Текст книги "Гренадилловая шкатулка"

Автор книги: Джанет Глисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Глава 18

Мы вернулись на постоялый двор и сели обедать. Наш гостеприимный хозяин Сэмюэл Мортон поставил перед нами по солидной порции «толстяка»[21]21
  Пирог с бараниной или свининой, луком и яблоками.


[Закрыть] и эль. Поскольку Элис по-прежнему была сердита и замкнута, я завел беседу с ним. Мы перекинулись дежурными фразами по поводу неприветливой погоды и местных достопримечательностей, затем я поинтересовался, не носит ли кто из местных жителей фамилию Фиггинс. По добродушному лицу Мортона скользнула тень, его взгляд стал настороженным.

– Надеюсь, вы с ней не приятели?

– Почему вы спрашиваете?

– Сам я с ней, слава богу, не знаком и знаю о ней мало, но имя ее часто слышу. С ней лучше не связываться, это точно. Я и вам посоветовал бы держаться от нее подальше.

– Что вы можете о ней рассказать? Мортон задумчиво почесал подбородок.

– Вообще-то не много, хотя, сколько я себя помню, она всегда жила здесь. Народ относится к ней с опаской – и прежде так было, и теперь. Говорят, со странностями она, и с годами становится все чуднее.

– Что же в ней такого странного?.

– Точно не могу сказать. Одно время она работала в Хорсхите, в усадьбе. Ушла оттуда со скандалом. Наверняка ее выгнали за воровство или пьянство. Ее семейство не гнушается ни тем, ни другим.

– Когда-нибудь слышали, что она ухаживала за детьми как кормилица?

– Не припомню. Может, и ухаживает. Хотя мне жаль того ребенка, которого доверили ей.

– Она живет одна?

– Муж умер несколько лет назад. Сын у нее есть, уже взрослый – лет девятнадцать-двадцать. Летом уходит в лес, работает дровосеком. Зимой с ней живет, занимается браконьерством. Весь в мать. Здешний люд их чурается.

Ничего больше о Фиггинсах Мортон не знал. Объяснил только, как добраться до их хижины – где-то на окраине Хиндлсхэма, по дороге в Хорсхит-Холл.

После обеда Элис поднялась в свою комнату, бросив меня, угнетенного и подавленного, одного. Мне только и оставалось, что отправиться с визитом к миссис Фиггинс. Интересно, Элис догадывается, что я собираюсь туда? Может, она хотела бы составить мне компанию? С другой стороны, после напряжения утренних часов в глубине души я был рад, что она не сопровождает меня. Удаляясь от нее, я постепенно успокаивался; быстрая ходьба отвлекала от тягостных дум.

Опять резко похолодало. Было пасмурно, морозно, колючий ветер кусал кончик носа, в любую минуту мог пойти снег. Мой путь пролегал мимо лавки, церкви и опрятных домиков, на которые я обратил внимание накануне вечером. Я вышел на окраину селения и, как и советовал Сэмюэл Мортон, свернул на тропинку, тянувшуюся вдоль полей. Она привела меня в захолустье, которое отличалось от остальной деревни так же сильно, как фасад красивого предмета мебели от его неотделанной тыльной стороны.

Жилища здесь представляли собой полуразрушенные мазанки с дырами в стенах и кривыми трубами, из которых вились струйки дыма, растворявшиеся в январском воздухе. За лачугами простиралось деревенское пастбище, на котором тут и там между камышовыми зарослями и редкими кустиками томились на привязи тощие животные. Место это было болотистое, и, вероятно, время от времени здесь гибла скотина. На дальнем краю я увидел две темные склизкие туши, торчавшие из замерзшей бурой топи, словно обнаженные отливом обломки корабля.

Отводя взгляд от неприятного зрелища, я обогнул болото и, следуя указаниям Сэмюэля Мортона, зашагал к последней хижине в ряду. Из всех жалких развалюх эта была самая убогая. Едва я приблизился к ней, в нос ударил запах гнили – смесь сырости, навоза и разложения. Окна были грубо заколочены; свет проникал вовнутрь через несколько узких щелей. Стены снизу доверху покрывала плесень, размножению которой, вне сомнения, способствовала близость болота. Глина на стенах во многих местах отвалилась, рассыпалась от влаги, и в проплешинах виднелся деревянный каркас строения.

