Текст книги "Обнаженный меч"

Автор книги: Джалал Баргушад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Бабек приказал всех прибывающих в Хамадан подвергать строжайшей проверке. А ответственным за это назначил Горбатого Мирзу. Горбатый Мирза был человеком, наторевшим в подобных делах. Тридцать лет он провел у Хорасанских ворот Багдада. Обмануть его было невозможно. Всех подозрительных Горбатый Мирза приказывал немедленно брать под стражу: "Прямиком в тюрьму. Там все выяснится".

Глава врачей Джебраил неотлучно находился при Бабеке. Мало ли что: могли издали пустить стрелу, могли внезапно поразить мечом или кинжалом.

Хотя Бабек и овладел Хамаданом, иранские феодалы здесь вмешивались во все дела. С виду они были на стороне Бабека, а на деле вели двойную игру. С одной стороны, они юлили перед наместником Хорасана – Тахиром, с другой прислуживали Бабеку. При имени халифа Мамуна разражались бранью. "Халифат еще не видел такого выродка-халифа. Чья же душа потянется к нему?!"

Иранские феодалы хорошо знали халифа Мамуна. Они знали, что из-за престола он велел обезглавить своего брата Амина, знали, что в угоду суннитам он объявил умалишенным своего тестя Гасана и сжил его со света. Кто же мог сочувствовать такому человеку?

В халифате вновь начался переполох. Халиф Мамун потерял голову. Не знал, как распределить войско. Не знал, послать ли его против Бабека или сосредоточить на границе с Византией. Не знал, какую часть войска направить в Египет: там снова разгорелось восстание. Уже который год халиф в невыгодных условиях вел войну с Византией. Он сам отправился было туда, но тем временем еще больше разрослись восстания в Иране и Азербайджане. Эти восстания, подобно лесному пожару, опаляли даже облака в небе.

Халиф не желал отказываться от Египта. Но и Хорасан уплывал у него из рук. Мамун вынужден был снова послать в Египет Афшина: "Ступай, покажи еще раз силу своего меча".

Теперь, посылая Афшина в Египет, Мамун пообещал, что в будущем назначит его – лишь бы он вернулся с победой – главным начальником над всеми халифскими войсками. В прошлый раз хорошо проявил себя, а на этот раз пусть еще лучше проявит...

* * *

Халиф Мамун более не опасался Египта. Афшин сделал там свое дело. Халиф теперь был занят тем, что подзадоривал своего брата Мотасима, которого он натравил на византийцев. Истинный вояка Мотасим ощутимо потеснил византийцев, разрушил крепости Бил-сир, Лулуа, Тарса и Таив. Но император Византии Феофил не сдавался, храбро противоборствовал. Хотя халиф и брал верх в сражениях, потери у него были огромны. Муджахиды – борцы за веру – изнемогали от кровопролитных схваток. Была бы их воля – они вовсе не воевали бы. После вечернего намаза они удалялись в свои шатры и молили аллаха и пророка смягчить сердце Мамуна, чтобы тот прекратил войну. Но кто же услышит стоны халифских воинов!..

"Счастье людей – во власти богов". Подневольные мусульманские ратники твердили невеселые стихи, распевали печальные песни. Наиболее распространенными были такие сколь бесхитростные, столь же и безрадостные строки:

Стой-ка, брат, попридержи коня,

Что-то на душе тяжеловато.

Есть в Куфе подруга у меня,

Дом ее – на берегу Евфрата.

На песке виднеются следы,

То – следы моей газелеглазой,

Бродит одинокая, а ты

Топай, торопись на приступ Базза.

Там же нет поживы никакой,

Только ветры возле неба дуют.

Если мы сдружились тут с тоской,

Значит, и на родине бедуют.

Что нас ждет? Засада и погром,

Лязг железный и зубовный скрежет,

То ль копье воткнется под ребро,

То ль кинжалом горло перережут.

Дома не доделал столько дел!

Стричь овец собрался, да оставил

На войну идти эмир велел,

Не пошел бы – тотчас обезглавил.

Вот – Араз, а там – Кура-река,

Вместо бродов здесь водовороты.

Нелегка дорога, далека

На Дербент – Железные Ворота.

Хуррамиты, слышал сам, небось,

На Аразе бьются, будто черти.

