Текст книги "Жуткие истории (ЛП)"

Автор книги: Дж. А. Конрат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– Кто?

– Пришельцы. Маленькие... как карлики. Большие головы и крошечные рты. Чешуя вместо кожи. Они отвели меня... отвели в комнату и...

Мужчина снова заплакал. Джимми Боб впился ногтями в плечо мужчины, чтобы помочь ему сосредоточиться.

– И что?

– И они посадили меня... в машину. Онa... онa сдиралa мою кожу.

– Но почему? Зачем им тебя мучить? Они задавали тебе вопросы?

– Нет.

– И что, – поморщился Джимми Боб, – что было потом?

– Они... они продержали меня там... достаточно долго.

– Достаточно долго для чего?

– Пока я истекал кровью. Потом меня привезли сюда. Я думал, что все кончено. Но они вернулись. Они всегда возвращаются.

– Чего они хотят?

Снова раздался жужжащий звук, и точечный свет на стене начал расти.

– Убей меня! Ты обещал!

Джимми Боб попятился в другой конец комнаты, страх сочился из каждой его поры. Две фигуры вышли из света. Они были невысокими, зелеными, с головами, как арбузы, и крошечными черными глазками. Как и следовало ожидать, они носили маленькие серебряные костюмы и держали в руках маленькие серебряные лучевые ружья.

– Не приближайтесь ко мне, вонючие космические игуаны! – крикнул Джимми Боб.

Они выстрелили из своих маленьких ружей, и Джимми Боб был парализован на месте, его мускулы сжались от неприятного покалывания электричества. Космические ублюдки. Он попытался пошевелиться, но не смог.

Пришельцы приблизились, шагая странной, ковыляющей походкой, как будто их огромные головы угрожали отвалиться. Джимми Боб заметил детские, почти изящные носы и рты на их широких лицах, а их черные крысиные глаза светились красным. Он наблюдал, как они подошли к Эрлу, ткнули его когтистыми пальцами, а затем быстро заговорили друг с другом на каком-то иностранном космическом языке, который очень напоминал ему мультик про поющего бурундука. Но они не выглядели счастливыми.

Джимми Боб попытался заговорить, но его челюсть была закрыта, и он смог вымолвить лишь несколько ворчаний. Если бы только он мог говорить, возможно, он смог бы выбраться отсюда. Договориться с ними. Или подкупить их. Может, им понравится полная коллекция государственных монет Джимми Боба, каждая монета была в отличном состоянии и запечатанная в защитном пластиковом футляре. Или, может быть, им понадобится старинный сервировочный набор из стерлингового серебра его бабушки, полный, за исключением вилки для салата, которую он сломал, регулируя карбюратор на своем "Шеви".

Джимми Боб попытался сказать "cеребро", но из него вышло только мычание. На них это не произвело впечатления. Их маленькие игуанские когти вцепились в его запястья и с удивительной легкостью потянули вперед. Джимми Боб впервые заметил, что плывет на несколько дюймов над полом, они тащили его за собой, как если бы он был воздушным шариком. Инопланетяне вывели его через отверстие, и он в последний раз увидел своего сокамерника, истекающего кровью, который снова начал биться головой об пол.

Джимми Боба протащили через большую металлическую трубу сначала вправо, затем влево, а затем по постепенному спуску. Пришельцы продолжали щебетать друг с другом, и один из них похлопал Джимми Боба по бедру и улыбнулся.

Может быть, все будет хорошо, – подумал Джимми Боб. – Может, они меня не обидят.

Через несколько секунд Джимми Боба поместили в большую вертикальную коробку, похожую на гроб, которая сомкнулась вокруг него, и погрузила в полную темноту.

Затем, агония.

Поначалу казалось, что его сожгли заживо. Но жара не было, хотя боль была такой сильной, что каждый нерв в его теле сработал одновременно. Как будто кто-то использовал шлифовальный станок на его теле, скребя каждый дюйм с головы до пят. Был даже зонд, но он больше походил на гигантскую буровую коронку, пробивающую его несчастное место. Джимми Боб кричал что есть сил, до боли в горле, пока не убедился, что оно кровоточит, как и все его тело.

Спустя неизвестное время Джимми Боб потерял сознание.

