Текст книги "Обнаженный меч"

Автор книги: Джалал Баргушад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Баргушад Джалал
Обнаженный меч

Джалал Баргушад

ОБНАЖЕННЫЙ МЕЧ

I

СЛАДОСТНЫЙ АД

Не завидуйте тем, кто служит в роскошных дворцах, заманчивых с виду. Они находятся на корабле с прогнившим днищем и ловят рыбу в бушующем море. Если счастье улыбнется им, улов будет удачен, если же нет – пойдут ко дну вместе с кораблем.

Мать халифа Гаруна ар-Рашида, Айзурана хатун, была властолюбива подобно Агриппине – матери императора Нерона1. Влияние ее было таково, что она при Гаруне ар-Рашиде была как бы вторым халифом. Исламским государством по сути управляла Айзурана хатун, хотя официально халифствовал ее сын. Гарун так же, как Нерон, был вечно занят развлечениями – охотой и всякими иными забавами. Что ни день задавал пышные пиры под Золотым деревом Золотого дворца, любуясь в мягком свете, идущем от канделябров, полуобнаженными танцовщицами и внимая пению обольстительных рабынь. Халиф предавался грезам, упиваясь голосом своей наложницы Гаранфиль, ощущая себя в объятиях гурий, источающих райское благоуханье. Ему не надоедало вновь и вновь слышать из уст своей возлюбленной протяжно-певучие стоны:

Пронзила грудь мою

стрела любви,

к тебе обращены

мольбы мои.

Потерян

сердца моего покой,

взамен обретены

печаль с тоской2.

Пиры проходили весело. Когда же ощущалось их однообразие, стольник халифа, его закадычный друг-приятель поэт Абу Нуввас3 придумывал для него иные развлечения... Гонцы и глашатаи, поспешно оседлав своих сытых жеребцов, скакали по мощеным улицам Багдада. Их выкрики поднимали переполох в городе:

– Люди, слушайте и знайте – великий и справедливый халиф Гарун ар-Рашид направляется на охоту! Никому на улицах не показываться!

Халиф Гарун, облаченный в охотничий наряд, подзывал подаренного индийским послом пса Сейюри, который мог одолеть даже льва, и с белым соколом на плече усаживался на украшенного роскошной сбруей Вороного коня...

Кто же станет обращать внимание на шум и угрозы скороходов, стражников и глашатаев? Весь Багдад глазел на халифа Гаруна, направляющегося к вавилонским болотам на львиную охоту. Головы, покрытые черными чадрами, прятавшими лица за золотистыми покрывалами, высовывались из ворот и окон, выходящих на улицу. Несметное число горячих черных глаз украдкой следило за халифом. Многие говорили:

– Не конь под ним, а дар божий. Целого города стоит!

Вороной конь занимал зевак больше, чем сам халиф. Конь халифа Гаруна, подобно коням древних падишахов-сасанидов, был в драгоценной сбруе, холка и хвост его были окрашены хной. Грива коня была ухожена, как девичьи косы. Золотое седло сверкало вделанными в него драгоценными камнями. И стремена были золотыми. И узда покрыта редкостными жемчугами. Вороной блистал, как светильник. Иноземные купцы спорили:

– Ты говоришь, что этот конь красивее Дуль-Дуля – коня самого имама Али4?

– Не видишь сам? Это же и так ясно.

– Если этого коня с его сбруей вывести на базар, у кого хватит денег купить его?

– Даже первому работорговцу Багдада Фенхасу Вороной не по карману. На базаре Сугулабд, где торгуют рабами, за этого коня дадут самое меньшее десять тысяч рабов...

Несколько дней и ночей вблизи вавилонских болот, на лугах Савада ветер раздувал белые шатры. Псари, направив в болота гончих, с криком и шумом выгоняли львов. Львы попали в сети, в глубокие ямы... Сразу несколько стрел выпускалось по бьющемуся в яме озлобленному льву. Халиф Гарун получал особое удовольствие, когда львы начинали слабеть. Сейюри прыгал в яму, хватал очередного льва за горло, и, вытащив из ямы, кидал к ногам Гаруна.

В Золотом дворце только и было разговору, что об удачной охоте халифа, о его развлечениях в музыкальном шатре со своей любимой певицей Гаранфиль, о вольных выходках его стольника Абу Нувваса.

