Текст книги "Стриптизерша (ЛП)"
Автор книги: Джасинда Уайлдер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
Звонит его телефон, и он достает его и бросает мне:
– Можешь посмотреть, кто это?
Я держу чужой телефон в руках и пялюсь на него. У меня нет мобильного телефона, так как я не могу себе его позволить, да и звонить мне некому. У меня есть планшет, который я использую для учебы, что почти то же самое. Я касаюсь пальцем зеленой иконки на экране.
– Звонок от... Эшли М. – я начинаю громко зачитывать сообщение. – Она пишет: «Приходи сегодня вечером. У меня есть шар №8 и «Блю Лейбл».
Он кривится:
– Что за дерьмо. Я думал, это Джереми.
– Что за Эшли М? – меня осеняет мысль. – И почему у нее только первая буква фамилии? Ты знаешь столько разных Эшли, что тебе нужно как-то их различать?
– Ну что за дерьмо, – повторяет он, – она... моя подруга.
– Подруга, – и это не вопрос.
Он забирает телефон, не глядя на меня, и засовывает в карман шорт.
– Да. Подруга. И да, я знаю много разных Эшли. И много разных Джен. Фамилии... обычно не важны.
– Так мне ответить ей за тебя? – мне точно известно, что означает это сообщение. Ну, может, я и не знаю, что такое шар №8, но «Блю Лейбл» – это элитное виски. Полагаю, шар №8 – это какие-нибудь наркотики или что-то связанное с сексом. Эшли М – наверняка ослепительно красивая, утонченная блондинка, знающая, как доставить ему удовольствие, в отличие от меня.
Мое сердце сжимается. Я заставляю себя вспомнить, что он мой босс. Я работаю на него. Он может принимать наркотики и заниматься сексом, с кем захочет. Это никак не касается меня.
Он переключает передачу, достает телефон и крутит его между большим и указательным пальцами. Затем швыряет его мне:
– Угу. Ответь ей.
Я беру телефон и открываю переписку с Эшли М.
– Что ей написать?
– Просто скажи ей – нет, спасибо, у меня другие планы.
Я набираю сообщение и отправляю, и спустя считанные секунды приходит ответ: «Н-у-у-у-у-у-у, ты уверен?». Я поперхнулась и передала ему телефон:
– Я не буду читать продолжение.
Сердце сжимается, как и живот. Это не мое дело. Мне все равно. Мне плевать. Но... как бы я ни уверяла себя, что мне все равно, это не так. Мне не следует ревновать Доусона, но я ревную. Второе предложение сообщение гласило: Если придешь сегодня, можешь опять вставить мне в задницу.
Перед моими глазами все расплывается. Доусон останавливается на красный, и я импульсивно отстегиваю ремень, раскрываю дверь и вылезаю из машины. Я на каблуках, поэтому не могу бежать, но я захлопываю дверь и быстро ухожу, насколько мне позволяет чувство равновесия. Я не смотрю, куда я иду, я не знаю, где я. Все это не имеет значения. Я слышу яростный голос Доусона за спиной, как он выкрикивает мое имя. Гнев, тошнота, ревность. Потерянность. Потеря, будто у меня украли какую-то возможность. Ему нравится анальный секс. У него случайные связи, и ему неинтересны или он не помнит их фамилии, а они пишут ему сообщения о бессмысленном сексе, наркотиках и алкоголе.
Он звезда. Знаменитость. Он живет жизнью знаменитости, о которой я не имею ни малейшего представления. Я слышу за спиной гудки и крики и игнорирую их. Я продолжаю идти, борясь с дурацкими слезами и поражением. Я даже не знаю, почему я так расстроена.
Мои ноги отрываются от земли, меня резко поворачивают и прикладывают к стеклу витрины. Руки Доусона обхватывают меня под ягодицами. Одна из них на моей щеке, притягивает мое лицо к его. Он тяжело дышит, с его лба и верхней губы стекает пот. Его глаза серо-голубые, цвета гнева.
– Черт побери, Грей. Это не то, что ты думаешь.
Я пытаюсь вырваться. Это слишком. Я прижата его телом. Я не могу высвободиться, не могу пошевелиться, могу только вдыхать его запах и его мощь.
– Пусти меня.
– Нет.
– Почему?
– Потому что ты не так все поняла.