Он очнулся, когда его тащили обратно через коридор, а затем выстрелили им, словно ракетой, обратно через дверной "проeм" в исходную комнату. Он ударился об пол с мокрым шлепком и перекатился на живот, боль сводила его с ума, пожирая заживо. Его больше не замораживали электрошокеры, но он не осмеливался дернуться, потому что даже малейшее движение было для него пыткой.

– Убей меня, – сказал кто-то.

Он взглянул направо, его глаза уже покрылись коркой засохшей крови, и увидел своего сокамерника.

Джимми Боб спросил:

– Почему они это делают?

– Я был здесь... недели... может быть, месяцы. Они используют... капельницу... чтобы мы не умерли...

– Почему? – снова спросил Джимми Боб.

– Закуска.

Джимми Боб не был уверен, что правильно расслышал.

– Что?

– Мы – закускa.

– Как? Они пьют нашу кровь?

Его сокамерник зарыдал.

– Струпья. Они ждут, пока кожа заживет, затем сдирают корки и съедают их. Как вяленую говядину.

Джимми Боб застонал. Эти маленькие ублюдки-игуаны собираются подождать, пока его изувеченное тело покроется коркой, а потом снова сорвать кожу? Он не мог этого вынести.

– Дюжина из них приходит с плоскогубцами, – сказал мужчина, хотя Джимми Боб больше не хотел ничего слышать. – Они отрывают все до последнего кусочка. И медленно едят.

– Господи, нет.

– И... – мужчина впал в настоящую истерику, – oни окунают нас в соль и уксус, чтобы мы стали вкуснее!

Джимми Боб зажмурился. Он уже чувствовал, как язвы на его теле начинают заживать, начинают свертываться. На стене появился свет, который начал увеличиваться.

– Ты обещал убить меня! – крикнул мужчина Джимми Бобу.

Кучка космических игуан вошла в зал, щебеча, словно Элвин и бурундуки, щелкая блестящими металлическими клешнями. Один из них поднял бутылку острого соуса.

– НЕЕЕЕЕТ!!! – Джимми Боб начал кричать, прежде чем космический электрошокер заморозил его вокальные партии.

Затем они начали сдирать с него струпья.

Джимми Боб не думал, что боль может быть еще хуже.

Но он ошибался.

Перевод: Грициан Андреев

«ПЕРВЫЙ РАЗ»

Я написал это, когда мне исполнилось тридцать. Я так и не смог продать это произведение, возможно, потому, что оно слишком очевидно. Это также одна из немногих короткометражек, которые я когда-либо писал с всезнающим рассказчиком, возникающим в головах более чем одного человека в одной сцене.

– Ты нервничал в свой первый раз?

Робби не замедлил шага. Он отчетливо помнил тот вонючий гостиничный номер, отца, платящего деньги, обнаженную девушку, ожидающую его.

– Немного, – ответил он своему брату. – Все нервничают в первый раз.

– Думаю, я тоже. Немного.

Пит посмотрел на него. Тринадцатилетний и маленький для своего возраста, он терялся в одной из старых футболок Робби. Но именно таким был и Робби в тринадцать лет, когда входил в ту комнату. А десять минут спустя он вышел мужчиной, готовым сразиться со всем чертовым миром. Робби пожалел, что рядом нет их отца, а потом проклял себя за эту мысль. Теперь, с тех пор, как отца с ними не было, Робби был мужчиной в семье. Это была его работа – инициировать Пита.

– Сколько времени у меня есть? – спросил Пит.

– Столько, сколько потребуется. Как только заплатишь, ты будешь там до тех пор, пока все не будет сделано.

– Это сильно отличается от животных?

Они жили на ферме, так что у обоих мальчишек был большой опыт общения с животными.

– Совершенно по-другому. Подумай сам. Настоящая женщина, как в одном из тех журналов. Голая и вся твоя. Может быть, я потом тоже сделаю это.

– Правда?

Робби знал, что не сделает. У них не хватало денег на двоих. Кроме того, Робби достаточно занимался этим дома. Ему было восемнадцать, и он брал женщин, когда хотел. Его симпатичная мальчишеская внешность, только-только перешедшая в мужескую привлекательность, притягивала девушек, как мух на компост. Робби был настоящим губителем женщин.

