я, и найти какое-нибудь непристойное плие или растяжку, недостойную леди.
Занятие по средам после школы были разделены на две части, каждая по сорок пять минут. Первая – общий танец, исполняемый одиннадцатью девочками и придуманный миссис Л., которая проверяла, насколько хорошо мы знаем движения. Вторая часть – обучение, когда миссис Л. преподает новое движение или технику, заставляя повторять их перед остальными и поправляя. Коллективное занятие дается мне с трудом, я никогда не танцевала с группой до сегодняшнего дня. У меня не получаются па-де-ша, я пропускаю шаг и натыкаюсь на девочку передо мной, Дэвин.
В конце концов, миссис Л. прерывает занятие и выводит меня вперед, оставив остальных у станка:
– Грей, ты замечательно справляешься, дорогая, но тебе нужно подучить эту часть. Ты отлично делаешь па-де-ша одна, но, по какой-то непонятной причине, когда ты пытаешься выполнить его с другими девочками, у тебя не выходит. Что ты сама об этом думаешь?
Миссис Леруа миниатюрная, в ней едва ли больше полутора метров роста, у нее серые, как сталь, волосы и неглубоко посаженные бледно-серые глаза на красивом лице. Она француженка, переехавшая вместе в Джорджию двадцать лет назад с мужем, который внезапно умер, оставив ее с долгами. Тогда она открыла на остатки денег танцевальную студию и привела ее к процветанию. Я видела, как она танцует, и она не из тех, кто преподает то, что не умеет сама. За пару минут своего танца миссис Леруа заставит вас плакать. Как преподаватель она вспыльчивая и требовательная, ожидает от нас предельных усилий и отказывается принимать меньшее, но при этом и справедливая, ее критика не сквозит злобой, и главное, она сострадательная ко всем. Я очень ее люблю.
Я стою перед всем классом и размышляю над вопросом миссис Леруа.
– Я раньше никогда не танцевала в группе.
– Это то же самое, что танцевать одной, моя дорогая. Ты просто должна обращать больше внимания на то, что происходит вокруг. Это па-де-ша очень простое. Пустяки. Ты достаточно способная, чтобы осилить это. Попробуй сама еще раз, пожалуйста, – она подает мне знак повторить движение.
Я повторяю шаги и прыжки снова и снова, и у меня все получается. Выполнять их в одиночестве для меня никогда не составляло труда.
– Очень хорошо, Грей. Идеально. Теперь, Лиза, Анна, Дэвин, займите ваши позиции вокруг нее. Ииии...начали, – миссис Л. кивает, пока мы вчетвером выполняем часть танца.
У меня получается сделать два первых прыжка без проблем, и теперь я сосредотачиваюсь на Лизе слева от меня и на Анне справа, мы вместе делаем пируэт и снова начинаем прыжки. В начале прыжков Дэвин находится сзади меня, но заканчивает их передо мной после того, как мы останавливаемся, выстраиваемся в линию, делаем пируэт и снова прыгаем. Именно с этим с пируэтом, у меня проблема. Я нахожусь слишком близко к Дэвин, и мои руки ударяются о ее, когда мы кружимся в разных направлениях, а Лиза и Анна кружатся по бокам от нас. Красивый танец, или был бы таким, по крайней мере, если бы он мне удался.
Технически это не пируэт, согласно терминологии в балете, так как наши руки не сложены над головой, а скорее отведены в стороны, чтобы получилось что-то вроде вихря в центре между нами. Если бы это был простой пируэт, у меня бы не было столько проблем, поскольку мои руки были бы расположены по-другому, но когда они так раскидываются...
Я чувствую, как моя рука впилась в предплечье Дэвин, и, хотя я завершила движение, я знаю, что опять облажалась.
– Лучше, мисс Амундсен, лучше. Но теперь заново. На этот раз... сосредоточьтесь. Следите за Дэвин. Ваши руки должны не задевать ее при каждом вращении. Заново, начали, – миссис Леруа делает повелительный жест и отступает.
