Текст книги "Стриптизерша (ЛП)"

Автор книги: Джасинда Уайлдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Доусон? Что случилось? – спрашиваю я.

– Я сдерживаюсь.

– Тогда сделай это, – я понимаю, что он на краю оргазма.

– Нет. Я хочу кончить вместе с тобой.

Он наклоняется и целует меня, намереваясь сделать это быстрым поцелуем, прежде чем упасть обратно, но я следую за ним вниз и пожираю его рот своим.

– Тогда кончай со мной, – отвечаю я.

Он стонет, когда скользит в меня полностью, и мне нравится, чуть ли не больше, чем что-либо другое, слышать, как он издает эти непроизвольные звуки. Я делаю так, чтобы он вышел из меня, а затем быстро насаживаюсь на него. Наши стоны сливаются, присоединяясь к нашим телам. Я начинаю ритм глубоких толчков, держась за его шею, двигаясь только бедрами. Он приподнимает меня и берет мой сосок в рот, и я хныкаю громче, чем когда-либо, чувствуя приближающуюся волну оргазма. Он весь как скала, каждый мускул напрягся, когда мои движения становятся более беспорядочными, а мои бессловесные стоны удовольствия становятся его именем, он начинает двигаться со мной, и у меня нет никакого контроля вообще, никакого ритма. Я просто отчаянно погружаюсь на него, заполняя себя им.

– О, Боже, – стону я, когда чувствую, что он также теряет контроль.

– Ругайся, – ворчит он. Он видит мгновенное замешательство на моем лице, и он разрабатывает. – Кончай, детка. Я хочу слышать, как ты ругаешься. Кончай на меня, Грей. Кончай сильно, и не сдерживайся.

Я обвиваю руки вокруг его шеи и перекладываю весь мой вес на него, вдавливаю свои бедра в его и даю себе волю. Крики заглушаются его плотью, и теперь я извергаюсь, его имя единственный звук на моих губах, скандируемый снова и снова, когда рай взрывается внутри меня. Я распадаюсь, бедра безумно двигаются и руки царапают его кожу.

– Доусон, – выдыхаю я и тогда вспоминаю, что он сказал, я теряю последнюю оболочку контроля, и все, что я могу делать, это цепляться за него, когда из меня вырываются слова. – Ох, бл*ть, Доусон! Боже, о, Боже, о, бл*ть... кончай со мной, кончай сейчас...

Мир заканчивается в этот момент. Огни мерцают, и все мое существование сдвигается, а затем я перемещаюсь. Он надо мной, слава Богу, и он дикий, неконтролируемый погружается в меня, я люблю каждое прикосновение, каждый удар, каждый шлепок, слышу, как он стонет, я ожидаю услышать, что он ругается, как и я, но он удивляет меня.

– Грей, – этот шепот, – сумасшедший контраст с его дикими толчками. – О, Грей, сладкая, Грей... моя Грей...

Наконец, он кончает, бессловесно, только слышно его дыхание на моей коже. Наши тела, настолько близко, насколько это возможно, и я, буквально, чувствую его душу рядом с моей, в моей, вокруг меня, переплетающуюся с моей.

Мы оба не двигаемся, тихо дышим. Он собирается переместиться, но я его останавливаю.

– Останься. Мне нравится, когда ты надо мной. Мне нравится, как это чувствуется.

– Грей?

– Хм?

– Я люблю тебя.

Его голос мягкий, как шелк, как ласка. Ничто не может быть таким же сладким, как его голос в этот момент.

Я немного передвигаюсь, и он движется вместе со мной, теперь его лицо покоится на моей груди, между моими грудями, мои руки в его волосах, обводят его ухо и небольшое местечко, где его челюсть соединяется с ухом.

– Я тоже тебя люблю, – выдыхаю я, и он улыбается напротив моей кожи.

Так мы и засыпаем, когда вечер перетекает в ночь.

Я просыпаюсь от прикосновения его губ к моей груди и пальцев к бедру, и, не успев открыть глаза, я развожу ноги, давая дорогу его прикосновениям и резко вдыхая от удовольствия и счастья. Я еще раз кончаю через несколько минут.

Но я хочу чего-то, хочу что-то почувствовать. Я попробовала это, когда мы занимались любовью, но я хочу большего. Я толкаю его на спину и беру рукой его член, оценивая его длину и толщину. Я двигаюсь по его груди и животу, чтобы поцеловать головку.

