Текст книги "Стриптизерша (ЛП)"

Автор книги: Джасинда Уайлдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Знакомое состояние, но я никогда не чувствовала себя более уязвимой.

Его глаза горят зелено-коричнево-серым светом с намеком на синеву по краям. Неудержимое желание в них сжигает меня. Проведя рукой по моему животу, он проникает пальцем под черную эластичную ткань с выведенным розовым «Victoria’s Secret». Я моргаю, дважды, сглатываю пульсирующий узел страха. Указательный палец его правой руки, скользит по изгибу упругих бедер. Я не поднимаю их, не свожу с него взгляда и позволяю ему раздевать меня.

Он уже раздевал меня. Осталось завершить задачу. Он видел все остальное, а теперь увидит меня полностью обнаженной.

Но он останавливается, когда белье едва покрывают верхнюю часть моей киски.

– Сними их. Если действительно этого хочешь.

Это мой последний шанс. Я вижу это. Если откажусь, он узнает, что я слишком боюсь.

Я?

Меня не мутило, дыхание оставалось размеренным, не было никаких ощущений, которые, как правило, сопровождали меня во время сильных эмоций. Я в ужасе от того, что, правда, готова сорваться с кончика языка.

Ну, есть две правды борющихся за право быть произнесенными, они обе складываются в предложение из двух слов.

Я выбираю простой путь.

– Я девственница.

Он не реагирует, вообще. Просто смотрит на меня в течение нескольких долгих секунд. Ни один из нас даже не дышит.

Затем приподнимает бровь.

– Это многое объясняет, – он облизывает губы, выдавая волнение. – Как? Я хочу сказать, как ты можешь быть девственницей и стриптизершей? Это не… в этом нет никакого гребаного смысла.

Я тяжело сглатываю, стараясь игнорировать увеличивающуюся между нами дистанцию.

– Так получилось. Я говорила тебе, что мой отец был пастором. Я выросла в очень консервативной семье. До тебя, я целовалась всего раз, и то, это было инициативой мальчика и длилось всего полсекунды так что, наверное, не считается. Никто не… никто никогда не прикасался ко мне, как ты, не смотрел, не целовал. Никто никогда не желал меня, и… и, что важнее, я никого не хотела до встречи с тобой. Я… не знаю, что творю. Боюсь. Тебя. Себя.

Мои руки все еще прикрывают грудь, и я пытаюсь не впасть в панику. Я обнажила перед ним душу, рассказала все без утаек и боюсь позволить себе так доверять.

– Я хочу этого. Хочу тебя. Но… но наследие моей семьи, моего отца, то во что я привыкла верить, должно что-то значить. Быть настоящим. Может, это не продлиться вечно, но… это должно быть что-то большее, чем сейчас. Я ждала слишком долго. Была одинока и напугана, в бесконечном отчаянье, чтобы это было на один раз.

Доусон открывает рот, собираясь возразить, но я затыкаю его поцелуем, успокаивая. Я с трудом разрываю поцелуй, прежде чем растворяюсь в нем.

– Ты можешь открыть мне новый мир, Доусон. Мне это нужно. Ты мне нужен. Ты… мое избавление от всех принципов, по которым я жила, чтобы сохранить себя, настоящую, и я… твоя. Не знаю, как это произошло, но это так. Но… если для тебя это ничего не значит, это уничтожит меня. Есть ли в этом какой-то смысл? Если я отдамся тебе, у меня ничего не остается, но если ты остановишься… – я замолчала, не желая использовать слово из четырех букв, повисшее между нами.

Он касается пальцем моих губ, призывая молчать, но я уже сказала все, что хотела.

– Грей, малышка, я не собираюсь останавливаться. Я, правда, хочу сказать тебе, как много ты для меня значишь, но боюсь, ты не поверишь, подумаешь, что я вру, чтобы добиться желаемого, – он зажмурился на секунду. – Не могу поверить, что ты девственница. Но и не верить не могу.

В комнате холодно, а я абсолютно голая. Доусон замечает, что я дрожу. Он наклоняется, чтобы дотянуться до лоскутного одеяла, сложенного в ногах на краю кровати, и укрывает меня им.

– Объясни мне, почему ты думаешь, что я избавление от твоих принципов?

