Текст книги "Смарагдовое ожерелье"

Автор книги: Джанет Глисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Глава 8

После ухода Каролины и Фрэнсиса Джошуа некоторое время оставался в саду, размышляя об услышанном. До сего момента у него был лишь отвлеченный интерес к смерти незнакомца, словно он наблюдал за происходящим из окна движущегося экипажа. Теперь же он чувствовал, что становится непосредственным участником событий. Странно, рассуждал Джошуа, что Герберт Бентник, хозяин этого дома, человек разносторонних интересов, не оставляющий своим вниманием ни одну мелочь, столь равнодушно отнесся к тому, что в его оранжерее был найден мертвец. Только Сабина Мерсье спросила про труп. Здесь явно что-то нечисто. Какой-то загадочный незнакомец прибывает с Барбадоса, тайком пробирается в Астли, умирает в оранжерее, и его быстро хоронят, не проведя никакого расследования. Неужели жизнь человека ничего не стоит?

Не менее интригующими были и вопросы, поднятые во время разговора Фрэнсиса и Каролины. Они подозревали, что Сабина имеет отношение к гибели этого человека и что она, возможно, также убила и их мать. Услышав рассказ Фрэнсиса о том, что он встречал погибшего в саду, Джошуа понял, что это довольно запутанная история, в которой кроется какая-то тайна. И все же было ясно, что Сабина не стала бы обращаться к нему за помощью, если бы была причастна к гибели незнакомца. Она постаралась бы сделать все, чтобы об этом деле забыли как можно скорее. Но потом Джошуа вспомнил, как властно она велела молчать о том, что он выяснит, и его опять одолели сомнения. Возможно, Сабина и впрямь имела какое-то отношение к гибели мужчины и теперь просто использует Джошуа, чтобы узнать, что об этом говорят.

Чем больше Джошуа анализировал эти противоречивые точки зрения, тем больше в нем крепло убеждение, что он обязан что-нибудь сделать для покойного. Он тоже был здесь чужаком, находился в незнакомом окружении. О смерти он знал не понаслышке. Знал, сколько горя и мучений приносит смерть родным и близким усопшего. А если у этого несчастного есть жена, дети, родители, которые пока еще не ведают о его кончине? Наверное, его супруга сейчас с ума сходит от беспокойства. По натуре Джошуа не был назойлив, никогда не вмешивался в чужие дела, но сейчас чувствовал, что должен разобраться в обстоятельствах гибели этого бедняги.

Размышляя, он продолжал работать с присущей ему тщательностью. Спустя час эскиз был готов. Джошуа выбрался из своего убежища на утопленной террасе и направился к оранжерее. Гравийная дорожка пролегала мимо ухоженных клумб, пруда с золотыми и красными рыбками и розовых кустов, ведя к калитке, за которой находился огород. Здесь воздух был пропитан запахом навоза, поскольку огород был защищен от ветра высокой кирпичной стеной. На нескольких грядках трудились – сажали растения, собирали урожай, копали, мотыжили – садовники самых разных возрастов – от совсем еще молодых парней до стариков. Один тщедушный юноша пересаживал в грунт огурцы с мохнатыми листьями и дыни, другой срезал розовые на концах стебли спаржи, торчащие из навоза, словно пики.

В дальнем конце к стене примыкали три односкатные теплицы. В сравнении с монументальной оранжереей, в которой Сабина Мерсье обнаружила труп, довольно скромные сооружения, где выращивали бахчевые и декоративные растения.

Джошуа сразу узнал главного садовника. Стоя у скамьи, на которой лежали черепки разбитой кадки, Гранджер с глиняной трубкой во рту пересаживал ананасные растения с крупными серебристыми листьями. Над его головой вились клубы дыма. Ладони у него были большие, мозолистые, с въевшейся в кожу грязью, а вот пальцы на удивление тонкие, и с растениями он обращался бережно, словно ребенок, вытаскивающий яйца из птичьего гнезда. По приближении Джошуа Гранджер поднял голову и, не отрываясь от своего занятия и не вынимая изо рта трубки, крякнул в знак приветствия. Колоритная фигура, отметил Джошуа, окидывая его взглядом художника. Волосы Гранджера имели цвет и блеск старинного полированного дуба, удлиненное лицо было задубелым и словно перекошенным из-за шрама на левой стороне, тянувшегося от подбородка до глаза.