– Грей? – в его вопросе слышится сомнение.

– Я хочу этого. Я хочу попробовать.

Он убирает мои волосы в сторону знакомым жестом, и я беру его в рот. Сначала совсем немного. Он издает стон, я знаю, что ему нравится. Именно такого стона я и хочу. Хотя бы отчасти. Я обвиваю его пальцами и заставляю его бедра двигаться в моем ритме, он стонет, поэтому я двигаю свой рот в том же ритме.

Потом я вспоминаю клиента из клуба, который просил отсосать у него, и задумываюсь над этой фразой. Я начинаю сосать, беря его все глубже, стараясь изо всех сил. Он поднимает бедра и громко стонет, а его руки играют с моими волосам, словно стараясь не притягивать к себе, он дрожит, словно он сдерживает движения.

Я выпускаю его изо рта, и он стонет от разочарования.

– Расслабься, – говорю я ему.

Он приподнимается и смотрит на меня, а я наклоняюсь ниже, касаясь его грудями, он снова откидывается, но потом поднимает голову, когда я обхватываю его губами и засасываю глубже в рот. Я ритмично двигаю рукой по всей его длине, усиливая нажим, подстраиваюсь под его движения, чтобы он не доставлял мне неудобств, и сосу еще усерднее, вбирая его все глубже с каждым толчком, теперь он стонет без остановки.

– Грей, Грей… о, Боже... – Его пальцы сжимаются на моих волосах, и он осторожно тянет меня вниз.

Я не сопротивляюсь, и следую за его желанием, беря его еще глубже. Я заглатываю не настолько глубоко, чтобы меня стошнило, но насколько могу. Он изгибается и поднимает бедра, но я не тороплюсь.

– Черт, Грей… я кончаю… – это предупреждение, но я не успеваю подумать о том, что буду делать, и он кончает мне в рот.

Я чувствую густую, горячую и соленую жидкость, совсем не то, что я ожидала. Я сглатываю и продолжаю, потому что он все еще стонет и двигается, и я подстраиваюсь под его ритм рукой и ртом, и пульсирующая струя все ударяет мне в рот. Его стоны неконтролируемы и судорожны, глаза закрыты и он сходит с ума от удовольствия, и это именно то, чего я хотела – доставить ему такое удовольствие, чтобы он потерял контроль, как и я.

Когда я уверена, что он закончил, я выпускаю его изо рта, но он все еще твердый, и мне нравится чувствовать его эрекцию рукой, поэтому я продолжаю его держать, нежно поглаживая. Он содрогается от каждого прикосновения, словно его чувствительность повысилась. Моя щека лежит на его животе, я могу поближе рассмотреть его мужское достоинство. Оно красивое. Я подслушивала разговор девочек, включая мою соседку по комнате Лизи, о том, как ужасно выглядят интимные места мужчин – даже несмотря на то, какие они приятные на ощупь. Хотя они пользовались словом «хрен», при одной мысли о котором я морщусь, я не знаю, как еще его назвать. И они не правы. Доусон весь прекрасен, каждая часть его.

Он подтягивает меня к груди, к себе на плечо, и мы снова засыпаем.

Следующий раз я просыпаюсь медленно и постепенно. Еще или рано, или уже поздно, темнота как ночью или утром. Горизонт сереет, наводя на мысль об утренних часах. Понятно, что раньше я никогда не спала с мужчиной обнаженной. Его рука лежит на моем бедре, а лицо прижимается к моей спине, он дышит глубоко и ровно. Мы оба без одежды, прикрыты лишь одеялом и простыней. Мне нравится это ощущение. Я защищена, словно нахожусь в убежище. Он любит меня, прижимает меня к себе даже во сне.

А потом я замечаю кое-что. Его достоинство… его член… упирается в меня. Он твердый, полностью эрегированный и толстый. После того, как мы занимались любовью в первый раз, он встал, чтобы снять презерватив, и сейчас я вижу еще одну упаковку на столике возле меня в тусклом предрассветном свете.

Я чувствую его… в мыслях это слово произносить легче, но все же не совсем просто… я чувствую член своей попкой и хочу его. Я хочу снова быть заполненной им. Мне нужно это. Я так отчаянно этого хочу, что не могу ни о чем другом думать.