Я остановился у двери и крикнул хозяев. На мой зов никто не откликнулся, тогда я постучал. Несколько минут тщетно ждал ответа, потом поднял щеколду и вошел.

Я оказался в маленькой комнате с низким потолком. На всем лежал налет вековой грязи, все находилось в той же стадии разложения, что и дом снаружи. В стены въелась какая-то бурая мерзость, мебели раз-два и обчелся, да и та была переломана и кое-как починена, на полу – прелая солома, которую месяцами никто не перестилал. В дальнем углу сидела старуха, до того высохшая, сгорбленная и маленькая, что я поначалу принял ее за ворох тряпья. Она глядела на пепел в очаге.

– Прошу прощения, мэм, – обратился я к ней. – Я ищу миссис Фиггинс. Это вы?

Судя по взгляду, какой она бросила на меня, я понял, что старуха не напугана. Напротив. Она что-то пробормотала и узловатым пальцем смело поманила меня к себе, будто хотела поведать какую-то тайну.

– Вы хотите что-то сказать мне, матушка? – спросил я. Помня предостережение Сэмюэля, я начал осторожно придвигаться к ней, хотя трудно было поверить, что эта дряхлая карга может представлять опасность.

В ответ она буркнула что-то нечленораздельное и вновь поманила меня, требуя, чтобы я подошел ближе.

– Что вы говорите?

Она опять что-то невнятно зашептала. Мне показалось, я различил слова: «Громче, ветер… иди сюда», но, может, я и ослышался. Я положил руку на подлокотник ее кресла и нагнулся к ней. В следующее мгновение она выхватила из складок драной юбки нож с длинным узким лезвием, наподобие того, Каким мясники разделывают туши, и полоснула меня по тыльной стороне ладони, да так быстро, что я почти не почувствовал боли. Старуха нацелила острие мне в глаз.

– Только дернись, прирежу. Опомниться не успеешь! – вскричала она, теперь уже абсолютно отчетливо выговаривая слова. – Будь ты проклят! Какого дьявола приперся? Хотел ограбить старуху? – Она осклабилась, словно забавляясь над нелепостью собственного предположения.

Я отпрянул в шоке, пряча под мышкой раненую руку, в которой уже ощущалась жгучая боль.

– Уверяю вас, сударыня, я не собирался грабить вас. Напротив, я хотел дать вам кое-что, если вы миссис Фиггинс.

– Дать? Мне? – в замешательстве произнесла она, угрожающе размахивая ножом.

– Положите нож, и я покажу.

– Секрет… дадут… если положу… секрет, так-то, секрет, – бессмысленно напевала она, по-прежнему сжимая в руке нож.

Я понял, что она не расстанется со своим оружием, если я не отвлеку ее. Здоровой рукой я достал из кармана бутылку джина, которой снабдил меня Сэмюэл Мортон, и протянул старухе. При виде спиртного она выронила нож и выхватила у меня бутылку. С минуту любовалась ею, затем оторвала от джина слезящиеся глаза и пытливо воззрилась на меня.

– Ты кто такой, что приносишь мне подарки?

– Друг.

– Ага, значит, тебе что-то нужно.

– Просто хотел поговорить с вами.

– Я тебя знаю?

– Я хотел расспросить вас о том времени, когда вы ухаживали за детьми. Вы ведь служили кормилицей у лорда Монтфорта?

– Монтфорт. – Она выплюнула его имя, словно кусок тухлого мяса. – Чтоб он сгнил в аду. Пусть дьявол станет ему женою.

– Он покинул этот мир, мэм, но в ад отправился или в рай, не могу судить. Потому я и пришел к вам.

– Покинул, покинул? Рай, ад? – Она вновь замкнулась в себе, устремив пустой взгляд в очаг.

– Я хотел сказать: он умер, – неуверенно произнес я. Она что – и впрямь сумасшедшая? Может, опять пакость какую замышляет? – Я пришел расспросить вас о ребенке, которого вверил вашим заботам лорд Монтфорт. Что с ним стало?