Как бы чего-либо не стряслось

С нами в сумасшедшей круговерти.

Племенам отважным нет числа,

Но они сюда не забредали,

Только нас судьбина занесла

В эти угрожающие дали.

Однажды в войсках халифа распространился слух, что Мамун преставился. Раздались скорбные причитания. Проповедники не знали, кого поминать, кого благословлять. Среди воинов было много таких, что проклинали халифа, но были и такие, кто молился за упокой его души, и их было немало.

Противоречивые слухи распространялись о смерти Мамуна по халифату. Каждый рассказывал по-своему. Сказано: "Мнение одно, а сомнений – тысяча". Одни говорили, что халифа, как и поэта Абу Нувваса, отравили враги, другие утверждали, что Мамун умер своей смертью.

Причина смерти халифа оставалась тайной. Рассказывали, что халиф Мамун перед полуденным намазом искупался в бело-мрамерном бассейне дворцового сада, затем "откушал" кисть винограда, после чего и отдал душу богу. Все, что приключилось с халифом, приключилось от этого винограда... Возможно, это и была правда.

Мотазилиты и зындыги подозревали богословов. А Мараджиль хатун решила, что это дело рук ее невестки – Боран: "Она отомстила за своего отца – Гасана..."

Если бы жива была Зубейда хатун, придворная персидская знать в отместку за смерть бывшего главного визиря Гаджи Джафара обвинила бы ее и упрямо доказывала бы, что убийцей халифа Мамуна является она, Зубейда хатун. Однако давно истлели кости и Зубейды хатун.

В Золотом дворце не прекращались плач и причитания. Мотазилиты и зындыги облачились в траур. Философ аль-Кинди был хмур, как небо над Хаштадсаром. Казалось, он потерял самого дорогого человека. И ученые Дома мудрости были в печали. А богословы только прикидывались, что скорбят. Кто поверил бы им! Хоть слезы лили здесь, но мысли витали в другом месте. Иранская знать не желала, чтоб халифом стал Мотасим – сын халифа Гаруна, рожденный тюрчанкой. Иранцы хорошо понимали, что Мотасим, придя к власти, соберет вокруг себя тюрков, которым доверяет.

На свете нет обители холодней и молчаливей могилы. И обременявшее весь халифат тело халифа Мамуна на кладбище было запеленуто могильным безмолвием. В Золотом дворце все обменивались вопросительными и озабоченными взглядами. Все, кроме тюрков, мысленно желали смерти Мотасиму. Никто не хотел, чтобы он вступил на халифский престол.

Получив известие о кончине брата, Мотасим приостановил военные действия и тотчас же направил послов к византийскому императору Феофилу. Он спешно заключил мир с императором и распустил обессилевшие в боях войска. Прибыв в Багдад, Мотасим завладел халифским престолом.

В первые дни он вел себя в Золотом дворце не как халиф, а как вояка. Иногда восседал на троне в боевых доспехах. Не так-то легко отучиться от привычки.

Страшные слухи распространялись о халифе Мотасиме. Говорили, что халифат еще не видел такого жестокого правителя. Некоторые сравнивали его с халифом Мансуром, при котором Амави-ды утопали в собственной крови.

Халиф Мотасим был высок ростом, светлобород, голубоглаз и рыж. Голосом хрипловат. Взглядом грозен.