Мы возвращаемся в начальную позицию, прыгаем, прыгаем, прыгаем... пауза, остановка, вращение...
У меня получается идеально, и я ликующе улыбаюсь. Следующая серия прыжков проходит естественно, и, по некому невидимому сигналу от миссис Леруа, другие девочки присоединяются к нам, не говоря ни слова. Оставшаяся часть танца выполняется без особых усилий. Мы прогоняем его еще три раза, и теперь он идеален, такой, каким и должен быть.
Часть занятия с новым материалом легкая – мы учим некоторые базовые и джазовые движения. После того как каждый показывает их, к удовольствию миссис Леруа, она отпускает нас. Пока я собираюсь, она подзывает меня:
– Грей, на минутку?
Я кладу сумку и делаю реверанс:
– Да, миссис Леруа?
Она улыбается:
– Ты хорошо работала сегодня. Я горжусь тобой.
– Благодарю вас.
– Как там твой сольный танец?
Я качаю головой в неуверенности.
– Думаю, довольно неплохо, – говорю я. – Правда, немного застряла в самом финале. У меня не получается сделать плавный переход от одной части к другой.
– Показывай.
– С самого начала или...?
Она взмахивает рукой:
– Да, да. С самого начала. Покажи мне.
Я пинаю сумку к стене и занимаю позицию в центре зала. Я бы лучше справилась под музыку, но миссис Леруа так не работает. Она ожидает от нас знания всех шагов и движений вне зависимости от того, играет музыка или нет. Она говорит, что музыка должна придавать танцу душу и экспрессию, но она не должна становиться опорой.
Я медлю, мысленно погружаясь в выдуманное место, в котором я могу вспомнить ритм и пропустить его через себя. Я сгибаюсь в коленях, раскидывая руки в стороны, затем взмахиваю ими и соединяю их кругом, скользя одной ногой в сторону и опираясь на другую. Отведенная в сторону нога поднимается, руки рвутся вперед, чтобы помочь мне встать в арабеск. Я удерживаюсь в нем, поднимаюсь на цыпочки, а затем изгибаюсь в талии, взмахиваю ногой и по инерции начинаю кружиться. В конце этих вращений я ставлю ладони на землю и делаю стойку на руках. Мои ноги медленно опускаются, и я прогибаюсь в спине до мостика, твердо стоя на руках и ногах, с изогнутой спиной. Я опускаюсь на пол и переворачиваюсь на живот, крадусь вперед, изображая отчаяние. Этот танец должен выразить мою отчаянную жажду свободы, мою неволю. Одни движения в танце дикие и энергичные, с вращениями с раскинутыми в сторону руками. Другие движения более сдержанны, конечности находятся ближе к телу, скользя по полу. Я почти закончила танец, приближаясь к проблемному моменту.
Я нахожусь в центре зала, стоя прямо, начиная пируэт, сцепив руки перед грудью. Я словно отталкиваюсь руками от невидимой стены. Стена внезапно пропускает меня, и я падаю вперед, спотыкаясь, будто меня застали врасплох.
– Вот здесь я застряла, – говорю я, глубоко дыша. – Сначала я хотела упасть вперед, но теперь мне кажется, что это не подходит.
– Покажи мне изначальный вариант, пожалуйста.
Я снова делаю пируэт, отталкиваюсь от стены, намеренно спотыкаюсь и падаю. Я встаю и стираю капли пота с верхней губы.
– Видите? Это просто... не то.
Миссис Леруа качает головой, почесывая шею.
– Да, твоя интуиция права. Это не совсем то, – она присматривается ко мне, словно я до сих пор танцую, хотя я стою ровно. С уверенностью могу сказать, что она мысленно перебирает движения.