– Я думала, ты будешь говорить о другом.

– Это мое время. Мне нужно понять. Потому что я хочу, чтобы ты оставалась собой. Не хочу уничтожать тебя.

– Ты не уничтожаешь. Это трудно объяснить, – я закутываюсь в одеяло до подбородка. Доусон кладет подушку под мою голову, я сжимаю рукой ее уголок, собираясь выплеснуть все, что меня тревожит. – Всю свою жизнь я была дочерью пастора, а еще я была маминой малышкой. Но когда мама умерла, я сбежала из Макона в ОСК, чтобы поступить в школу кинематографии, и отец отрекся от меня. Ни звонков, ни почтовых или электронных писем, мы с ним не общались с моего отъезда, который был два года назад. Думаю, что никогда и не будем. Я выбрала свой путь. Выбрала грех. Так он решил. Не осталось дочери пастора, маминой малышки —я осталась в Лос-Анжелесе одна, в университете Южной Калифорнии. У меня не получилось завести друзей. Я была... слишком занята в школе, а потом меня лишили стипендии, и пришлось искать работу, чтобы остаться, мне ведь некуда было возвращаться, нечего делать со своей жизнью. Так что неудача была не моим вариантом. Мне было слишком стыдно просить помощи у отца.

– Почему? – Доусон хмурится.

– Из-за того, как я поступила, – объясняю я. – Просто… мне никогда не удавалось с легкостью заводить друзей. У меня был всего один настоящий друг еще в Маконе, Девин – танцовщица в студии, где я занималась. Но я поехала сюда, а она отправилась в Аубурн, и мы потеряли связь. Конечно, мы общаемся по электронной почте, но… это не то же самое. Я не могу… рассказать ей некоторых вещей. Так что… я осталась без друзей. Все, что у меня было, и все, что есть сейчас, – это школа. И стриптиз. Но сейчас его нет, а школы… школы не достаточно. Но есть ты. Я проживала день за днем, просто стараясь выжить. Я не танцевала, а ведь именно тогда я чувствовала себя кем-то. А сейчас ты мне это вернул. И когда я с тобой, мне кажется, что я снова личность, а не оболочка, двигающаяся от класса к классу, от эссе к эссе, от теста к тесту, от танца на сцене до танца на коленях в ВИП комнате. А теперь… быть сейчас с тобой, это как быть… дома, – я шепчу последнее слово, и мой голос надламывается.

Доусон тяжело дышит, будто только что поднял тысячу фунтов. Он весь дрожит. Я вытягиваю шею к его плечу, чтобы посмотреть на него. Его глаза закрыты, как будто он пытается вызвать что-то из глубины себя. Или побороть эмоции.

– Дом, – он произносит слово так же, как и я, почти как проклятие, формируя слог, который не имеет никакого смысла самостоятельно.

Его глаза открываются, и он встречается со мной взглядом. Слеза грозится скатиться из уголка моего глаза, и Доусон наклоняется, чтобы поцелуем высушить ее.

– Так что... – Я борюсь за смелость, чтобы произнести следующую часть. – Так что, если это, если я и ты, если это нереально, тогда не играй со мной в игры, Доусон. Если для тебя это не по-настоящему, скажи мне, и я уйду.

– Я люблю тебя, Грей, – прерывает он меня, врезаясь в мою душу тремя острыми, как бритва, словами.

Я думала, что заплачу, когда, наконец, услышу, как мне снова говорят эти слова, но я этого не делаю. Я зарываюсь носом во впадинку у его шеи и вдыхаю его запах, чувствуя, что мое напряжение исчезает. Я держу его за затылок и просто дышу им. И он позволяет мне. Он ничего не требует от меня, просто держит меня, глубоко вдыхая аромат моих волос, и гладит мою спину поверх одеяла.

– Это одеяло связала моя мать, – произносит он ни с того, ни с сего. – Находясь в реабилитационном центре. Это действительно все, что у меня от нее осталось. Знаешь, она никогда не говорила мне, что любит меня. Да и отец тоже. Нечто приблизительное к этим словам я слышал от Виккерса, и то – один раз. Он только вызволил меня из тюрьмы —куда я угодил за превышение скорости, тем самым попав в опасную ситуацию, гоняя на отцовском Феррари —глянул на меня, Виккерс, я имею в виду, —затем изрек своим идеальным, исконно британским акцентом: «Господь любит тебя, милый мальчик. Но твое шило в одном месте когда-нибудь убьет тебя».