Говорили, что придворные не могли уговорить его снять стальные доспехи, даже, когда отходил он ко сну. Садясь на престол, Мотасим надевал на голову не меховую шапку покойного брата Мамуна, усыпанную драгоценными камнями, а свой стальной шлем, испещренный отметинами, полученными в сражениях. У него были тонкие губы, жидкая борода едва прикрывала холодное лицо. В гневе оно принимало цвет старой меди. Нос был точь-в-точь как у покойного отца, халифа Гаруна, – похожий на клюв коршуна. В голубых глазах, казалось, таилась вся злость, вся ненависть мира. При смехе редкие, желтые усы и жидкие, сросшиеся на переносице брови горбились, становясь еще уродливее. В боевых доспехах Мотасим временами напоминал замшелый надгробный камень. Тонкий стан он опоясывал широким ремнем. В худощавом теле таилась дикая, львиная сила. Мотасим и повадками не был похож на брата. Халиф Мамун хоть внешне старался показать себя великодушным, простым, ласковым. Этого притворства у Мотаси-ма не было. С первого же взгляда было ясно, что он кровожаден, груб и жесток. Но в хитрости и изворотливости ему далеко было до Мамуна. Мамун был таким государем, который хлопковой нитью мог снять голову. Каждый свой ход, каждый поступок он по ночам во дворце при свете свеч рассчитывал наперед, подобно искусному шахматисту. Мотасим же, наоборот, был горяч, норовист, мог с маху поразить цель мечом. Его дворцом было просторное поле, а свечами – звезды. Он рос на коне, в жестоких сражениях. Одеялом ему служила шкура леопарда. Хоть он и был сыном халифа, однако при необходимости бегал не хуже бухтинского скакового верблюда140. Мог по нескольку дней без еды и воды пешком идти по пустыне. Он с детских лет был определен отцом, халифом Гаруном, к военной службе: "Для того, чтоб сражаться с хурра-митами, нашему роду необходимы храбрые, воинственные сыны. Пусть Мотасим станет полководцем".

Когда брат Амин развлекался с танцовщицами на прогулочных кораблях, бороздящих воды Тигра, он сражался на византийских рубежах. Когда брат Мамун обучался наукам у аль-Кинди, он в Египте испытывал в деле свой меч. Одним словом, с отрочества халиф Мотасим не знал покоя. Звон окровавленных мечей он предпочитал колдовскому пению Гаранфиль, запах крови – пьянящему аромату муганского вина. Так рос Мотасим.

"Я выколю глаза этому гяуру Бабеку Хуррамиту. Голову отрублю, а туловище за ноги вздерну на виселицу. Голову прикажу забальзамировать и провезти по всему халифату. Для врагов халифа и этого мало. А на голову брата Бабека Абдуллы прикажу наложить месопотамских жуков. А потом повесить на мосту Рас аль-Чиср. Пусть приезжающие в Багдад любуются его поганой тушей".

Еще при жизни халиф Мамун велел брату Мотасиму после покорения Византии все свои силы направить против Бабека, разгромить войска хуррамитов и разрушить до основания крепость Базз.

Халиф Мотасим исполнял волю брата. Занимался только военными делами, а все прочее во дворце поручил своим визирям и советникам.

Мотасим был далек от религии, потому он, как и брат Мамун, склонялся к мотазилитам и зындыгам. Но не водился с ними, подобно брату. Мотасим владел мечом, а овладеть науками он не очень старался. Мотасим понимал и то, как трудно без религии управлять государством. В халифате господствовало религиозное мышление. И меч должен был служить корану.

Основные военные силы Мотасима были размещены в Багдаде, Басре, Куфе и Мараге. Халиф направил в эти города военачальников, чтобы основательно перетряхнуть старые войска. Он распустил даже Хорасанские отряды, на которые опирался Мамун. Рядовые и начальники этих отрядов за последние годы разжирели пуще барсуков. Во время войны только и высматривали, чем бы поживиться. Халиф Мотасим распустил и войска, находящиеся в Египте. "Пусть пойдут займутся делом: пашут, сеют, жнут. Их верблюды и овцы соскучились по ним. У меня нет хлеба для лишних ртов. Мне нужны истинные воины – тюрки и негры, только они могут сразиться с таким дикарем, как Бабек".

Новшества халифа Мотасима не нравились старым полководцам. Но они вели себя так, будто военные нововведения халифа им по душе. Воины, долгие годы проведшие в походах и сражениях и потому оставшиеся холостяками, радовались освобождению от воинской повинности и до намаза и после намаза молились за упокой души отца халифа Мотасима – Гаруна.

Багдадские купцы были рады новой постановке военного дела. Хотя состояние Фенхаса было несметно, он, подобно голосному псу, готов был дневать и ночевать у ворот Золотого дворца. Никто не крадет чарыков больше, чем собака, и все же она ходит босиком! Фенхас прослышал, что халиф Мотасим намеревается купить семьдесят тысяч рабов-тюрков и создать большое наемное войско. Фенхас все взвесил-подсчитал: "Значит, я могу продать халифу двадцать тысяч рабов-тюрков и негров. А каждого раба продам самое малое за шестьсот дирхемов. Халифская казна опустеет. Во всем халифате богаче меня человека не будет. Завтра же отворю ворота невольничьего рынка Сугульабд".