Отсутствующее выражение слетело с ее лица так же быстро, как и появилось. Мне показалось, я заметил в ее глазах коварный блеск. Но с ответом она не спешила – возможно, умышленно игнорировала мой вопрос. Я предпринял еще одну попытку ее разговорить.

– Мне необходимо найти этого ребенка. Я дам вам денег, если вы вспомните что-нибудь о нем. Насколько мне известно, к вам он попал младенцем нескольких дней от роду.

– Если известно, зачем спрашиваешь? – ухмыльнулась старуха.

– Мне хотелось бы знать про него больше.

– А это у тебя еще есть? – Она показала на бутылку.

– Если пожелаете.

Пока она раздумывала, что бы мне сообщить, комнату накрыла тень. Я обернулся и увидел в прогнившем проеме нескладного верзилу. Рваное грязное одеяло, перетянутое веревкой, служило ему в качестве пальто, на голове вместо шляпы красовался тюрбан из грязной тряпки. В одной руке он держал мертвого кролика, в другой – дубинку в коросте из шерсти и крови.

– Это что еще за дьявольщина, ма? – вскричал он, швыряя на стол кролика и окровавленной дубинкой тыча в мою сторону. – Еще один бездельник, да? Я щас быстро с ним разберусь.

– Джек, ты? Это не бездельник, сынок. Гость. Пришел к нам с расспросами, выпить принес. – Старуха кивнула на бутылку, лежавшую у нее на коленях.

Я поежился, почувствовав на себе взгляд ее сына. Его задубелую кожу покрывала корка грязи, с одной стороны лица во всю щеку до самой губы тянулся длинный шрам, отчего рот был перекошен. Должно быть, догадавшись, что его вид вызывает у меня омерзение, он неторопливо приблизился ко мне.

– Что, не такой красавчик, как вы, сэр? – с издевкой спросил он. – Чего вам здесь надо?

Пошатнувшись, я отступил назад.

– Я не хотел причинять беспокойство вам и вашей матушке. Пришел только, чтобы узнать про ребенка, которого вверил ее заботам лорд Монтфорт.

– Монтфорт? С чего это вдруг? Я слышал, он умер.

– Ребенок?

Верзила презрительно сплюнул на пол.

– Что «ребенок»?

– Возможно, это мой друг. Я пытаюсь установить истину. Что стало с этим ребенком? Ему, должно быть, столько же лет, сколько вам. Вы его помните? Ваша матушка никогда не говорила о нем?

– В том нет нужды. Мы вместе росли, она выкармливала нас обоих… Ему молоко, мне – каша. Это у меня из-за него. – Он ткнул грязным пальцем в шрам.

– Как так?

– Подрались.

– Прискорбный случай.

Он равнодушно пожал плечами и вновь сплюнул, на этот раз метя в очаг. Уголья зашипели, когда в них угодил комок мокроты.

– Как долго он жил с вами?

– Не спеши. За просто так никто перед тобой распинаться не станет. Хочешь что-нибудь узнать, сначала заплати.

Я порылся в кармане и протянул ему флорин, который он выхватил так же жадно, как его мать – бутылку джина.

– Четыре года, может, пять.

– А потом?

– Его светлость распорядились, чтобы мать отвезла ребенка в Лондон. Отдала в приют.

Старуха вдруг встрепенулась, прислушавшись к нашей беседе.

– Приют, ага, приют, – поддакнула она. – Точно. Конечно, он сказал, чтобы я отвезла его туда.

– Вы помните? – спросил я, теперь уже обращаясь непосредственно к ней.

Мать с сыном украдкой переглянулись. Взгляд женщины затуманился, она замолчала.

– Вы помните, что отвозили ребенка в Лондон? – допытывался я.

Ответа не последовало. Я беспомощно посмотрел на ее сына.

– У меня есть еще флорин. – Я позвенел монетами в кармане.

– Скажи ему, ма, – потребовал тот. – Монтфорт умер, теперь нам нечего бояться.

Старуха и не думала отвечать, словно оглохла и онемела.

– Вы знаете, что случилось? – Я перевел взгляд на ее сына и опять звякнул монетами.