– Нечего тут понимать, – шепчу я. – Ты можешь делать, что хочешь, с теми, с кем хочешь. И это именно то, что я думаю.
– Она...
– Она хотела, чтобы бы ты заехал к ней и занялся с ней сексом. Все просто, – я делаю глубокий вдох и закрываю глаза, чтобы не видеть его. Он отпускает меня, и я с силой его отталкиваю:
– Я интерн. Всего лишь. Ты не обязан ничего мне объяснять.
– Но если я сам хочу...
– Да неважно! – кричу я, до сих пор в слезах по какой-то непонятной причине. Я пытаюсь успокоиться, так как вокруг начинает собираться толпа:
– Просто... Господи, просто остановись, Доусон. Перестань.
– Не могу. Мне жаль, что ты это прочитала, но... слушай, ты права, все это неважно. Я порвал с ней. Я провел с ней время лишь раз. Вот и все.
Я снова начинаю уходить, и он нагоняет меня. За нами следуют клики и вспышки камер.
– Я не знаю, в чем ты пытаешься меня убедить. Это не имеет значения.
– Я об этом и говорю, но это ведь ты плачешь, – его рука ловит мою, а другая обхватывает меня за талию, притягивая меня к нему. И снова из-за малейшего касания я чувствую, будто принадлежу ему. Это неправильно, и в то же время правильно, и это приводит в замешательство.
– Не беги.
– Я и не бегу.
Он хихикает:
– Ну и врушка же ты, Грей.
Я отталкиваю его и вырываюсь из его рук. В то же время я борюсь с собой, так как мне нравится находиться в его объятиях. Я потеряна и не ориентируюсь в происходящем. Зачем я сопротивляюсь всему? Он явно хочет меня. Но я не знаю, чего он хочет, и я не знаю, что делать с его вожделением, или как себя чувствовать, или что я вообще чувствую. Все, что мне известно – выживание, работа и учеба. Я не имею понятия о мужчинах.
Я поворачиваюсь и хочу вернуться туда, откуда мы пришли, но путь преграждает толпа и папарацци. Их десятки, и все фотографируют меня.
– Мисс Амундсен, что между Доусоном и вами? Сколько вы уже вместе? Вы застали его с другой женщиной? – мужчина средних лет с густыми каштановыми волосами и очками в квадратной оправе подносит мне диктофон и выкрикивает целую вереницу вопросов.
* * *
Откуда они знают мое имя? Это пугает меня больше, чем что-либо еще.
Костлявая женщина с платиновыми волосами перекрикивает его:
– Мисс Амундсен, зачем Доусон провожал вас вчера до общежития? Вы – студент в УЮК? Это правда, что Доусон и вы застукали вашу соседку прямо во время секса? Какой Доусон в постели?
Я открываю и закрываю рот. Мне кажется, будто я обязана ответить на их вопросы. Меня учили быть вежливой и отвечать, когда ко мне обращаются. Я не знаю, что сказать. Я не хочу попасть в новости.
– Я... мы не, эм... я не...
– Вы можете прокомментировать ваши отношения с Доусоном Келлором?
– Сколько вам лет? Вы замужем?
– Грей, вы никогда не хотели стать моделью?
– Посмотрите сюда, Грей!
– Грей, сюда!
– Грей, Доусон принуждал вас делать в постели то, что вам не нравится?
Я перевожу взгляд с одного человека на другого, раскрывая и закрывая рот, мигая при вспышках. Я чувствую, как рука Доусона обхватывает меня за талию, оттаскивает меня, и вот он стоит передо мной, закрывая меня.
– У Грей нет комментариев по вашим вопросам, друзья, – он чуть подается вперед, и я чувствую, как он становится жестким, будто надевает доспехи. – У вас есть вопросы по поводу фильма?
Мужчина, задавший мне первый вопрос, выходит вперед:
– Доусон, до нас дошли слухи, что вы примете участие в ремейке «Унесенных ветром». Вы можете их подтвердить?
Доусон переключает внимание на мужчину:
– Привет, Билл, как дела? Да, я могу это подтвердить. Я играю Ретта. Мы начнем съемки в следующем месяце. Мы почти закончили подготовку.
– А Грей как-то участвует в проекте? – мне не видно, кто задает этот вопрос.