– Никто? Никогда?

Он качает головой, затем пожимает плечами, странным вращающимся движением.

– Ну, я слышал их раньше. Но не от тех, кто на самом деле был важен для меня. Слова, сказанные в пылу страсти на одну ночь, не в счет.

Я выросла, зная, что любима. Мама любила меня. Всецело. Папа тоже любил, по-своему, просто не безоговорочно. Не достаточно. Но я знала, глубоко внутри, мама любила меня внутри и снаружи. Если бы она была жива, она все еще любила бы меня, стриптизершу или кого-то еще. А Доусон... у него никогда этого не было. Никогда.

Я призываю все свое мужество и перекатываюсь так, что оказываюсь на нем верхом. Моя грудь прижимается к его груди, и одеяло – бывшее единственным доказательством Доусона, что мама любила его – скользит вниз по моим бедрам. Я извиваюсь и изгибаюсь рядом с ним, перемещаясь, пока полностью не прижимаюсь к нему, каждый мой дюйм прикасается к нему. Моя нога перекинута через его бедро, и я чувствую, как что-то твердеет и растет у моего бедра.

– Я люблю тебя, – я не украшаю признание его именем, или чем-то еще.

Я просто позволяю этому вытечь из меня и повиснуть между нами. Я знаю, что мои слова правда, потому что он нуждается в них, отчаяннее, чем я. Я задерживаю дыхание, ожидая его реакции.

Его глаза закрыты, руки сжали в тиски мои бедра, держа меня рядом с собой.

– Скажи, скажи это снова. Пожалуйста.

Я никогда не слышала такой уязвимости в мужчине. Ни в ком. Он полностью открыт, обнажен передо мной. Я вижу каждый нерв, каждую эмоцию, которая наполняет его сердце, вижу обнаженную свободу желания, жестокая оболочка под которой скрыта его душа постепенно обнажается, чтобы показать, сколько нежности таится в нем. Я изгибаюсь, вжимаясь в него, хватаясь за него. Я провожу губами по его челюсти, а затем прикусываю мочку уха, снова произнося слова, шепотом, таким тихим, что его едва можно считать речью. Но я знаю, он слышит так, будто я кричу в рупор. Он вздрагивает при каждой фонеме, каждой букве произнесенной на выдохе.

– Я люблю тебя.

Доусон дрожит подо мной, и я знаю, он пронизан и сбит этим моментом так же, как и я. Весь мир замер и молчит. Солнце не перемещается по дуге по небу. Пылинки висят в солнечном свете, замороженные, как бусины из янтаря. Существует только он, его сердце, бьющееся напротив моего, и медленное переплетение его со мной, и меня с ним.

Его глаза распахиваются, они окрашены всеми цветами, страстно жаркими цветами. Он не должен просить меня сделать это. Я тянусь вниз по собственной воле, откидываю одеяло, перекатываюсь на спину и снимаю нижнее белье. Я обнаженная, но больше не уязвимая. Я укутана в кокон Доусона, в его любовь, в его потребности. Его глаза впиваются в меня, берут меня в план. Накрывают меня. Лицо, скулы, губы, глаза, нос; изящный изгиб и впадинку моего горла. Он охватывает большую выпуклость моих грудей, возбужденные пики сосков, мои ребра и подтянутый живот; бедра, разведенные и крепкие; мои сильные ноги, внутреннюю часть бедер, колени, икры и стопы; затем задницу, к моему лону, гладко эпилированному, аккуратному местечку между ног, к которому прикасалась лишь его рука. И моя, однажды, недолго. Мои волосы —спутанный беспорядок на чисто белом покрывале. Естественный загар моей кожи контрастирует с белоснежными простынями.

