Текст книги "Гренадилловая шкатулка"

Автор книги: Джанет Глисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

Глава 24

На следующее утро я вышел из кареты Фоули на Бридж-стрит в Кембридже. Скудное зимнее солнце посылало на землю косые лучи, воздух полнился запахом нечистот, и это напомнило мне Лондон. Чувство беспомощности, охватившее меня накануне вечером, не проходило. Я провел бессонную ночь и утром едва помнил себя. Фоули, напротив, был за завтраком спокоен и невозмутим и решительно отклонил мою просьбу немедленно отправиться в Хорсхит-Холл. Он сказал, что размышлял всю ночь и сомневается в виновности Роберта Монтфорта. Он допускает, что у Роберта были веские основания для убийства отца и Партриджа; тот выигрывал больше всех от смерти лорда Монтфорта. И если Роберт принимал Партриджа за своего незаконнорожденного брата, вполне возможно, что он также желал смерти и мадам Тренти, так как боялся, что отец отпишет часть своего состояния ей и новоявленному наследнику. Однако, заявил Фоули, он не находит объяснения тому, каким образом Роберт мог совершить убийства в Хорсхите, поскольку в тот вечер Роберт вышел из столовой вслед за ним и постоянно находился в поле его зрения.

– Но, милорд, – воскликнул я, – такому человеку, как Роберт Монтфорт, ничего не стоило нанять человека, чтобы убить и его отца, и Партриджа.

– Какого-нибудь незнакомца, которого никто в доме не видел и не слышал? Так не бывает, Хопсон.

– Но ведь я убедительно доказал, что коляской, которую я заметил у дома мадам Тренти в то утро, когда она погибла, управлял Роберт. И он же пытался задавить меня.

– Хопсон, доказательства и предположения – разные вещи. То, что вы обнаружили, представляет интерес. Это бросает подозрение на Роберта, но ничего не доказывает. Посудите сами. Вы выяснили, что мисс Аллен брала коляску и что вскоре после этого конюх видел, как ею правит какой-то мужчина. Но это мог быть кто-то еще, а не Роберт Монтфорт. – Фоули положил свой тост и, размахивая перед моим носом списком, словно обвинительным заключением, подчеркнул, что мы обязаны рассмотреть каждый отдельно взятый пункт. Только тогда у нас появится шанс точно установить, виновен Роберт или нет, и завершить расследование.

– Но если вы ошибаетесь? – в отчаянии вскричал я. – Вдруг он ускользнет, что тогда? Вдруг он уже прямо сейчас готовится убить Элис…

Фоули непреклонно покачал головой и сказал, что все это мы уже обсуждали накануне вечером, и он согласен уступить только в одном – отправить в Хорсхит леди Фоули, чтобы она охраняла мисс Гудчайлд. Если его жене что-нибудь покажется подозрительным, она тотчас же пошлет за нами в Кембридж. А я тем временем должен допросить лекаря Таунза, который регулярно оказывал Монтфорту медицинскую помощь. Мне следует помнить, добавил Фоули, что Роберт Монтфорт также собирался навестить Таунза, дабы тот поддержал его версию о самоубийстве, а значит, моя задача – не только получить сведения о состоянии здоровья Монтфорта, но и выяснить, какие вопросы задавал Роберт.

Аптека – приземистое здание со щипцовой крышей, дубовыми балками и решетчатыми окнами – находилась на темной улочке между типографией и трактиром «Роза». На ее облезлой вывеске еще виднелись изображения носорога и Аполлона, поражающего дракона – олицетворение недуга. Внутри пахло химикатами, ароматическими мазями и пылью, которая лежала толстым слоем на всех поверхностях и предметах в помещении – от чучела крокодила на окне, сжимающего пузырек с лекарством, до рядов склянок с загадочными снадобьями – полынным маслом, фиалковым сиропом, мекониевым[27]27
  Меконий – содержимое кишечника эмбриона.


[Закрыть] сиропом, маслом из земляных червей – и шкафа с маленькими выдвижными ящиками, в которых хранились такие лечебные средства, как притирание царя Агриппы,[28]28
  Очевидно, имеется в виду Ирод Агриппа I, царь Иудеи (ок. 10 г. до н. э. – 44 г. н. э.).


[Закрыть] пилюли Бандура, растительный клей и жаропонижающий порошок Джеймса.

