Текст книги "Гренадилловая шкатулка"

Автор книги: Джанет Глисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

Глава 25

Ощущение обреченности, мучавшее меня все утро, в карете Фоули лишь усилилось. Мне казалось, я поражен какой-то страшной заразой, но болезнь еще только развивается, и неизвестно, сумею ли я побороть ее. Я сидел в напряжении, стискивая зубы, чтобы не дать волю своим чувствам. Мне хотелось кричать, бушевать, вопить на Фоули, дабы он услышал меня и понял, что показания Уоллеса не пошатнули моей уверенности в том, что Роберт Монтфорт – убийца или, по меньшей мере, каким-то образом причастен к гибели Партриджа, своего отца и мадам Тренти. Почему Фоули отказывается признать то, что столь же очевидно, как родинка на его щеке? Но главное, мне хотелось убедить его, что я не из глупой прихоти тревожусь за благополучие Элис. По дороге в Хорсхит мысли о ней ни на секунду не оставляли меня, но я не мог поделиться своими переживаниями с Фоули. Мой язык был скован страхом.

Правда, Фоули, казалось, и сам наконец почувствовал что-то, ибо щеки его порозовели, привычная невозмутимость покинула его, в движениях появилась неестественная импульсивность. Мы промчались мимо указателя на Лондон и приближались к повороту на селение Трампингтон, где на берегу реки Кем расположилась старая разлапистая мельница. Фоули взял из табакерки щепотку табака и внезапно обратился ко мне:

– Позвольте узнать, Хопсон, какие выводы вы сделали из утренних бесед?

Признаюсь, его неожиданный вопрос застал меня врасплох, ибо, как я уже говорил, мыслями я находился в Хорсхите, желая поскорее увидеть Элис и убедиться, что она жива. Я повернулся к нему и отвечал не раздумывая:

– Если б я собственными глазами не видел труп лорда Монтфорта, я решил бы, что он покончил с собой. В пользу этой версии говорят и состояние его здоровья, как показал аптекарь, и внезапные перемены в его финансовом положении, как показал господин Уоллес.

– Если бы он покончил с собой, считали бы вы меня виновным в его смерти?

Мне пришло в голову, что Фоули просто пытается отвлечь меня от тревожных мыслей. Однако его тактика дала свои плоды: он завладел моим вниманием. Я вспомнил, как он однажды намекал, что его гложет совесть. Вспомнил разговор с его женой, леди Фоули, накануне вечером. Она сказала, что, по мнению Фоули, семейство Монтфортов – сплошной гадюшник. Зачем же тогда устраивать весь этот фарс с раскаянием? Мне было неприятно, что он держит меня за глупца, и, вероятно, я выдал свою досаду резким тоном.

– В каком смысле? Его гибель – не самоубийство. В любом случае, почему вы-то должны винить себя? Из разговора с миледи я понял, что вы не очень-то его жаловали.

– Забудьте про мои отношения с ним; забудьте картину его гибели. Я говорю гипотетически. Вы верите в то, что сказал вам аптекарь? Что Монтфорт впал в меланхолию из-за крупного проигрыша и что я не должен был требовать от него уплаты долга?

– А вы сами верите?

Он на мгновение опустил глаза, потом, вскинув подбородок, отвернулся к окну, за которым как раз промелькнули высокие арки трампингтонской церкви.

– Человек может быть благообразен с виду, но испорчен в душе. Мне не жаль Монтфорта. Он сам был виноват в своих несчастьях. Но не думайте, будто я оставил бы себе его грязные деньги.

– А как бы вы с ними поступили? Фоули изогнул губы в загадочной улыбке.

– Использовал бы на то, чтобы возместить нанесенный им ущерб, – пробормотал он, обращаясь скорее к себе, чем ко мне.

– И все же он считал вас своим другом? Фоули презрительно фыркнул.

– Для Монтфорта не существовало такого понятия, как дружба. Он в каждом видел соперника. Окружал себя соседями равного с ним положения – из самомнения, а не потому, что эти люди были ему приятны. Ему нравилось щеголять своим богатством, молодой женой, библиотекой, коллекциями ценных вещей. Чужая зависть льстила его самолюбию. А на самом деле ему было плевать и на родных, и на друзей, и на свое имущество.