Верзила молчал, постукивая дубинкой по столу. Будто зачарованный, я наблюдал за его лицом, ожидая, когда он заговорит, мысленно приказывая ему смилостивиться, рассказать мне все, что он знает. И все же, хоть мое внимание и было приковано к нему, я оказался совершенно не готов к тому, что произошло в следующую минуту. Без предупреждения он выронил дубинку, другой рукой схватил меня за ворот и притянул к своему чумазому лицу.

– Ребенок умер. Она не возила его в Лондон. Ты это хотел услышать? Больше нам нечего сказать. Давай монеты и проваливай… если не хочешь, чтоб я изуродовал твое лицо подобно моему или превратил тебя в дохлого кролика.

Резким движением он выдернул мою руку из кармана, забрал деньги и вышвырнул меня на улицу. Я плюхнулся в грязь, распластавшись на земле. Дверь захлопнулась перед моим носом.

Глава 19

Я поднялся из вонючего месива и поспешил на постоялый двор, дабы поведать Элис о том, что узнал. Перескакивая через три ступеньки, я взбежал на верхний этаж и стал колотить в дверь ее комнаты. Прежняя робость перед ней сменилась чувством острой безотлагательности. Мне не терпелось доказать Элис, что я не ошибся в своем предположении, что я отнюдь не идиот, за которого она меня принимает. Интуиция не подвела меня: Партридж не был сыном Монтфорта.

В некотором смысле визит к Фиггинсам возродил мою веру в дружбу Партриджа. Я вспоминал его пронзительный смех и как мы вместе забавлялись, катаясь по реке. Вспомнил его твердое рукопожатие и то, как он красиво чертил, как морщил лоб, когда бывал чем-то недоволен, как одним глотком выпивал свой эль. В моем представлении он снова стал тем Партриджем, каким я знал его – прямодушным, открытым, без семейных тайн и загадок. Партридж по-прежнему оставался для меня типичным найденышем с неведомым прошлым, безымянным ребенком, которого Джеймс Барроу подобрал на крыльце приюта, в котором он затем жил и воспитывался, пока не пришла пора обучаться ремеслу.

Тем не менее, размышляя о Партридже, я понимал, что мое отношение к нему заметно изменилось. Между нами пролегла пропасть. Он отдалялся от меня, как отвязавшаяся от причала лодка, уносимая в море поднимающимся приливом. В то же время мне казалось, что сам я стал старше, решительнее. Меня уже не пугала поставленная передо мной задача, словно расстояние освободило меня от обременительных чувств, позволяя судить о его гибели более трезво и разумно.

– Вероятно, было двое детей, которых собирались определить в приют, – объяснил я Элис после того, как изложил подробности своего визита к Фиггинсам. – Примерно одного возраста. Один – мой друг, Джон Партридж, которого больная мать оставила на крыльце приюта с куском дерева и половинкой кольца. Джеймс Барроу подобрал его, взял в приют и позже отдал в ученики к Чиппендейлу.

– А второй? – Я с облегчением отметил, что мой рассказ заинтриговал Элис и она уже позабыла о своем раздражении.

– Второй – ребенок Монтфорта и Тренти, которого выкармливала миссис Фиггинс. Мальчик умер, находясь еще в ее доме; в приют он не попал.

– Почему же тогда мисс Аллен сказала мадам Тренти, что ребенок был отправлен в приют? Почему скрыла от нее, что он умер?

– Потому что она искренне верила, что говорит правду. Ни она сама, ни ее брат не знали, что ребенок умер. Это была тайна миссис Фиггинс.

– Зачем же ей было скрывать смерть ребенка?

– Причина проста: из-за денег. Монтфорт платил ей за труды. Ребенок умер в раннем возрасте, вероятно, из-за недосмотра, ибо я не верю, что она очень уж усердно радела о нем. Но миссис Фиггинс понимала, что деньги от Монтфорта перестанут поступать, как только он узнает о смерти ребенка. Поэтому она молчала и спокойно получала свое жалованье, пока ей не велели отвезти ребенка в Лондон. Вне сомнения, Монтфорту она доложила, что исполнила его распоряжение, и ни он, ни его сестра даже не подозревали, что на самом деле ребенок давно умер.

– А мадам Тренти по ошибке решила, что Партридж – ее сын, которого отдали в приют?