– Долго еще, Робби?

– Почти пришли.

Район был захудалый, сплошь потрескавшиеся тротуары, граффити и пропитанные мочой алкаши. Он совсем не изменился с тех пор, как отец привез его сюда много лет назад. Он все еще мог вспомнить лицо своей первой девушки – овальное, с высокими скулами и ярко-красной помадой, которая делала ее рот похожим на рану. Ее глаза были пустыми, опустошенными каким-то наркотиком, но не настолько, чтобы она не застонала, когда он вставил ей.

Ты никогда не забудешь свою первую.

Парни срезали путь по переулку, крысы разбегались с их дороги. Пит придвинулся немного ближе к своему брату. Он нервничал, но не хотел этого показывать. Робби был его героем. Он хотел, чтобы тот гордился им. Он наслаждался каждой историей, которую Робби рассказывал ему о своих отношениях с женщинами, вечно разрываясь между благоговением и завистью. Теперь настала его очередь.

– Отец наблюдал за тобой? – спросил он у Робби.

– Да. Он наблюдал. Потом он сказал, что очень гордится тем, какую трепку я ей устроил.

Пит поморщился.

– Я не помню отца так хорошо. До того, как его забрали.

– Отец – великий человек. Когда-нибудь мы увидим его снова. Не переживай.

Пит посмотрел на своего старшего брата.

– Ты будешь наблюдать за мной, Робби?

– Если ты этого захочешь.

– Конечно же захочу.

– Тогда я так и сделаю. Вот мы и пришли.

Нужная им дверь была коричневой и прогнившей. Робби дважды пнул ее ногой.

– У меня есть деньги!

Именно это сказал отец пять лет назад, и у Робби вздымалась грудь, когда он произносил те же слова. Через мгновение дверь медленно приоткрылась. В щель выглянул красный глаз.

– Это вы сегодня звонили?

Мальчишки кивнули.

– Вы копы?

Пит хихикнул.

– Черт возьми, нет, мы не копы!

Дверь открылась, и на пороге появился низкорослый плотный мужичок с волосатыми руками.

– Тридцать баксов.

Робби достал из кармана шесть пятерок и протянул их по одной. Они быстро исчезли в грязных джинсах мужчины.

– Ты или пацан?

– Сегодня вечером это будет Пит, – сказал Робби.

Они последовали за мужчиной через холл, освещенный единственной голой лампочкой, спустились вниз по лестнице в подвал, густо заросший плесенью. У стены, обнаженная и ждущая, стояла девушка. Она была не такая тощая, какой была первая женщина Робби, с грязными коленками, размазанной помадой и таким количеством голубых теней для век, что походила на павлина. Но в ее глазах была какая-то жизнь, крошечная искорка, которая не была полностью притуплена наркотиками.

– Эй-эй, ребятки, – невнятно пробормотала она. – Развяжите меня, и мы сможем повеселиться, о'кей?

– Ты принес свой? – спросил мужчина у Пита.

Пит кивнул, похлопав себя по карману. Мужик плюнул на пол, а затем покинул подвал.

– Как тебя зовут, красавица? – спросил Робби.

Он положил руку ей на щеку, и она уткнулась носом в его ладонь.

– Кэнди. Ты можешь развязать мне руки? Будет гораздо лучше, если я смогу использовать свои руки.

– Привет, Кэнди, это Пит. Ты будешь его первой.

– Привет, Пити, – она одарила его улыбкой шлюхи, изогнутым ртом без малейшего следа теплоты. – Иди, попробуй конфетку^[6], малыш.

Пит облизнул губы и бросил взгляд на брата. Робби одобрительно кивнул и попятился.

– Она вся твоя, Пит. Не заставляй ее ждать.

Пит смотрел на девушку, подвешенную на запястьях, и не мог поверить, что это происходит на самом деле. Было похоже на то, что он был не в своем теле, а скорее где-то наверху над собой, наблюдая за всем происходящим.

Она запротестовала, когда увидела нож. Протест вскоре сменился плачем. Сначала Пит сделал несколько пробных надрезов. Ее крики были такими громкими, что это напугало его.

– Никто ничего не услышит, – заверил его Робби. – Лучше следи, чтобы не запачкаться в крови.