Я достаю презерватив, он громко шуршит в тихой комнате. Я осматриваю этот серый квадрат, на котором белыми буквами написано «Троян». Я открываю упаковку и достаю содержимое. Это кружок скользкой резины или латекса, более плотные края окружают прозрачный материал, настолько тонкий, что практически невидимый. В этом вся суть, как я думаю. Я слегка раскатываю его, а потом понимаю, что дыхание Доусона изменилось.

Он не спит.

Я переворачиваюсь и встречаю его сонный взгляд. Он улыбается мне, поднимает тяжелую руку и проводит большим пальцем по моей щеке. Я смотрю вниз между нами и прикладываю презерватив к его головке, затем берусь за основание и раскатываю латекс по всей длине сначала одной рукой, потом двумя, пока он не закрыт полностью. Доусон слегка подтягивает его вверх, оставляя небольшое пространство на самом конце. Он тянется ко мне, но я лишь качаю головой. Я снова переворачиваюсь и прижимаюсь к нему спиной. Я трусь об него и снова принимаю то же положение, что и раньше. Доусон берет меня за бедра и нежно целует в плечо. Я жду, но потом нетерпение становится невыносимым, и я тянусь к нему рукой и направляю его внутрь себя. У меня там все влажно, горячо и скользко. Он проскальзывает внутрь. Он внутри меня. Никто из нас не двигается, но через секунду Доусон начинает двигаться бедрами и стонет в унисон со мной.

А потом, о, Боже, его пальцы проникают между моими бедрами, я развожу их, чтобы облегчить ему доступ, он надавливает средним пальцем, и мы двигаемся вместе. Сначала неуклюже, но потом мы находим общий ритм, и его пальцы… о, Боже, то, как он трогает меня, заставляет меня кончить меньше, чем за дюжину движений. Я содрогаюсь и хватаю воздух открытым в безмолвном крике ртом, а через несколько мгновений все повторяется, и я не могу дышать, а он страстно двигается, словно это его главная цель.

Доусон переворачивается, я лежу на нем, на спине. О, да.… Одна его рука лежит у меня на лобке, заставляя меня испытывать оргазм за оргазмом, а вторая на моей груди. Он берет мою руку, и мы вместе ласкаем мои соски, он входит в меня настолько глубоко, что я едва могу это выносить, но я принимаю его. И мне это нравится, мне это нужно.

Доусон снова бросает мне вызов, кладет мою руку на клитор, и мы ласкаем меня вместе. Это самая эротичное, что я могу представить, пока он не убирает свою руку и не смотрит на меня. Обеими руками он ласкает мои соски, и я не могу сдержать стоны, теперь я сама себя ласкаю так, как даже он не может. Я чувствую свой внутренний ритм, от медленного к быстрому, из-за которого мне не хватает дыхания на крик. Я издаю хриплый стон и изгибаюсь. Я чувствую, что Доусон смотрит, как я себя ласкаю, знаю, это сводит его с ума, и поэтому я двигаю рукой энергичнее.

Я не узнаю себя.

Я лежу на мужчине, которого знаю считанные недели. Я люблю его, а он любит меня. Его член глубоко внутри меня, и я ласкаю себя, пока он теребит мои розовые соски пальцами. Я выкрикиваю его имя, а он шепчет мое, и мы теряемся друг в друге.

Это – рай.

... но я не узнаю себя.

Он взрывается. Доусон кричит мое имя, а я выкрикиваю его, и он кончает. И я кончаю еще раз. Его руки сжимают мою грудь, одна рука перемещается мне на бедра, прижимая к нему с каждым толчком, а наши голоса сливаются в мелодию, наши тела танцуют с красивой синхронностью в прекрасно совпадающих движениях.

Что за женщина делает это? Занимается любовью с такой дикой и отчаянной чувственностью?

Я почти вижу нас, вижу себя сверху. Мои груди вздрагивают от каждого толчка мужчины подо мной. Его руки сжимают меня, и я подставляю свою грудь для его прикосновений, потому что они мне нравятся. И я… моя собственная рука между бедрами, касается самых сокровенных частей. Моя вторая рука закинута назад и цепляется за лицо и шею Доусона. Его глаза следят за мной, за движениями моей руки, за моими грудями.