– О, я поняла. Вместо того чтобы упасть, запнись, покачнись и покружись на месте, но не держа равновесие. Вот так, – она демонстрирует мне то, чего хочет от меня. – Оставшуюся часть танца ты борешься с силами, которые находятся в тебе, сражаешься, чтобы обрести равновесие и свободу. Поэтому здесь, в конце, ты должна одержать победу. В этом и есть смысл танца, так? Это выражение твоего чувства зависимости. Я понимаю. Итак, теперь ты должна прорваться. Стена уступает тебе. Так, когда заканчиваешь пируэт, который у тебя прекрасно получается, кстати, вместо того, чтобы столкнуться с ней, показывай, что ты сломала ее. Бейся об нее. Дай выход своему гневу. У тебя есть препятствие в конце, Грей. Ты ослабла, но должна показать силу. Ты должна почувствовать ее в себе, так? Это может стать прорывом. Не только в твоем танце, но и в твоей голове. В твоей душе. В тебе. Разрушь стену. Думаю, я понимаю, какая в твоей жизни идет борьба. Я тоже боролась с ними. Мой отец был очень требователен. Он отправил меня на балет, когда мне был всего четыре года. Я танцевала каждый день в своей жизни. У меня было мало друзей, и еще меньше развлечений. У меня был один лишь балет. Только балет. А потом я встретила Люка. Он унес меня в другой мир. Он тоже был танцором. Он был так изменчив, так силен. Что бы он ни делал, у него все получалось прекрасно. Мы познакомились в винограднике на юге Франции. Я не помню, где именно. Недалеко от Тулузы, вероятно, – она смотрит вдаль, вспоминая, и дрожит. – Неважно. Я понимаю. Ты должна сделать прорыв в самой себе. В этом танце.
Она взмахивает рукой, давая мне знак танцевать снова.
Я начинаю танец, и в этот раз я думаю о каждом правиле, которому должна следовать, о каждой вечеринке, на которую я не могу пойти, о каждой паре джинс, которые слишком узкие, о каждом топе, который чересчур короткий, и о том, что я ношу слишком яркий макияж. Я думаю о том, что от меня ожидают, что я должна быть милой идеальной девочкой, безупречной пасторской дочкой, выйти замуж за богобоязненного мужчину, окончившего семинарию, скучного молодого человека без каких-либо интересов кроме проповедей и паствы.
Я вкладываю душу в этот танец. Когда я делаю прыжок, я делаю его изо всех сил. Когда я начинаю рушить стены, окружающие меня, то вижу лицо моего отца, слышу его голос и его суровую критику, и его строгую, диктаторскую манеру требовать идеального, я бьюсь, и бьюсь, и бьюсь об них. В конце концов, я чувствую, как стены отступают и запинаюсь, кружась на месте, покачиваясь, пошатываясь из стороны в сторону, словно получая удовольствие от импровизированного танца. Я заканчиваю, стоя прямо и свесив голову, расслабленно опустив руки и не дыша.
Я поднимаю голову, чтобы проверить реакцию миссис Леруа. Она опирается на стену, прикрыв рот рукой, с влажными глазами.
– Идеально, Грей. Просто...идеально. Я почувствовала. Идеально.
Ее взгляд устремляется за мое плечо, я оборачиваюсь и вижу маму у двери. Ее эмоции видны в ее глазах, я знаю, что она все видела. Я знаю, что она увидела, что я чувствую в этом танце.
Ее глаза сощурены, а лоб покрылся морщинами. Я отворачиваюсь от нее к миссис Леруа.
– Вы считаете, что у меня получилось? – спрашиваю я.
Она кивает:
– Думаю, это был пример того, на что ты способна. Ты можешь стать великолепной танцовщицей, Грей. Продолжай выражать эмоции в своем танце. Не позволяй себе отступать.