– Нет. Партридж тут вообще ни при чем. Он просто служил для мадам Тренти удобной заменой, поскольку собственного ребенка ей отыскать не удалось. Должно быть, Чиппендейл обмолвился при ней о том, что Партридж – подкидыш, и она воспользовалась этой информацией в корыстных целях.

Элис задумчиво кивнула. Пока в ее поведении не было и намека на то, что она простила меня. Она обращалась ко мне более открыто, но я понимал, что глупо рассчитывать на былую непринужденность с ее стороны. Тем не менее она свободно обсуждала со Мной результаты моих изысканий и впустила меня в свою комнату, где я сидел уже целых полчаса, и это позволяло надеяться, что она постепенно забывает о нашей размолвке и в скором времени мы станем близки, как прежде. Таким образом, когда все доводы были исчерпаны, я набрался смелости и предложил ей спуститься со мной вниз, чтобы выпить по бокалу вина и за ужином продолжить беседу.

Мы сошли в общий зал, где нас, сидя в кресле, ждал Фоули. При нашем появлении он поднялся и насмешливо вскинул брови, видя, что я веду к нему Элис.

– Очаровательно, очень мило, – пробормотал он настолько громко, что мы оба услышали его реплику, якобы обращенную к самому себе. Он взял руку Элис, низко поклонился и выразил глубочайшую признательность за ее неоценимую помощь в нелегком расследовании. Элис приняла его галантность как должное, но по победоносному блеску ее глаз я понял, что она польщена вниманием столь изысканно одетого джентльмена.

Не знаю почему, но их обмен любезностями вызвал у меня досаду, и я вздохнул с облегчением, когда церемония знакомства была завершена. После мы прошли в гостиную, заказали ужин, и я стал излагать Фоули последние новости. Элис вскоре извинилась, сказав, что ей нужно подняться в свою комнату, но через несколько минут она вновь присоединится к нам. Спустя полтора часа служанка сообщила, что телятина готова, и только тут я увидел, что стол накрыт на две персоны, а не на три. Я спросил, где мисс Гудчайлд.

– Как же так, сэр? – изумилась служанка. – Разве вы не знали, что у молодой леди изменились планы? Она уехала с полчаса назад, в повозке мистера Мортона. Сказала, что непредвиденные обстоятельства вынуждают ее срочно вернуться в Лондон, и ужинать она не будет. Она договорилась, чтобы конюх отвез ее в Кембридж, где она должна пересесть в дорожную карету, отбывающую в Лондон.

Признаюсь, это известие ошеломило меня.

– Она получила какое-то сообщение, заставившее изменить планы?

– Об этом мне ничего не известно, сэр.

В подавленном состоянии я подсел за стол к Фоули. Какой вывод мог я сделать для себя на основании ее поступка? Исключительно неутешительный. Ее поспешный отъезд без единого слова на прощание не оставлял сомнений в том, что она не только не простила меня, но и вообще считает, что я ей не пара и не достоин даже элементарного знака вежливости. Что со мной и прощаться необязательно.

Эта мысль сначала повергла меня в уныние, но потом мне захотелось выплеснуть свое разочарование. Я порывался тотчас же последовать за ней в Кембридж, потребовать объяснений по поводу внезапного исчезновения. И все же я сомневался, что это будет разумно. Лучше сделать вид, решительно сказал я себе, будто ее стремительный отъезд – самое обычное явление на свете. Чем лично выяснять отношения, лучше написать ей длинное письмо с подробным изложением всех своих обстоятельств. К тому времени, когда она прочтет его, вдали от меня, ее гнев наверняка уляжется, и она примет мои слова близко к сердцу. Едва эта идея возникла, я тут же отмахнулся от нее. Нет, все же лучше встретиться лично. Еще раз повиниться перед Элис, объявить ей о своих чувствах. Ибо недоразумения и обиды, омрачавшие нашу дружбу, не охладили мой пыл. Напротив. С каждым препятствием, которое она мне чинила, моя страсть только разгоралась. Я был абсолютно уверен, что еще ни одна женщина не волновала меня так сильно, как Элис, и будь что будет, но она должна знать об этом.