Набравшись храбрости, Пит вонзал все глубже и сильнее. Все было именно так, как говорил ему Робби. Она плакала. Она умоляла. И каждый звук заставлял Пита ненавидеть ее еще больше. Возбуждение нарастало и нарастало, и он резал все быстрее и сильнее, и, наконец, потерял контроль и воткнул нож ей в шею, раздался булькающий захлебывающийся звук, а затем она перестала двигаться.

Пит сделал шаг назад, его сердце бешено колотилось, густой запах крови заполнил его ноздри. Он был взволнован, но разочарован тем, что все закончилось так быстро. Робби похлопал его по плечу.

– Хорошая работа. Я горжусь тобой. Отец тоже гордился бы тобой.

– Это было не... слишком быстро?

Робби рассмеялся.

– Первый раз всегда быстрый. Ты сможешь продержаться дольше, чем будешь больше это делать.

Позади них открылась дверь. Это был коротышка со шваброй и ведром. Пит посмотрел на мертвую девушку, жалея, что не может забрать ее домой в качестве трофея. Он остановил свой выбор на левой груди, положив ее в пластиковый пакет, который они захватили с собой специально для этой цели.

– Любитель сисек, – засмеялся Робби. – Совсем как отец.

– Когда я смогу сделать это снова, Робби?

– Когда захочешь. Я научу тебя, как завоевывать женщин, точно так же, как отец учил меня. С каждым разом это становится все веселее и веселее. Не забудь вытереть свой нож. Мы выбросим его в канализационную решетку по дороге домой.

Робби сделал вид, что разглядывает тело.

– Очень неплохо. Ты действительно заставил ее несколько раз закричать. Разве я не говорил тебе, что это веселее, чем резать свинью?

– Намного веселее. Я собираюсь написать отцу в тюрьму, сказать ему, что я наконец-то сделал это.

– Хорошая идея. Ему бы это понравилось. Теперь, я думаю, ты заслужил... немного мороженого!

Пит сграбастал своего старшего брата и крепко его обнял.

– Спасибо, Робби.

Робби глубоко вздохнул, наполняя легкие гордостью. Он подумал о Томми, Эде и Джаспере, все они были моложе Пита, все с нетерпением ждали своего первого раза.

– После мороженого давай расскажем нашим братьям. Очередь Томми наступает в октябре.

– Ему это придется по вкусу, – сказал Пит, и они вдвоем поднялись из подвала, пробрались через коридор и пошли по переулку, разыскивая в этом захудалом районе заведение, в котором им продали бы холодное лакомство.

Перевод: Виталий Бусловских

«ПРОЩЕНИЕ»

Сложней всего попасть в журнал ужасов «Кладбищенские танцы» (Cemetery Dance), и я отправил им несколько историй, прежде чем они наконец опубликовали эту. Странно, но они так и не дали мне официального согласия, или контракта, или чека. Я узнал, что она была напечатана, только потому, что какой-то парень на писательской конференции принес мне экземпляр на подпись.

У женщины, вставляющей трубку в мой пенис, холодные руки.

Она моложе меня, они все моложе меня, хотя у нее уже есть морщины, морщинки хмурого взгляда, глубокие складки между бровями. Первая женщина, прикоснувшаяся к моему члену за пятьдесят лет.

Я закрываю глаза, морщусь, когда катетер медленно входит внутрь, мои ноздри расширяются от нашатырного спирта, дезинфицирующего средства с сосновым лимоном и чего-то еще, что я так хорошо знал.

Смерть.

У смерти много запахов. Иногда она пахнет так, словно вылизываешь медные пенни из использованных общественных туалетов. В других случаях она пахнет мясным ассорти, маринованным в уксусе и оставленным гнить на солнце.

От меня пахнет кислятиной. Газообразный, раздутый и спелый запах.

– Вот так, мистер Парсон.

Она стягивает с меня халат и накрывает тонким одеялом.

Ее голос небрежен, лишен эмоций.

Она знает, кто я и что сделал.

– Я бы хотел с кем-нибудь поговорить.

– С кем?

– Сo cвященником.

Она поджимает губы, морщинки вокруг рта углубляются в узоры кошачьих усов.

– Я посмотрю, что я могу сделать.

Медсестра уходит.