– Добрый день, мистер Гранджер, – поздоровался Джошуа и кивнул на растения, которыми занимался садовник. – Полагаю, культивирование ананасов – настоящее испытание для вашего мастерства.

– Прежде мне уже доводилось наблюдать, как они растут, но, конечно, это были далеко не те масштабы, что здесь.

Голос у Гранджера был скрипучий, уверенный, речь – грамотной.

– В Астли?

– Нет. Там, где я раньше работал, в поместье Бичвуд. Там мы их тоже выращивали, и довольно успешно.

– Миссис Мерсье повезло, что она нашла такого опытного садовника, как вы. Насколько я понял, вы работаете здесь недавно?

– Совершенно верно, сэр.

– И как вам здесь нравится по сравнению с другими местами?

– Хорошее место, лучше многих, – отвечал Гранджер, – а что касается ананасов, на эту тему так много написано книг – целая библиотека, – так что и самый неопытный садовник мог бы стать специалистом.

– Всегда ли приходится бить горшки, чтобы пересадить ананасы?

– Как правило, нет, сэр. И данный случай не исключение.

– Почему же сейчас вы этим занимаетесь?

– Это все из-за того парня, что умер в оранжерее.

Садовник улыбнулся, обнажив на удивление белые зубы.

– Что он натворил?

– Перед смертью вытащил кадки с грядок и поразбивал их, – сухо объяснил Гранджер. – Зачем – одному Богу известно. Миссис Мерсье очень расстроилась. Велела вновь их посадить, пока не погибли без влаги. Вот я и занимаюсь тем, что уже делал неделю назад.

С этими словами он взял одно из растений, посадил его в новую кадку и обложил компостом, проделав все быстро, но очень аккуратно.

– Полагаю, умерший был не из этих мест. Может, он пришел сюда в поисках работы?

Гранджер вытащил изо рта трубку, положил ее на скамью рядом с терракотовыми черепками и спокойно посмотрел на Джошуа, словно ожидая чего-то.

– Вы ведь тоже не здешний, сэр, верно? – заметил он.

Джошуа приосанился, демонстрируя садовнику свою роскошную куртку:

– Совершенно верно. – Он обмахнулся шляпой и ладонью хлопнул себя по голове, будто поражаясь собственной глупости: – Простите, мистер Гранджер, я не представился. Меня зовут Джошуа Поуп. Приехал в Астли писать свадебный портрет мистера Бентника и его невесты.

Гранджер неспешно кивнул и смерил Джошуа взглядом, обратив внимание и на его несуразную шляпу с пышным плюмажем, и на экстравагантную куртку с шелковой оторочкой, и на альбом для эскизов у него под мышкой, словно проверял, соответствуют ли полученные сведения тому, что он видит.

– Художник, значит? – медленно произнес он. – И что же художнику нужно от садовника? Наверное, цветы мои хотите рисовать?

– Нет. Хотя в каком-то смысле, пожалуй, да, – честно ответил Джошуа. Волевое, обветренное, со следами перенесенных жизненных невзгод лицо Гранджера, хоть и перекошенное, оставляло приятное впечатление. Джошуа представил его в платье пирата или разбойника, размахивающим кривой саблей. У него зачесались руки: хотелось взять мелки и запечатлеть этого человека. – Но к вам я пришел не для этого. Меня прислала миссис Мерсье.

– Зачем?

– Она попросила узнать, выяснили ли вы что-нибудь об умершем.

– Не больше того, что ей уже известно, ибо я сообщил миссис Мерсье все, что знал о нем.

– Значит, вы встречали его прежде?

– Он прогуливался по саду два дня назад. Когда я остановил его, он сказал, что ищет работу, что он большой специалист по выращиванию ананасов. Но, по моему мнению, ананасами он никогда не занимался, поэтому я отослал его прочь.

– На чем было основано ваше суждение?