– Она интерн, работающий у Джона Казанцидиса в «Fourth Dimension».
– О чем вы спорили? Это не показалось мне обычной спорой по работе. Вы в отношениях?
Плечи Доусона напрягаются.
– Я не собираюсь это комментировать, скажу только, что нет, мы не в отношениях и никогда в них не состояли. Она интерн в моем проекте. Между нами был профессиональный разговор.
Тот же голос начинает говорить громче, голос какого-то молодого человека:
– Мне так не показалось, Доусон, и мы все знаем твои истории с интернами и ассистентками. Давай, чувак, просвети нас.
Голос Доусона становится жестче:
– Я и просвещаю вас. Не будь мудаком, Том. Не втягивайте Грей в это. Я прокомментирую съемки в фильме, и все на этом. Еще кто-то задаст вопрос об Грей, и мы уходим.
Все, что мне видно – широкая спина Доусона, оранжевая рубашка, обтягивающая его плечи, волосы, вьющиеся на его шее. Ему надо бы побрить заднюю часть шеи. Мне хочется провести рукой по его плечам, но я не решаюсь.
– Зачем ты защищаешь ее, если вы не в отношениях? – тот же голос, которого Доусон назвал Томом.
– Она никогда не сталкивалась с вами. Вы же чертовые барракуды, ребята.
Снова Том:
– Конечно, ты не будешь комментировать ничего про нее. Она хороша, Доусон. Вы отлично смотритесь вместе.
Доусон обнимает меня за плечи, притягивает к себе, и мы проталкиваемся через толпу, игнорируя слепящие вспышки камер и вопросы со всех сторон. Он ничего не говорит, и я лишь семеню на высоких каблуках, чтобы успевать за ним. Его рука на моем плече – настоящее шоу для журналистов, папарацци, кто бы там ни был. Мое сердце колотится. Они успели уловить факт, что происходит что-то необычное. Они знают, кто я такая. Они выяснят, что я работаю стриптизершей. Каз узнает и уволит меня. Все узнают, что я стриптизерша, и это то, кем я буду в глазах окружающих. Девица, любящая светить своими прелестями.
Мы прошли три квартала и до сих пор не дошли до места, в котором я выскочила из машины Доусона. Я не имела понятия, что убежала так далеко. Еще через полквартала в нашем поле зрения оказывается толпа, собравшаяся вокруг полицейского, подогнавшего эвакуатор, чтобы забрать автомобиль Доусона. Доусон матерится.
– Эй, нет нужды забирать ее.
Коп оборачивается, узнает Доусона и пугается.
– Простите, мистер Келлор. Нельзя вот так оставлять автомобиль посреди дороги.
– Да что вы говорите. Но теперь-то я здесь, и все в порядке.
– Но... – коп, похоже, растерялся.
Доусон подходит ближе к полицейскому, мужчине в возрасте с круглым пузом и волосами с проседью:
– У вас есть дочь, господин... О'Хара?
– Я... да, но...
Доусон забирает у полицейского блокнот и достает черную ручку из кармана шорт.
– Как ее имя, мистер О'Хара?
– Джилл, но это не...
Доусон бросает мужчине мягкую, обезоруживающую улыбку и пишет в блокноте. Я читаю, что он пишет: «Джилл за то, что твой папа герой. Твой друг, Доусон Келлор». Имя написано резкими каракулями, а сама надпись аккуратная. Он возвращает блокнот полицейскому и убирает ручку, затем хлопает старика по плечу.
– Послушайте, мистер О'Хара. У меня была чрезвычайная ситуация. Это больше не повторится, – Доусон начинает идти по улице, держа мою руку. Полицейского, как магнитом, тянет следом.
– Мистер Келлор, я благодарен за автограф, моя дочь ваша фанатка, но я не могу позволить вам уехать просто так.
Доусон открывает дверь со стороны пассажира и приглашает меня сесть, затем обходит автомобиль, садится сам и поворачивает ключи в зажигании. Он нажимает на газ, и двигатель ревет.
– Тогда выпишите мне штраф. Нет смысла забирать машину, ведь я здесь. Оштрафуйте меня на любую сумму. Просто сделайте это быстро, если можете. У меня через час важная встреча с продюсерами.