Я наклоняюсь, чтобы поднять сумку, и копаюсь в ней в поисках полотенца. Я подхожу к маме, вытирая лицо жесткой белой хлопковой тканью. Мы уходим, и никто из нас не произносит ни слова. Мама везет нас через Макон к нашему дому на окраину. Я поворачиваюсь к ней, озадаченная несвойственным ей молчанием. Обычно после танцев она не умолкает. Она тоже была танцовщицей, пока не встретила папу и появилась я. Ей нравится обсуждать то, чему я учусь, разные техники и все такое. Она будто заново переживает то время, когда танцевала сама. Теперь, однако, она ссутулилась, глядя вперед, ведя машину одной рукой. Другая рука лежит на лбу. Ее глаза сощурены, а на лице тревога.
– Мам, ты в порядке? – спрашиваю я.
Она делает слабую попытку улыбнуться мне:
– Все хорошо, милая. У меня просто болит голова.
Я пожимаю плечами и умолкаю.
– Твой танец был прекрасен, Грей, – ее голос тихий, будто ей больно говорить громче.
– Спасибо, мам.
– Что он означает?
Я не сразу ответила; я не знала, как ей объяснить. Я пожимаю плечами:
– Просто... иногда я чувствую себя, как в ловушке.
Настала мамина очередь колебаться:
– Я знаю, милая. Он всего лишь хочет, как лучше для тебя.
– Лучше для него. Это необязательно должно быть лучше для меня.
Мама снова потирает костяшками лоб, затем вытягивает руку, встряхивая ее, словно она онемела.
– Я не хочу обсуждать это сейчас, Грей. Он твой отец. Он любит тебя, и делает то, что кажется ему правильным. Тебе следует уважать его.
– Но он не уважает меня.
Она бросает мне острый, предупреждающий взгляд:
– Не надо, Грей.
Она вздрагивает и переводит взгляд на дорогу, часто моргая.
– Боже, так плохо мне еще не было, – бормочет она, скорее про себя, чем вслух.
– Так плохо? – я в беспокойстве смотрю на нее. – Как давно у тебя эти боли?
– Время от времени. Ничего особенного. Они начинаются утром и обычно проходят сами, – Она сжимает руку в кулак, разжимает и снова встряхивает.
Я не знаю, что сказать. Мама крепкая. Она никогда не болеет, но если это происходит, она редко жалуется и никогда не уходит на больничный. Она просто борется с болезнью, пока не поправится. То, что она показывает свою боль, плохой знак. Должно быть, ей по-настоящему больно.
– Может, тебе стоит сходить к врачу? – спрашиваю я.
Она отмахивается:
– Это всего лишь головная боль.
– Что тогда с твоей рукой?
– Я не знаю. Она просто... онемела. Теперь все хорошо.
Наконец мы дома, она ставит «БМВ» в гараж, и тут же бежит в дом, я не успеваю забрать сумку с заднего сиденья. Я машу папе, проходя мимо его кабинета по пути к лестнице. После душа я спускаюсь на кухню, ожидая увидеть, что мама готовит ужин, но кухня пуста.
Папа до сих пор в кабинете набирает что-то на компьютере, готовясь к воскресной проповеди.
– Где мама? – спрашиваю я.
Он смотрит поверх узкой оправы очков для чтения:
– Она отдыхает. Я полагаю, у нее мигрень.
Он откидывается на спинку стула:
– Я знаю. Если она не прекратится, я вызову доктора, хочет она того или нет.
– Я тогда приготовлю ужин.
– Спасибо, Грей. Когда закончишь, спроси у мамы, не хочет ли она что-нибудь. Может, захочет, – он поворачивается обратно к экрану. – Я поем здесь.
Я возвращаюсь на кухню и начинаю готовить ужин. Я не такой хороший повар, как мама, но я могу сделать несколько вкусных блюд. Я заглядываю в холодильник и вижу, что она купила ингредиенты для кордон блю, поэтому я готовлю его, и отношу папе тарелку с банкой диетической колы. Я направляюсь наверх, чтобы узнать, как себя чувствует мама, но она спит с задернутыми шторами. Даже во сне ее лоб наморщен от боли.