Несмотря на то что страх за Элис по-прежнему не покидал меня, я вдруг встрепенулся – словно чья-то невидимая рука схватила меня за ворот, заставляя смотреть на то, что я доселе отказывался замечать. До этой минуты Фоули представлялся мне олицетворением бесстрастности и самообладания, хотя при необходимости он не стеснялся опускаться до шантажа и коварных уловок. Я не забыл, как он угрозами привлек меня к участию в расследовании, как умышленно утаил от меня письмо Партриджа и заставил ассистировать Роберту Монтфорту.

Но, в общем и целом, он всегда был спокоен, как безмятежная гладь озера. Посему я немало удивился, когда он вдруг выказал мимолетное душевное волнение. Какие же чувства испытывал он к Монтфорту? Зависть? Желание отомстить за какую-то обиду? Я вспомнил, как он поднял меня на смех, когда я осмелился предположить, будто у него было веское основание желать смерти Монтфорту. Может, его насмешки ввели меня в заблуждение, и я пошел по неверному пути? Может, я ошибся, не уделив должного внимания истории их отношений?

– Когда вы познакомились с лордом Монтфортом, милорд?

– Мы были знакомы с юности. Разве я не говорил вам, что в молодости мы все вместе – Брадфилд, Монтфорт и я – путешествовали по Италии? Мадам Тренти была моей находкой, и какое-то время я даже думал, что люблю ее. Наша связь продолжалась, пока не вмешался Монтфорт. Он соблазнил ее – полагаю, не очень красиво, – а потом, как вам известно, бросил ее и забрал ребенка. В этих поступках – вся его сущность.

Я пожал плечами.

– Мадам Тренти тоже не отличалась добродетельностью. Не брезговала вымогательством, если это сулило выгоду. Бесстыдно обманула Партриджа и погубила его.

– Разве это снимает вину с Монтфорта? Возможно, это он заразил ее своей безнравственностью. Возможно, она стала такой из-за него.

Я чуть улыбнулся, давая понять, что в какой-то степени согласен с ним, и увел разговор в другую сторону.

– Если вы столь низкого мнения о нем, зачем же вы принимали его приглашения? Вас это характеризует не лучшим образом.

Последовала затяжная пауза; когда он наконец ответил, голос у него был мрачный.

– А вы не подумали, Хопсон, что у меня могли быть свои причины?

– То есть вы утверждаете, что пользовались его гостеприимством, потому что хотели ему отомстить? Что вы видели в его смерти свое спасение? Что это вы повинны в его гибели?

Фоули презрительно улыбнулся и потер нос носовым платком из красивого цветастого шелка.

– Успокойтесь, Хопсон. По-моему, мы уже обсуждали эту тему. Как и я, вы прекрасно знаете, что Монтфорт погиб не от моей руки.

– Ничего такого я не знаю. Насколько я помню, в момент выстрела вас не было за столом. И мне только с ваших слов известно, что Роберт Монтфорт находился рядом с вами все то время, что вы отсутствовали в столовой. Так, может, вы настаиваете на этом утверждении, чтобы обеспечить алиби себе, а не ему? Не сомневайтесь, при первом же удобном случае я уточню у него ваши показания.

– Да, но ведь не я правил той коляской, которая чуть не задавила вас и пронеслась под окнами дома мадам Тренти. Уж в этом-то вы, должно быть, уверены?

– Не обязательно. Я ведь сказал, что не разглядел человека, который пытался переехать меня. Я видел только его плащ. А в то утро, когда погибла Тренти, мисс Аллен могла попросить коляску для вас. Не исключено, что это вы кутались в плащ, который я видел.

– И зачем бы я стал покушаться на вашу жизнь и убивать Тренти?

Я немо смотрел на него, не находя разумного объяснения, хотя доводы Фоули меня не убедили. Он подождал немного и, видя, что я молчу, покачал головой, словно досадуя на мою тупость.

– Как бы то ни было, вы не поняли сути, – произнес Фоули, встретив мой укоряющий взгляд. – Я имел в виду другое. Мы все лицемеры в той или иной степени. Все люди скроены одинаково – и челядь, и знать. И даже вы, Хопсон, не можете притязать на безгрешность.