Во всех городах халифата – в Багдаде, Александрии, Барде, Дербенте шла бойкая торговля рабами. Не каждый раб нравился полководцам и военным лекарям халифа Мотасима. Им нужны были сильные, как волы, полудикие детины.

Торговля Фенхаса вновь закипела. Бывали дни, когда он продавал военачальникам халифа Мотасима по меньшей мере две-три тысячи рабов. Он без умолку расхваливал своих рабов: "Часть этих рабов я вывез с родины полководца Афшина – Исровшаны. А другую – из северной Африки. На рынке Сугульабд таких сильных рабов еще не продавали".

Купцы-иудеи завидовали Фенхасу. С завистью поглядывали на него и индийские, византийские, турецкие купцы. Фенхас прибрал к рукам всю работорговлю Багдада.

Халиф Мотасим больше проводил времени в военных станах, чем во дворце. Иногда вместо лекаря сам осматривал покупаемых рабов. Говорил, мне нужны такие храбрые тюрки, которые прошли и снег, и пургу, когда пасли отары и табуны на песчаных равнинах Маверауннахра. Мне нужны такие молодцы, которые могли бы на скаку пролезть под брюхом коня и вновь подняться в седло. Мне нужны такие храбрецы, которые один на один сражались с нападавшими на их отары, стада и табуны тиграми, львами и волками, которые из-за пастбищ, воды и собак дрались, стреляли из лука, рубились мечами. Такие удальцы, которые могли бы неделями двигаться по раскаленной пустыне, не ощущая ни голода, ни жажды. Такие воины, которые, закалившись под палящим солнцем Африки, отвердели бы подобно стали, которые могли бы грудью встретить любой самум и пускать корни в скалах, как железные деревья...

Халиф Мотасим за счет казны создал семидесятитысячное наемное войско. Больше половины его составляла конница. У халифа было столько золота, что он мог бы создать и миллионное войско. Но пока и этого было достаточно. Его конные и пешие войска готовы были к сражениям в любых условиях. Они могли сражаться и в песчаных пустынях, и в туманном Баззе. Халиф особенно гордился своей конницей. Любил повторять, мол, Бабековым всадникам далеко до моих. Халиф Мотасим, подобно покойному хозяину табунов Салману, был завзятым лошадником. Он содержал свои табуны вблизи Хорасана. Большую часть коней для отряда телохранителей он поставил из своих табунов. Эти широкогрудые, резвые, небольшие кони летели быстрее стрел.

Халиф Мотасим, как и Мамун, не мог обрести уважение багдадцев. Ибо созданные халифом из тюрков отряды телохранителей бесчинствовали в Багдаде. Не было дня, чтобы не происходило столкновения между мирными жителями и отрядами тюркских войск. С наступлением сумерек невозможно было выйти в прилегающие ко дворцу кварталы Карх, Алхасам и Кайруван. Воины-тюрки только что не нападали на мечети. Они насильно втягивали к себе на седла девушек, возвращающихся из мечетей, и умыкали их. А иногда, ворвавшись в монастыри, глушили алькурбанкйское вино и, опьянев, издевались над монахами. Терпение жителей Багдада лопнуло. Они написали жалобу эмиру города Исхаку ибн Ибрагиму Бени-Мусаба и главному шейху халифата – Исмаилу. Эмир был иранцем и побаивался халифа Мотасима. Стремился приглянуться халифу, чтоб тот в будущем не назначил на его место тюрка. Когда в халифате набирали наемное войско, эмир Исхак оказал помощь халифу Мотасиму: из своей личной казны потратил на войско много динаров. А теперь какая ему польза в том, чтобы доводить чьи-то жалобы до халифа и портить ему настроение, и, как говорится, повязывать здоровую голову. По Багдаду ходили слухи, что Мотасим против Бабека пошлет Исхака.