Мистер О'Хара явно в замешательстве. Его взгляд переносится на огромную толпу, на Доусона, на меня, на машину – которая стоит больше, чем он заработает за всю свою жизнь. Он колеблется, и Доусон нетерпеливо вздыхает. Он достает из бумажника карточку и протягивает полицейскому:
– Как насчет этого? Мне правда пора ехать. Вот визитка моего адвоката. Можете отправить ему штраф или что вам угодно, – я в шоке от его наглости.
– Полагаю, это возможно... я хочу сказать... – полицейский смотрит на толпу, а потом зачем-то на меня.
Я молча сижу на месте пассажира, затаив дыхание, стараясь быть невидимой.
– Отлично. Рад, что мы договорились, – Доусон захлопывает дверь, разворачивает «бугатти» в дюйме от эвакуатора, припаркованного прямо за ним, и врывается в пробку за грузовиком, обрезав путь белому «бентли». Он летит на желтый свет, в считанные секунды, разогнав автомобиль до пятидесяти миль в час, и мчится через медленное движение, объезжая по обочине там, где нельзя проехать. Один раз он даже пересекает двойную сплошную. Я не могу дышать, сжав руки в побелевшие кулаки, меня отбрасывает на спинку, когда Доусон тормозит, и швыряет налево, когда Доусон срезает путь через переулок, переключая передачи.
Инцидент с полицейским уже в нескольких милях позади нас, а мы уехали оттуда пару минут назад. Сердце колотится у меня в груди, и не только из-за виртуозно сумасшедшей поездки с Доусоном. Между переключениями передач его рука покоится на моей ноге, его палец касается моей коленки. Я таращусь на его руку. Она огромная и загорелая, с шершавой кожей.
– Ты всегда так ездишь? – выдавливаю я из себя.
– Да, – он мельком смотрит на меня с усмешкой. – А что?
– Это же страшно. Что, если мы разобьемся?
– Мы не разобьемся.
– Откуда тебе знать?
– Потому что я знаю, что делаю. Я не просто богатый болван на спортивной машине.
– А кто ты тогда? – спрашиваю я.
– Хм. Много кто. До карьеры в кино я был стритрейсером. Смотрела «Форсаж»? Вот вроде того. Только у нас не было банд, и мы не росли на улицах. Мы были богатыми избалованными детишками с карманами полными слишком много денег, и никто не говорил нам, что нельзя себя так вести. Мы катались по бульвару Сансет посреди ночи или по бедным районам, куда даже копы не заглядывают. Мы брали отцовские «феррари» и «ламборджини» и устраивали гонки. Мы ездили на них по горам. В общем, я давно умею водить. А потом я получил роль Андерсона в «Богах красной дорожки», и меня, типа, заставили пойти на настоящие курсы вождения. Типа, с государственными инструкторами и прочим дерьмом.
– Ты когда-нибудь попадал в аварию?
Доусон смеется:
– Ну, конечно. Нельзя заниматься стритрейсингом и ни разу не разбиться. Я разгромил свою «Хонду NSX». Буквально разгромил. В таких катастрофах не выживают, но я выбрался без единой царапинки. Я почти догнал этого подонка Джонни Лью. Его отец, кажется, состоял в Триаде [прим. преступная организация], но я не помню точно. Было где-то три часа утра, и это была предварительная гонка на четыре мили. Я был впереди и собирался повернуть налево. Я слышал, как его заносит направо, понимаешь. Шины дымились, ревели моторы. Джонни был прямо за мной, приближаясь все ближе. Он ехал на этом гребаном убийственном красно-черном «чарджере» 68-ого с «Hemi» [прим. название двигателя]. Это такой отстой. А я был на «Acura NSX», это японский автомобиль, а этот азиатский малыш вел классическую американскую модель. Так вот, меня заносило влево, в сторону Вашингтона. Я даже не понял, что произошло, только то, что моя машина вдруг взлетела в воздух, переворачиваясь. Вроде, меня перевернуло раз тридцать. Меня, похоже, ударило об сиденье. Боже, как больно было. Я переворачивался, и переворачивался, и переворачивался, и, наверно, мне повезло, что я не врезался в фонарь или какое-нибудь здание. Как ни крути, мне очень повезло. Понятия не имею, почему я не пострадал. Я хочу сказать, мой автомобиль был всмятку, а я просто вылез из него, с синяками, но цел и невредим. Самое смешное было, когда они хотели заставить меня пройти этот курс по стритрейсингу с каким-то якобы бывшим рейсером, который стал голливудским консультантом или типа того. И оказалось, что это тот самый парень, которого я победил в гонке, – разговаривает Доусон за рулем, и я заметила, что он стал ехать аккуратнее. Ради моей безопасности? – Так что да, я умею водить. Можешь быть спокойна.