– Я не стал бы притворяться другом человека, которого презираю, – парировал я.

– Возможно. Однако вы продолжаете работать на человека, который стал косвенным виновником гибели вашего близкого друга. Обращаетесь к Чиппендейлу с тем же почтением, что и прежде. Держу пари, вы ни разу не упрекнули его в том, что он прогнал из мастерской Партриджа. Разве это не лицемерие, даже предательство? Пожалуй, ваше поведение больше заслуживает порицания, чем мое. Ну и что, что я приходил на ужин к Монтфорту после того, как обыграл его в карты? В отместку за то зло, что он причинил мне и мадам Тренти, я только лишил его денег, которые он ценил больше всего на свете. И подтверждением тому является его неадекватная реакция: потеряв часть своего состояния, он, как вы видели, впал в меланхолию. Вы же, в противоположность мне, не сделали ничего, чтобы наказать Томаса Чиппендейла за бесчеловечность, проявленную по отношению к вашему другу. Я попросил вашего содействия, дабы у вас был шанс привлечь к суду убийцу Партриджа, но вы, едва случается какая-то загвоздка, признаете поражение и спешите ретироваться в Лондон. Вы считаете, ваши поступки достойны похвалы?

Я понимал, что он дразнит меня, но, как медведь на цепи, не мог не огрызнуться:

– Лорд Фоули, а вам никогда не приходило в голову, что прямота – это роскошь, которую могут с легкостью позволить себе только люди вашего положения? Чиппендейл – мой работодатель. У меня нет другой возможности заработать на жизнь.

– Вы могли бы найти работу где-то еще. В Лондоне много других краснодеревщиков, – мягко возразил он.

– Если, по-вашему, мне не хватает прямолинейности, зачем же вы тогда настаиваете на моем содействии? – Я уже буквально рычал на него, но Фоули почему-то не возмутился. Он рассмеялся, потом, видя по моему сердитому лицу, что я только сильнее озлобился, потрепал меня по плечу и замолчал.

Я отвернулся к окну и стал смотреть на мелькавшие мимо болотистые равнины Кембриджа. У меня не хватало духу оправдываться. В словах Фоули заключалась постыдная правда. Как мог я по-прежнему работать у Чиппендейла, зная, что он сделал? Разумеется, не мог. Я вел себя как трус и глупец. В глубине души я давно это понимал, но только вопрос Фоули заставил меня критично оценить свое поведение. Был лишь один способ искупить вину – отдать убийцу в руки правосудия и спасти Элис.

В следующую минуту я почувствовал, как что-то навалилось на меня, сбоку донеслись тихие всхрапы и пыхтение. Я обернулся и увидел, что Фоули спит, уронив голову мне на плечо и обдавая мою щеку влажным горячим дыханием. Остаток пути я провел в волнениях за Элис и заботах о Фоули, которого я неловко поддерживал одной рукой, не давая ему упасть с сиденья, когда карету подбрасывало на рытвинах. Пожалуй, в глубине души я знал, что мои подозрения относительно Фоули абсолютно необоснованны. Я был уверен в его невиновности. И, хотя он раздражал меня, я его не оттолкнул.

– Что вы здесь делаете? – вскричала миссис Каммингз, когда я влетел с улицы в кухню, словно шутиха. Она отложила в сторону ошпаренного кипятком поросенка, которого нарезала на куски. – Побравировать захотелось или умом тронулись? Неужто забыли, что его светлость запретили вам появляться в этом доме? Даже подумать страшно, что он сделает, если найдет вас здесь… В лучшем случае выпорет хорошенько.

– Мне сейчас не до ваших причитаний, – грубо отозвался я. – Быстро скажите, где мисс Гудчайлд.

Конни возилась за столом, начищая утюги смесью воска, соли и кирпичной пыли.

– Все сохнешь по ней, да? – спросила она, бросив на меня пристальный взгляд.

– Мне не до шуток. Говори, где она, – заорал я.

– Успокойся, Натаниел. С твоей бесценной мисс Гудчайлд все в полном порядке. То же самое я сказала и леди Фоули два часа назад. Л видела, как рано утром она шла на прогулку.