В комнатке, находившейся в глубине аптеки, сутулый седовласый мужчина что-то растирал в ступе. Заметив, что я наблюдаю за ним, он шаркающей походкой вышел к прилавку, с почтением неся перед собой ступу, словно потир. Он был широк в кости, с обвислой желтоватой кожей на лице и тяжелыми веками, отчего его голова напоминала черепашью. Не обращая на меня внимания, он достал хрупкие весы, ссыпал измельченный порошок на одну чашку и, кладя на вторую медные гирьки, принялся взвешивать. Только когда этот тонкий процесс был завершен, он обратил взгляд на меня.

– Доброе утро.

– Доброе утро, сэр.

– Чем могу служить?

Хоть меня и занимали другие мысли, я был покорен его прямотой. Как резко отличались его манеры от поведения Чиппендейла, встречавшего своих клиентов подобострастными шуточками.

– Мне нужны не лекарства, сэр. Я хотел бы получить у вас кое-какие сведения.

Он пристально посмотрел на меня. Мне почудилось, что в его широком морщинистом лице промелькнуло лукавство.

– Сведения? Познание для несведущих – это тоже своего рода целебное средство. Что же вас интересует?

Я объяснил, что действую по поручению лорда Фоули и сэра Джеймса Уэстли, расследующих обстоятельства гибели лорда Монтфорта и связанных с этим событий. У нас есть сомнения относительно характера его смерти, и мы хотели бы услышать мнение врача о состоянии здоровья Монтфорта перед его кончиной, поскольку это может способствовать выявлению причин трагедии.

– Что ж, спрашивайте.

– Когда вы последний раз видели лорда Монтфорта?

– За день до его смерти.

– Он посылал за вами?

– В тот день нет. Он был нездоров на протяжении нескольких недель, и я регулярно навещал его.

– На что он жаловался?

– Его мучили головные боли, бессонница, усталость, нервозность.

– Ваш диагноз?

– Меланхолия, отчаяние – называйте, как хотите.

– У него это было хроническое заболевание?

– В последнее время ему не везло в карты. Думаю, это и спровоцировало приступ, хотя предрасположенность к меланхолии была у него всегда. Это весьма распространенный недуг среди богачей.

– Я правильно понял, что ваш пациент не вызывал у вас должного сочувствия?

Таунз ответил не сразу. Он повернулся к весам и принялся перекладывать порошок из чашки на листы бумаги, которые сворачивал в аккуратные квадратные пакетики.

– Случись вам или мне заболеть подобным недугом, нас обвинили бы в праздности и нагрузили работой, – наконец заговорил он бесстрастным тоном. – Да, меланхолия – это болезнь, но, как я заметил, страдают ею главным образом те, кто живет в роскоши, лености и предается излишествам.

– Какое лечение вы ему назначили?

– Как обычно в таких случаях. Кровопускание, амулет из пионового корня, снотворное.

– И вы сами пустили ему кровь с помощью пиявок за день до его смерти?

– Нет, сам я всегда делаю кровопускание с помощью банок, так быстрее. Но он в последнее время стал более требовательным, настаивал, чтобы я назначил ему такое лечение, которое он мог бы применять сам в те дни, когда я не навещаю его. Я удовлетворил его просьбу и снабдил его пиявками.

– Кто должен был пускать ему кровь?

– Наверно, сестра или жена.

– И пиявки оставались у него?

– Он заплатил пять шиллингов за двадцать отменных тварей, вот как эти. – Таунз показал на банку объемом с галлон, наполненную зеленоватой водой, в которой извивались черные существа, такие же, как те, что я снял с шеи Монтфорта.

– Вы объяснили, как ими пользоваться?

– Показал, как лепить пиявки на висок и шею при сильных болях. Сказал, что, выполнив свою работу, они отваливаются, а укусы после следует обмыть водой, чтобы остановить кровотечение. Потом пиявки можно убрать в банку или положить на блюдо с солью, чтобы они отрыгнули кровь.

– Как часто следовало проводить эту процедуру?

– Я предложил подождать день-два после моего визита. Я взял у него две пинты; этого вполне достаточно на некоторое время. Большая доза ослабила бы его и вызвала ухудшение самочувствия. При головных болях я порекомендовал ложиться в постель и принимать снотворное.

– Другими словами, если бы Монтфорт последовал вашему совету, он не стал бы пользоваться пиявками сразу же на следующий день.

– В том не было необходимости. Более того, я предупредил, что этого лучше не делать.