Во дворце говорили, дескать, на подъезде к вавилонским болотам, поэт Абу Нуввас, бахвалясь, ослабил поводья и молниеносно промчался мимо халифа, опережая его.

– Эгей! Где тот храбрец, что догонит меня? – воскликнул Абу Нуввас, подмигнув халифу Гаруну: – Ну, что же вы? Кто отстанет, окажется добычей львов.

Халиф Гарун понял, что Абу Нувваса распирает от вина, и не придал значения его дерзости, даже прикрикнул на всадников, что вознамерились было унять его пыл.

– Не трогайте поэта! На охоте такое в порядке вещей, это не Золотой дворец.

Всадники попридержали своих коней. Но хмельной поэт продолжал чудить. Повернув коня, как победивший полководец, прогорланил:

–О, повелитель правоверных, поменьше расхваливайте своего Вороного, не то он подведет вас, и вы угодите в лапы ко львам.

Тут халиф Гарун ар-Рашид рассердился и одернул зарвавшегося стольника:

– Эй, виршеплет, что, тебе голову на плечах носить надоело? Абу Нуввас тотчас опомнился и, подняв лицо к солнцу, ответил с улыбкой:

– О, повелитель правоверных, моя персона – Венера на небосклоне, а Венера опережает солнце, чтобы возвестить всему миру о его приходе.

Настроение халифа Гаруна поправилось:

– Поэт, пока я жив, тебе смерти не видать. За эти слова дарю тебе десять рабов.

Абу Нуввас, поклонившись властелину, пустил коня вскачь к вавилонским болотам и выкрикнул на скаку:

– Не связывайся с пустоголовыми!..

А когда охотничьи приключения приедались халифу, он, покосившись на Абу Нувваса, усмехнулся:

– Субханаллах!5

Это было условным знаком, по которому следовало придумать новую затею. Стольник сразу же оживлялся. Благо, найти забаву для повелителя правоверных в благословенном Багдаде было не трудно! И без того весь исламский мир из конца в конец был игрушкой в руках халифа. Играть чужими судьбами у него вошло в привычку.

Скаковое поле Багдада содрогалось от топота и ржанья коней. Лавина всадников, чьи руки стали железными, закалились в страшных битвах, припадала к лохматым гривам черных рослых коней, молнией проносилась перед халифом. Легкотелые, ловкие всадники, ожидая щедрой награды, старались показать халифу свою удаль. После скачек начинали игры совланджан и тура, которые очень любил Гарун ар-Рашид... Участники игры вставали на голову в седлах, скатывались с них. Прижимаясь то к одному, то к другому боку коня, на скаку спрыгивали на землю и вновь вскидывались в седла, пролетая мимо халифа, размахивая клинками, выкрикивали:

– Смерть хазарам! Хотим в Дербенте показать свою силу хазарам!

– Хотим!

– О, повелитель правоверных, если наместник Андалузии Первый Правитель еще раз ослушается, пошли нас на него!

– Пошли!

– Великий властелин, если Византия откажется платить дань Багдаду, мы всю ее землю перетащим в мешках!

– Перетащим!

– Ваше величество, хуррамиты склонятся перед нашими мечами! Сын Шахрака Джавидан падет пред нами на колени!

– Падет!

Истинная цель этих состязаний заключалась в том, чтобы показать народу силу и мощь халифа.

Однако и скачки, и верховые игры утомляли халифа. И снова произносилось:

– Субханаллах!..

На скаковом поле появлялись шуты и скоморохи, о которых говорилось, что они могут рассмешить и мертвых. Они выходили разодетые в парчу, большеносые, длинноногие и длинношеий, с разорванными ртами. О таком действительно можно было сказать: "рот до ушей". Шут, выряженный летучей мышью, крепко схватив за ноги жонглера, изображающего лисицу, писклявым голоском умолял его:

– Спрячь меня, если днем стану летать, позарятся на мою красоту да и пристрелят.

Бывало, иные со смеху даже сознание теряли. Хохот сотрясал все поле. Халиф, запрокинув голову, безудержно хохотал. Шуты рядились {то обезьяной, то лисицей, то львом и до упаду смешили халифа – любителя повеселиться. Иногда они принимались читать стихи, кувыркаясь по земле:

Умнее всех казиев

был мой осел,

сказки рассказывал

милый осел.