– А Роберт Монтфорт где?

– Как раз его-то вам и надо опасаться, – заметила миссис Каммингз, кивнув с умным видом. – Его светлость характером весь в отца. Он не просто пугал, когда говорил вам, чтобы ноги вашей здесь больше никогда не было.

– Где он?

– Утро провел тихо-мирно в библиотеке, разбирал свои бумаги. Полчаса назад я отнесла ему кофе, – вмешалась Конни. – Однако миссис К. права. Дураком будешь, если не побережешься…

Я отмахнулся от ее предостережений.

– На сей счет не волнуйся. Я приехал с лордом Фоули, он все уладит. Как бы то ни было, я считаю, что Роберт повинен в смерти своего отца и Партриджа и что он подозревает, что Элис догадывается об этом, и потому хочет убить ее.

– О боже! – воскликнула миссис Каммингз, краснея. – Не может быть.

– Я был бы рад разуверить вас, но не могу. Боюсь, он способен на самое ужасное злодеяние.

– И как же лорд Фоули объяснит ему ваше присутствие? – спросила миссис Каммингз.

– Он скажет, что я приехал задать Конни несколько вопросов, касающихся гибели лорда Монтфорта.

Моя тревога передалась миссис Каммингз.

– И вы думаете, его это усмирит? – Она покачала головой, словно удивляясь моей наивности. – В таком случае, ради бога, скорей спрашивайте, что хотели. Не тратьте время на пустые разговоры.

Я кивнул и обратился к Конни:

– Полагаю, револьвер, найденный возле трупа Монтфорта, принадлежал ему?

– Если и принадлежал, я его прежде в глаза не видела. Он держал пару в своем столе – на тот случай, если воры залезут или бродяги, – но этот револьвер был не из того комплекта.

Ответ Конни удивил меня. Я совершенно точно помнил, что в вечер гибели Монтфорта мисс Аллен опознала в том револьвере оружие брата.

– Ты не ошиблась? Чей же это был револьвер?

– Говорю тебе: не знаю. Если не веришь мне, зачем тогда спрашиваешь?

– Ладно, забудь про револьвер. Лучше скажи, что ты знаешь про пиявки?

Она дерзко подмигнула мне.

– Не сомневайся – больше, чем ты. Я этих тварей куда только не лепила.

– В кувшине уже достаточно соуса, Конни, – заметила миссис Каммингз. – Еще немного, и зальешь стол.

Конни сердито глянула на нее и принялась скрести усерднее.

– Ты ухаживала за пиявками Монтфорта?

– Я… ухаживала за ними? Не больше, чем за тобой.

– Я хотел спросить: ты смотрела за ними? Отвечай прямо, Конни. Это очень важно.

Ее глаза задержались на моем лице.

– Да, в основном ими занималась я. Хотя кровопускание ему обычно делали мисс Аллен или Элизабет.

– Где хранили пиявки?

– В его спальне, в глиняном сосуде с водой. Когда он просил пустить ему кровь, мы их вылавливали за полчаса до процедуры, – чтобы они злее кусали. Потом относили ему в бокале с тарелкой молока.

– А потом?

– Обычно мисс Аллен или Элизабет обтирали места будущих укусов – главным образом шею или голову – и смачивали их молоком, чтобы раззадорить тварей. После две или три клали в бокал и вываливали на подготовленный участок тела. Потом вновь убирали их в банку или, если он требовал, помещали на блюдо с солью, чтобы он увидел, сколько крови из него высосано.

Миссис Каммингз все еще возилась с поросенком, вполуха слушая наш разговор, и потому я не решался спросить у Конни, о чем она хотела поведать мне в Хиндлсхэме и в Лондоне, когда назначила в письме встречу. Я чувствовал, что при миссис Каммингз она ничего не скажет. В конце концов, кухарка завернула все куски мяса в муслиновые салфетки и поспешила к буфету, что-то бормоча про лавровый лист, мускатный орех и уксус. Конни с самозабвением описывала мне привычки пиявок, но, пока миссис Каммингз не удалилась, я не смел прерывать ее.