Я смотрю на белые стены из шлакоблоков поверх выпирающего живота. Отек. Мое тело больше не может очищаться от жидкости, и я выгляжу как на десятом месяце беременности. Капельница с морфием контролирует самую сильную боль. Но тупую, холодную боль от разлагающихся внутренностей не заглушить никаким лекарством.

В комнате прохладно, сухо, тихо. Здесь нет часов. Никакого телевизора. Никаких окон. На двери нет решеток, но она укреплена сталью и открывается только ключом.

Как будто побег все еще возможен.

Проходит время, и я погружаюсь в свои мысли и пытаюсь понять, что я хочу сказать и как это сказать.

Так много вещей, которые нужно исправить.

Следующее, что я помню, это то, что священник сидит рядом с кроватью, подталкивая меня, чтобы я проснулся.

– Вы хотели меня видеть, мистер Парсон?

Молодой, светловолосый, симпатичный, с накрахмаленным и ярким римским воротничком. В его глазах сверкает юношеский идеализм.

Жизнь еще не выбила из него надежду.

– Ты знаешь, кто я, отче?

Он улыбается. У него ровные белые зубы.

– Мне сообщили.

Я наблюдаю за его лицом.

– Тогда ты знаешь, что я сделал?

– Да.

Я вижу терпение и безмятежность. Старые преступления не шокируют людей, они оказывают эмоциональное воздействие, как тусклые учебники истории.

Но преступления все еще свежи в моей памяти. Они всегда свежие. Образы. Звуки. Вкусы.

– Я убивал людей, отец. Невинных людей.

– Бог прощает тех, кто ищет прощения.

Мой язык кажется большим во рту. Я говорю дрожащими губами.

– Я был заперт здесь с тех пор, как твои родители еще были младенцами.

Он упирается локтями в колени, наклоняясь ближе. Его волосы пахнут мылом, и похоже недавно он съел мятную конфету.

– Вы провели большую часть своей жизни в этом месте, выплачивая свой долг обществу. Не пора ли отдать свой долг Господу?

– А как насчет долга Господа передо мной?

Я кашляю чем-то мокрым и кровавым. Священник дает мне салфетку с прикроватного столика. Я крепко сжимаю его в кулаке.

– Как тебя зовут, отче?

– Боб.

– Отец Боб, у меня рак, превращающий мои внутренности в кашу. Иногда боль бывает невыносимой. Но я заслуживаю этого и даже большего за то, что я сделал.

Я на мгновение замолкаю, встречаясь с ним взглядом.

– Ты знаешь, что, когда-то я тоже был священником.

Он похлопывает меня по руке, его пальцы касаются моей капельницы.

– Я знаю, мистер Парсон.

Самодовольный. Был ли я таким самодовольным, когда был молодым?

– Я здесь за убийство двенадцати человек.

Еще одно похлопывание по руке.

– Но их было больше двенадцати, отче. Гораздо больше.

Его самодовольная улыбка слегка сползает.

– Сколько их было, мистер Парсон?

Этот номер очень близок мне, чем-то, чем я никогда раньше не делился.

– Сто шестьдесят семь.

Улыбка исчезает с его лица, и он несколько раз моргает.

– Сто ш...

Я перебиваю.

– В основном это были дети. Сироты войны. Никто никогда не скучал по ним. Я забирал их ночью, предлагал им деньги или еду. Там, у доков, было место, где никто не мог услышать крики. Ты знаешь, как я их убил?

Едва заметное покачивание головой.

– Своими зубами, отец. Я связывал их, связывал голых, грязных и кричащих, и продолжал рвать их плоть, пока они не умирали.

Священник отворачивается, его лицо становится цвета стен.

– Мистер Парсон, я...

Воспоминания заполняют мою голову: грязная, окровавленная плоть, пронзительные крики о помощи, портовые крысы, снующие по моим ногам и дерущиеся за объедки...

– Нелегко, отче, пробить кожу. Человеческие зубы не созданы для того, чтобы рвать плоть. Вы должны прикусить тело передними резцами, пока не сделаете небольшое отверстие, затем сильно сжать и оттянуть назад, вложив силу в шею и плечи. Это занимало много времени. Иногда им приходилось ждать несколько часов, чтобы умереть.

Я вздыхаю сквозь зубы.