Я задумался, недоумевая, почему Монтфорт умышленно пренебрег указаниями врача. Не найдя вразумительного объяснения, я задал новый вопрос:

– В какой комнате обычно происходило кровопускание?

– В спальне Монтфорта на верхнем этаже.

Я пришел в замешательство. Почему же тогда Монтфорт пускал себе кровь в библиотеке?

– А какое снотворное вы ему прописали?

– Водный раствор на основе настойки опия, листьев шалфея, анисовых зерен, порошка из фиалкового корня и перламутрового порошка. Одной драхмы[29]29
  Аптекарская драхма равна 3,89 г.


[Закрыть] достаточно, чтобы унять любую боль и на несколько часов заснуть крепким сном.

– А если принять больше?

– Я его предупредил. Превышать дозу опасно, так как снотворное содержит семена опийного мака.

– Через какое время действует смертельная доза?

– Часа через два… алкоголь ускоряет процесс…

– Скажите, – перебил я аптекаря, – вы верите в то, что Монтфорт застрелился?

Таунз поднял глаза от порошка и в задумчивости поджал губы.

– Я могу утверждать только то, что знаю. Он был неуравновешен, так что самоубийство не исключено, пожалуй, даже вероятно. Впрочем, мне ничего не известно об обстоятельствах этого происшествия.

– Кто-нибудь еще расспрашивал вас о возможных причинах смерти Монтфорта?

– Только его сын.

– Что его интересовало?

– То же, что и вас. Душевное состояние отца и считаю ли я, что он покончил с собой.

– Он спрашивал про второго погибшего – Джона Партриджа?

– Он – нет. Уэстли пригласил меня осмотреть труп, и, кажется, лорд Фоули тоже присутствовал при этом.

– И что вы установили?

– Их интересовало мое мнение о ранах на теле. Я сказал, что ампутация была произведена грубо. От таких ран он бы не умер, если б сумел остановить кровотечение. Но, поскольку ему это не удалось, думаю, он потерял сознание от потери крови, свалился в воду и умер – либо замерз, либо утонул.

Я поежился, слушая, как равнодушно он рассуждает о судьбе Партриджа.

– Что значит «ампутация была произведена грубо»?

– Это сделал не хирург и даже не мясник. Использовали какой-то режущий предмет, а также что-то еще.

– Вы дали весьма обстоятельный анализ.

Он бросил на меня пристальный взгляд и качнул головой.

– Осмотр пальцев в шкатулке подтвердил верность моих первоначальных выводов. Кости были перерублены, а не отрезаны чисто, как это сделал бы человек, обладающий необходимой силой и нужными навыками. Их отсекли не в местах сочленений – просто отрубили. Более того, на тыльной стороне обеих ладоней остались яркие синяки, словно по ним со всей силы били каким-то тупым, но тяжелым предметом.

– Вы можете предположить, что это был за предмет? Аптекарь решительно покачал головой.

– Подумайте, господин Таунз. Может быть, хлыст?

– Вряд ли это был хлыст или любое другое известное мне орудие. Говорю вам: не знаю. Подобных ран я никогда не видел и, надеюсь, больше не увижу.

У меня по коже поползли мурашки. Я жалел, что завел разговор об увечьях Партриджа, ибо слова аптекаря вновь вызвали в воображении обезображенный труп друга – зрелище, которое я предпочел бы забыть. Я хотел уйти, изгнать из памяти ужасные картины. И такая возможность мне скоро представилась. В аптеку вошла молодая женщина с плачущим младенцем, у которого резались зубы, и я попрощался с Таунзом, принявшимся готовить снадобье для десен малыша – мазь на основе кроличьего жира и соленого отвара из заячьего мяса.

Я перешел улицу и зашагал к кофейне «Голова турка» на Тринити-стрит, куда Фоули обещал привести Уоллеса, пока Я буду беседовать с мистером Таунзом. Мы собирались задать поверенному несколько вопросов на щекотливую тему – об имуществе Монтфорта – и затем немедленно проследовать в Хорсхит. Надо ли говорить, что я всей душой рвался туда. Все то время, пока я расспрашивал Таунза, мне с трудом удавалось сохранять сосредоточенность, ибо я думал только о том, что Элис грозит опасность. Теперь мои мысли вновь обратились к ней, и я тут же начал изводить себя. Кто сейчас находится в Хорсхите? Жива ли Элис? Если Фоули прав, утверждая, что Роберт Монтфорт постоянно находился в поле его зрения в тот вечер, кто же тогда совершил убийство? Может быть, кто-то другой управлял заказанной мисс Аллен коляской, которую я видел под окном спальни мадам Тренти?