– Конни, скажи быстро, что ты хотела поведать мне, когда приходила на постоялый двор и просила в письме о встрече?

– А, это. – Она пожала плечами. – Я думала, ты не придал значения моим словам, раз не явился на встречу.

– Я не мог прийти в Ковент-Гарден, потому что в это время был с Фоули в Уайтли-Корте. Разумеется, я помнил про твою просьбу. И приехал сразу, как только смог, ведь так?

Конни тряхнула головой, словно ей было безразлично, заинтересован я или нет.

– Первым это отметил камердинер. Ну и я, когда подумала, решила, что ты захочешь это знать.

– Что?

В ответ Конни заявила, что она сначала покажет мне, дабы я сам мог судить, а потом объяснит и подбросит кое-какие мысли. Она глянула в сторону буфета, у которого копошилась миссис Каммингз. Оставив недоделанную работу, Конни приложила палец к губам и поманила меня за собой. Следом за ней я поднялся по черной лестнице и через коридор, которым пользовались слуги, прошел в спальню Генри Монтфорта.

Это была просторная, роскошно убранная комната с зелеными стенами и тяжелыми дамастными шторами. Две стены были украшены семейными портретами в богатых рамах. Центральное место среди них занимал портрет Генри Монтфорта в полный рост. Он был в охотничьем платье, у ног его лежало множество разной дичи. На третьей стене висели, образуя замысловатую композицию, мечи, револьверы и пики. Напротив находился большой эркер с видом на парк. В окно струились лучи зимнего солнца, в которых мельтешили пылинки. Из-за обилия картин в массивных рамах и тяжелых занавесей светлая комната казалась блеклой и мрачной. Пожалуй, ни один человек не мог бы чувствовать себя здесь тепло и уютно. Мне почудилось, что я вижу на покрывале вмятину от грузного тела Монтфорта. Он наблюдал за мной из рамы на стене. Я почти слышал его скрипучий голос, ощущал запах табака и кислый перегар бренди.

Я устремил тоскливый взгляд в окно. За купами деревьев виднелось окаймленное камышами озеро с островком, на котором стояла полуразрушенная башня, тянувшаяся в небо, словно осуждающий палец. Интересно, где гуляет Элис? Скорей бы она вернулась. Раздраженный, я отступил от окна и посмотрел на Конни. Она находилась на противоположном краю эркера, где на стоячей вешалке, возле псише, висел мужской костюм – украшенный вышивкой сюртук, камзол и бриджи, – будто ожидавший, чтобы его надели. Под платьем была выставлена пара цветастых домашних туфель.

Я узнал в костюме наряд, который был на Монтфорте в день его смерти. На воротнике и рукавах сюртука проступали ржавые пятна крови. Конни сразу перешла к делу.

– Помнишь что-нибудь примечательное о ногах лорда Монтфорта в день его смерти?

– О его ногах? На подошвах его обуви не было крови, из чего мы заключили, что это не он наследил в библиотеке.

– Что-нибудь еще? Ты не обратил внимание на его ступни чуть раньше в тот вечер? – допытывалась она.

Я задумался. Мне смутно припомнилось, как я ползал под столом, собирая рассыпавшиеся апельсины. Я видел усыпанные бриллиантами пряжки Фоули и туфли Роберта Монтфорта. Но это было уже после того, как лорд Монтфорт ушел. Его ног под столом не было.

– Нет. Последнее, что я помню о живом лорде Монтфорте, – его удаляющиеся шаги. В чем смысл твоего вопроса?

Не отвечая, Конни нагнулась, подняла стоявшие у зеркала мягкие туфли и вручила их мне. Синие сафьяновые туфли с низким каблуком и черной тесьмой – домашняя обувь аристократа.

– Эта обувь была на нем, когда его нашли в библиотеке?

– По-моему, да.

– Верно. Я помогала камердинеру Форбсу готовить его к погребению. Ты не ошибся: туфли те самые.

Я аккуратно вернул туфли туда, где они стояли, и уже хотел спросить: «Ну и что с того?» – как вдруг осекся и вновь поднял их. Я погнул туфли в ладони, поглаживая мягкие подошвы. Такой тонкой кожи я никогда не носил, но, наверно, в столь легкой обуви ходишь беззвучно. Однако я слышал сердитый топот удаляющихся шагов Монтфорта.