Тревога охватывает меня, но я прогоняю ее. Я оставляю тарелку с едой на случай, если она захочет поесть, и несу свою еду с колой к себе в комнату, чтобы пока делаю уроки поужинать. Жизнь хороша, не считая маминых головных болей.
Тогда откуда у меня это ноющее чувство беспокойства?
∙ Глава 2 ∙
Оставшаяся часть учебного года проходит без происшествий. Мамины головные боли то ли утихли, то ли она скрывает их. Я танцевала на нескольких концертах в присутствии родителей. Папа до сих пор одобряет это не до конца, и он определенно с суровостью смотрит на слишком чувственные номера других девочек. Правда, он знает, что я талантлива, и он доволен этим. Я танцевала все лето и ближе познакомилась с Дэвин, Лизой и другими девочками из студии. Папа разрешает мне гулять с ними при условии, что я регулярно звоню ему. В основном, мы не занимаемся ничем особенным, только ходим в развлекательный центр и смотрим ТВ-программы для девочек дома у Дэвин. Иногда к нам заглядывают мальчики, но мы не сообщаем об этом взрослым. Дэвин ростом с эльфа, едва ли полтора метра высотой и сорок пять килограммов весом на полный желудок. У нее каштановые волосы, карие глаза, и она та еще стерва, энергичная, пылкая и прямолинейная. Она практически главная в доме, так как ее родители все время на работе. Папа думает, что здесь бываем лишь я, Дэвин, Лиза, смотрим дурацкие фильмы 80-х типа «Танца-вспышки», «Свободных» и «Девочки хотят повеселиться».
Ему ничего не известно об импровизированных вечеринках, которые Дэвин устраивает по выходным, когда ее родители уезжают в Атланту или куда-нибудь еще по делам. По сравнению с некоторыми историями, которые я слышала о старшей школе, эти вечеринки вполне приличные. В основном на них приходит человек двадцать, несколько девочек из студии миссис Леруа, несколько парней из футбольной команды и девушки из танцевального класса старшей школы. Некоторые пьют пиво или виски, которое кто-нибудь приносит с собой, но я не пью. Папа учуял бы запах алкоголя еще до того, как я вошла бы домой. Однажды я попробовала пиво, и вкус был отвратительный. Я слегка пригубила виски и чуть не задохнулась. Так что я пью свою колу и смотрю, как другие ведут себя, как идиоты.
На одной из таких вечеринок, почти в конце лета, я сидела на крыльце за домом Дэвин, наблюдая, как шесть или семь пьяных парней шумно играют в футбол, а девушки подбадривают их и путаются под ногами. Одна из старшеклассниц сняла c себя рубашку, и ее розовый лифчик было хорошо виден в вечерних сумерках. Мне было стыдно за нее. Как она могла ходить в таком виде, полуголая, зная, что каждый парень на вечеринке пялится на нее? Мне хотелось прикрыть ее. Несколько парней подкатывали к ней, пытаясь увести ее с собой в дом, но она отшивала их, казалось, без малейших усилий. Она была совершенно пьяна и танцевала под музыку, играющую из динамиков на айподе Дэвин. Она запустила руку в волосы, связав их в пучок на затылке. Покачивая бедрами в такт музыке, она медленно кружилась на месте, вращала бедрами, а ее кожа светилась при свете луны и бледного свечения из окон. Все наблюдали за ней. Все. Она танцовщица; она знает, что делает. Она знает, что их внимание подчинено ей. Она проводит руками по животу, по бедрам, сжимает пояс своих узких синих джинс. Ее танец живет своей жизнью, кружась на месте, раскидывая ее волосы, покачивая ее бедрами. Каждое движение провокационно. Парни замерли, и я вижу, что один особенно впечатленный самоудовлетворяется. Хоть я нахожусь в тени крыльца, я сильно краснею.
Слева раздается низкий, хрипловатый голос:
– Ты умеешь так танцевать?
Я испуганно подпрыгиваю. Всматриваюсь в сумерки и вижу парня, который часто бывает на вечеринках у Дэвин, футболиста по имени Крейг.