С каждой минутой страх за Элис нарастал. Ну разве мыслимо так рисковать ее жизнью? Едва мы с Фоули встретимся, я сразу скажу ему, что больше не могу задерживаться здесь, что мы должны отказаться от нашего плана и немедленно мчаться в Хорсхит. Разумеется, я попрошу его, чтобы он поехал со мной и постарался защитить меня от гнева Роберта Монтфорта, но, если он воспротивится, что ж, пусть остается с Уоллесом. Я найду, на чем добраться в Хорсхит, и в одиночку попытаюсь противостоять Роберту Монтфорту.

Но когда я ступил в темное помещение кофейни, наполненной характерным резким ароматом, я не увидел там ни Фоули, ни Уоллеса. Вокруг одного стола сидели молодые люди – возможно, студенты. Они хохотали над карикатурой в газете, высмеивавшей предвыборную кампанию. На ней был изображен в гротескном виде король: с голым задом, он восседал на горшке перед горсткой своих министров. Других посетителей не было. Я тоже взял газету и стал просматривать статьи, но смысл прочитанного не достигал моего сознания, будто это были сообщения из Московии. Я был так поглощен собственными мыслями, что слова казались мне тарабарщиной.

Теперь я знал, откуда в доме взялись пиявки, но не понимал, почему их использовали в тот вечер. Что заставило Монтфорта выскочить из столовой и сделать себе кровопускание в библиотеке? Причина могла быть одна: он обезумел от боли и забыл про указания врача. Но и такое объяснение меня не устраивало. Банка с пиявками, по всей вероятности, находилась в спальне Монтфорта на верхнем этаже, где обычно ему и делали кровопускание. Зачем нужно было подниматься наверх, нести пиявки в темную холодную библиотеку и там проводить лечебную процедуру? В конце концов, если у него опять разболелась голова, почему он не принял снотворное, как советовал Таунз, и не лег спать?

Я стал думать о другой версии. А что, если кто-то другой – убийца – облепил его пиявками? Но с какой целью? От пиявок не умирают. Зачем же ставить пиявки человеку, которого собираешься пристрелить? Чтобы изобразить стремление помочь ему? Чтобы увидеть, как сочится из него кровь за мгновение до его смерти?

Я вздохнул. В голове опять царил сумбур. Каким же глупцом я был, полагая, что дело распутается само собой, едва мы найдем объяснение всем вещественным доказательствам, обнаруженным на месте гибели Монтфорта! Показания Таунза лишь вызвали новую череду трудных вопросов. Чем большими сведениями я располагал, тем меньше понимал. Свежие факты ложились один на другой, как слои лака на поверхности стола, все глубже скрывая от меня истину.

Я вспомнил бездыханного искалеченного Партриджа в замерзшем пруду и спросил себя в сотый раз, зачем кому-то понадобилось творить такое зверство. Партридж был никто. Он ничего не знал о себе и не мог представлять угрозы для Монтфорта, что бы там ни заявляла Тренти. Монтфорт, наверно, рассмеялся, когда Партридж назвался его сыном. С этой мыслью я еще больше разуверился в себе, ко мне вернулось ощущение неполноценности. Как же далек я от понимания всего этого переплетения событий, фактов, предположений, гипотез! Для меня это такая же тарабарщина, что и писанина в газете, которую я держу перед собой. Когда Фоули появится, я скажу ему, что ошибался, утверждая, будто мы близки к разгадке. Мы далеки от нее, как и прежде. Я был глупцом, полагая иначе, обманывал и себя, и его. Я скажу ему, что больше ничего не в силах сделать, и вернусь в Лондон.

Однако, репетируя свою речь, я знал, что никогда не произнесу ее. Если я уеду, что станет с Элис? Возможно, истина неподвластна мне, но я чувствую, что угроза существует. Я по-прежнему убежден (вопреки заверениям Фоули), что коляской, которую я видел у дома мадам Тренти в день ее смерти, правил Роберт Монтфорт. У меня есть масса доказательств того, что Роберт – жестокий и опасный негодяй. Разве у меня хватит совести проявить безрассудство и бессердечие, оставив Элис на его милость?