– Боже, я люблю тебя, – шепчет он, кончая.

Кто я? Кто я такая, чтобы этот мужчина любил меня?

Я не студентка. Я не стриптизерша. Я не танцовщица, я никто. Я просто Грей Амундсен. Но этот шикарный человек, этот полубог… он любит меня.

Почему?

Что во мне такого, что он так ко мне относится? Что я могу предложить?

Я не знаю ответа на этот вопрос, но он знает.

Так почему я не спрашиваю?

Потому что мое горло перехватывает. Он мог бы увидеть панику на моем лице, но он позади, перекатывается на бок, все еще не выходя из меня, все еще твердый, все еще пульсирующий отголосками удовольствия. Я тоже еще содрогаюсь, дрожа от накатывающего оргазма. Часть меня дрожит из-за паники. Он этого не замечает. Выскальзывает из меня, встает с кровати и идет в ванну. Я слышу, как он моет руки, потом возвращается, проскальзывает в постель и прижимается ко мне. Его достоинство все еще слегка приподнято, и он прижимается им к моей попке. Несмотря на панику, мне нравится это ощущение.

И то, что мне это нравится, порождает еще большую панику. Я только что согрешила. У меня был секс с мужчиной. Три раза. Ну ладно, два. Я не уверена, что доведение его до оргазма ртом можно считать за секс, но грехом это определенно является. А то, что он делал то же самое столько раз, что я сбилась со счета? Он довел меня до оргазма так много раз. Я даже не возьмусь посчитать.

Это умножает мой грех?

Я не замужем за ним. Даже не помолвлена. Я даже не знаю его второе имя. Я не знаю, в какую школу он ходил.

В предрассветной темноте легко обвинять себя. Я не думала о своем отце, не думала по-настоящему, уже много месяцев. Но теперь я вспоминаю, как он говорил, что я проживу греховную жизнь. И это так. Посмотрите, на мою жизнь. Он был прав. О боже. Боже, прости меня. Он был прав.

Я чувствую, что Доусон снова уснул, поэтому он не слышит единственный всхлип, который я не смогла удержать. Я вздрагиваю, и его рука прижимает меня сильнее, располагаясь как раз между моих грудей. Я не могу дышать. Не могу… дышать.

Что я наделала? Что я допустила?

Именно то, что я предвидела с того момента, как увидела его. Я знала, что я паду перед ним, так и случилось. Знала, что потеряю себя, и это произошло. Я влюбилась, я согрешила.

Я попыталась найти выход в рационализации. Это не грех. Я люблю его. Он любит меня. Я не верю в это больше, ведь так? Нет, не верю. Я не просто занималась сексом, не просто трахалась. Я занималась любовью, взаимной любовью с хорошим человеком. С чудесным человеком, который всегда только и делал, что заботился обо мне и защищал меня. Поэтому я не согрешила.

Разве не так? И имеет ли значение, во что я верю?

Я как-то слышала, как отец говорил мужчине, которого поймали на измене, что не важно, верит он в бога или в грех. Он верит в тебя, и будет судить, независимо от того, веришь ты или нет.

Моя голова кружится, вертится, пульсирует.

Другие части тела тоже пульсируют.

Я выбираюсь из объятий Доусона, оставляя его в постели обнимать пустоту. Он такой умиротворенный, такой красивый. Я не могу ничего поделать, и просто смотрю на него, на короткий миг мои волнения отступают под напором его чистой мужской красоты и бурного, горячего шторма эмоций внутри меня.

Затем они возвращаются с новой силой.

Я иду в ванную, хотя ковыляю – будет более подходящим словом. Интимные части моего тела пульсируют и болят. Мои бедра дрожат и болят. Все внизу тянет, но воспоминания о том, как эта боль появилась, удивительно сладкие. И все же, несмотря на чувство вины, я не могу жалеть о содеянном. Я жалею о своем чувстве вины, жалею о своем воспитании, которое мешает мне просто наслаждаться любовью Доусона.

О, Боже, я совсем запуталась. Я переполнена до боли виной и стыдом от того, что только что сделала, но в то же время часть меня удовлетворена, спокойна, довольна и благословенна. Вина, баптистская вина говорит мне, что удовлетворение – это семя греха.