– Он не внушал мне доверия. Ну и, конечно, особенно меня насторожили его руки. Еще более холеные, чем у вас.

Джошуа посмотрел на свои руки. Они казались хрупкими и немощными в сравнении с большими огрубелыми руками садовника.

– Простите, сэр, но я не пойму, какое вам до всего этого дело, – неожиданно резко добавил Гранджер.

Джошуа встретил его взгляд.

– Люди для меня – занимательная книга, мистер Гранджер. Как у вас вызывают интерес, я полагаю, необычные растения, так мое внимание привлекают особенности человеческого характера. Я слышал, как Фрэнсис Бентник говорил, что мисс Виолетта узнала этого мужчину. А вот Герберт Бентник уверен, что тот не был знаком с Сабиной и ее дочерью. Вы же утверждаете, что он уверял вас, будто умеет выращивать ананасы, но, по вашим словам, руки у него не такие, как у садовника. По-моему, это все довольно любопытные факты. Более того, он явился сюда, в Астли, как раз в тот момент, когда вы переоборудовали оранжерею под ананасную плантацию. Удивительное совпадение.

– Почему вы решили, что это совпадение? Ничего подобного. Он сказал, что миссис Мерсье написала ему и пригласила сюда на работу. Я ему не поверил, но он, вне сомнения, был с ней знаком.

– Что еще вы узнали о нем?

– Что он разрушитель.

– В каком смысле?

– В самом прямом. Разве это не доказательство?

Гранджер взмахом руки показал на лежащие перед ним черепки.

– Вы судите по этому? А вы уверены, что это не случайность? Возможно, он споткнулся о горшки, когда умирал, и ненароком разбил их.

– Маловероятно. Кадки были наполовину вкопаны в дубильную кору. Ущерб был нанесен умышленно. Более того, когда он приходил сюда два дня назад, то тайком срезал один из созревающих плодов, самый крупный, и забрал его с собой.

– Почему вы решили, что это сделал он?

– А кто же еще?

– И к какому выводу вы пришли?

– Что я был прав, назвав его мошенником, поскольку он ни черта не смыслит в ананасах. Ему следовало бы знать, что незрелый плод есть невозможно: он очень горький.

– Полагаю, вы сообщили об этом миссис Мерсье?

Гранджер кивнул.

– И как она отреагировала?

Садовник поразмыслил с минуту:

– Не так, как я ожидал. Думаю, я застал ее врасплох. Она вздрогнула, посмотрела на меня, велела повторить то, что я сообщил, покачала головой, потом сказала: «Я не знаю этого человека. Я никому не писала и никого не приглашала. Я рада, что ты отослал его прочь. Ты поступил правильно, Гранджер».

Садовник опять помолчал, заскорузлыми пальцами утрамбовывая удобрение вокруг стебля растения. Потом посмотрел куда-то вдаль.

– Она ни разу не упомянула его имени, но я подозреваю, она прекрасно знала, кто этот человек, и не была ему рада. Иначе зачем бы ей говорить, что я поступил правильно?

Игнорируя его вопрос, Джошуа продолжал упорно пытать садовника:

– Вы выяснили, как его зовут?

– Только сегодня утром. Я обыскал его карманы, в одном лежали два письма, оба адресованы некоему Джону Коббу.

– Где эти письма?

– Я отдал их мистеру Бентнику сегодня утром, когда вы вместе с ним прибежали на помощь.

– И как вам показалась миссис Мерсье, когда вы увидели ее в оранжерее?

– Вообще все утро она вела себя как-то необычно.

Затем Гранджер поведал Джошуа, что не только первым подбежал к Сабине, но и практически видел, как она обнаружила труп. Он стоял неподалеку от оранжереи, ожидая ее прихода. Обычно каждое утро, направляясь на ананасную плантацию, она останавливалась и разговаривала с ним. Часто просила сопровождать ее во время обхода оранжереи, чтобы дать новые задания.