И вдруг (о, оказия!)

сдох мой осел.

Однажды мне приснился он,

и наказаньем стал мне сон.

Студеной водою

поил я тебя,

отборной едою

кормил я тебя,

мой умный, красивый осел,

мой шёлковогривый осел.

Слово "осел" обычно употреблялось в едких сатирах на казиев, под ослами именно они и подразумевались. Слушая такие стихи, халиф Гарун покатывался со смеху. Придворные, угодливо подражали ему, а он внезапно произносил:

– Субханаллах!..

В Золотом дворце шахматисты, позевывая, ожидали возвращения халифа со скакового поля.

Халиф негромко бросал главному визирю Джафару ибн Яхья Бармакиду:

– Пусть начинают!

– Повиноваться повелителю правоверных – наш долг...

Начиналась шахматная игра. И здесь халиф щедро награждал победителя. Самых дорогих подарков Гаруна удостаивался знаменитый шахматист Хафиз Шатренджи. Получив подарок, он играл с сыном халифа Мамуном. И, как правило, нарочно проигрывал ему. Наконец сам халиф Гарун садился играть с сыном Маму-ном победителем многих шахматистов. Мамун обыгрывал и отца.

Халиф Гарун, конечно же, досадовал, однако виду не подавал.

– Сыграем еще раз! – произносил он ровным голосом.

И тут Мамун нарочно проигрывал отцу, чтобы тот не огорчался. Чувствуя это, халиф Гарун и радовался, и печалился. Неужели его сын, рожденный от персиянки Мараджиль хатун, так способен? Неужели его, халифова, сообразительность так притупилась? Неужели он нуждается в поблажках?

Когда надоедали и шахматы, халиф Гарун предавался играм, которые были несовместимы с его положением. Вместе с главным визирем Джафаром, которого он называл "братом", в каком-нибудь безлюдном уголке дворца, заключив пари, устраивали петушиные или собачьи бои. А судьей этих боев назначался Абу Нуввас. И всякий раз, обычно, пес главного визиря бывал побежден, или же петух его весь обливался кровью. Халиф, обрадованный победой, подмигивал Абу Нуввасу: "Пошли!"

Абу Нуввас, захмелев от вина, часами просиживал вдвоем с халифом Гаруном, беседовал с ним и читал ему игривые стихи:

Не дева – диво! Погляди,

как бесподобно сложена!

Тюльпаны щек ее кричат:

"весна пришла, весна настала!"

Уста прекрасней, чем мечта.

О сколь же сладостна она!

За взор единственный отдать

и тысячу динаров – мало!

Великий халиф Золотого дворца так увлекался играми, затеями и кутежами, что еле находил время, чтобы хоть раз в месяц посетить свою нежную, умную и красивую жену – главную малику – Зубейду хатун. Этой желанной ночи даже больше, чем сама Зубейда хатун, ожидали дворцовые машшате, в обязанности которых входило умащать и наряжать дворцовых красавиц, а также евнухи, танцовщицы, певицы и служанки и прочая челядь. В честь главной малики наутро после ночи, когда он удостаивал посещением ее спальню, халиф отпускал на волю сто дворцовых рабов. Это было своего рода восточной хитростью. Халиф был очень коварен. Он даже для узников, содержащихся в темницах, в дни религиозных праздников приказывал чеканить специальные динары. Из-за особого знака на этих монетах, их могли тратить только узники. Обычно, если Гарун ар-Рашид предавался развлечениям, на халифском троне восседала его мать – Айзурана хатун. Это не вызывало в нем тревоги и подозрений. Наоборот, в любом трудном деле он после совещания с главным визирем Джафаром обращался к матери:

– Моя мудрая родительница, эти гяуры – хуррамиты6 в Баззе никак не утихомирятся. Как с ними справиться? Скольких наших сборщиков налогов убили! Сколько раз грабили на Араксе наши караваны по дороге из Багдада в Дербент! Меч не берет этих гяуров.

– Мой мудрый сын, не считай легким делом уничтожение этих одевающихся в красное нечестивцев. В открытом бою они могут одолеть тебя. Тут надо действовать с умом. Ты поддерживай тайную связь с Абу Имраном, пообещай ему большую награду. Друзей и тысяча – мало, враг – и один много. Ты должен увеличить число друзей. Запомни, червь точит дерево изнутри... Мы уничтожили такого сильного падишаха, как Сасанидский, но Азербайджан все еще не покорен. И пока он не будет покорен, тебе по ночам сна не знать.