И вот он. Совершенный мужчина. Доказательство прекрасной работы Бога. Я верю в Него, когда смотрю на Доусона. Темные волосы, которые ни каштановые, ни черные и ни светлые. Такого же цвета, как и его глаза, почти угольные, когда мокрые, но сейчас они высыхают и становятся светлее, переходя в коричневатый. Запутанные волосы, растрепанные, без геля, не уложенные и прекрасно несовершенны. Подстриженные, ближе к коже головы сзади и вокруг ушей, но достаточно длинные сверху, чтобы можно было искусно растрепать их и уложить в одну сторону в классическом, утончённом стиле. Изменчивая красота его глаз, технически карих: коричневатых, когда он чувствует доброту и мягкость, почти синие, когда он сердится, а еще выцветшие зеленые, когда он наполнен вожделением, – всегда где-то посередине, никогда не останавливаясь на одном оттенке. Высокие скулы, челюсть, как зазубренный гранит, губы, которые могут искривиться в улыбке или ухмылке, и все еще будут заставлять женщин падать в обморок. Его грудь – это массивные бицепсы с глубокой впадиной на его брюшных мышцах, плоских, как стиральная доска, которые спускаются вниз к его подтянутой талии. Сильные мускулистые руки обвивают меня. У него почти смуглая, темная кожа, тонкая поросль волос в центре груди и дорожка волос, утолщающаяся на его животе.

Мне нужно увидеть его. Я облизываю губы и провожу руками по его груди, и он напрягается, выгибаясь. Мои ладони на его животе, и затем мои пальцы переходят к его ногам. Я скольжу ладонями вниз, к его тазовым костям. Я не смею отвести свой взгляд от его, когда нервно глотаю комок страха и закипаю в океане желания. Шорты свободно держатся на его талии; не завязанный шнурок висит поверх эластичного пояса. Я медленно и слишком аккуратно опускаю ткань вниз. У него перехватывает дыхание, и мои глаза теперь неумолимо обращены на его эрегированный член, в то время как я обнажаю его, сантиметр за сантиметром.

Широкая розовая головка, под ней находится борозда, там, где он был обрезан. Вены и натянутая кожа, коричневатая и тонкая на вид, растянутая на его мужественности. Я не дышу. Мои губы болят, я понимаю, что прикусываю их, и затем перестаю. Но я не останавливаю своих движений, руки стягивают шорты; он освобождает одну ногу, потом другую, и теперь мы оба обнажены. Я в постели голая с мужчиной.

Но я люблю его, и он любит меня.

Так что это нормально.

Верно?

Я не могу и не хочу останавливаться, даже если это не так.

Он переворачивается со мной, упирается руками по обе стороны от моего лица, стоя на коленях рядом со мной, но не захватывает меня. Его губы опускаются к моим, и теперь я не только теряю себя в его поцелуе, но и пылко набрасываюсь на него. Я погружаюсь глубоко, утопаю. Я сосу его губу между зубами и облизываю ее языком, удерживаю его лицо двумя руками, а затем ласкаю его шею и плечи одной рукой, пока другая ищет жесткий выступ его челюсти. Затем мои руки исследуют больше. О, Боже, Боже. Есть столько всего, что можно изучить, узнать в этом мужчине. Он целует меня неторопливо и позволяет мне постичь его.

Мои ладони прослеживают его грудь, его ребра под подмышками и спину. Я колеблюсь, а затем мои ладони двигаются ниже, обхватывая его задницу. Прохладная и сильная, твердая. Я исследую твердость его зада, а затем бедра. Я поглаживаю руками его квадрицепсы, низ его бедра, а затем он перекатывается на бок и на спину.

Теперь моя очередь оседлать его, вес перенесен на одну руку возле его плеча. Мои груди качаются свободно тяжелыми маятниками, а затем его руки ловят их, и я задыхаюсь от жара и силы его прикосновения. Его большие пальцы парят над моими чувствительными сосками, и они становятся твердыми, как бриллианты.

Время пришло.