– Сегодня утром, увидев, как миссис Мерсье входит в сад, я стал ждать, что она подойдет ко мне или хотя бы кивнет в знак того, что заметила меня. Она не сделала ни того, ни другого. Вид у нее был озабоченный. Ее взгляд был прикован к оранжерее, на меня она даже не взглянула. Я последовал за ней в теплицу – нужно было обсудить несколько дел: решить вопрос с дубильной корой, уточнить про пересадку молодых растений в кадки и высаживание черенков. Я вошел в теплицу сразу же за ней и тут же увидел, как она, сидя на корточках на дорожке, пытается приподнять труп.

– Как она себя вела?

Гранджер прищурился, словно подбирал верные слова:

– Не плакала, не кричала. Мрачно смотрела на труп широко раскрытыми глазами. Я бы сказал, вид у нее был, скорее удивленный, чем испуганный. И только когда я окликнул ее и предложил свою помощь, похоже, осознала весь ужас произошедшего. Выпустила из рук мертвеца – тот опять бухнулся на грядки – и накрыла его лицо носовым платком, будто ей невыносимо было смотреть на него. Затем поднялась, вся дрожа, словно продрогла до мозга костей. Я находился в четырех шагах от нее, но мог бы стоять и за десять миль, эффект был бы тот же: она не обращала на меня никакого внимания. Протиснулась мимо и побежала к выходу. А на улице набрала полные легкие воздуха и издала пронзительный крик, на который, полагаю, вы с мистером Бентником и прибежали.

Джошуа кивнул:

– А дальше?

– Я опять предложил ей свою помощь. На этот раз она заметила меня и сказала, чтобы я пошел и осмотрел тело. Выполняя ее распоряжение, я нашел два письма. Хотел отдать их миссис Мерсье, но к тому времени, когда я вернулся к ней, уже появились вы с мистером Бентником. А поскольку миссис Мерсье была не в себе, я решил, что лучше отдать письма мистеру Бентнику.

– Вы их прочли? Знаете, кто их писал? – спросил Джошуа.

– Нет, времени не было. Да я и не вправе был их читать. Только имя увидел. Джон Кобб.

Глава 9

В ту пору Джошуа мало интересовали пейзажи, а вот произведения портретной живописи он никогда не оставлял без внимания. И миниатюру с изображением Элизабет Маннинг, или, как ласково называли ее в семье Бентников, Лиззи, разумеется, он тоже заметил. Этот портрет написала ее подруга, Каролина Бентник, а затем вставила свое творение в рамку из эбенового дерева и повесила на ленте в маленькой столовой Астли между миниатюрами с изображениями отца и брата. Об этом Джошуа рассказал Герберт во время скандального обеда в тот самый день, когда было найдено тело Джона Кобба.

На следующий день Джошуа познакомился с мисс Маннинг, и на первый взгляд она показалась ему такой же невзрачной, какой изобразила ее на портрете Каролина. Она приехала в одном экипаже с Виолеттой Мерсье, только что возвратившейся из Лондона. Джошуа увидел ее из окна верхнего этажа. Тщедушная фигурка в дорожном платье: черный капор, плащ унылого мышиного цвета, под ним – простые серые юбки.

Вечером в гостиной Джошуа изменил свое мнение о мисс Маннинг. Она оказалась не такой уж невыразительной, какой представлялась ему поначалу. Пожалуй, не красавица, решил он, но и не лишена некоторого обаяния. Личико у нее было маленькое, чистенькое, без оспин, и чем-то напоминало птичью головку: заостренный подбородок, резко очерченный нос, широко посаженные блестящие глаза. Губки бантиком, игривые. Зубки маленькие и белоснежные. Она их обнажала всякий раз, когда улыбалась, а улыбалась она часто. В тот вечер на ней было платье с черным лифом, от груди до пояса украшенное белыми лентами с зеленовато-серым отливом. В волосы, густую массу русых локонов, она вплела одну-единственную белую шелковую розу. Такая же роза была прикреплена к белой ленточке с зеленовато-серым отливом, обвивавшей ее шею. Однако, несмотря на все эти изыски, Джошуа так бы и считал мисс Маннинг невзрачной, если бы не сделал одно важное открытие. Ее внешний вид был лишь оболочкой, за которой скрывалась ее истинная привлекательность.