– Я заставлял их есть кусочки самих себя...

Священник встает, но я хватаю его за запястье с той малой силой, которая у меня осталась. Он не может уйти, не сейчас.

– Пожалуйста, отче. Мне нужно покаяние.

Он переводит дыхание и пристально смотрит на меня. Наблюдать, как он восстанавливает самообладание, все равно что наблюдать, как пьяный просыпается в чужой постели. В конце концов ему это удается, но часть того юношеского идеализма исчезла.

– Bы сожалеетe о том, что сделал?

– Мне очень жаль, отче, – мои слезы текут, как из ржавого крана, которым не пользовались годами. – Мне очень жаль, и я прошу у Бога прощения. Я так одинок... Я был так одинок.

Он касается моего лица, как будто гладит крокодила, но я благодарен за это прикосновение. Слезы длятся недолго. Я смахиваю их салфеткой.

Вместе мы произносим Акт Раскаяния.

Слова знакомые на моем языке, но моя совесть не успокаивается. Это еще не все.

– А теперь отдохните, мистер Парсон.

Он большим пальцем осеняет меня крестным знамением на лбу, но его глаза продолжают метаться к двери, к выходу.

– Отче...

– Да?

Здесь я должен действовать осторожно.

– Насколько сильна твоя вера?

– Она непоколебима.

– Что, если... что, если ты больше не нуждаешься в вере?

– Мне всегда будет нужна вера, мистер Парсон.

Впервые с момента его приезда я позволяю себе слегка улыбнуться.

– Нет, если у тебя есть доказательства.

– Что вы имеете в виду?

– Если есть доказательства того, что Бог существует, тебе больше не нужна вера. У тебя было бы знание – осязаемое знание.

Он прищуривает глаза.

– У вaс есть это доказательство, отставной священник?

– Я лишен сана, отче. Меня лишили моего титула.

– Конечно, так оно и было. Bы убили...

Я вздыхаю, влажно и тяжело.

– Ты неправильно понял, отец Боб. Они забрали его не из-за убийств. У меня отняли мое призвание, потому что я слишком много знал.

Я понижаю голос, чтобы он наклонился ближе, чтобы услышать меня.

– Я ЗНАЮ, что Бог существует, отче.

Священник хмурится и складывает руки на груди.

– Великая тайна Веры заключается в том, что мы принимаем Бога, не зная этого. Если бы Бог хотел, чтобы мы действительно знали, что он существует, он появился бы на земле и прикоснулся к нам.

Я поднимаю руку, указывая на него.

– Тут ты ошибаешься, отец. Он спустился и прикоснулся к нам. Прикоснулся ко мне. Ты хотел бы увидеть доказательства?

Я почти кричу от радости, когда он кивает головой.

– Садись, отец Боб. Эта история займет некоторое время.

Он сидит рядом со мной, на его лице смесь интереса и настороженности.

У меня пересохло во рту. Я делаю глоток из чашки с теплой водой, смачивая язык.

– Это произошло, когда из семинарии меня послали в Западное Самоа, группу островов в южной части Тихого океана. Это тропический рай, население преимущественно христианское. Райский сад, одно из самых красивых мест на земле. За исключением ураганов. Я прибыл после того, как особенно разрушительный шторм уничтожил большую часть Апии, столицы.

Mоя память возвращается фрагментами, серией выцветших снимков.

– После двадцатичасового перелета я приземлился чуть дальше поля. Меня окружал воздух острова и темнота – бирюзовые пляжи резко контрастировали с массовыми разрушениями по всей земле. Я видел скот, гниющий на деревьях. Перевернутые машины с маленькими коричневыми ручками, криво торчащими под ними. Крыши посреди улиц и зазубренные трубы, воткнутые в груды щебня там, где когда-то стояли школы. Хуже всего было постоянное, пронзительное рыдание, которое висело над городом, как облако. Так много разрушенных жизней. Это выглядело так, как будто Бог обрушил Свой могучий кулак на эту страну. Как Он мог это допустить? Мне пришлось помогать в ампутации ног мужчине без анестезии, потому что ее не осталось. Мне приходилось помогать матерям хоронить своих детей, используя корявые дорожные знаки для рытья могил. Я отдал так много крови, что сам чуть не умер.