Я наблюдаю за своей рукой, когда она движется рядом с его эрекцией. Доусон затаил дыхание, его глаза сузились, и он также наблюдает за моей рукой. Мои пальцы осторожно сжимаются в кулак вокруг него. Он выдыхает долгим, медленным, уравновешенным вздохом. Сначала я просто держу его, восхищаясь, как выглядит моя маленькая рука, обернутой вокруг его мужественности. Я люблю чувствовать его в своей руке. Это совсем не так, как мне представлялось. Он твердый и горячий, но при этом мягкий и упругий, головка похожа на железо. Я стараюсь дышать, частично мне это удается, скольжу рукой вниз, чувствуя неровности и вены под своей ладонью, и удерживаю его... я в растерянности от того, какое слово использовать, когда думаю об этой его части... Но они даже мягче, чем его эрекция, сильно натянуты, подстриженные волосы покалывают. Я беру их в руку, удерживаю, прикасаюсь к ним, а затем моя рука возобновляет свой движущийся захват на его длине и скользит вверх. Кончик очаровывает меня. Там есть крошечное отверстие на самом верху, и сразу под ней он расходится в стороны, как грибная шапочка. Она выглядит мягкой и пружинистой, когда я тру эту область своим большим пальцем.

Доусон напрягается всем телом, плечи превращаются в глыбы, а руки ослабевают на моей груди. Я смотрю на него, на взгляд концентрации в его суженных глазах. Я не могу понять его мысли.

– Могу ли я... это нормально? – спросила я. – Я просто... я хочу видеть тебя, чувствовать тебя.

– Конечно, малышка. Все что угодно. Настолько медленно, насколько ты хочешь, – он улыбается мне, на его лице нежное выражение.

Но я вижу, что он борется. С чем, против чего, я не могу знать.

Я глажу его одной рукой, а затем передвигаюсь так, что стою на коленях рядом с ним, вне его досягаемости. Он скрещивает руки под головой и наблюдает за мной, когда я прикасаюсь к нему. Не только к его эрекции, но и к груди, животу и бедрам.

Я все еще хочу попробовать его. Я знаю, женщины делают это с мужчинами, потому что парни в клубе спрашивали меня, сделаю ли я это, иногда предлагая непомерные суммы денег, если я ублажу их. Однако я никогда не думала, что на самом деле сделаю это. Сегодня я сделаю.

Я держу его в одной руке, затем двумя, рука над рукой, охватывая большую часть его длины. Его кончик и длина возвышаются над моей верхней рукой, и я склоняюсь над ним, опустив к нему свой рот. Сначала я целую кончик. Фактический поцелуй, но кажется не совсем правильным, так что я вытягиваю язык и пробую выемку. Она соленая и мягкая. Я обхватываю его своими губами и пробую нечто копченное и соленое на моем языке, а затем убираю верхнюю руку и скольжу своим ртом ниже по нему.

Доусон стонет, и его спина выгибается. Я вбираю больше, думая, что это то, что я должна делать. И, по правде говоря, мне нравится то, как он ощущается, нравится его вкус. Мои губы растягиваются и моя челюсть вынуждена раскрыться шире, когда я беру всю его длину, и теперь его кончик трется о нёбо моего рта и нажимает на заднюю часть моего горла.

– Грей ... Господи, Грей, – он берет руками мое лицо. – Ты должна сейчас прекратить это. Я не готов к этому, и я не думаю, что ты готова.

– Готова к чему? – Но потом, да, я знаю процесс секса, конечно, я понимаю, что произойдет, если я продолжу ласкать его, проводить по нему ртом.

И нет, я не готова к этому. Когда-нибудь я попробую это, но он прав. Не сейчас.

– Да, ты прав, – произношу я и опускаюсь на него, прижимаясь своей грудью к его. Мои губы на его губах, и его эрекция твердая между нами рядом с моим бедром.

Должно быть, он увидел в моих глазах вопрос, потому что отвечает, прежде чем я могу сформулировать слова.

– То, что ты делаешь со мной, Грей. Боже. Это все, что я могу сделать, чтобы прямо сейчас сдержаться. Ты совершенна. То, как ты трогаешь меня ... – он запутывается пальцами в моих волосах, сильно сжимая голову, и прерывается страстным поцелуем. – Ты заставляешь меня чувствовать себя... так хорошо. Раньше, я никогда не ощущал ничего подобного.