Сходив в туалет, я мою руки и нахожу в темноте одежду. Я тихо одеваюсь, отвернувшись от Доусона. Даже касание моего бюстгальтера к соскам теперь кажется чувственным, возбуждающим, потому что напоминает о том, как их касались пальцы и губы Доусона. И мои трусики тоже напоминают о нем, о том, как его язык проник в меня. Я почти поддаюсь этому пронзительному воспоминанию, но Доусон двигается, и я тороплюсь.

Я замираю, глядя, как он снова засыпает, а затем крадусь по ступенькам и выхожу за дверь с сумкой на плече и ключами от «ровера» в руке. Я не знаю, куда направляюсь, главное уйти. Я слишком запуталась и не могу думать рядом с Доусоном, потому что хочу его снова и снова – я уже хочу его. Даже несмотря на боль при каждом шаге, я все равно хочу его. Я хочу больше всего на свете.

Я покидаю район, осторожно лавируя по роскошному Беверли Хилз. Я понимаю, что остановилась на долгосрочной парковке перед ЛАКС у стойки Дельты. Я не знаю, куда меня приведет только что купленный билет, и мне все равно. Я ничего не замечаю. Я на автопилоте, борюсь с потоком вины, с бурей беспокойных мыслей, потребностей, страхов, вины, желаний.

Я не должна его любить.

Но я люблю. А почему нет?

Это был грех.

Это было величайшее удовольствие из тех, какие я знала, и каждую секунду оставшейся жизни я буду хотеть большего.

Он любит меня.

Но он едва знает меня, и что если он найдет кого-то еще? Кого-то симпатичнее? Более опытного? Что если ему придется сниматься в постельной сцене, и я этого не переживу? Тут не может быть никаких «если». Я не переживу этого. Это убьет меня.

Но я уже разрушена. Я больше не девственница.

Это не разрушение, это красота. Боль между бедрами, как напоминание о любви. О силе его желания.

Моя внутренняя борьба продолжается по замкнутому кругу, и мне становится дурно. Я слепо бреду через ворота куда-то вглубь ЛАКС. Я ничего не вижу и не слышу. Я слышу объявления, предупреждения. А потом люди в моей зоне ожидания встают и собираются возле посадочного коридора. Мне кажется, я вижу темные волосы и широкие плечи Доусона, но это не он. Он дома, у себя дома, спит. Он даже не знает, что я ушла.

Я нахожу свое место у окна в самом хвосте самолета. Я ненавижу летать, и должна испытывать страх, но у меня не остается места ни на что, кроме вины, и стыда и любви.

Я снова бегу от Доусона. В этот раз он, наверно, не пойдет за мной.

Я потеряла его.

Я никогда не должна была обладать им.

Через некоторое время из громкоговорителей звучит голос пилота. Что-то из сказанного им пробивается сквозь туман: «Взлетаем с третьей полосы, так что все пройдет быстро. У нас хороший попутный ветер, поэтому мы приземлимся в Атланте всего через несколько часов. Спасибо».

Атланта? Я купила билет обратно в Джорджию?

О боже, о боже, помоги мне, что я делаю? Почему я возвращаюсь в Джорджию?

Возможный ответ поражает меня, когда мы взлетаем: я возвращаюсь в Макон, чтобы найти себя. Я потеряла себя в Лос-Анджелесе. А может быть, я никогда не знала, кто я есть, а Лос-Анджелес только усугубил это.

Теперь уже поздно отступать.

∙ Глава 14 ∙

Я приземлилась в Атланте в 10.40 утра, после остановки в Хьюстоне. Мои живот делает сальто, когда шасси приземляются с мягким отскоком, и после долгой таможни, мы идем к телетрапу. Люди вокруг меня собирают свою ручную клад, сумочки и ноутбуки; у меня нет ничего, кроме сумочки.

Я воняю сексом и потом. Мои волосы собраны в беспорядочный пучок, который я собрала в уборной самолета за час до посадки, понимая, что выгляжу так, будто убегаю от кого-то, с моими спутанными и не расчесанными волосами.

Я пахну Доусоном. Его мускусом, его сущностью, его прикосновением.