Дурные предчувствия охватили меня с новой силой, тревога перерастала в панику. Я думал о Хорсхите, и мне казалось, что этот дом окружает пелена зла. И в самой сердцевине его находится Элис. Зачем я сижу здесь и жду Фоули с Уоллесом, когда ей грозит смертельная опасность? Браня себя за нерешительность, я допил кофе и поднялся. Я найду лошадь и немедленно поскачу в Хорсхит. И разберусь с Робертом Монтфортом без помощи Фоули.

Едва я направился к выходу, в кофейню вошел Фоули – как всегда, любезный, степенный, в плаще с бархатным воротником. За ним плелся Уоллес. Вид у поверенного был несчастный, словно он только что сел на осиное гнездо. Я прекрасно понимал его, ибо сам чувствовал то же самое. Я не хотел медлить с отъездом, но мне ничего не оставалось, как объяснить Фоули, почему я спешу в Хорсхит, и заручиться его согласием.

– Я же говорил, что он ждет нас здесь, – сказал Фоули Уоллесу. – Видите, вы зря беспокоились, отказываясь выпить с нами кофе. Вам тоже не мешает отвлечься от своих скучных бумаг.

Уоллес промолчал, но было ясно, что он не желал бы показываться с нами в людном месте. Он шмыгнул за стол в дальнем углу и затаился в тени, ожидая, пока принесут кофе.

– Я и правда не понимаю, зачем вы позвали меня сюда, – тихо заговорил он. – Если Роберт увидит меня с вами, он может отказаться от моих услуг. А мне не хотелось бы потерять такого серьезного клиента.

– Не волнуйтесь, – успокоил его Фоули, произнося слова более звучным голосом, чем обычно. – Монтфорт сидит в Хорсхите, у него там много дел. Вчера вечером я видел это своими глазами. О нашем разговоре он никогда не узнает. Как бы то ни было, не забывайте, мой добрый друг, что наше желание побеседовать с вами продиктовано не праздным любопытством. Если помните, судья сэр Джеймс Уэстли уполномочил меня вести расследование. А Хопсон – мой помощник.

– Простите, милорд, – в отчаянии перебил я его, садясь и вновь поднимаясь. – Я думаю, нам следует отложить это обсуждение, тем более что и господин Уоллес чувствует себя неловко. Нам больше нельзя терять время. Мы должны немедленно ехать в Хорсхит.

– Что-о? – возмутился Фоули. – Мы так не договаривались. Сядьте, Хопсон. Хорсхит и его обитатели подождут.

Я машинально сел, потом опять вскочил на ноги и стукнул кулаком по столу.

– Я знаю, что у нас был другой план, но теперь глубоко убежден, что нам не следовало сюда приезжать. А вдруг, пока мы доберемся, самое ужасное уже произойдет? Вдруг мисс Гудчайлд убьют и изуродуют, как Партриджа? Да что говорить, пока мы сидим здесь и рассуждаем, убийца ходит рядом с ней. Где гарантия, что она не падет жертвой его извращенной жестокости?

Фоули в раздражении пожал плечами.

– Тише, Хопсон. Вы начинаете утомлять меня. Я не сдавался.

– Зачем Роберт подстроил так, чтобы они вчера вечером оказались в доме одни? Вы же понимаете, что новая лестница – это все байки, удобный предлог. В самом деле, лорд Фоули, послушайте меня. С господином Уоллесом мы можем поговорить в любое время. А если мисс Гудчайлд погибнет, мы ее потом не вернем.

Моя страстная речь не произвела на него впечатления.

– Еще раз говорю: сядьте, Хопсон. Скачете вверх-вниз быстрее, чем шлюха задирает свои юбки. И опять зачем-то доводите себя до исступления. Задайте Уоллесу все вопросы, какие хотели, – это займет не более пяти минут. А потом, клянусь, я домчу вас до Хорсхита скорее, чем дьявол и все его адские кони.

Привлеченные его громким голосом, студенты замолчали и уставились на нас. Меня не покидало ощущение, что лоснящееся от растерянности лицо Уоллеса и мой страх забавляют Фоули, и он специально говорит громко, дабы выставить нас обоих на посмешище.

– О чем вы хотели спросить? – промямлил Уоллес, поворачиваясь ко мне.

– Об имуществе Монтфорта, – ответил я, усаживаясь на краешек скамьи и в нетерпении постукивая ногой по полу. – Когда богатый человек внезапно умирает, обычно это как-то связано с деньгами.