От избытка противоречивых чувств у меня пропал аппетит, и я тоскливо ковырялся в тарелке, за весь ужин проглотив лишь по крошечному кусочку мяса и пудинга. Единственным спасением для моих натянутых нервов было отличное вино. Правда, оно хоть и успокаивало, но не мешало размышлять о моих проблемах; я сидел и пил, почти не разговаривая с Фоули. Вести застольную беседу, тем более с Фоули, было выше моих сил. Его появление ускорило отъезд Элис. Если б не он, она, возможно, и сейчас еще была бы здесь. Поэтому я замкнулся в себе, раздумывая о своих неприятностях, и в ответ на все попытки Фоули разговорить меня отделывался лишь неучтивым хмыканьем; но он будто и не замечал моего мрачного настроения. Он с удовольствием съел первое и второе, промокнул губы салфеткой, готовясь приступить к фруктовому компоту, который подали на десерт, и только тогда позволил себе бесцеремонно вторгнуться в мои мысли.

– По дороге сюда я заезжал в Хорсхит-Холл. Вы, наверно, обрадуетесь, услышав, что Роберт Монтфорт уехал на два дня в Лондон. Элизабет осталась в Хорсхите с мисс Аллен.

Я равнодушно пожал плечами.

– Мне тоже нужно возвращаться в Лондон, чтобы продолжить расследование там. Здесь торчать бессмысленно, раз мне все равно отказано от дома.

– Напротив, Хопсон. Я настаиваю, чтобы вы вернулись в Хорсхит-Холл. Теперь для вас путь туда открыт, а мы, уверен, только начинаем раскрывать секреты, таящиеся в том доме.

Я отодвинул в сторону тарелку с недоеденным мясом и опять глотнул вина, силясь изгнать Элис из своих мыслей. Ее исчезновение и обилие выпитого спиртного уничтожили во мне былой оптимизм и решимость.

– Может, и так, – промямлил я. – Только ведь Роберт Монтфорт запретил мне появляться в его доме и пригрозил, что жестоко расправится со мной, если я ослушаюсь. И потом, каждый новый факт лишь осложняет расследование. У меня такое ощущение, будто я блуждаю по лабиринту и с каждым шагом запутываюсь все больше, так что никогда уж и не выбраться.

Губы Фоули скривились в подобии снисходительной улыбки, словно он забавлялся моим смятением.

– Не отчаивайтесь, мой друг, самый темный час всегда ближе всего к рассвету, – по-свойски отвечал он. – Я верю в вас. Вы непременно раскрутите эту интригу. Посмотрите, каких результатов вы добились сегодня. Если вам чего и не хватает, то вовсе не умственных способностей или проницательности, а упорства. Разумеется, сейчас нужно делать акцент не на том, был или не был Партридж родственником Монтфорта (мы знаем, что не был), а кто принимал его за такового.

Я опустошил свой бокал и вновь наполнил его. Фоули смущал меня, его хладнокровие бесило. Он не мог не заметить, что я расстроен, но игнорировал мое состояние, очевидно считая, что человек, которому он платит деньги, не вправе отвлекаться на собственные переживания. Я вспомнил, какое щедрое жалованье он положил мне за услуги, но раздражение не улеглось. Почему чувства, равно как и красивые экипажи, изысканные туалеты и большие дома, должны быть исключительно привилегией аристократов? Я глотнул вина, стараясь обуздать гнев.

– Что вы имеете в виду? – резко спросил я.

– Если Партридж представился Монтфорту сыном, которого тот давно потерял, кто еще мог знать об этом?

– Любой член семьи, любой, кто живет в этом доме.

– Совершенно верно.

– И возможно, кто-то из них – тот, кто рассчитывал унаследовать состояние Монтфорта после его смерти или каким-то образом зависел от него, – увидел в Партридже опасного конкурента и решил избавиться от него.

– Именно так, – подтвердил Фоули, словно я повторил вывод, к которому он пришел миллион лет назад.

Вино придало мне самоуверенности. Сердитый, раздраженный, я не видел причины обхаживать Фоули. Наоборот, мне вдруг подумалось, что, если я разозлю его, возможно, он отошлет меня назад в Лондон, а мне только этого и надо.

– Ну и как вам эта семейка? – Тон у меня стал язвительный, нахальный. – Полагаю, вы заметили… симпатию… между Робертом и его мачехой?