– Ты говорил, что это было до начала карьеры в кино. Что это значит?
Он смотрит в зеркало заднего вида, а затем без предупреждения срезает путь через поток машин на соседнюю улицу, резко сворачивая то вправо, то влево, внезапно возвращаясь к безумному рваному стилю вождения. Я снова вцепляюсь в подлокотник и не дышу, когда он несется по узким улицам на скорости пятьдесят миль в час, потом опять выезжая на главную улицу, минуя пробки и попав, наконец, на шоссе. Скорость как минимум девяносто, мы избегаем одну аварию за другой и затем возвращаемся к нормальной скорости.
– Что это было? – выдыхаю я.
Доусон ухмыляется:
– За нами гнались легавые. Мы оторвались.
– Легавые?
– Полиция? Регулировщики движения?
Я хмурюсь:
– Кто вообще говорит «легавые»?
– Я, как видимо.
– Так ты только что скрылся от полиции?
– Угу, – Доусон бросает взгляд назад, но он, кажется, уверен, что оторвался от погони. Его взгляд фокусируется на мне, когда мы стоим на красном свете.
– Так вот. Как тебе первая встреча с этой шушерой?
– С кем? – переспрашиваю я.
– Папарацци.
– А, – отвечаю я, – было... страшно. Они ни о чем не боятся спрашивать, да?
Он смеется:
– Нет. И они беспощадные. Понимаешь, мы даже не ответили ни на один вопрос о тебе, и хоть мы и сказали, что мы не вместе, они все равно напишут, что им вздумается, чтобы продать тираж. Прозвучит не очень ободряюще, но я не советую читать этих сплетничающих крыс. Ты не будешь в восторге.
Я не уверена, что думать и что сказать. Пожалуй, я все же поищу свое имя в интернете. Долгие минуты я сижу молча, избегая его взгляда, отклонив колени в сторону так, чтобы он не дотрагивался до них. Его прикосновение сводит меня с ума. Нельзя, чтобы меня затянуло на его орбиту.
Мы въезжаем в Беверли Хиллз, минуя огромные многомиллионные поместья с полями зеленой травы со скульптурами из кустов и широкими аллеями. Когда мы проезжаем на удивительно маленькой скорости по району, я вижу, как одна знаменитая актриса достает почту из ящика, а потом баскетболиста за мойкой машины. Доусон бросает в меня взгляд, будто чтобы оценить мою реакцию на обстановку.
– Ты едешь как нормальный человек, – замечаю я.
Он пожимает плечами:
– Это мой район. Я знаю этих людей. У них есть дети, – он машет в сторону Лос-Анджелеса.
– А там что?
– Военная зона. Я родился и вырос в Лос-Анджелесе, и я знаю этот город вдоль и поперек. Я знаю, где там пробки, где полицейские ловушки и где самые опасные районы. А здесь? Я здесь живу. Я не собираюсь ездить тут, как мудак.
– Ты так и не ответил на мой вопрос. Ты говорил про то, что серьезно занялся кинокарьерой. Как ты попал в кино?
Он не отвечает. Он въезжает через арку на длинную аллею во двор. Огромный дом напоминает испанскую плантацию с балконами, обращенными во внутренний двор, в центре которого широкая стена гаражных дверей, и несколько из них открыты и демонстрируют вереницы разнообразных машин. У парадного входа припаркован «бугатти» за классическим кабриолетом вишневого цвета. Кажется, это «форд мустанг», но я не уверена.
Доусон смотрит, как я разглядываю его.
– Это «форд мустанг» 1969 года, – должно быть, я выгляжу растерянно. – Он довольно редкий, учитывая год выпуска и покраску.
– Ты сам его собрал?