Я ощущала его вокруг меня, во мне. Что было пустяком, но я не могла стряхнуть это чувство. Я прошла по проходу к телетрапу вместе с другими путешественниками, и я ненавидела себя с каждым шагом. Доусон любил меня, и я убежала от него. Я оставила его в серых предрассветных часах, и убежала в то место, куда поклялась не возвращаться. Я могу лишь представить его убитое горем выражение, когда он просыпается, сейчас, может быть, потянувшись ко мне, ища меня в этом роскошном доме, и не находя меня.

Я даже не оставила записку.

Я следую за толпой в аэропорт, шум болтовни и суматохи омывает меня. Я делаю несколько шагов от ворот, сердце сжимается от боли, томящаяся от любви душа разрывается на тысячу кусочков. У меня был секс вне брака с мужчиной, которого я едва знала, и оставила его без всего, даже без прощальной записки. У меня нет мобильного телефона. Я не взяла свой планшет или Fourth Dimension – издание iPad. Он никогда не узнает, где я, даже если он склонен преследовать меня.

Я спотыкаюсь неравномерно в сторону от ворот, услышав знакомый, протяжный звук акцентов Джорджии. Я чувствую, что мой собственный акцент возвращается, и я не сказала ни слова.

У меня было четыре с половиной часа, чтобы беспокоиться и думать, но я не приблизилась к осознанию того, что правильно или почему я вернулась в Джорджию. Все, что я знаю, что хочу вернуться домой – поехать в дом отца, принять душ и спать вечность.

И затем... я чувствую слишком знакомое покалывание кожи и чувств, и ёканье в животе. Горячие, сильные, неумолимые руки обвились вокруг моих бедер и потянули назад. Я почувствовала его грудь своей спиной. Я не повернулась, чтобы узнать его; я привалилась к нему спиной и заглушила рыдания руками.

– Ты не можешь убежать от меня, Грэй, – его голос мягкий, мощный и интимный.

– Как... как ты узнал?

Он смеется.

– Я почувствовал, как ты встала. Слышал, что ты плачешь. Я знал, у тебя паника, и я знал, ты должна это сделать. Я позволил тебе уйти, и последовал за тобой. Я был прямо позади каждого твоего шага. Я сел в первом классе, и ты не видела меня. Но я наблюдал, как ты плачешь, одна. Я видел, как ты мучаешься.

– Доусон, я... мне жаль. – Мой акцент, который я так упорно пыталась устранить, вернулся со всей силой, такой же сильный, как когда я была невежественной, в основном счастливой пятнадцатилетней девчонкой. Я подавила возражающий смех.

– Боже. Послушай меня. Я снова звучу как деревенщина, и я вернулась лишь пять минут назад.

– Я люблю твой акцент. Отпусти его. Просто будь собой. Будь Грэй Амундсен.

Мы не двигались, и люди вертятся вокруг нас, как грязная вода реки завихряется вокруг скалы.

– Я не знаю, кто это, – сказала я, позволяя голове откинуться на его твердую грудь.

Он убирает прядь медово-светлых волос за мое ухо.

– Да, ты знаешь. Знаешь. Ты Грэй. Студентка смешанной экранизации. Дочь пастора из Мейкон, Джорджия. Ты самая красивая женщина, которую я когда-либо встречал, и ты самая опасно чувственная женщина, которую я когда-либо встречал. Ты безнадежно невинна, немного наивна, очень упряма, и нелепо мила, когда злишься. Ты заставляешь мой член твердеть одним взглядом, и ты понятия не имеешь, что делаешь. Ты подарила мне лучший день за всю мою жизнь, и потом ты убежала от меня, и я знал, что ты это сделаешь, – шепчет он в мое ухо; Я не дышу, пока он говорит. – Ты любишь меня. И я люблю тебя. Это не грех. Или если это так, мне не важно. И ты скучаешь по отцу. Вот почему ты вернулась.

– Я – что?

Он берет мою руку и уводит меня.

– Мы собираемся увидеться с твоим отцом. Ты скучаешь по нему, и хочешь, чтобы он вернулся в твою жизнь. И ты собираешься познакомить его с твоим парнем, знаменитым актером.

– Собираюсь? Я? – Я быстро иду рядом с ним, пока он делает длинные, целенаправленные шаги.

– Ага.

– Ох. Я обдумываю все, что он сказал, пока он оформляет аренду машины.