И у шейха Исмаила от забот голова гудела, подобно пчелиному улью. Шейх опасался, что халиф Мотасим теперь примется за него и пошлет на Бабека. Но несмотря на это, шейх Исмаил довел до халифа Мотасима недовольство жителей Багдада, особенно – знати и купцов. Халиф сам уже знал обо всем этом и давно подыскивал место, куда бы перебраться из Багдада. Он даже прослышал, что и его отец, халиф Гарун, в свое время задумал перенести свое местонахождение и дворец к одинокому монастырю, расположенному в четырнадцати агачах от Багдада. То место по-арабски называлось Сурра Манраа, то есть "счастлив увидевший меня". Халиф Мотасим за шесть лет воздвиг здесь город-Самиру, здесь выросли величественные дворцы, башни, мечети. Помимо больших зданий он густо натыкал здесь и "деревья смерти".

Глина этого города была замешена на слезах сотен тысяч рабов, дворцы возвышались на их костях. Сколько тавризских мастеров за время строительства этого города было похоронено здесь!

Халиф Мотасим велел сорвать золотые украшения со всех монастырей в халифате и свезти в Самиру. Здесь он построил себе хоромы, пышней и роскошней, чем в Золотом дворце.

XXXVIII

ТЯЖЕЛАЯ УТРАТА

Если ты будешь оплакивать закат

солнца, то не увидишь бесчисленных звезд,

зажигающихся в небе.

Индийский афоризм

Солнце только вошло в созвездие Льва. В Хамадане было так жарко, что даже в тени можно было испечь яйцо. Река Машанруд, разделяющая город надвое, клокотала, подобно казану на огне. Заунывно зудящие в Кешкибагимуасзаме цикады, казалось, оплакивали тонущих в реке раненых бойцов. Речная вода стала красной от крови. С одной стороны неистовый зной, с другой – пожар, возникший в городе, изнуряли бойцов, опаляли их лица. Зеленый город Хамадан был объят пламенем. Жаркий ветер разносил огонь по домам, по дворам, все вокруг окутывалось густым, едким дымом. Тучи пыли, встающие над полем боя, смешивались с дымом.

На широком поле вблизи города шло ожесточенное сражение, И побеждающий, и побеждаемый взывали к небесам:

– Великий Ормузд, помоги!

– О аллах, где ты?!

Который день уже войско Исхака ибн Ибрагима сражалось здесь с войском Бабека Хуррамита. Халиф Мотасим беспрестанно посылал Исхаку из города Самира подкрепления, состоящие из воинственных тюрков. Были среди них и вывезенные из Африки юркие негры. Здесь сливались в бесконечный гул звон мечей и щитов, вопли раненых и ржанье коней. Росли целые груды камней, закидываемых метательными орудиями. От их свиста закладывало уши, рев горнов и грохот барабанов наводили ужас. Вспугнутые птицы покидали свои гнезда, улетали из Хамадана. Всадники халифа Мотасима, подобно крупным муравьям, кишели вокруг Хамадана" А несколько сот таранов рушили башни Бабека... Тяжелые камни валившиеся с неба, несли еще большие разрушения.

Потери обеих сторон были велики. Урон хуррамитов был более ощутим. Казалось, Исхак сажает стрелы на стальные доспехи, прикрывающие грудь хуррамитов. Кровь раненых и погибших, сливаясь, ручейками стекала в реку Машанруд... Такого сражения Хамадан еще не видел. В реку падало столько трупов, что они запрудили мелководную речку. Натекло кровавое озеро, которое, постепенна выходя из берегов, заливало приземистые домики в пригороде Хамадана. Жители города с воплями убегали куда глаза глядят. Разлив увлекал трупы, как паводок – деревья. Легкораненые старались спастись и, чтобы не утонуть, взбирались на что попало.

...Бабеково войско сражалось храбро. Воины даже мысли не допускали о том, что Бабек, который всегда побеждал, может потерпеть поражение. Как и в предыдущих битвах, Бабек вновь с орлиной дерзостью нападал на врага. Но ловкие, верткие, как гепарды, тюрки и негры умело избегали острых хуррамитских мечей. От клинков сыпались искры. Мусульмане восклицали:

– О, меч имама Али Зульфигара!

– О, Али!

– О, двенадцать имамов!

– О, меч аллаха Сейфуллы!