Он кивает:
– Ага. Ну, точнее, перестроил. Я купил колеса у чувака в Мендочино, потом нашел подходящий двигатель и настроил его. В нем оригинальное радио и кожаные сиденья – весь интерьер как новенький и почти полностью оригинальный, – он оживляется, рассказывая об автомобиле, и я выхожу и приближаюсь к машине вслед за ним. Симпатичный автомобиль, на мой взгляд. Более мужественный. Он идеально подходит Доусону. Если бы я представила его рулем, то именно в такой машине. Он откидывает верх и показывает на различные части двигателя, перечисляя факты, цифры и имена, и я не могу понять ничего, что он говорит, но, Господи, как же мило видеть его таким увлеченным. Это совершенно иной Доусон, рассказывающий о своем автомобиле. Его глаза теперь зеленоватые, как светящаяся тень от изумруда.
И тут я понимаю, что он так и не ответил на мой вопрос. Кажется, он избегает ответа. Я забиваю на это и даю ему договорить, слушая и стараясь не угодить на его орбиту. Это бесконечная битва. Его лицо оживленное и детское, и, Боже, такое, такое красивое. Линии и очертания его лица словно созданы скульптором. Я больше не верю в Бога, но если бы верила, то Доусон был бы доказательством его работы.
В конце концов, до Доусона доходит, что я не особенно слежу за его рассказом, и останавливается, не закончив предложение, покраснев. Он потирает рукой шею и смущенно улыбается:
– Черт, я слишком много рассказываю тебе о мужских штуках, да? – он закрывает верх автомобиля, берет меня под руку и подталкивает к парадному входу. – Извини. Автомобили – мое все, и я становлюсь настоящим задротом, когда начинаю о них рассказывать.
Я не могу удержаться от улыбки, глядя на него:
– Это был очень мило.
– Отлично. «Это было мило». Для мужчины это как поцелуй смерти.
– Это еще что значит? Это и было мило, – я иду за ним через входную дверь в огромное фойе с замысловатой люстрой со свечами.
– Грей, ни одному парню не нравится, когда его называют «милым». «Мило» прямо противоположно сексуальности.
Я чувствую, что резко краснею, и он опять смотрит на меня тем взглядом, таким, который говорит, что он не понимает, как я могу не знать, что он имеет в виду.
* * *
– Ты покраснела до ушей, ты в курсе? – он касается моей шеи кончиками пальцев, и моя кожа пылает там, где он дотронулся. Я хочу отойти, но не могу. Мой очевидный дискомфорт удивляет его еще сильнее. – Где это тебя воспитали, такую наивную?
Я вздыхаю:
– Я выросла в Маконе, в Джорджии.
Он недоуменно смотрит на меня. Я отворачиваюсь и начинаю изучать доспехи, стоящие у винтовой лестницы.
– Меня ограждали от всего, понятно? Просто... просто давай не будем об этом, – я и близко не готова рассказывать ему о своем детстве.
– Ограждали, значит? – он встает за моей спиной, и, хоть я его и не вижу и не чувствую, так как он дотрагивается до меня, я ощущаю его присутствие, как какого-то демона из преисподней. – И как огражденная ото всего девочка из Макона превратилась в лос-анджелесскую стриптизершу?
Мне почти удалось забыть на мгновение о своем заработке. Сегодня четверг, последний из моих выходных дней – я работаю с пятницы по понедельник. Во вторник я освобождаюсь от этой работы, так что я – это лишь я, и мне не приходится притворяться. По средам ужасный факт того, чем я занимаюсь, начинает беспокоить меня меньше, так как я сосредотачиваюсь на учебе и работе. К четвергу мне почти удается все забыть. У меня почти получается притвориться, что я просто Грей, обычная студентка колледжа. А потом наваливается пятница, и я возвращаюсь в реальность: я стриптизерша. Я снимаю одежду за деньги ради сексуальных фантазий и прихотей мужчин.
Четверг – мой лучший день. Единственный день, когда я могу побыть Грей, обычной Грей. А теперь Доусону приспичило поднять эту тему и напомнить мне.
Меня переполняет беспричинный гнев. Я поворачиваюсь и кричу:
– Из отчаяния, ясно? – отталкиваю его, но не чтобы причинить ему боль, а от ярости и безысходности. – У меня не было выбора! Это единственная работа, которую мне удалось найти, а я искала многие месяцы. Месяцы! У меня не было никакого опыта работы. У меня нет... мне не к кому обратиться за помощью. Мне... мне некуда идти. Я не могу и не вернусь в Джорджию. Моя стипендия закончилась, а она покрывала все – обучение, проживание, питание, учебники. Я ненавижу все это. Ненавижу. Ненавижу... я все это ненавижу! – из-за расстроенных чувств возвращается мой родной акцент.