Заметив, как потемнело мое лицо, Конни, должно быть, догадалась о направлении моих мыслей.

– Форбс тоже был озадачен, когда увидел их. Он клянется, что лорд Монтфорт не надевал домашнюю обувь, наряжаясь к ужину. Он бы ничего про это не сказал, если б не вспомнил, что на лорде Монтфорте были в тот вечер новые туфли. Их потом попросил Роберт Монтфорт, и теперь они вообще исчезли. Форбс говорит, пропало еще кое-что. Бутыль из спальни лорда Монтфорта. Со снотворным, которое прописал ему аптекарь.

Я опять устремил взгляд в окно. Я был сбит с толку. Монтфорт вышел к ужину в другой обуви. Зачем бы он стал менять ее? Может, потому что в туфлях ему что-то не нравилось, или ногам в них было неудобно? Маловероятно, чтобы человек, озабоченный такими серьезными проблемами, какие были у Монтфорта, стал думать о своих ногах; да и непонятно, куда исчезла первая пара обуви. Кто-то другой переобул его? Может, убийца? Я вспомнил кровавые отпечатки в библиотеке. Они были оставлены модельными туфлями с квадратными носами и заметно отличались от следов на улице. Те принадлежали человеку, обутому в тяжелые башмаки. Так, значит, следы в библиотеке были оставлены туфлями Монтфорта? Поэтому их заменили? Я задумался о бутыли со снотворным. Почему она тоже исчезла? Значит, Монтфорт все-таки принял снотворное в тот вечер? Зачем же в таком случае он стал лепить на себя еще и пиявки? Я окинул взглядом платье на вешалке и ржавые пятна на обоих рукавах. Именно кровь на рукавах внушила мне мысль, что Монтфорта убили. Но пиявки – как прежде, так и теперь – вызывали у меня недоумение.

А что же револьвер? Конни сказала, он не принадлежал Монтфорту. При мысли об оружии мое беспокойство усилилось. Элис говорила, она беседовала с Робертом Монтфортом о его досужих занятиях, и он признался ей, что увлекается стрельбой. Поэтому он и пригласил ее в Хорсхит? Может, он случайно сболтнул, что орудие убийства принадлежит ему, а потом осознал свою ошибку и решил избавиться от свидетеля? В смятении я обвел взглядом комнату, ища какую-нибудь подсказку. Посмотрел на увешанную оружием стену: все револьверы на месте, композиция не нарушена. Конни стояла у кровати, внимательно наблюдая за мной. Я задержал взгляд на нише за ее спиной. Там стоял простой секретер из красного дерева. Секретер лорда Монтфорта. Мне бы и в голову никогда не пришло, что я могу найти в его спальне подобный предмет мебели. Ведь я так рассуждал: раз у него есть столь хорошо оборудованная библиотека, значит, свою частную переписку он держит там.

Но, разумеется, это было глупое заблуждение: новая библиотека у него появилась недавно. Пока я собирал ее, Монтфорт, должно быть, хранил свои личные бумаги здесь, в спальне.

Я направился к нише.

– Все, что ты рассказала мне, Конни, – обратился я к служанке, – крайне интересно и, наверно, очень важно. Что ж, раз уж ты привела меня сюда, я попробую поискать в комнате новые зацепки. Хотя бы в этом секретере.

Не дожидаясь ее разрешения, я повернул ключ и опустил крышку. Внутри я увидел тонкий альбом в кожаном переплете с монограммой. В нем лежали листы бумаги, некоторые из них выбивались из общей стопки. Я сразу догадался, что это письма Монтфорта, в поисках которых я перерыл всю библиотеку, ломая голову над тем, кто бы мог забрать их. У меня и в мыслях не было, что он мог хранить свою корреспонденцию где-то в другом месте.

На верхнем листе была набросана записка. Я узнал почерк Монтфорта.