Муджахиды халифа Мотасима косили хуррамитов. Исхак сосредоточил все свои силы против ставки Бабека. Если бы не конница Исмета аль-Курди, хорезмские и хиджазские лучники давно бы завладели хуррамитской ставкой. Знаменитые арабские стрелы, прозванные аш-шарих, делали свое дело. Припавшие к гривам халифских коней, выпестованных в Аргале, Гиляне и Мосуле, тюркские всадники бились жестоко. Но всадники Исмета не подпускали врага к стану. В бою соотношение сил менялось часто. То халифские войска нависали, то Бабековы воины отгоняли назад муджахидов. По правде говоря, горцы Дейлема и Табаристана в этот раз не выдержали напряжения, рассеялись кто куда. Гарунов сын Мазьяр, приказав трубить сбор, с трудом созвал разрозненные и поредевшие отряды. Корыстолюбивые иранские феодалы были себе на уме, допуская, что Бабеково войско может надломиться, действовали вполсилы. "Умен тот, кто не подставляет себя под меч". Бабек шесть раз подряд побеждал отборные войска халифа, но на этот раз допустил неосторожность которая слишком дорого обходилась хуррамитам. Положение становилось все тяжелее. С мечей фанатичных мусульман стекала кровь. По всему полю боя разносились их крики:

– Смерть кяфирам – хуррамитам!

Разгоряченные всадники халифа Мотасима, рубя пришедших в замешательство воинов Бабека, спихивали их в реку Машанруд, Лязгали мечи муджахидов:

– Лаилахаиллаллах!

– Аллахуакбар!

Исхак ибн Ибрагим все более входил в азарт. Однако он даже представить не мог, что потеряет столько живой силы. Хотя преимуществом овладели халифские войска, они несли большие потери. Но это не очень-то огорчало Исхака. Он каждый день с голубями слал в Самиру – халифу Мотасиму – черноперые письма: "Докладываю повелителю правоверных, что тюрки, находящиеся в войске, выказывают беспримерную доблесть. Это – ваша победа!" Но большинство посланных Исхаком с голубями донесений до халифа Мотасима не доходило. Искусные дозорные Бабека вновь наперехват голубей выпускали соколов. Они устраивали засады на дорогах, заарканивали гонцов халифа. Халиф Мотасим беспокоился за "сход сражения, не получая сведений, доходил до бешенства и ярился. Случалось, что халиф неделями не имел известий с поля боя. Но и тут нашелся выход. По приказу Мотасима Исхак расставил в местах, особо опасных для гонцов, несколько тысяч воинов. Они стояли на расстоянии ста метров друг от друга и криком передавали из Хамадана в Самиру, во дворец халифа Мотасима, донесения и просьбы полководца Исхака. Он же у себя в ставке, расположенной в Кёшкибагимуаззаме, издалека радовал халифа: "Ваше величество, натиск гяура Бабека Хуррамита сломлен. Эта крупная удача должна быть золотыми буквами вписана в книгу побед Аббасидов".

Выстроившиеся вдоль дороги бойцы громко кричали, передавая друг другу слова полководца. Сообщения Исхака следовали одно за другим: "Ваше величество, Азербайджан уже в наших руках! Больше половины стотысячного войска хуррамитов осталось лежать иа Хамаданской равнине! Это – победа повелителя правоверных!" Таким образом, сведения обо всем происходящем в Хамадане без проволочек доставлялись в Самиру, халифу Мотасиму. Исхак вновь обрадовал халифа: "Окружен двадцатипятитысячный отряд Бабека Хуррамита! Он поспешил укрыться у императора Феофила!"

В Самире, в пышном дворце халифа Мотасима, не прекращались празднества. Поэты посвящали оды подвигам полководца Исхака ибн Ибрагима Бени-Мусаба:

В какие слова его славу облечь?!

Весь век его – острооточенный меч.

О, Бени-Мусаб!

В устах благородных людей повсеместно

Звучит это имя победною песней:

О, Бени-Мусаб!

В речах его словно бы мёд золотой,

В очах нарождаются солнце с луной,

О, Бени-Мусаб!

Все говорили о том, какой великий воин полководец Исхак, Эмир Багдада оправдывает свое назначение. А это было совсем не по душе Афшину.