Фоули сосредоточенно сдвинул брови.

– Думаю, нас это не должно удивлять. В конце концов, Элизабет по возрасту ближе к пасынку, чем к покойному мужу.

Я допил вино и заказал кружку эля. Хмель усугублял мое смятение, и мне становилось все труднее выражать свои мысли.

– Элизабет Монтфорт… всегда держится замкнуто… но мне кажется, она волевая женщина… и темпераментная. Муж подавлял ее, а она, на мой взгляд, просто ненавидела его и боялась. – Я глубоко вздохнул, готовясь высказать еще несколько опрометчивых замечаний. – Что касается Роберта Монтфорта… он – разочарованный юноша. Измучен своей страстью к мачехе, обижен на отца, не одобрявшего его увлечение естественными науками.

– А мисс Аллен?

– За всех тревожится. Беспокойная мать? Натура такая же сложная, как и все остальные.

– Что значит «такая же сложная»? – Жилы на шее Фоули натянулись, он впился в мое лицо пытливым взглядом.

– Когда я первый раз заикнулся о связи Монтфорта с мадам Тренти, она стала все отрицать. Притворилась, будто впервые слышит об этой женщине, хотя мадам Тренти сама показывала мне письмо мисс Аллен, написанное всего два месяца назад. Потом, когда я сказал, что Партридж, возможно, был сыном ее брата, она стала более откровенной. Сообщила о деньгах, которые брат отправлял миссис Фиггинс, и намекнула, что, вероятно, он платил ей за заботы о незаконнорожденном ребенке. Очень странно, вы не находите? Почему она скрыла, что знает о мадам Тренти, но не побоялась сказать мне про ребенка Монтфорта?

Я на время замолчал, утоляя жажду. Я не собирался докладывать Фоули, что для себя уже установил причину неискренности мисс Аллен: она была сдержанна в начале нашей беседы, потому что рядом находилась Конни. Мои рассуждения привели Фоули в замешательство, что доставило мне несказанное удовлетворение.

– Конечно, в трагедии могут быть замешаны и другие лица из окружения Монтфорта, – продолжал я, желая смутить его еще больше, стремясь доказать ему, что он не такой уж всемогущий, каким себя воображает.

– Например?

– Лорд Брадфилд… леди Брадфилд, их сын Джордж, леди Фоули… вы.

Обычно желтоватое лицо Фоули покрыла мертвенная бледность.

– Хопсон, вы забываетесь. По-вашему, я и моя жена можем иметь какое-то отношение к смерти Монтфорта? Вероятно, вы совсем пьяны, если осмеливаетесь произносить вслух столь дерзкие нелепости.

Я залпом осушил кружку. У меня начинала кружиться голова, но гнев, эль и вино не признают титулов и чинов и побуждают высказываться менее осторожно, чем того требует благоразумие. Я не хотел уступать и, сконцентрировавшись, приготовился произнести обвинительную речь.

– Милорд, цель данного расследования – установить истину. Разве не это вы мне говорили, когда просили моего содействия? Разве не потому настойчиво требовали, чтобы я согласился вам помогать? Но нельзя поручиться, что истина обязательно окажется приятной или угодной вам. Вы же не станете отрицать своего интереса в делах Монтфорта. В конце концов, согласно изменениям, которые он внес в свое завещание, именно вы должны получить большую часть его наследства.

Фоули наградил меня убийственным взглядом и возвел глаза к потолку, словно давая понять, что он руководствуется высшими мотивами.

– Я не охотился за деньгами Монтфорта. И никоим образом не поощрял его брать у меня в долг. Скорее, наоборот: я пытался образумить его. Свое состояние он потерял по собственной глупости, и, кроме себя, в своих неприятностях ему винить было некого. Что касается лорда Брадфилда, его сына и наших жен… Боже, – он саркастически хохотнул, – это настолько абсурдное предположение, что даже не заслуживает опровержения. – Он вновь сердито посмотрел на меня. На его щеках проступили два багровых пятна размером с полкроны.[22]22
  Английская монета в 2 шиллинга 6 пенсов; имела хождение до 1970 г.