– Стихийные бедствия – это испытание веры.

Я качаю головой.

– Я был уверен в своей вере, как и ты. Но это заставило меня усомниться в намерениях Бога.

– Мы не можем подвергать сомнению Бога, мистер Парсон.

– Но мы все равно делаем это, не так ли?

Я отпиваю еще воды, прежде чем продолжить.

– В Западном Самоа я выполнял Божью работу. Я помогал исцеляться. Чтобы перестроиться. Я перезапустил приход. Я проповедовал этим бедным, гордым людям о Божьей благодати, и они мне поверили. Постепенно все вернулось на круги своя. А потом начались убийства.

Я закрываю глаза и вижу первое тело, как будто оно сейчас со мной в комнате. Глаза торчат из окровавленного, изуродованного лица, как два мяча для гольфа, воткнутые в мякоть арбуза. Мякоть отслаивается, в некоторых местах обнажается розовая кость. Крыса высовывает свою жирную голову из разорванного живота и визжит в ненасытном восторге.

– Каждые семь дней обнаруживалось еще одно изуродованное тело. Полиции, похоже, было все равно. Как и моей пастве. Они приняли это так же, как приняли ураган; печально, но неизбежно.

Отец Боб складывает руки на груди, нахмурив брови.

– Вы убивали тех людей, мистер Парсон?

– Нет... это оказался один из моих прихожан. Рыбак с женой и тремя детьми. Он пришел ко мне сразу после того, как зарезал одного из них – пришел в мою Исповедальню весь в крови, кусочки ткани прилипли к его ногтям и зубам. Он умолял меня о прощении. Мужчина был невысокого роста, болезненно худой для самоанца. Его глаза были глазами проклятых, мерцающими, как задутые ветром свечи, одновременно безумными и испуганными. Он утверждал, что стал жертвой проклятия. Проклятия, которое мучило его остров на протяжении тысячелетий.

– Вы отвергли его суеверия?

– Поначалу так оно и было. Хоть и христиане, островитяне имели отдаленную связь с язычеством и иногда возвращались к нему. Я пытался убедить его, что проклятия не существует, чтобы он сдался полиции. Я умолял его и убеждал, что Бог больше не хотел убийств. Я был таким искренним, таким исполненным Слова Божия. Я был убежден, что выполняю Божью работу. Он смеялся надо мной. Он сказал, что убийство – это именно то, чего хотел Бог.

Священник качает головой. Он говорит певучим голосом воспитательницы детского сада.

– Бог вселюбив. Убийство – это результат свободной воли. У нас был рай Эдема, и мы выбрали знание вместо блаженства.

Я хмуро смотрю на него.

– Бог создал человечество, зная, что мы впадем в немилость. Это все равно что родить ребенка, зная, что ребенок будет голоден, а затем наказать ребенка за этот голод.

Отец Боб наклоняется ко мне, явно взволнованный.

– Божья благодать...

– У Бога нет благодати, – выплевываю я. – Он – мстительный, злопамятный Бог. Садист, который играет с человечеством, как ребенок, отрывающий крылья мухам. Самоа было Раем, отче. Настоящий Эдем, прямо как из Библии. Убийца, показал мне отметину на своем скальпе.

Я приподнимаю челку, обнажая Отметину у линии роста волос.

– Свидетельство, отец Боб! Доказательство того, что Бог действительно существует!

Священник открывает рот. Проходит мгновение, прежде чем слова вырываются из него наружу.

– Что это...?

Я киваю. Я чувствую внутреннюю силу, силу, которая покинула меня так давно.

– Это Знак Каина, данный сыну Адама, когда он убил Авеля. Но Библия была неточна в этом вопросе – Каин не скитался по земле вечно, его проклятие передавалось от человека к человеку в течение тысяч лет. Так же, как и передано мне от убийцы на Самоа.

Метка на моей голове нагревается и начинает гореть.

– Это твое доказательство Бога, отец.

Он резко встает, его стул опрокидывается назад. Я ухмыляюсь ему.

– Каково это – больше не нуждаться в вере?

Отец Боб падает на колени и плачет.

– Мой Бог... мой Боже милостивый...

Внезапно, к счастью, ощущение жжения исчезает. Я смеюсь, смеюсь впервые за десятилетия, смеюсь с чувством совершенного облегчения.