Поверенный вяло кивнул.

– Вы конечно же понимаете, что я не вправе разглашать подробности столь конфиденциального дела, но в целом суть такова: в день смерти лорд Монтфорт подписал юридический документ, согласно которому огромная часть его имущества, земель и доходов отходила лорду Фоули в уплату карточных долгов. С его смертью документ не потерял юридической силы; более того, он имеет приоритет над ранее составленным завещанием.

– Кто-нибудь еще, кроме вас и лорда Монтфорта, знал про этот новый документ?

– При его подписании присутствовал свидетель, которому не было известно его содержание.

– Кто это был?

– Элизабет Монтфорт, супруга лорда Монтфорта.

– Скажите, господин Уоллес, кто, по-вашему, пострадал бы больше всего от изменений в завещании?

– Его наследники, разумеется. Его вдова Элизабет до конца жизни должна была получать щедрое содержание и, соответственно, имела бы собственный доход до тех пор, пока не вышла бы замуж. Из оставшейся части большая доля была отписана Роберту. Новый документ значительно урезает их права. Главным бенефициаром становится лорд Фоули.

– Что значит «большая доля из оставшейся части»?

– В завещании упоминаются и другие наследники: лорд Брадфилд, его жена, еще некоторые знакомые. Но им всем отписано немного.

– А его сестре, мисс Аллен? – вмешался Фоули.

– Небольшая сумма. Совсем незначительная. Но оговорено особо, что она должна остаться в Хорсхите в качестве экономки.

Я бросил предостерегающий взгляд на Фоули, дабы он не затягивал разговор, задавая не самые важные вопросы, и энергично продолжал:

– В котором часу вы прибыли в Хорсхит, чтобы составить тот документ?

– Около десяти.

– И вы не помните ничего необычного?

– Что вы имеете в виду?

– Как вам показался лорд Монтфорт? Он ожидал других посетителей в тот день? Может быть, вы заметили что-нибудь необычное, пока были там?

Уоллес немного поразмыслил.

– На мой взгляд, лорд Монтфорт был менее возбужден, чем всегда. Как будто он знал, чего хочет, и просто стремился привести в исполнение задуманное. – Он нервно глянул в сторону студентов, дабы убедиться, что они не прислушиваются. – Лорд Монтфорт, как я помню, ни с кем посторонним не встречался, а вот у мисс Аллен, кажется, был посетитель. Помнится, горничная сказала об этом, когда ее попросили пригласить мисс Аллен для подписания документа. Именно поэтому свидетелем выступила Элизабет Монтфорт.

– Элизабет говорила, кто находился у мисс Аллен?

– Нет.

– А в поведении Элизабет вы не заметили ничего необычного?

– Ничего. Она была немного подавлена, но она всегда такая.

– Что-нибудь еще?

Уоллес заморгал и почесал ухо.

– Да, теперь припоминаю. Мисс Аллен пришла уже после того, как документ был подписан. Вид у нее был взволнованный и смущенный из-за того, что она опоздала. Она что-то держала в руке.

– Не припомните что?

– Это была шкатулка, которая потом оказалась в руке мертвого лорда Монтфорта.

Я ошалело уставился на него; мой ум усиленно работал. Шкатулка из красного дерева была у мисс Аллен. Если учесть, что шкатулку – я был в том убежден – смастерил Партридж, значит, в тот день мисс Аллен общалась с ним. Если так, почему она скрыла это от меня?

Я знал, что Уоллес сообщил очень важную подробность, но пока не мог толком осмыслить ее. Страх за Элис затмевал разум. Мне не терпелось увидеть ее, не терпелось убедиться, что она жива и здорова. Все остальное не имело значения. Я резко поднялся.

– Спасибо, сэр. Я выяснил все, что хотел. Вопросов больше нет.

Я повернулся к Фоули и попытался в последний раз воззвать к его благоразумию и милосердию:

– Умоляю вас, милорд, у нас осталось одно самое важное дело, и к нему нужно приступить немедленно. Если вы отказываетесь мне помочь, я буду действовать самостоятельно.

Фоули подался вперед.

– И что же это за дело, Хопсон?

– Вы прекрасно знаете, о чем я говорю, милорд. Мы должны спешно ехать в Хорсхит. Дай бог, чтобы мисс Гудчайлд была вне опасности и чтобы у нас еще было время защитить ее. Иначе, боюсь, случится непоправимое, и виноваты в том будем мы с вами.