– Ясно, моя мудрая родительница. До последнего дыхания буду стремиться покорить Азербайджан.

Когда гонцы привозили из Базза красноперые письма, казалось, что на морщинистом лице Айзураны хатун змеи извивались: "Не знаю, что надо этим гяурам от сына моего?! Ладно!.. Я расправлюсь с ними! Да вот пока наши мысли заняты этим аистошеим главным визирем. Да еще византийцы беспокоят. Да и хазары навострили свои кинжалы, собираются на Дербент напасть. Наместник Андалузии Первый Правитель7 не желает признавать моего сына. Хорошо, хоть французский король Карл Великий8 в дружбе с моим сыном. Он в будущем и утихомирит Правителя. Творец создал не только его, но и того, кто покарает его. Не пойму, что творится с этими неуемными египтянами! Что ни день – новый мятеж. Видимо, звон хуррамитских мечей и до них дошел. Ничего, я еще не умерла. Не дам расколоться халифату, не позволю отторгнуть и клочка земли".

Однако халифат терял устойчивость. Удержать его на ногах было крайне трудно. Айзурана хатун ума не могла приложить, что и как предпринять. Денно и нощно охраняя престол сына, думала, искала выход, подобно тому, как змея ищет лазейку.

Особенно изводили Айзурану хатун и халифа Гаруна тайные дворцовые интриги. Мать и сын более чем явных, опасались тайных врагов. С одной стороны, спесивая персидская знать, сплотившаяся вокруг главного визиря Джафара, с другой стороны, грызлись между собой избалованные, упрямые жены халифа. Дело дошло до того, что даже любовница главного визиря Джафара, родная сестра халифа Гаруна – Аббаса, благоволила к персам. Она давно, ссылаясь на то, что обижена супругами брата, жила в летнем дворце Нахраван. Уже несколько лет главный визирь Джафар по ночам, оседлав коня, поспешал туда – на свидание с нею. Аббаса родила от главного визиря Джафара двух мальчиков. С самого начала дворец Аббасы охранялся людьми главного визиря и всее держалось в строжайшей тайне.

Аббаса хотела, чтобы в будущем престолом ее брата Гаруна завладел один из ее сыновей. Ей не было известно, что Зубейда хатун неусыпно следит за главным визирем Джафаром, настойчиво выведывает все его тайны, выжидает удобного случая, чтобы сообщить халифу Гаруну обо всем.

События, одно страшнее другого, происходящие в Золотом дворце, еще многих заставят сложить свои головы на плахе палача Масрура. Некоторые придворные, не задумываясь об этом, занимались своими делами. Постепенно страсти разгорались, разлад внутри семьи Гаруна обострялся все больше.

II

ОПОЧИВАЛЬНЯ ХАЛИФА

Дом с доброй женой – рай, со злою женою – ад.

Пословица

Персы, занимающие важнейшие должности и пользующиеся влиянием в Золотом дворце, завели речь о наследнике престола, и слухи об этом передавались из уст в уста, расползались по всему халифату, принимали опасный оборот, порождали смуту. Над чьей головой поднимется острый меч главного дворцового палача Масрура? Это было неизвестно. Известно было только то, что чувства ревности и соперничества между женами халифа Гаруна изо дня в день разгорались. Домогания в споре о наследнике престола, как пламя на стыке ветров, обдавало то ту, то другую. Жены были поражены этой, такой неизлечимой болезнью, что даже священный черный камень Мекки – хаджари-асвад9 не помог бы им.

Приверженцы главного визиря Джафара оттесняли арабскую знать и потому арабы искали влиятельного и доверенного союзника во дворце. Все надежды они возлагали только на главную малику Зубейду хатун, а та находилась в Табризе. Зубейда хатун заболела лихорадкой и до выздоровления вынуждена была оставаться в Табризском летнем дворце.

Главная малика воротилась в Багдад неожиданно. Ее приезд озадачил персов, обрадовал арабов... Вечером того дня, когда солнце вошло в созвездие Овена, Зубейда хатун уже была в опочивальне халифа Гаруна. Рабы, рабыни и евнухи поздравляли друг друга. Очень многие из них гадали: кому из них, дворцовых невольников, улыбнется счастье на этот раз?