Какой смысл жить дальше? Фоули, это будет лежать камнем на твоей совести до конца твоих дней. Молю Бога, чтобы он наслал на тебя еще более тяжкое помешательство, чем мое. Благодаря тебе я лишился огромной доли своего состояния. Ты вверг меня в меланхолию, от которой я не вижу спасения; ты обратил мои дни в бесконечную ночь… Я не могу жить, зная, что ты празднуешь победу надо мной.

Монтфорт.

Второй лист был исписан элегантным аккуратным почерком, в котором я признал руку Партриджа.

Кембридж, 31 дек.

Сударыня,

Как мне благодарить вас за то, что вы милостиво вызвались похлопотать за меня перед его светлостью? Настоятельно прошу вас объяснить ему, что, хоть мне и сказали, будто он – мой отец, но доказательств тому у меня нет, а даже если бы и были, я не стал бы претендовать на его имущество или доходы. Несмотря на то что я рос подкидышем, у меня есть профессия и дарование, а я всегда считал, что этого вполне достаточно, дабы обеспечить себе безбедное существование. Только в последние недели под воздействием некоторых неудачных обстоятельств мое положение изменилось в худшую сторону, и мое будущее стало неясным.

Теперь о сути моей просьбы. Я нижайше прошу его светлость дать мне в долг небольшую сумму денег, дабы я мог основать собственное дело, – естественно, на том условии, что заем будет выплачен при первой же возможности. В качестве залога я оставлю свое имущество. Посему я посылаю шкатулку и несколько эскизов – образцы моего мастерства. Даже если шкатулка и ее содержимое не произведут на него впечатления, я надеюсь, они послужат доказательством того, что я – не авантюрист или охотник за чужим состоянием, а честный мастеровой.

По вашему совету сегодня вечером, с наступлением темноты, я приеду в Хорсхит и буду ждать, когда он соизволит принять меня. Я подойду к окну библиотеки, как только увижу ваш сигнал.

С огромной благодарностью к вам, сударыня,

ваш покорный слуга,

Джон Партридж.

Я тяжело опустился на кровать и спрятал лицо в ладонях. Какое-то время я сидел в глубокой задумчивости, ошеломленный своей находкой, потрясенный пугающими мыслями, которые она навеяла. Все, что я пытался постичь, теперь начинало проясняться, проступало из путаницы, как ландшафт, постепенно приобретающий очертания в проблесках утренней зари. Я анализировал загадочные улики, обнаруженные на месте гибели Монтфорта, – кровь на рукавах сюртука, пиявки, револьвер, эскизы, следы. В моем мозгу выстраивалась новая версия, в которой каждая из этих деталей укладывалась на предназначенное ей место. Теперь я понимал, что прежде логика моих рассуждений была неверна, что я руководствовался ложными предпосылками, шел на поводу у собственных предрассудков. У меня было такое ощущение, будто я стою на палубе корабля, входящего в порт после долгого плавания, и смотрю на фигурки людей, снующих по набережной. Я знаю, что они знакомы мне и готовятся к моему прибытию, но я еще не различаю лиц и гляжу на них отстранение, как на чужих.

Конни, казалось, почувствовала, что я отдалился, и ей сейчас не дозваться меня. Она безмолвно наблюдала за мной, ожидая, когда я заговорю.

С письмами в руке я подошел к окну, раздумывая, с чего начать, как в связной форме изложить ход своих мыслей. Только я собрался открыть рот, как мое внимание привлекло нечто другое.

Внизу в парке, на некотором удалении от дома, я увидел двух женщин. Они неожиданно появились из рощицы и направились через луг к палладианскому мостику, ведущему на островок. Они шли прогулочным шагом; время от времени налетал ветер, раздувая полы их накидок. По тому, как одна из женщин вскидывала руки, сопровождая свою речь жестами, и склоняла голову, прислушиваясь к словам своей спутницы, я даже издалека признал в ней Элис.

Вторая женщина, чуть отстававшая от нее, обладала не менее характерными отличиями. На ней были высокая черная шляпка с вуалью, закрывающей лицо, и темно-красный плащ. Кто она? Я глянул на письма в своей руке, и меня охватила пугающая уверенность. Ответ мог быть только один. Спутницей Элис была та самая особа, которой Партридж адресовал свое письмо. Та самая особа, обещавшая помочь ему. Я абсолютно точно знал, кто эта женщина, словно она стояла с открытым лицом в двух шагах от меня.