Я всхлипываю и не могу остановиться. Я снова отворачиваюсь от него, спотыкаюсь и опускаюсь на холодный мраморный пол. Все прорывается наружу, все эмоции, которые копились во мне месяцами. Одиночество, тоска по дому, стыд и чувство вины. Все это выходит в виде не слов, а ярости и всхлипываний.
Я чувствую, как он опускается на колени рядом со мной и обнимает меня. Я пытаюсь было оттолкнуть его, но у меня не осталось сил, а его объятия слишком сильные и теплые.
– Ты больше не одна, Грей, – это худшее, что он мог мне сказать. Если раньше я всхлипывала, то теперь я разражаюсь градом слез, или что там начинается после всхлипываний.
Он ничего больше не говорит. Он просто держит меня на полу своего фойе и дает мне выплакаться. Хотелось бы сказать, что этот взрыв слез – катарсис, но это не так. Это просто необходимость. Кризис сочувствия к самой себе. Он не помогает. Он ничего не изменяет.
– Отпусти меня, – говорю я, сопротивляясь ему.
– Нет, – его голос нежный, но твердый, а его объятия слишком сильны.
– Пожалуйста. Пусти меня. Все в порядке.
– Чушь.
– Чего ты хочешь от меня? – я сдаюсь и не сопротивляюсь, но я напряжена.
– Правду о тебе?
Это единственное, чего у меня нет и чего я дать не могу. Я не знаю, что такое правда, и, даже если бы знала, Доусон не тот, кому бы я стала ее рассказывать. Он Доусон Келлор, голливудская суперзвезда. А я просто Грей из Макона, Джорджии.
Его телефон звонит, и, хоть он не пошевелился, чтобы достать его, это напоминает о реальности. Его руки обхватывают меня, теплые и успокаивающие, и я хочу остаться в них навсегда, потому что я могу... почти могу забыть о том, кто я такая и о реальности, ожидающей меня.
Почти.
Его губы касаются моего уха, и я вздрагиваю, шокированная нежностью и интимностью этого мгновения.
Но я не могу позволить себе думать, что это что-то означает. Сообщение от Эшли М. напомнило мне о важном факте: Доусон Келлор и я – из совершенно разных миров. Меня засосало и загипнотизировало энергией, очарованием и грубой мужественной красотой Доусона. Но я ведь не одна такая, не так ли? Он заплатил миллионы долларов, чтобы жить таким образом. Он выступает на экране и исполняет оскароносные роли из-за этой способности, этой врожденной соблазнительности. Это заложено в нем, это часть него. Он соблазняет без малейших усилий. В нем будто случайным образом заложена паранормальная сила. Его ртутный взгляд притягивает тебя, в одну секунду карие, грязного серо-зелено-голубого цвета, а затем он оживляется и они становятся зелеными, или же он приходит в ярость, и они синие. И его тело соблазнительно, углы его плеч и линия челюсти, экзотические скулы, мощь рук и крепкий торс. Его смертоносная гибкая грация гипнотизирует, он движется, как леопард в африканской степи, даже когда он просто гуляет по улице.
Все это затянуло меня, но я не могу позволить этому случиться снова. Он не знает меня, а я не знаю его. Мы не друзья. Мы не любовники. Он поцеловал меня, но это ничего не значит. Для такого мужчины, как Доусон, поцелуй – не более, чем обычное рукопожатие. Он привык к одноразовому сексу и быстрому прощанию утром. Для него это обмен удовольствием. И ничего больше.
Для меня же секс – это загадка. Фантазия. Мечта. Будущее. Это всегда было где-то в будущем. Однажды я встречу того самого парня – такова была моя философия в подростковом возрасте. Сейчас же я только хочу закончить обучение, получить работу и прекратить зарабатывать в «Экзотических ночах». Я хочу бросить стриптиз. Я не думаю о будущем, не считая смутной надежды на то, что все станет лучше. Доусон – это не мое будущее. Он мое настоящее, и он для меня ничего не значит. А я – для него. Я не сексуальный объект, не считая того, что он видел меня голой и хочет меня на одну ночь.