Зубейда хатун притворялась, будто обижена на халифа. Она по своей привычке не спешила – сначала зажигала одну за другой свечи, затем, покачивая тонким станом, принималась жаловаться. И, заполучив каменное сердце халифа в свои изнеженные руки, превращала его в мягкий воск и, только добившись нужных ей обещаний, платила дань.

Вот и теперь, халиф Гарун, превратившись в тень Зубейды хатун, которая не спеша зажигала по одной свече, топтался возле нее и, касаясь руками осыпанных золотой пыльцой пышных волос жены, не отрывал вожделенных взглядов от ее пышной груди, источающей аромат полевых цветов. Зубейда хатун, смерив мужа особым взглядом, сказала:

– Потерпи. Можно ли мне осмелиться открыто поговорить с моим добрым и справедливым повелителем?

Халиф догадался, о чем думает жена. Он, тихонько прикоснувшись губами к звездным кудрям Зубейды хатун, прошептал:

– Моя красавица должна знать, что в такие мгновения власть переходит к женщине.

Зубейда хатун зажгла последнюю свечу и присела на краешек ковра, разостланного посреди опочивальни.

– Ты знаешь, почему возник обычай, по которому свечи в спальне зажигает сама госпожа?

– Почему?

– Чтобы мужу было приятно. Я зажгла все свечи. А ты пообещай зажечь хотя бы один из ста светильников моей души.

– Красавица моя, я ведь сказал, что этой ночью повелительница – ты!

Зубейда хатун приободрилась:

– Повелитель правоверных должен знать и то, что я не только супруга ему, но и верная охранительница его высокого престола. Когда одетые в красное хуррамиты подняли восстание в Баззе, персы во дворце от радости не знали, что сделать. Когда ты на вавилонских болотах охотился на львов, я по ночам не могла заснуть в этом дворце. Если бы не страх перед тобой, персы, наверно, даже подмогу послали бы Джавидану. В Табризе думы совсем извели меня. Главный визирь все прибрал к своим рукам. Долго ли ему хозяйничать в Золотом дворце?

Халиф, положивший голову на колени Зубейды хатун, обнял ее тонкий стан.

– Моя красавица должна понять, что в этой реке всего один кувшин потонул и тот выловили. Как един аллах во Вселенной, так един и повелитель в халифате. Главный визирь Джафар в лучшем случае может быть приравнен к моему псу Сейюри.

– Да возвысит тебя всемогущий аллах еще более. Но я желаю, чтоб ты узнал, что тот самый главный визирь Джафар, которого ты всегда называешь "братом", уже давно зарится на твой престол. Знай, при первом же удобном, случае он погубит и тебя, и твоего сына. Помнишь, провожая меня в Табриз, ты говорил, что "доверять врагу – быть врагом себе, радовать предателей – значит убивать преданных!" Ты же дал главному визирю такую волю, что многие друзья отвернулись от тебя, даже твой баловень и наперсник Абу Нуввас готов сбежать в Египет... Стража дворца подчиняется главному визирю. Разве можно полагаться на этих коварных персов? Клянусь святой Меккой, они могут снова поднять знамя кузнеца Гявы10. Повелитель правоверных, вероятно, знает, что персы весьма искусны в шахматной игре. Даже твой сын Мамун, рожденный от персиянки Мараджиль хатун, побеждает достославного шахматиста Хафиза Шатренджи. Нам надо быть очень осторожными с персами, изворотливыми и в государственных делах, как в шахматах, не то беды не оберешься. Скажу и то моему повелителю, что брат с братом может поделить только материнское молоко. Слава аллаху, Амин с Мамуном и вскормлены не одним молоком.

Если халиф Гарун не отвечал, то Зубейдэ хатун пуще распалялась на тех, кто во дворце был ей не по душе, наговаривая на них. И сейчас она, забыв про главного визиря Джафара, напустилась на аль-Кинди11, самого влиятельного философа при дворе:

– Повелитель мой, если ты не прогонишь этого христианина, то персы поднимутся на нас. Этот поп-пройдоха все время забивает голову Мамуну дурными мыслями. Я несколько раз вот этими ушами слышала... Он говорил Мамуну, дескать, повелитель, уничтожая бунтарей-хуррамитов всех без разбору, поступает неблагоразумно. Если так пойдет, с кого будут взиматься подати и налоги? С мертвецов? Казна оскудеет, многие, обеднев, опустятся до положения дервишей. Аль-Кинди хочет показать, что халифа во дворце никто больше него не любит.