Я снова на спине, и он надо мной. Я обнимаю его руками за шею и тяну вниз для поцелуя, и мы теряемся в бесконечном моменте. Но ненадолго, потому что он отстраняется. Я запускаю пальцы в его волосах, когда он целует мою впадинку на шее. Округлость моей правой груди, вокруг ареола, сморщенную плоть, а потом мой сосок у него во рту, и между моих бедер резкое, тянущее ощущение, горящее давление. Его рука поглаживает мой живот, мои бедра. Я охотно раздвигаю ноги для его прикосновений, греховно и безудержно разводя бедра широко, когда его пальцы погружаются глубоко в меня. От его ласковых прикосновений к моей киске, напряжение заставляет жар дергаться внутри меня, канаты нервов закручиваются, дергаясь и переплетаясь от ритмичных, ищущих движений его пальцев внутри меня. Мои бедра поднимаются высоко над кроватью, когда он подводит меня к грани, а затем замедляет свои прикосновения и позволяет мне мучительно успокоиться, но давление не ослабляется, лишь перерастает в вес, который я не могу удержать. Он не предлагает мне облегчение, и я не могу попросить у него, потому что я потеряла дар речи.

У меня есть собственные желания в этот момент, в это время: его прикосновения. Мой оргазм – это то, кто я есть. Его рот на моих грудях, пальцы внутри меня – это тоже та, кто я есть.

Его поцелуи опускаются вниз по моей грудной клетке и еще ниже, через мой живот, затем язык углубляется в мой пупок. Я качаю головой, нет, нет, но конечно, на самом деле я не имею в виду «нет», я просто хочу спросить, действительно ли он собирается сделать это… и он делает. Его губы касаются моей киски, и я содрогаюсь. Это поцелуй нерешительного исследования. Я поднимаю свои бедра в молчаливом поощрении. Я потерялась в этом опыте, и я хочу все, что он может мне дать.

Он смотрит на меня, в его глазах вопрос. Он не хочет, чтобы я чувствовала спешку. У меня не осталось стыда.

– Пожалуйста... пожалуйста, да, – слабо шепчу я слова, но он их слышит.

Он хватает меня за лодыжки, закидывает мои колени себе на плечи, поднимает мою задницу, и, без какого-либо предупреждения, врывается в меня языком. Я цепляюсь за постель со звуком —это что-то между хныканьем, криком, визгом и стоном. Вместо постели, я решаю схватиться за него. Мои руки запутываются в его волосах и тянут, сжимаясь в его темных локонах и удерживая, пока он использует большие пальцы, чтобы развести в стороны мои губы и целует меня глубоко внутри. Это тоже поцелуй. Его губы шевелятся поверх моих скользких внутренних складок, а его язык исследует меня, именно так, как он целует меня в рот.

Еще никогда в жизни у меня не было такого приятного напряжения. Никогда. Только сейчас я понимаю смысл истинного райского блаженства.

Я не пытаюсь скрыть или заглушить неловкие звуки, которые вырываются из моего горла. На самом деле, когда его губы сосут меня, я нахожу собственные звуки пробуждения. Я полностью отказываюсь от этого. У меня нет причин больше это контролировать, и я полностью в его власти. Я позволяю себе стонать так громко, насколько способен мой голос, и столько, сколько я смогу, Доусон удваивает интенсивность своих ласк. Чем эротичней мои стоны, тем более дико его язык врывается в меня; чем больше я позволяю себе выкрикивать его имя, тем быстрее он сосет и кружит своим языком.

Я сцепляю ноги за его головой и удерживаю его рядом с собой. Теперь его пальцы тоже скользят в меня – два пальца в моей киске —проникая внутрь и выскальзывая наружу. И эти движение то опустошают, то наполняют, то снова опустошают меня, заставляя всхлипывать. И он повторяет это, но не полностью, я откидываю свою голову назад, выгибаю спину и распадаюсь под ним, кричу, задыхаюсь, и снова кричу, когда оргазм волна за волной ударяет меня. Я никак не могу остановить свои движения около его рта, и двигаю бедрами к его проникающему языку. Его руки побуждают меня передвигаться вперед и вверх, не смягчившись, когда наступил оргазм, но подталкивая меня за ним в беспомощном, задыхающемся, застывшем экстазе огненного освобождения.

Я опускаюсь, испытывая головокружение, и в отчаянии стону, когда он отодвигается от меня. Слышу, как что-то трещит. Мои глаза распахиваются, и я вижу, как он раскатывает что-то тонкое и прозрачное по своей эрекции. Я знаю, что будет дальше. В горле застревает комочек страха, но потом у меня нет времени, чтобы осознать это, потому что Доусон возвращается ко мне, целуя.