Общение для Лиззи Маннинг было источником жизненной силы. От рождения в ней жило неутолимое желание обсуждать свои мысли, выпытывать тайны. Молчание для нее было равносильно наказанию. Бытовало мнение, что говорить она научилась раньше, чем ходить, хотя в действительности дело обстояло так: Лиззи было всего пять лет, когда при родах умерла ее мать, оставив дочь и новорожденного сына на попечение няньки, которая, к счастью, оказалась на редкость разговорчивой особой. Вот почему одиночество – в настоящий момент ее отец и брат находились в отъезде (отец отправился по делам на север, о местонахождении брата она не упоминала) – Лиззи воспринимала как сущую пытку. Разумеется, Лиззи очень обрадовалась, когда узнала, что ее дорогой друг Фрэнсис Бентник попросил Виолетту заехать за ней по возвращении из Лондона и привезти ее в Астли, где она намеревалась провести вечер.

Лиззи Маннинг обожала новые знакомства, которые она коллекционировала, как другие коллекционируют морские раковины, монеты или пуговицы. До сего дня она не была знакома с Виолеттой Мерсье, поэтому, едва сев в карету и поздоровавшись, она стала забрасывать ее вопросами и делиться своими секретами. Лиззи продолжала беспрерывно расспрашивать Виолетту до самого вечера.

– Скажите, дорогая Виолетта, а Барбадос – он какой?

– Очень зеленый и очень красивый, мисс Маннинг.

– К чему такие формальности? Меня здесь все зовут Лиззи. Как бы я хотела там побывать! Расскажите про сад вашей мамы. Говорят, это настоящий рай.

– Его трудно описать, Лиззи. Буйный, пышный, богатый...

– Должно быть, вам с вашей матушкой нелегко приходится в чуждом для вас окружении, так далеко от дома? У вас есть знакомые, друзья?

– Нет, но мы с ней вместе, а это самое главное.

– Ой, а расскажите мне про бал. Представляю, какое это будет событие! Вы уже решили, что наденете?

– Мое платье почти готово. Оно из бледно-голубого шелка с отделкой из цветов и вышивкой из мелкого неровного жемчуга.

– У вашей мамы такое необычное ожерелье. Мне кажется, я в жизни не видела таких камней. И такой формы.

– Маме оно досталось от ее второго мужа, Чарлза Мерсье, моего бывшего отчима.

– И какая же у него история?

– Довольно занимательная. Ожерелье было изготовлено как символ любви в Средние века. По всей вероятности, в Нюрнберге – городе, славившемся искусными ювелирами. Его заказал некий немецкий князек для дамы своего сердца, которую он собирался взять в жены.

Глаза Лиззи загорелись любопытством.

– А вам не кажется, что змея – не самый подходящий символ любви.

– Возможно, – с улыбкой отвечала Виолетта, – хотя раньше змея часто символизировала плодовитость.

– И что же, князь завоевал любовь той женщины?

– Да, хотя у этой истории не самый счастливый конец. Вскоре после свадьбы, ожерелье украла завистливая сестра кого-то из них, которую потом схватили, а позже сожгли как ведьму. В связи с этим появилось поверье, что ожерелье приносит счастье, если подарено с любовью, и несчастье – если кто-то завладел им с корыстной целью.

– И впрямь весьма интригующая и пикантная история, – с улыбкой заметила Лиззи, – которая лишь добавляет очарования ожерелью, если, конечно, такое возможно.

– Скажите это моей маме, – заявила Виолетта, поднимаясь, чтобы привести мать, – ибо, с тех пор как ожерелье стало принадлежать ей, она непомерно гордится им и надевает при каждом удобном случае.

Джошуа наблюдал, как Виолетта грациозной поступью направилась через комнату к матери.

До ее отъезда в Лондон он видел ее лишь мельком в день своего прибытия в Астли. Уже тогда он отметил идеальную симметричность черт ее лица и горделивую осанку. Она была поразительно красива: статна, как Юнона, хорошо сложена, с густыми волосами цвета темного золота, сине-серыми глазами, обрамленными темными ресницами, и такой же, как у матери, смуглой кожей. Платье ее, с большим удовольствием отметил Джошуа, было столь же безупречно, как и лицо: лиф и юбка из сиреневого шелка, расшитого цветами, с кружевной сборкой вокруг шеи и на манжетах. Нижний край юбки был заколот вверх, из-под него выглядывала нижняя юбка из фиолетовой парчи.