Рука халифа Гаруна ар-Рашида неподвижно лежала на спине Зубейды хатун. Он молчал, будто его слуха вовсе и не коснулось ничего из сказанного. А на душе у Зубейды хатун многое накопилось. Она не хотела, чтоб кончилась ночь и наступило утро. Так, много ей надо было еще высказать мужу-Халифу совсем некстати было выслушивать от жены жалобы, однако ради приличия он набрался терпения и скрывал свое недовольство. Уж больно обидчивой стала Зубейда хатун после возвращения из Табриза. Хорошо хоть слова Мараджиль хатун еще не дошли до нее: "Коза из Табриза воротилась и целый мешок лихорадки приволокла".

Верно сказано: "Двоих мертвецов можно уложить в одну могилу, двух жен держать в одном доме невозможно". Если бы Зубейда хатун услышала, что про нее говорила Мараджиль хатун, то она сама, ничего не говоря халифу, призвала бы главного палача Масрура, велела бы отрубить голову сыну халифа – Мамуну, рожденному от Мараджиль хатун.

Халиф знал, что гнев Зубейды хатун беспределен. И потому, пока Зубейда хатун говорила, на некоторые слова ее вообще не обращал внимания. То улыбался, то легким кивком одобрял слова жены.

– Небесная моя, просьба к тебе...

– Повиноваться повелителю правоверных – мой долг.

– Прошу тебя, давай подсластим нашу беседу. – Он, еще сильнее обняв стан Зубейды хатун, добавил. – Ты же не главный визирь Джафар, чтобы в опочивальне говорить со мной, как в тронном зале. Прошу, пусть моя красавица учтет, что некоторые слова ее могут охладить воздух этих покоев. Помнишь, когда мы еще были обрученными, я сам вез тебя на табризский эйлаг. Там ты сочиняла и читала стихи.

Халиф крепко обхватил нежный стан Зубейды хатун.

Она приглушенно вскрикнула.

– Услада моя, в саду заливаются соловьи. И мы, как соловьи, нуждаемся в песне...

Зубейда хатун, приятным голосом начала нараспев читать свое последнее стихотворение:

Красавица Арабистана

звездою счастья заблистала.

Твоя улыбка так лучится,

такой огонь в твоих очах,

что получить хотя б частицу

не отказался б сам аллах!

– Пой, еще пой!..

Большие, черные глаза Зубейды хатун радостно заблестели, на губах заиграла улыбка. Это еще сильнее разожгло страсть Гаруна. Жена тихонько опустила голову ему на грудь:

– Жаль, что такие стихи читаются не всегда, а только в опочивальне.

Халиф и без того был внутренне напряжен, последнее замечание довело его до предела. Руки, сжимающие стан Зубейды хатун, ослабли. Она, слегка отодвинувшись, невинно заглянула в глаза халифа и шаловливо покачала головой: "Неужто обиделся?" Но постаралась сохранить свое преимущество:

– Всемогущему аллаху ведомо, что истинные поэты пишут стихи для тех, кто знает им цену. Соловьи – настоящие певцы любви и потому их песни всегда так новы. Поэты говорят, что настоящая любовь неведома мужам государственным.

Задрожала красная борода халифа, потемнел шрам у него на лбу.

– С какой целью возлюбленная госпожа стремится опечалить меня этой ночью?

– Разве можно печалить мудрого и великого повелителя? Молю аллаха ниспослать ему долгую, как у гор, жизнь.

...В безоблачном небе расцвели звезды. Время от времени ветер откидывал зеленую шелковую занавесь и тогда из опочивальни отчетливо виделся Млечный путь.

Иногда из села доносился шелест деревьев. Все птицы, ночующие на ветках, спали. Все, кроме соловьев. Они пели вокруг бассейна с фонтанами.