Я пробую свой вкус на его губах и языке, на вкус неопределенно солено-острое, и женский привкус мускуса. Его поцелуй отчаянный, и я знаю, он настраивает себя под мое состояние. Это там, внутри меня, паника, но я отрицаю это. Я целую его и наслаждаюсь весом его тела и силой его рук, я знаю, что хочу этого. Я целую его со всей силой, что есть во мне, и обвиваю его за шею одной рукой.

– Грей, ты не... мы не должны, если ты не готова.

– Я никогда не буду готова. Но я никогда не хотела большего, – я должна сказать ему всю правду, которая у меня внутри. – Скоро я сойду с ума. Я знаю, так и будет. Я потерялась в тебе, потерялась в этом, в нас, но я собираюсь выйти из себя. Ты должен это знать. Но ты также должен знать, что я хочу этого. Так сильно. Пожалуйста, сделай это со мной.

Его живот твердый и теплый рядом с моим, и я чувствую его кончик на внутренней стороне моего бедра – огромный и твердый. Его сильные руки по обеим сторонам от моего лица. Его глаза ищут меня.

– Я люблю тебя, Доусон, – я приближаюсь губами к его губам и позволяю ему вкусить слова, когда произношу их.

Я вижу, как его глаза наполняются эмоциями, чувствую, как его грудь расширяется, и даже его эрекция становится все тверже и толще рядом со мной.

– Грей ... Я люблю тебя. Боже, я люблю тебя.

Я должна спросить его. Я должна произнести слова.

– Займись со мной любовью, Доусон. Пожалуйста, займись со мной любовью.

– Да, я желаю этого всем сердцем.

Но он не толкается в меня.

Вместо этого, он тянется вниз между нами и находит мое сладкое местечко своими пальцами, находит мою грудь ртом и терпеливо, медленно подводит меня к судорогам, задыхающемуся возбуждению. Когда я достигаю грани оргазма, он целует меня, и я открываю глаза, чтобы смотреть в его многоцветные глаза. Он не замедляет свои пальцы на моей плоти; он толкается в мою киску лишь головкой. Сначала, это лишь небольшое давление, просто очень маленькая его часть внутри меня, и я позволяю своим ногам раскинуться в стороны, потому что в противном случае я буду зажимать их. Я немного паникую. Мое сердце колотится с таким же страхом, как и с удовольствием, и он это знает, потому что позволяет мне упасть с края оргазма и скользит немного дальше, позволяя мне чувствовать растяжение от того, что он заполняет меня. Я задыхаюсь, слезы собираются в уголках моих глаз, потому что он настолько огромен внутри меня, заполняет меня, несмотря на мою неспособность принять его.

Но я принимаю его, он застывает, и я начинаю нуждаться в наполненности, начинаю понимать, как сильно я полюблю это, но присутствует и боль, но я стерплю ее. Доусон ускоряет движение своих пальцев, резко прикусывает мою грудь зубами и подводит меня к яростному оргазму. На этот раз он продолжает двигаться, скользя немного глубже с каждым вращением его пальцев, а затем я разрываюсь на части, задыхаюсь и стону, а глаза Доусона не отрываются от меня, молча умоляя меня смотреть в его глаза, удерживать взгляд. Я так и делаю, он толкается один раз, сильно, и наступает мгновение ослепляющей боли, но она пропадает под цунами вспышки звезд, удовольствие, пронизанное болью. Он остается глубоко внутри, пальцы и рот доставляют мне удовольствие, когда стихает пульсирующая боль. И тогда я полностью заполнена им. Он во мне. Бедра к бедрам, рот ко рту. Наши пальцы переплетены у моего лица. Наши языки пробуют друг друга, и он огромен внутри меня, растягивая меня до сдавливающей боли, которая кровоточит в удовольствие.

А потом... он двигается. Доусон медленно выскальзывает из меня, я опустошена и потеряна без этой полноты. Я зарываюсь лицом в изгиб его шеи, чувствуя его пульс на моих ресницах. Он скользит обратно в меня, бесконечно медленное движение, и я цепляюсь и царапаю его спину, потому что блаженство, которое наполняет меня – это рай, за небом, это чистое чудо, все, что есть хорошее во Вселенной, взрывается внутри меня. Это любовь вскипает внутри меня.