Он искусно игнорирует взгляды и шепот людей, которые узнают его, и я пытаюсь делать то же самое.

Мы нашли нашу арендованную машину, однолетний красный кабриолет Корвет. Он скользит на водительское место и поворачивается ко мне.

– Адрес?

Я не задумываясь, говорю.

– 16543 Мэпл Гров Авеню. – Я в замешательстве моргаю. – Погоди. Мы на самом деле едем в дом моего отца?

Он отступает и выезжает с парковки гаража, прежде чем ответить, вбивая адрес, который я дала ему, в свой телефон, приложение GPS, скорее всего. Когда мы направляемся к родительским – моего отца – окрестностям, он лишь улыбается мне.

– Грэй, просто дыши. Я люблю тебя. Если ты не скажешь мне, без вранья, что не любишь меня, тогда все будет в порядке.

– Я люблю тебя. Правда, – шепчу я, и слова теряются в шуме ветра, когда Доусон опускает крышу.

Он все равно слышит, или читает по губам, или он просто знает правду.

– Хорошо. Тогда все будет в порядке. Ты любишь меня. Я люблю тебя. С остальным мы справимся. – Он посылает мне острый взгляд. – Ты жалеешь о том, что мы сделали? Что у нас есть?

Я яростно качаю головой.

– Нет! Я не… я не жалею. Это было… это было из ряда вон выходящее. Я просто... все перемешалось. Я не знаю, во что верить.

– Верь в меня. Верь в то, что я люблю тебя. – Он улыбается мне. – И верь в то, что однажды, когда все немного устаканится, я заставлю тебя кончить так много раз, что ты не сможешь ходить после этого несколько дней.

– Я уже едва могу ходить, – признаюсь я. – Я воспалена.

Он просто улыбается.

– Это был лишь разогрев, малыш. Я не начал раскачивать твой мир. Ты можешь в это поверить.

Я дрожу от горячего, голодного блеска в его глазах, и я верю ему. Я все еще запутана, но Доусон здесь, рядом со ной, любит меня, даже, если я убежала.

Я пытаюсь дышать, и стараюсь представить, что скажу папочке. Я даже не знаю, с чего начать.

После полуторачасовой нервной поездки из Атланты в Мейкон, мы останавливаемся у двухэтажного колониального дома из красного кирпича, в котором я выросла. Там, на лужайке, табличка «ПРОДАЕТСЯ», а поверх нее большим красным маркером написано «ПРОДАНО». Мой желудок сжимается. Папочка всегда парковался на подъездной дорожке, так что члены его паствы всегда знали, что он дома и доступен. Я выбралась из Корвета, Доусон позади меня, и подошла ко входной двери. Она заперта. Я нащупала кольцо от ключей в сумочке, так давно не использованных, и попробовала дверной ключ, от которого не избавилась. Он не подошел; замки сменили.

– Он... переехал, – остолбенела я.

– Дерьмо. Что теперь? Ты знаешь его номер? Или где ты можешь найти его? – Доусон рядом со мной, и моя рука в его. Я не помню, чтобы переплетала свои пальцы с его, но это успокаивает меня достаточно, чтобы я смогла дышать.

Я отхожу от двери, спотыкаюсь, падаю вниз, перескакивая по трем ступенькам на тротуар, от падения меня спасает Доусон, и помогает сесть в машину. Я сижу на кожаном сидении цвета слоновой кости и вдыхаю в свои легкие горячий воздух Джорджии.

– Церковь. Он будет в церкви. Выезжай обратно на главную дорогу и поверни направо.

Двадцать минут спустя мы на самой пустой парковке Современной Мейконской Баптистской Церкви. Это огромное, развалившееся здание, с возвышающейся традиционной колокольней над главным святилищем, все сделано из белокаменных блоков и темных деревянных колонн по бокам. На месте у главного входа стоит старая модель красного Форда Тауруса. Машина принадлежит Луизе, папиному секретарю. Рядом с Таурусом древний F-150, который должен быть зеленым, но сейчас он весь ржавый, с красной слякотью и брызгами грязи, который принадлежит Джиму, дворнику. Там еще одна машина, она принадлежит Дугу, ассистенту пастора, и еще несколько других, которые я узнала не сразу. В нескольких местах от этих машин – папин серебряный трехлетний «BMW». Он здесь. Конечно он здесь.