– Как же прекрасны были те дни, когда нас обручили, как мы дорожили друг другом! – Зубейда хатун, слегка вздохнув, переменила разговор. – Помнишь, меня только обручили с тобой, когда я получила в дар Азербайджан. Тогда мы отправились в Дербент. Там в мою честь ты разбил сад, построил мельницу. Потом возвратились в Табриз. Здесь перед летним дворцом, построенным для меня, отрыли полноводной кягриз12. Ты сказал: "Вот и кягриз Зубейды хатун". Каждый раз, когда пила воду из того кягриза, вспоминала тебя. Такая вкусная холодная вода в нем! Жаль тех беспечных дней. Помнишь, на Табризском эйлаге ты сплетал для меня венки из цветов. А возвратясь в Багдад, по ночам ты чаще всего со мною прогуливался в дворцовом саду. А потом при лунном свете на парусниках до утра катались по Тигру.

– Дорогая, разве можно такое забыть? Желал бы, чтобы тебя всю жизнь не покидали такие приятные воспоминания.

Зубейда хатун устала тянуть время. Опустила голову на плечо Гаруна. Осыпанные золотой пыльцой пышные волосы низвергались водопадом на плече мужа, сердца обоих забились учащенно. Поднявшись с ковра, они направились к ложу. Гарун был опьянен дыханием красавицы-арабки. Лившееся из окна небесное сияние, смешавшись с мерцанием свеч, осеняло лик супруги халифа, придавало ей еще большую привлекательность. Гарун, опершись на красную шелковую подушку, очарованно и вожделенно взирал на свою жену. Зубейда хатун поднялась с-поетели, выпрямилась подобно кипарису перед большим, высоким зеркалом. Точеными пальцами, окрашенными хной, поправила спутанные волосы. Как стыдливая девушка, улыбнулась и подмигнула в зеркале Гаруну. Тот еще более распалился.

За время пребывания в Табризе Зубейда хатун по-весеннему расцвела, и взору халифа она представлялась ангелом небесным.

Все служанки Золотого дворца, глядя на Зубейду хатун, не могли удержать возгласов восхищения, говорили только о ее роскошных украшениях. Табризские портнихи сшили для Зубейды хатун новую одежду. Перед посещением мужа несколько машатте13 искусно нарядили ее.

Зубейда хатун первой в халифате надела чахчур14 – женские шаровары. Ей они шли. Она и тех сто девушек, которых каждый раз привозила из Табриза для своего сына Амина, выводила во дворцовый сад, облаченными в зеленые шелковые чахчуры.

Изумрудная гилали15 из китайской камки и розоватая челебия16 в этот вечер придавали Зубейде хатун сходство с новобрачной. Подобные южной ночи волосы главной малики были прикрыты зеленым тюрбаном. Бесценная тугра17 увенчивала ее. На тугре красовался чеканенный сокол, крылья и грудь которого были унизаны бриллиантами и рубинами. Изумруд цвета зеленого пламени, украшающий волосы малики, казался привлекательней амулета от сглаза, хоронившегося в прорези между ее белыми грудями. Крупные и мелкие алмазы и изумруды, которыми были усыпаны ее башмаки, искрились при свете свечи. "Глупец, почему не опускаешься на колени и не целуешь ей ноги?!" – мысленно упрекнул себя халиф. Она, как кипарис, покачивалась перед зеркалом. В ушах блестели жемчужины величиной с горошину. Как выразительно сочеталось с цветом ее кожи сияние редчайшего браслета на ее руке. Этот браслет, когда они еще были обручены, Гарун привез ей из Табриза. Бутоноподобные губы Зубейды хатун тронула улыбка. Казалось, когда она улыбается, то и ямочка на щеке подмигивает. Казалось, если прикоснешься к пылающим щекам, то обожжешь руку.

Взгляд халифа Гаруна блуждал по стану женщины, прихорашивающейся перед зеркалом. Он словно бы впервые видел ее. Казалось, что это их свадебная ночь.

"Хвала всевышнему – творцу этой красоты!"

Прошептав это свое любимое выражение, халиф встал и радостно подошел к малике. Осторожно, дрожащими пальцами он расстегнул отделанный изумрудами пояс, который женщина только что надела...

"Извините меня, госпожа! Все, что прикажете, будет исполнено!" Халифа обдало пьянящее женское дыхание.

Отделанное золотом шелковое ложе опять осчастливилось. Зубейда хатун подумала: "Молодчина, Ругия! Должность главной машатте очень подходит тебе. Так нарядила меня! Награда за мной".