Халиф Мотасим передал Исхаку такое сообщение:

"Высылаю караван дирхемов. Заплати воинам заранее, чтобы сражались охотнее!.. Усиль сторожевые отряды на дорогах, ведущих в Византию! Сделай так, чтоб Бабек не мог поддерживать связь с византийским императором Феофилом!"

...Во время сражения Бабек перенес свою ставку в походный лазарет. Здесь было много больших, грибообразных шатров, их трудно было отличить один от другого. Противник не мог установить, в каком шатре находится Бабек.

В походном лазарете стоял запах крови, непрерывно разносились стоны и жалобы. Безнадежных раненых лекари вывозили отсюда на лошадях и мулах. В некоторых шатрах проводились сложные операции. Хирурги с повязками на лицах прежде, чем пустить в дело ножи, для обезболивания давали раненым коноплю, мак и дурман. Раненые засыпали, и тогда врачи мощными магнитами извлекали из их тел застрявшие наконечники стрел. Рваные раны оставляли открытыми. Хирурги останавливали кровь, затем заливали пораженные места топленым маслом. Накладывали на раны тесто и туго перевязывали...

Главе лекарей Джебраилу с золотым крестом на шее не приходилось спать и по ночам. Он так не мучился даже в Золотом дворце, ежечасно ожидая смерть. Но нынешние волнения и тяготы были приятны ему. Знал, что служит не такому коварному правителю" как халиф Гарун, а преданным, храбрым и стойким людям.

Иногда Бабек вместе с Мобед-Мобеданом приходил в хирургический шатер. Старец благословлял раненых, произносил молитвы. А хирурги сосредоточенно занимались своим делом. Джебраил чувстровал, какие внутренние потрясения испытывает Бабек, но не знал, как утешить его.

– Великий полководец, – говорил он, – у вас нет оснований так переживать. Все ваши воины ранены в грудь. До сих пор я ни одной стрелы не извлек из спины...

Стремительно подойдя к телохранителю, Бабек сердито выхватил из его рук поводья своего Гарагашги, взметнулся в седло: "Великий Ормузд, помоги!" Но как только Бабек, выхватив меч, хотел ринуться в бой, отряд вооруженных всадников преградил ему путь:

– Великий полководец, – сказали они, – мы должны живым-здоровым проводить вас в крепость Базз! Военный совет решил: нельзя пускать вас в бой.

Бабек, нахмурившись, повернул коня обратно. Решение военного совета было нерушимо. На совете Бабек откровенно взял на себя вину за все понесенные до нынешнего дня потери и разъяснил создавшееся положение: "Не следовало мне слишком надеяться на численное превосходство нашего войска и принимать бой на равнине. Хуррамиты – горцы, не привыкли они воевать на равнине. Ратники же халифа Мотасима выросли в степях... Не надо было мне рассчитывать и на иранских феодалов. Они, опасаясь опалы халифа Мотасима, тотчас отшатнулись от нас. Предатель Мухаммед ибн Баис, переметнувшись на сторону врага, нанес большой урон нашему войску. Конницы у нас было маловато. Будь у нас хотя бы тридцать тысяч всадников, мы перебили бы пятидесятитысячную конницу халифа".

Бабек не отступал, несмотря на то, что халифское войско истребляло хуррамитов. Противник овладел складами военного снаряжения и продовольствия. Который день уже Бабековы воины сражались впроголодь...

Однажды после утреннего намаза вражеская конница, подняв черное знамя, перешла в стремительное наступление. Они подпалили последний оставшийся у Бабека склад съестных припасов и военного снаряжения. Снова все утонуло в дыму. Военный совет предложил Бабеку отступить. Бабек, несмотря на поражение, продолжал упорствовать:

– Если мы взялись за рукоять меча, нельзя вкладывать меч в ножны! Будем биться до последнего вздоха!

Конница Исхака окружила ставку Бабека. Бабек порывался вскочить на Гарагашгу и ринуться на врагов, но телохранители не спускали с него глаз. Военный совет велел им держать Бабека в постоянном кольце. Но Бабек не вытерпел. Казалось, из его гневных глаз брызнет пламя и испепелит врагов. Неимоверную силу Бабек ощутил в своих руках, ставших стальными в постоянных битвах. Ему казалось, что он в одиночку способен истребить все войско халифа. Бабек вдруг выхватил меч, поднял его над головой и призвал свое пеоедовое войско к новому бою:

– Игиды, настал час мужества и чести, будем биться до последнего вздоха! За мной!