– Нет, – отвечаю я, покачав головой. – Определенно, нет.
Он смеется, облокачиваясь на перила крыльца:
– Конечно, умеешь, – его пальцы дотрагиваются до моего плеча, я вздрагиваю и отхожу в сторону.
– Попробуй. Ты была бы очень сексуальной. Она неплохо смотрится, но ты? Ты была бы чертовски хороша, детка.
Я краснею так, что мое лицо горит. Я нервно смеюсь:
– Ты не в своем уме.
– Вовсе нет. Я просто знаю, что мне нравится, – его тон намекает, что он имеет в виду меня.
Я до сих пор не могу его толком разглядеть. Он стоит в тени на траве. Я видела его раньше. Он высокий, со светлыми волосами, тот тип, от каких большинство девушек приходит в восторг. На нем красная майка, которая отлично демонстрирует его мускулистые руки, и низкие шорты. Он симпатичный, это точно. В моем животе появляется ноющее чувство. Я ему нравлюсь. Он наклоняется, чтобы видеть меня лучше, у него бледные и широкие глаза.
Внезапно он кладет руки на перила и перепрыгивает через них, и теперь стоит прямо передо мной. Я слегка вскрикиваю от неожиданности и отхожу назад. Он развязно подходит ко мне, такой высокий, и я боюсь того, что вижу в его взгляде. Желание. Голод.
Я не знаю, что делать, как вести себя с ним. Это новая территория. Я знаю, что я симпатичная, и что мальчики мной интересуются. Я высокая для своего возраста, во мне сто семьдесят пять сантиметров. У меня прямые и длинные медово-золотистые волосы. Серые глаза, темного стального цвета надвигающейся бури, по словам Дэвин. У меня тело танцовщицы: округлые, сильные бедра, шире, чем мне бы хотелось, стройная талия и внушительная линия бюста. Под «внушительной» я имею в виду, что у меня большая грудь, даже для моего роста и комплекции, с чем довольно трудно справляться, когда я танцую. Я обычно ношу спортивный бюстгальтер, просто потому, что без него грудь слишком сильно подпрыгивает, даже когда я не в танце.
Именно к ней сейчас и прикован взгляд Крейга. На мне свободная голубая футболка и летящая юбка в пол. Абсолютно консервативно. Видно только мои руки и шею. И все равно Крейг не может оторвать взгляд от моей груди. Меня тут же это раздражает. Он подходит ко мне совсем близко, так, что я чувствую запах пива в его дыхании и вижу вожделение в его глазах.
– Давай же, Грей, покажи мне свой танец, – Крейг кладет руки на мои бедра.
Я замерла, потому что никто никогда так до меня не дотрагивался. Как мне ответить? Часть меня это нравится, но другая часть меня понимает, что это грешно. Похотливому грешнику в моей душе нравится это.
Резко вдохнув, я вырываюсь из его цепкой хватки:
– Это вряд ли, Крейг.
Он смеется, словно я заигрываю с ним. Он следует за мной, напирая, находясь вплотную ко мне. До того как я успеваю сообразить, его рот соприкасается с моим, я чувствую кислое пивное дыхание со слабым запахом его тела. Мимолетная секуда контакта, и я сопротивляюсь. Я отталкиваю его, чуть не падая назад, и с силой даю ему пощечину. Ничего не сказав, я убегаю в дом и закрываю за собой передвижную стеклянную дверь во внутренний дворик.
Через открытое окно мне слышен голос Дэвин:
– Она не такая, Крейг. Не трогай Грей Амундсен. Ты что, не знаешь, кто ее отец?
– Кто? Почему я должен знать? – слышу я его ответ.
– Эрик Амундсен. Пастор Современной Баптистской Церкви Макона.
– Это не та огромная церковь на семьдесят пятом шоссе?
– Да. Это его отец. Она дочь пастора. Она не та девушка, с которыми развлекаются на вечеринках. Так что забудь. Забудь про нее.