Отец Боб прижимает руки ко лбу. Он кричит, всего один раз, это потрясающее душу прозрение, которое я так хорошо понимаю.

– Да пребудет с тобой Господь, отец Боб.

А потом он падает на меня с открытым ртом. Я пытаюсь оттолкнуть его, но мне не справиться с ним.

Его первые несколько укусов неловки, но он быстро осваивает мою технику.

Прикусить.

Сжать.

Тянуть.

Боль восхитительна. Намного хуже, чем рак. Но так значительно лучше...

Перевод: Грициан Андреев

«ВОЗВРАЩЕНИЕ»

Еще один рассказ для антологии «Сумеречные истории» (Twilight Tales). Это был мой первый рассказ, который был принят к публикации в сборнике «Призраки» (Spooks). Я снова смешиваю жанры, на этот раз: частный детектив, нуар и истории о привидениях.

– Позвольте мне прояснить – вы хотите, чтобы я убил вас сегодня вечером?

Она кивнула.

– В полночь. Настолько жестоко, насколько это возможно.

Я откинулся назад, мой офисный стул жалобно заскрипел. Женщине, сидевшей напротив меня, было за тридцать, худощавая, ухоженная. Ее светлые волосы, собранные сзади в тугой пучок, отливали платиновым блеском, а нанесенная на губы красная помада делала их похожими на рану. В ней было что-то знакомое, или, может быть, это были мои очки для виски.

Я моргнул, взглянув на часы. 11:00 утра. Я был пьян с самого завтрака.

– И это решение из-за вашего покойного мужа?

– Да.

– Bы хотите быть... – я сделал паузу, – воссоединиться с ним?

Сложное слово для произношения – "воссоединиться", даже когда трезв. Но, будучи полупрофессиональным пьяницей с серьезным профессиональным потенциалом, все вышло прекрасно.

– Мне нужно умереть, мистер Аркин.

– Зовите меня Берт. И вы еще не назвали своего имени, мисс...

– Эээ... Спрингфилд. Дорис Спрингфилд.

– Вы пытаетесь искупить какой-то грех, мисс Спрингфилд?

Еще одно жесткое предложение, но оно соскользнуло как по маслу.

– Нет. Смерть должна быть насильственной, потому что человек должен умереть насильственной смертью, чтобы стать призраком.

Я моргнул. Затем я снова моргнул. Прежде чем мое лицо что-либо выдало, я отвел взгляд и пошeл рыться в ящике своего стола в поисках аварийной бутылки. Я сделал два сильных рывка.

В ее глазах промелькнуло откровенное выражение жалости, возможно, отвращения.

Я пожал плечами. Кто она такая, чтобы судить меня? Она была той, кто пришел сюда, желая насильственной смерти.

Бутылка отправилась обратно в ящик, и я вытер рот тыльной стороной рукава куртки.

– Это сработает, – мне было все равно, верила она в это или нет. – Так... вы хотите умереть, чтобы стать призраком?

– Да. Он преследует меня... Mой муж преследует меня. Ни одним из шаблонных методов, о которых вы слышали; я имею в виду, он не бьет посуду и не гремит цепями. Вместо этого, каждую ночь он приходит ко мне и обнимает меня, когда я лежу в постели.

Ее глаза остекленели, и я нахмурился. От слез мне стало не по себе.

– Мы оба так одиноки, мистер Аркин. Я хочу... Я должна... быть с ним.

– Мисс Спрингфилд, я сожалею о вашей потере. Но убийство – это...

– У меня есть тридцать шесть тысяч долларов.

Это число заставило мое слабое сопротивление приостановиться. Я мог бы использовать такие деньги с пользой.

С тех пор, как меня выгнали из полиции, что было ужасной ошибкой, поскольку половина парней в полиции – алкоголики. Bозможности трудоустройства в наши дни были невелики. Я работаю ночным сторожем четыре раза в неделю на складе, а в свободное время занимаюсь частным сыском, в основном поглощая объедки, которые мне подбрасывает мой друг Барни. Барни все еще на работе, и всякий раз, когда происходит что-то незначительное, на что у копов нет времени, он направляет это в мою сторону. В основном изменяющие супруги и сбежавшие дети.