Загремели трубы, загрохотали барабаны, всколыхнулись багряные стяги. Хуррамиты с обнаженными мечами обратили лица к солнцу:

– Великий Ормузд, дай силы!

– О пророк Ширвин, помоги!

Бабекова конница яростно врезалась во вражескую. Рубились несколько часов. Бабек прорвал окружение и множество всадников халифа Мотасима сбросил в реку Машанруд. Но решение военного совета оставалось в силе. Телохранители, взяв Бабека в кольцо, принудили его покинуть поле боя.

После полуденного намаза бой прервался. Халифские воины, отойдя к своим шатрам, оплакивали павших, причитали над ними и вновь просили помощи у аллаха и пророка. А хуррамиты в своем стане играли на тамбурах и свирелях, пили вино и пели.

XXXIX

ПОСЛЕ ХАМАДАНСКОЙ ТРАГЕДИИ

У того, кто защищает родину, силы неиссякаемы.

Вот уже который день "золотые" и "серебряные" люди в халифском дворце Самиры предавались кайфу. Новый город принес счастье Мотасиму. Войско багдадского градоправителя Исхака ибн Ибрагима нанесло поражение народному ополчению Бабека Хуррамита. Весь халифат облетела эта новость. Халиф Мотасим добросовестно исполняет замыслы своего покойного брата Мамуна. Он снова поднимает до небес славу дамасского клинка. И друзья, и враги одобряли халифа Мотасима. Льстивые придворные поэты, норовя превзойти друг друга, ночей не спали, строчили хвалебные оды халифу.

Воодушевленный победой Мотасим, подобно своему отцу, халифу Гаруну, проявлял неимоверную щедрость. "Покойный родитель мой говорил: "Государь, не проявляющий щедрости, не может пользоваться уважением подданных. Рука властителя не должна быть скудной". Халиф распахнул ворота сокровищницы. Пригоршнями раздавал он золото одописцам и певцам, дерущим горло в честь него. Многие называли его "хатамом".

Халиф старался не обойти вниманием и рабов, служивших при дворе. "Я – раб моих рабов, а они – мои рабы. Пусть и рабы обзаведутся жильем и семьями. Пусть и они поживут по-человечески", – сказал он.

Несколько тысяч рабов халиф Мотасим в честь Хамаданско победы отпустил на волю. Многие из них обзавелись домами в Са-мире.

Халиф часто напоминал придворным, дескать, коран гласит, что обижать рабов – грешно, они – самые преданные друзья своих господ.

Хорошее отношение к рабам, в особенности к тюркам, тоже было хитростью Мотасима. Эта мера преследовала цель поддержать готовность находившихся под властью государства "железных" людей к будущим преступлениям.

Мотасим денно и нощно искал способы погубить Бабека Хуррамита. После Хамаданской победы халиф разошелся пуще прежнего. И в войске халифа, не однажды битом прежде Бабеком, поднялся боевой дух и зародилась вера в окончательную победу. Ратник халифа, чьи клинки еще не остыли после жаркого сражения, требовали новой крови, нового наступления. Но их желание не осуществилось. Тайные вести из Византии, полученные Мотасимом, ужаснули его. Халиф поспешно отозвал Исхака ибн Ибрагима из Хамадана и освободил его от войска. "Ступай в Багдад. Будешь градоправителем. В городе скова смута". О причинах этого многие в халифате не догадывались, но придворным все было ясно...

После Хамаданской трагедии часть уцелевших воинов Бабека ушла в Византию, а часть отступила на Мугань. Бабек, несмотря на кручину, чувствовал себя в родных местах более сильным, более деятельным, более стойким. Бабек размышлял: "Мне надо собрать силы для будущих битв. Иранских феодалов я испытал. И на улучей141 больше не полагаюсь. Они теперь не поверят, что я оправлюсь после случившегося и смогу сражаться с войском халифа Мотасима, одержавшим победу. Но напрасно улучи думают так. Я – Бабек, я никогда не примирюсь с тем, чтобы иноземцы поработили моих соплеменников. Лучше прожить один день свободным, чем сорок лет – рабом!"