[Закрыть]

– Я вам так скажу, Хопсон. Прежде чем вы решите выдвинуть очередную порцию диких обвинений, соблаговолите принять во внимание две вещи. Первое: хоть я и беседую с вами как равный с равным, условности, существующие в обществе, еще никто не отменял, и я ожидаю от вас некоторой осмотрительности. Второе: вам не мешает напомнить себе, что я плачу вам, дабы вы помогли мне выяснить обстоятельства гибели этих людей. Разве стал бы я это делать, если б сам был виновником трагедии? А теперь, если вы исчерпали свое красноречие, я отвезу вас в Хорсхит, где, надеюсь, вы продолжите поиски, проявляя большую рассудительность.

Его слова несколько отрезвили меня, но не подавили засевшего во мне тупого упрямства.

– Разве я не говорил вам, милорд, что Роберт Монтфорт запретил мне появляться в его доме? Он пригрозил, что заклеймит меня вором и посадит в тюрьму.

– А я разве не сказал, что Роберт Монтфорт отправился в Лондон? Он не будет знать о том, что вы в его доме, пока вы не уедете. Я дам вам записку для Элизабет или мисс Аллен, в которой попрошу, чтобы они не чинили вам препятствий.

Меня так и подмывало послать его к черту, но, несмотря на пьяный угар, я не осмелился. К тому же мне была ясна логика его доводов. Возможно, это был мой последний шанс получить доступ в Хорсхит и найти материалы, касающиеся Партриджа. Поэтому я без дальнейших возражений позволил ему оплатить счет и начеркать для меня записку. Мы вышли на улицу. Я все еще кипел от злости; уныние, вызванное отъездом Элис, терзало меня, как ноющая рана.

В карете Фоули не обращал на меня внимания. У ворот Хорсхит-Холла он высадил меня, сказав, что прогулка пойдет мне на пользу, а сам он заедет завтра, дабы узнать про мои успехи. Кутаясь в пальто, дрожа от дующего в лицо пронизывающего ветра, я неровным шагом потащился к особняку. Было темно; в висках стучало так, будто голову сжимало тисками. Мне хотелось лечь, закрыть глаза и предаться мечтам об Элис. Я подумал о том, чтобы развернуться и последовать за ней в Кембридж, но потом решил, что это глупая затея. Кембридж находился в десяти милях от Хорсхита, сейчас добраться туда я мог только пешком, и к тому времени, когда я прибуду на место, Элис наверняка уже давно будет спать. Я завернул за угол, и передо мной внезапно выросла мрачная махина дома. На фоне хмурого низкого неба он казался грузным и плоским, будто это был набросок, выполненный архитектором, а не объемное здание, в котором живут, умирают, плачут и кричат люди.

По крайней мере, здесь я найду отдохновение в компании Конни, утешил я себя, смутно припоминая, что она собиралась что-то обсудить со мной. Мне не терпелось поделиться с ней своими переживаниями из-за Элис, и я надеялся, что теперь-то нам никто не помешает вдоволь наговориться по душам.

Но когда я прокрался к заднему входу (предосторожности ради я не стал ломиться в парадную дверь, опасаясь, что Фоули ввел меня в заблуждение и Роберт никуда не уезжал), мне пришлось столкнуться с новыми разочарованиями. Выяснилось, что днем Элизабет уехала в Кембридж к друзьям, у которых она намеревалась заночевать, и взяла с собой Конни. А миссис Каммингз, увидев, что я едва держусь на ногах и взгляд у меня ошалелый, тотчас же заявила, что она солит окорок, на разговоры у нее времени нет, но, если мне что-то надо, Джон, лакей, проводит меня к мисс Аллен.

Осознав, что мне не избежать аудиенции у одной из хозяек дома, я мгновенно протрезвел. Хоть и был я пьян, а сообразил, что лишусь всякой возможности продолжить поиски фактов, касающихся Партриджа, если не сумею достойно вести беседу. В голове вмиг прояснело, словно меня окатили ведром ледяной воды.

Джон привел меня в маленькую столовую, где мисс Аллен вышивала шерстью стеганое покрывало. Она тепло приветствовала меня, отложила в сторону пяльцы, с сожалением глянув поверх своего длинного носа на затейливый узор из цветов и фруктов, и спокойно поинтересовалась, что мне нужно.