Лицом и нарядом она похожа на ангела, заключил Джошуа, а вот разгадать ее характер он затруднялся. Во время их первой встречи она упорно отказывалась вести с ним светский разговор, отвечая только на прямые вопросы. Несколько раз он видел, как она смотрит куда-то вдаль или в окно, не замечая ничего вокруг, будто ее что-то угнетало. Теперь же Джошуа начал подозревать, что Виолетта держалась скрытно и замкнуто потому, что чувствовала враждебный настрой Каролины. Но сегодня, подбадриваемая мисс Маннинг, Виолетта предстала перед Джошуа совершенно иной. Она непринужденно беседовала с Лиззи, и к тому времени, когда ужин закончился и вся компания перебралась в гостиную, Лиззи Маннинг и Виолетта Мерсье, держась за руки, уже вели себя как ближайшие подруги.

Гостиная представляла собой длинное узкое помещение с лепниной на потолке. Стены были обиты зеленой камчатной тканью и увешаны пейзажами и портретами предков Герберта Бентника. На одной стене посередине, над камином, висел портрет Джейн Бентник в полный рост, написанный Томасом Гейнсборо в Бате совсем недавно – всего лишь год или два назад. Джошуа сразу обратил внимание на этот портрет, едва они с Гербертом и Фрэнсисом Бентниками сели играть в карты за столиком у окна. По мнению Джошуа, мало нашлось бы художников, способных с такой же легкостью, как Гейнсборо, услаждать взор зрителя. Его стиль отличался глубоким психологизмом и завидной естественностью. На Джейн было модное платье в стиле «Ван Дейк» – из небесно-голубого шелка, со стоячим кружевным воротником – и шляпка с пышным плюмажем. Казалось, эта женщина – само совершенство, воплощение грациозности и изящества, и в то же время в повороте ее головы, в складке рта, в карих глазах с тяжелыми веками читались ум, решимость, сильный характер. И таково было мастерство Гейнсборо, что некоторое время Джошуа почти не следил за игрой, пытаясь представить, что за человек была Джейн Бентник. Как отнеслась бы она к новой пассии мужа, как оценила бы его выбор? Что сказала бы по поводу подозрений своих детей? О чем свидетельствует столь поспешная помолвка Герберта с другой женщиной? О том, что его союз с Джейн был счастливым, или, напротив, о том, что он был несчастлив в браке?

Джошуа перевел взгляд на дам, сидевших на золоченых стульях перед камином. Каролина Бентник взяла вышивание, но потом отложила его и стала упрашивать Лиззи Маннинг сыграть что-нибудь на фортепиано.

– А я буду петь, – вызвалась Виолетта Мерсье, разрумянившаяся и сияющая.

Лиззи Маннинг уступила уговорам, и вдвоем с Виолеттой они подошли к фортепиано. Герберт громко кашлянул, требуя, чтобы Джошуа сосредоточился на игре. Краем глаза Джошуа увидел, как Сабина приблизилась к Каролине, и до него донеслись их приглушенные голоса.

– Твой отец сообщил мне, что на бал по случаю нашей помолвки ты намерена надеть одно из платьев твоей матери, – начала Сабина без предисловий. – Прекрасное решение. А украшения у тебя есть? Мама что-нибудь тебе оставила?

– Мама была равнодушна к драгоценностям. У меня есть небольшой медальон. Думаю, он прекрасно подойдет, – осторожно ответила Каролина.

Поглаживая ожерелье на своей шее, Сабина доброжелательно улыбнулась:

– Не надо медальон, Каролина, дорогая. К маминому платью ты можешь надеть мое ожерелье. Поверь мне, я не предлагаю его всем и каждому, но если ты его наденешь, я буду польщена. В конце концов, ведь скоро я стану твоей мачехой.