Я плачу, но улыбаюсь, Доусон целует мои слезы, мои скулы и веки, мой подбородок, рот и шею и все остальное, одновременно толкаясь внутрь. Но медленно. Так медленно. Так нежно. С любовью. Мягкое, ласковое скольжение внутрь, нарушает все представления о полноте с каждым толчком. И затем он выходит, и я скулю от потери, на что Доусона снова входит в меня.

Я выгибаю позвоночник, поднимаю свою попу и бедра, навстречу к нему. Одной рукой провожу ногтями вниз по его спине и хватаю его за зад, когда он скользит внутрь. Я издаю звук, в котором нет ни единого слова. Это задыхающийся, эротический стон его имени.

– Доусон ...

Я повторяю его с каждым толчком его члена в меня. Я хочу, сказать ему, что чувствую, как сильно мне нравится это, но в тот момент я не могу вымолвить ни одного слова из себя. Все, что я могу сделать – это хныкать и стонать, шепча его имя.

Он продолжает свой медленный темп, приподнимается на локте и откидывает прядь волос с моих глаз.

– Объезди меня, – говорит он.

– Что? – я едва могу говорить, даже односложными словами.

– Я хочу, чтобы ты была сверху. Трахни меня. Получи свое удовольствие. Давай же.

Я открываю рот, чтобы ответить, мне нужна минутка, чтобы подумать об этом. Мне нравится, что все под его контролем. Мне нравится погружаться в него, и не думать или не делать что-либо, лишь чувствовать. Но он перекатывается со мной, проникая в меня глубоко. Теперь я наверху, цепляясь за его грудь, лицо рядом с его шеей, удерживая его со страхом, будто боясь падения с большой высоты. Он не двигается, и я заполнена им, но мне нужно двигаться. Я встречаюсь с ним взглядом.

– Найди свой ритм, – произносит он. – Я преодолел самую страшную часть, не так ли? А теперь я хочу, чтобы ты брала, а не давала.

Доусон убирает мои локоны в сторону, зарываясь пальцами в корни моих волос, позади левого уха, другая рука лежит на моем бедре. Я сажусь постепенно, медленно, пока мои ноги не сгибаются в коленях, так что мои икры почти параллельны бедрам. Я нахожу свой темп, покачиваюсь и удерживаю себя ладонями на его груди. Наши глаза встречаются, и его руки ласкают линию моих ребер, большой палец под моей грудью, на моем соске, на моем бедре, затем он начинает эту цепочку снова и снова.

Сначала я пробую простые покачивания бедрами. Я задыхаюсь и закрываю глаза, затем делаю это снова. И снова, мой вздох превращается в стон во весь рот. Доусон не двигается, лишь поддерживает за бедра и не отрывает глаз от меня. Я наклоняюсь вперед и поднимаюсь бедрами, он почти выходит из меня, останавливаюсь, его кончик удерживается в складках моей киски, а затем впускаю его глубоко внутрь, длинным, быстрым толчком. Я громко стону, глаза закрыты, рот открыт, задыхаясь. Я снова выхожу из его, почти полностью, пауза, и насаживаю себя на него.

Я хочу попробовать кое-что еще. Я хочу чувствовать все. Я поднимаюсь бедрами, так что он частично выскальзывает из моих складок, а потом чуть-чуть опускаюсь, и немного приподнимаюсь, неглубокие толчки. Он не наполняет меня полностью и не выходит. Эти толчки сводят меня с ума. Каждый раз, когда я хныкаю и скулю, и отказываю себе позволить ему скользнуть глубже, он начинает стонать со мной. Я не хочу оргазм, я просто изучаю его, себя, нас. Я исследую этот акт, называемый сексом.

Это так далеко за пределами удивительного, что не могу этого понять. Я прижимаю свой открытый, дрожащий рот к его потной груди, и продолжаю делать маленькие толчки. Я чувствую, что Доусон напрягается подо мной. Его грудные мышцы становятся твердыми, как скала, его руки превращаются в камень, и его лицо застывает, челюсти сжимаются.