Разрисованные золотом ногти малики пылали на спине халифа. Халиф, мысленно сравнивая красоту своей любимой наложницы Гаранфиль с красотой Зубейды хатун, отдавал предпочтение то наложнице, то жене. Во всяком случае сейчас рядом с ним была Зубейда хатун. Халифу показалось, что даже само солнце завидует обаянию этой красавицы.

– Хвала творцу! Боже, есть ли на земле какое-либо создание прекрасней, чем женщина? Богатство женщины обнаруживается "при ограблении"... Будущий государь становится солнцем в лоне женщины... Красавица моя, обещаю, что наследником моего престола будет Амин, ставший солнцем в твоем лоне.

Зубейда хатун была счастлива, она молча захлебывалась от счастья. Точеный нос ее иногда касался груди Гаруна. Наконец она сказала:

– Судьба моя, говорят: "сколько рабов, столько и врагов!" Многие недолюбливают меня. Если они услышат эти твои справедливые слова, лопнут от зависти.

Зубейда хатун не знала, как отблагодарить халифа, как угодить ему по-женски... Но тут в двери неожиданно постучали. Это было величайшим нарушением придворных правил. Халиф растерянно отстранился от Зубейды хатун. В тишине слышалось биение его сердца. Халиф встал, а малика, приподнявшись, села в постели. Кто посмел в такой час беспокоить халифа?! Неужто этот человек не боится смерти?

Халиф подошел к дверям и услышал голос матери:

– Не вовремя я, сынок! Гонец привез письмо с красным пером. Беда! Хазары напали на Дербент. Каковы будут твои приказания? Халиф из-за двери буркнул:

– Имей терпение, родительница моя! Мир не перевернется. Приду посовещаемся.

Халиф, несмотря на то, что настроение его было испорчено, вернулся в объятия Зубейды хатун. Она спросила:

– Что случилось?

– Хазары на Дербент напали.

– Азах! – вырвалось у Зубейды хатун. Халиф успокоил ее:

– Не горюй, я еще не умер, чтоб упустить Дербент!.. Халиф лег и скрестил руки под подушкой. Супруга была рядом "с ним. Душистые фрукты на золотых и серебряных подносах ждали их. В хрустальных графинах алело кутраббульское18 вино. Золотые чаши с любовными стихами, выгравированными на стенках, были наполнены вином. Халиф, встав, медленно расхаживал по роскошному шемахинскому ковру с изображениями животных и птиц. Гарун ждал совета жены. По краям ковра были вытканы виды Азербайджана. Словно впервые разглядев их, Гарун возмутился: "Проклятые огнепоклонники! Опять подняли голову! Не пойму, чего хотят эти гяуры от халифата? После разговора с матерью я послал с гонцом письмо Абу Имрану. Почему Лупоглазый не предотвращает эти вспышки? Наверно, сил не хватает одолеть Джавидана. Нет, если я не повешу Джавидана, то мне и здесь, в моей опочивальне, не будет покоя!.. Да и хазары!.." Гарун постарался отогнать от себя тревогу. Взяв полную золотую чашу, подошел к жене:

– Спать хочешь?.. Дорогая, погляди, что написано на этой чаше. Слова Абу Нувваса. Прочти – услышу твой голос.

Зубейда хатун произнесла стихи на певучем арабском языке:

Желаю опьяниться,

желаю насладиться,

желаю, чтоб всевышний

меня утешил сам:

я кубок наполняю

пускай же губы милой

прильнут к его краям!

– Мой ангел, понравились ли тебе стихи?

– О, да...

– Небесная моя, жизнь – наслаждение. Не знаю ничего дороже наслаждения. Могу выпить пять ритлов19 этого изобретенного весельчаком Джамшидом20 красного вина и сказать "мало". Погляди, вот и кутраббульское вино! Абу Нуввас говорит, что кутраббульское вино превосходит даже нектар и фалернское, любимые напитки древнегреческих богов. После этого я прикоснусь к муганскому вину! Пусть его пьют сами огнепоклонники! Чудесно... Вглядись в цвет кутраббульского вина! Аромат обвораживает. Правы поэты, что нарекли вино "чашей Джамшида", легендарной чашей, в которой можно было увидить всё и все события. Не знаю, почему пророк Мухаммед лишил мусульман такого удовольствия. Если б я...