– Боже всемогущий! – вскричал я. – Я думал, ты сказала, что остальные дамы вернутся после обеда. Ты же говорила, что мисс Гудчайлд отправилась гулять одна.

Удивленная переменой в моем поведении, Конни искоса глянула на меня.

– Ничего подобного я не говорила. Мисс Аллен с Элизабет Монтфорт изменили свои планы и приехали рано утром, как раз когда мисс Гудчайлд выходила на прогулку. Должно быть, кто-то из них пошел вместе с ней. Правда, которая из них, отсюда я не вижу. Ба, да ты что так побледнел, Натаниел? Ты же говорил, что опасаться нужно Роберта, а не дам.

Объятый паникой, я вновь повернулся к окну, завороженно глядя на гуляющих женщин. Я знал, на что способна спутница Элис, и не сомневался в ее намерениях.

Женщины уже прошагали по узкой тропинке, вьющейся вдоль камышовых зарослей у кромки озера, и подошли к мостику, который вел на остров с возвышающейся на нем башней. На середине моста они остановились и перегнулись через перила, любуясь лебедями, скользившими по водной глади. Я заметил, как женщина в вуали жестом предложила Элис придвинуться ближе к краю. Элис склонилась ниже, дабы лучше видеть то, на что показывала ее спутница. Потом – о, ужас… Я словно во сне смотрел на разворачивавшееся на моих глазах действо. Фигура в красном плаще встала у Элис за спиной, сгорбилась, поднимая руки, будто собираясь перекинуть ее через ограждение. Я инстинктивно открыл рот, чтобы крикнуть: «Элис, уходи оттуда! Остерегайся вероломства своей спутницы!» Но, разумеется, кричать было бесполезно. Я ничего не мог сделать. Окно было плотно закрыто, но, даже будь оно отворено, Элис все равно бы меня не услышала.

Я ничем не мог помочь ей.

Но, возможно, напряжение моих чувств все-таки передалось ей на каком-то подсознательном уровне, или же ее охранял добрый ангел. Внимание Элис вдруг привлекла вспорхнувшая птичка. Она выпрямилась, подняла голову, отступила от края и уперлась в фигуру за ее спиной. Я видел, как Элис вздрогнула от удивления и поклонилась, извиняясь. Женщина в красном кивнула и потрепала ее по руке, словно говоря, что ничуть не обижена. Я протяжно выдохнул, радуясь, что опасность миновала, но тут же понял, что успокоился преждевременно.

Вместо того чтобы вернуться на берег, женщины пошли в другом направлении. Фигура в вуали показала на искусственные руины на островке, Элис согласно кивнула, и обе зашагали рука об руку по мосту к башне. Вскоре они скрылись из виду.

Я совершенно определенно сознавал две вещи. Первое: Элис ни сном ни духом не ведает о грозящей ей опасности. Второе: что именно должно произойти. Да, я во многом ошибался, но в отношении Элис предчувствие меня не обманывало. Ей случайно стала известна информация, изобличающая убийцу, о чем сама она пока не догадывается. А убийца понимает, что времени почти не осталось. Как только Элис проанализирует попавшие в ее руки сведения или обсудит их со мной, личность злодейки будет установлена. Значит, ей нужно избавиться от Элис как можно скорее.

– О господи! – вскричал я. – Я знаю, кто это. Конни, я должен остановить ее. Разве ты не видела, как она только что пыталась столкнуть мисс Гудчайлд в озеро? Немедленно найди Фоули. Скажи ему, я знаю все ответы. Пусть он пошлет кого-нибудь за Уэстли. Поторопись, прошу тебя!

Скороговоркой отдавая эти распоряжения, я схватил со стены один из мечей покойного Генри Монтфорта, пристегнул его к поясу и выскочил из спальни. Стремглав сбежав с лестницы, я запетлял по коридорам, по пути едва не пронзив мечом Джона. Конни завизжала мне вдогонку, обещая выполнить мои указания. В ответ я криком еще раз поторопил ее и понесся через кухню. Впопыхах я налетел на один из столов и сбросил на пол миску с гусиным жиром.