Я снова не могу дышать. Вдруг мне снова двенадцать и я жду, пока выйдет папа. Воскресный вечер, после второй службы и встречи сотрудников молитвы. Я сидела на стоянке, на заднем сиденье автомобиля, читая книгу, в ожидании, чтобы мама и папа отвезли меня домой.

– Все хорошо, Грэй. Я здесь, – голос Доусона – тихое урчание, прорывающееся сквозь мое искаженное воспоминание.

Я качаю головой, глубоко дышу, возвращаясь с настоящее. Доусон здесь. Он... мой парень. Он мой. Я его. Он поможет мне встретиться с отцом. Я не должна нуждаться в помощи, но нуждаюсь. Я вытираю свои потные, липкие руки о бедра и затем выхожу из машины, закидывая сумочку на плечо. Доусон захлопывает за собой водительскую дверь и идет рядом со мной, беря за руку. Я колеблюсь перед стеклянной дверью, которая ведет в крыло церковного офиса.

Черная металлическая ручка горячая под моей рукой, и через стекло я вижу Луизу, проходящую через дверь, она идет по главному коридору, в ее руках большая коробка. Я открываю дверь, и она это слышит, поворачивается, и видит меня. Ее лицо мгновенно бледнеет. И затем прорывается ее южное гостеприимство, и она светлеет. Луиза опускает коробку на пол и торопится ко мне, руки вытянуты, чтобы обнять меня. Доусон отпускает меня и стоит с руками, засунутыми в карманы, пока я обнимаю Луизу. Она такая же, как и всегда, среднего роста, большая часть ее веса ушла в бедра, седеющие черные волосы уложены в густой начёс, покрытый лаком.

Внезапно я осознаю, как, должно быть, выгляжу, как пахну. Уверена, Луиза может почувствовать на мне запах секса, увидеть его в крысином гнезде моих волос. Я бы хотела, чтобы у меня было время принять душ, но сейчас ничего нельзя сделать.

– Грэй, как ты, милая? Почему я не видела тебя несколько лет? Я думала, ты никогда не вернешься, чтобы повидаться с нами! Разве ты не такая же красавица, какой была и раньше? О мой… кто этот высокий, привлекательный мужчина? – Луиза говорит без перерыва, ее акцент густой, как грязь, и звучит, как порвавшаяся гитарная струна. Потом она действительно рассматривает Доусона, и узнает его. – О-о-о, мой...

Она обмахивает свое лицо рукой, и ее большая грудь поднимается, глаза широко распахнуты. Она смотрит на меня, затем ее глаза еще больше распахиваются, пока Доусон делает шоу из того, как обнимает меня рукой за талию, низко, почти у поясницы. Я прижимаюсь к нему, опускаю голову ему на грудь, и это не показуха. Я нуждаюсь в его близости – должна вытянуть из него силу.

Луиза немного восстанавливает свое состояние.

– Это правда тот, кто я думаю?

Я киваю.

– Луиза Элдритч, это Доусон Келлор. Мой парень. – Я раньше никогда никого не представляла, используя эти два слова. У меня немного кружится голова.

Луиза нервно смеется, пока пожимает протянутую руку Доусона.

– Вот это да, Грэй! Как ты с ним познакомилась? Он еще красивее в жизни, чем в его фильмах!

Я хмурюсь.

– Почему, Луиза, ты хочешь сказать, что видела его фильмы? Я не думала, что ты смотришь такие фильмы.

Луиза краснеет и пренебрежительно машет рукой.

– Ну, ты знаешь, я... моя Айрис хотела посмотреть эти фильмы, которые были так популярны, знаешь те, о магии и что-у-вас-есть. Так что, конечно, я должна была посмотреть их, чтобы убедиться, что они подходят моей дочери. Заметьте, я не отпустила ее посмотреть их. Они были слишком переполнены ненужным насилием и сексуальностью, и… ну, не обижайтесь, мистер Келлор, но мы не поддерживаем такое поведение.

Доусон просто улыбается.

– Никаких обид, миссис Элдритч. Я знаю, некоторые мои фильмы не для всех. Если бы у меня была дочь, я точно не позволил бы ей смотреть мои работы, пока она не стала бы достаточной взрослой, чтобы понимать и быть разборчивой.