– Отстой, – бормочет Крейг, – она потрясающая.
– Ну, она не для тебя. Иди, подкатывай к Аманде.
Крейг смеется:
– Да, конечно. Каждый парень в Маконе младше двадцати пяти трахнул Аманду. Я к ним не присоединюсь.
Дэвин тоже смеется:
– Значит, ее легко заполучить, верно?
– Легко заполучить герпес, ты хочешь сказать, – я слышу перемену в его голосе. – А что насчет тебя, Дэв? Какая ты девушка?
Дэвин не сразу отвечает. Не могу поверить, что она купилась на такую хитрость, но ее голос стал низким и хриплым:
– Принеси мне выпить, и тогда, может быть, узнаешь.
Я направляюсь в дом, не желая больше слушать.
Я пропускаю следующую вечеринку у Дэвин, думаю, она понимает, почему. Тот разговор, правда, все лето не выходит у меня из головы. Я недоступная девушка. Я – дочь пастора. Я недоступная не из-за того, что они уважают мои взгляды на брак, или из-а того, что я такая, а из-за папы. Дэвин была права в том, что я не такая девушка, но это не значит, что я была так уж против приставаний Крейга, – по крайней мере, пока он не набросился на меня с поцелуем. Мне понравилось быть желанной.
* * *
У меня было много дополнительных занятий в первые три года в старшей школе, поэтому в выпускном классе в моем расписании оказалось много окон, в которые я ходила на факультативы. Я пытаюсь выбрать те занятия, которые интересуют меня, но там нет ничего подходящего. Я уже пробовала заниматься фотографией, актерским мастерством, журналистикой и танцами. Я не хочу идти на них снова, кроме, возможно, актерского мастерства. Было весело выходить на сцену, притворяться и играть. Еще веселее было смотреть на других. Каждому из нас даже разрешили поставить собственную сценку, и с этим я блистательно справилась.
Семестр пролетает незаметно. Большая часть уроков скучные, трудные и унылые. Все, кроме занятия по кинематографии. Мы смотрим фильмы, анализируем их, обсуждаем кино, операторскую работу, причины, из-за которых для каждой сцены требуется целый десяток дублей. Что-то в этом цепляет меня. Слушать, как мистер Роковски рассказывает о съемках таких фильмов, как «Призрак» и «Грязные танцы», о том, каково это – быть частью чего-то такого важного, культового... Мне нравится это, нравится каждая история, которую он рассказывает. Я упиваюсь фильмами. Мне нравится видеть, сколько всего есть в кинокартине, что может заставить тебя переживать, вроде музыки на фоне или угол съемки, или как камера переходит с одного персонажа на другого. Это манипуляция со светом, звуком и чувствами. Каждый фильм – магия. Это прямо как танец для меня. Когда я танцую, я теряю себя. Я могу быть кем угодно, делать что угодно. Я могу говорить, что думаю, чувствую. С фильмами я могу потеряться в другом мире, в жизни других людей с проблемами, отличными от моих.
В конце последнего дня в семестре мистер Роковски отводит меня в сторону.
– Грей, я лишь хотел сказать, как приятно было видеть тебя на наших занятиях в этом году. Каждый раз наши уроки пробуждают что-то в учениках, и это моменты, ради которых я живу. Я преподаю кино, потому что это то, что я знаю и люблю, но когда мне удается показать ученику всё волшебство кинематографа, то это лучше всего, – он достает из портфеля брошюру. – Я преподаю в киношколе «The Film Connection». Это университет кинематографии с филиалом у нас в Маконе. Там потрясающая программа, которая обучает всему, что есть в киноиндустрии. Можно пройти процесс создания собственного фильма, что потом поможет наладить связи с голливудскими продюсерами. Я считаю, что ты подходящий кандидат на этот курс. Тут есть, над чем подумать. Ты также можешь поступить на заочную программу. Я могу написать рекомендацию.