Продолжения этого любопытного разговора Джошуа не слышал, ибо, чувствуя неодобрение Герберта, раздраженно кряхтевшего и покашливающего, он заставил себя сосредоточиться на игре. Как оказалось, в этот вечер ему везло, и он настолько увлекся игрой, что вновь обернулся к дамам лишь после того, как выиграл несколько конов.

То, что он увидел, мгновенно привлекло его внимание. Каролина, молчаливая и неподвижная, сидела теперь на некотором удалении от Сабины. Джошуа заметил, что ее взгляд прикован к ожерелью на шее будущей мачехи. Судя по выражению лица Каролины, можно было предположить, что она считает это украшение самой отвратительной вещью на свете (и в этом Джошуа был с ней полностью согласен). Он увидел, как она, словно безумная, обернулась к брату в поисках поддержки, но Фрэнсис был поглощен игрой. Каролина вновь посмотрела на ожерелье на шее миссис Мерсье, потом на свои руки. Прижала ладони к шее, словно сгорала от смущения и не знала, что делать.

Прошло несколько минут, в течение которых не было произнесено ни слова. Сабина смотрела на Каролину с каким-то странным ожесточением на лице. Наконец она нарушила молчание.

– Значит, ты принимаешь мое предложение, – ясно услышал Джошуа, как раз в тот момент, когда Лиззи ударила по клавишам и Виолетта запела под ее аккомпанемент.

Позже, когда мужчины покинули карточный стол и присоединились к дамам у камина, Фрэнсис Бентник встал рядом с Лиззи. Она начала рассказывать ему какую-то историю, в которой были задействованы с полдюжины персонажей. Герберт, у которого Джошуа выиграл самую малость, так что тот не утратил благодушия, взял стул и сел рядом с Сабиной и Виолеттой. Джошуа стоял у камина и, держа одну руку в кармане, позвякивал двумя выигранными соверенами. Он смотрел на Каролину, заинтригованный выражением ее лица. В ее глазах блестели слезы, длинный узкий подбородок дрожал от напряжения, щеки окрасил неестественный румянец. Вид у Каролины был... какой? Джошуа задумался. Нет, пожалуй, не рассерженный... и не смущенный, решил он. И тут его осенило: в ее лице сквозил ужас.

Чем она напугана? Что сказала ей Сабина? Явно что-то связанное с ожерельем. Хм, но что именно? Джошуа быстро заключил, что, если Сабина предлагает ценную вещь, которой она очень дорожит, человеку, который не особо ее жалует, значит, она преследует некую тайную цель. Возможно, пытается таким образом снискать милость Каролины. Или у нее что-то другое на уме? Джошуа все еще размышлял над этим, когда Каролина, по-видимому почувствовав, что за ней кто-то наблюдает, вдруг подняла голову. Перехватив его взгляд, она растерялась, смутилась, побледнела. Взяла веер и принялась им обмахиваться. Потом, не говоря ни слова, встала и прошла в дальний конец комнаты. Некоторое время, жалкая и потерянная, она нервно вышагивала взад-вперед, всем своим видом напоминая птицу, бьющуюся об оконное стекло. Наконец Герберт заметил волнение дочери и справился о ее самочувствии. Каролина заверила отца, что вполне здорова. Словно в подтверждение своих слов, она вновь села, взяла вышивание и, изображая предельную сосредоточенность на лице, занялась рукоделием.

Джошуа был убежден, что Каролину что-то беспокоит. Тем не менее, поскольку в данный момент ничего нового о ней он узнать не мог, Джошуа переключил свое внимание на Лиззи Маннинг, которая все так же увлеченно беседовала с Фрэнсисом. Ее лицо раскраснелось от воодушевления. Воробышек, но весьма забавный, отметил про себя Джошуа. Ее блеклый наряд служит обрамлением, подчеркивающим ее экспрессивность. Джошуа не помнил, чтобы когда-либо еще ему приходилось наблюдать столь живую мимику лица. Он охотно предложил бы Лиззи позировать, но, поскольку они были едва знакомы, приличия не позволяли ему обратиться к ней с подобной просьбой. И все же он пытался представить, как стал бы писать ее портрет. Способна ли она вообще сидеть неподвижно? Какая поза передала бы ее живость? Может, и характер у нее столь же переменчивый, как и выражение лица?