А я хочу большего. Мне нужно будущее.
Я встряхиваюсь и глубоко вдыхаю. Когда восстановилось чувство равновесия, я встаю, и Доусон отпускает меня. Я чувствую на себе его взгляд, пока расправляю юбку и поправляю хвост.
– Благодарю тебя.
Он поднимается и кладет руки мне на талию. Я даже не задумываюсь об этом пару секунд, потому что это кажется таким... правильным. Но потом я вспоминаю и отхожу назад.
– Ты в порядке? – спрашивает он. Его глаза снова приглушенного орехового цвета, но его лицо выражает беспокойство.
Я киваю:
– Все хорошо.
– Ты женщина. «Хорошо» может означать что угодно.
Где-то бьют часы, оповещая о половине часа.
– Со мной все хорошо. Я в порядке. Мне жаль, что я так раскисла, – говорю я с напускным профессионализмом. – Твоя встреча через полчаса. Тебе лучше переодеться.
– Грей... – он тянется ко мне.
Я берусь за край моей блузки:
– Где у тебя ванная комната? Я умоюсь, и нам надо ехать в «Spago».
– Плевать мне на встречу. Выпей со мной. Поговори со мной.
– О чем поговорить? – я быстро встречаюсь с ним взглядом. – Тебе не о чем беспокоиться.
– Но я переживаю за тебя, – говорит он, и я уверена в его искренности.
– Ну... значит, не стоит. Это не имеет значения, – я поворачиваюсь и ухожу вглубь дома в попытке самостоятельно найти уборную. Мне нужно уйти подальше от него. Слишком легко поверить, что он на самом деле обеспокоен.
– Черт побери, Грей. Просто остановись. Я не идиот – очевидно же, что ничего не в порядке, – он все еще стоит в фойе рядом с доспехами.
Я нахожу ванную и останавливаюсь на пороге, смотрю на него и улыбаюсь. Улыбка фальшивая, правда, и он знает это.
– Может, и нет, но это не твоя проблема. Я обычный интерн. Моя личная жизнь не входит в мое задание.
– Ты – не просто какое-то задание. Я встретил тебя не как Грей-интерна. Сначала я познакомился с Грейси, стриптизершей. Но это не ты, и там тебе не место, – он идет ко мне, мощный и угрожающий, и его взгляд примораживает меня к месту. – Я знал это тогда и знаю это сейчас. Я не могу... я даже не могу представить тебя там. Ты достойна гораздо большего, чем этот дерьмовый клуб.
– Но это моя реальность. Вот и все. Ты... мы едва знакомы. Просто... перестань путать меня, ладно? Прошу, – я отступаю от него в ванную. Как близко бы он ни находился, всего в паре дюймов, обжигая меня мрачным и непроницаемым взглядом, я не могу вспомнить, почему я вообще должна держаться от него подальше.
– Путать? И как это я тебя путаю?
– Просто путаешь. Все, что касается тебя. Ты разговариваешь со мной и ведешь себя так, будто знаешь меня. Будто... между нами что-то есть, – я натыкаюсь задницей на раковину, а он прямо передо мной, и мне некуда отступать.
– И почему это тебя путает?
– Потому что это неправда? – ненавижу, что я произношу это вопросительно, словно есть сомнения.
– А что, если все так и есть? Что, если я тебя знаю? Что, если между нами что-то есть... или может быть? – он кладет руки на мои бедра, и я чувствую, как меня тянет обратно к нему, все ближе и ближе.
Его рот приближается, его глаза в нескольких дюймах от моих. Нет, это нельзя допустить снова. Я теряюсь все больше с каждым разом, когда он целует меня. Но это неправда. Это то, что, как мне кажется, должно ей стать. Реальность – это то, что я все больше обретаю себя, когда он целует меня. Словно все слои лжи и стыда спадают, и все, что существует – лишь он, я, соприкосновение наших губ и жар его поцелуя.
Это произошло.
Его губы касаются моих, и все остальное исчезает. Я в его власти. Он целует меня с тем же легким мастерством, с которым водит автомобиль. Он извлекает из меня стон, притягивает мое тело к своему, приковывает меня к себе и обезоруживает при помощи одних рук и рта.
