Текст книги "Улица Сапожников"

Автор книги: Дойвбер Левин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Глава десятая
Совет пяти

Ирмэ шел-шел и не заметил, как вышел за город. Он остановился, осмотрелся. Ряды – далеко, а кругом – поля. День был солнечный, но не жаркий – дул легкий ветер. В небе кружили птицы. А в траве что-то жужжало, свистело, гудело, ухало, будто целый оркестр засел среди былинок.

Ирмэ лег. Подперев руками голову, он лежал и думал.

«Покажу те «рыжий вор»! – мрачно думал он. – Погоди-ка. Пойду вот скоро в Полянск. Стану на работу. Деньгу скоплю. И достану самое что ни есть лучшее ружье. В Ряды-то приду ночью. И прямо к Моньке. Бух. «Кто?» «Я, рыжий вор. Открой». Он туда-сюда: «Виноват, прости, говорит, бога ради». Я – для порядку – раз в зубы. «Ладно, скажу, так и быть. А другой раз встретимся – жизни решу. Так-то!»

Ирмэ зашевелился, приподнял голову и застонал – ух! Вот ведь Щука, расписал как! И откуда только у него сила берется?

Ирмэ лежал на пригорке, так что ему видны были все Ряды: выгон, церковь, базар. Однако народу сколько на базаре. «С чего бы?» подумал Ирмэ. Но потом вспомнил – война. «Меера заберут, – подумал он. – Плохо. Как-то Зелде одна будет?» О себе он не думал. Он-то как-нибудь, а вот они как – Зелде, Эле? Плохо.

По дороге из местечка катила телега. На телеге сидел немолодой мужик в круглой поповской шляпе и в лаптях. Увидев Ирмэ, мужик попридержал коня, спрыгнул с телеги, подошел и сел рядом.

– Здравствуй, – сказал он, – лежишь?

Когда мужик заговорил, на Ирмэ сильно пахнуло сивухой. Ирмэ отодвинулся. «Ишь, нализался!» подумал он сердито и не ответил.

– Ну-ну, – сказал мужик, – лежи, лежи. Я тут трохи посижу, покурю.

Он достал кисет, бумажку, стал сворачивать цыгарку. Поповскую свою шляпу он снял и бережно положил рядом на траву.

– Покурить дать? – спросил он.

– Дай.

– На, – мужик протянул Ирмэ кисет и бумагу. – Ты чей же? – сказал он. – Что ты мне будто знакомый.

– Меера, сапожника, – сказал Ирмэ, – рыжего.

– А-а, – сказал мужик. – знаю. Как же. Что ж, – спросил он, помолчав, – забирают батьку?

– Куда?

– На войну, – сказал мужик. – Известно куда.

– Забирают будто, – сказал Ирмэ.

– И у меня, брат, сына забирают, – сказал мужик. Он вынул изо рта цыгарку и как-то удивленно посмотрел на Ирмэ. – И как это я буду один-то, а? – сказал он глухо.

Ирмэ не ответил.

– Хозяйство-то, правда, не богатое, – сказал мужик. – А все же, как ни говори, конь, две коровы, земли шесть десятин. Одному не справиться, как ни говори.

– Да-а. – Ирмэ сочувственно вздохнул.

– Не справиться, – повторил мужик. – Никак. Дома-то кто же? Сноха да я. Бабы-то у меня нету. Вдовый я. Жениться разве?

– Женись, – сказал Ирмэ.

– Толку-то мало, – сказал мужик. – Молодая не пойдет. А старуху взять – что толку? Мне работница нужна. Э, брат, плохо, совсем дрянь дело.

Некоторое время оба курили молча. Вдруг мужик наклонился к Ирмэ и заговорил тихо.

– Мутят народ, – таинственно заговорил он. – «Враг нападает. Защищай царя и Россию». А мне один верный человек говорил – брехня. Наш-то сам-то все в драку лезет. Храбрый дуже. Герой! Верно?

– Верно.

Мужик быстро посмотрел на Ирмэ и отвернулся.

– Жарынь, – сказал он лениво.

И так как Ирмэ не отвечал, мужик сказал опять:

– И так-то духота, – сказал он, – а я еще водки хлебнул. Вот уж верно – старый, что глупый.

Он встал, надел поповскую свою шляпу и не спеша, пошел к телеге. И вдруг обернулся.

– Хватил я маненько, – сказал он строго. – А я, брат, во хмелю что хошь намелю, а просплюсь – отопрусь. Понял?

Он рванул вожжи и, замахнувшись на кобылу, сердито крикнул: «Но!» Кобыла тронула с места и валким шагом затрусила по дороге.

Ирмэ усмехнулся.

«Трухнул дядя», подумал он.

Был полдень. В местечке перекликались петухи. Ирмэ вспомнил, что надо к Хаче.

«Уж, верно, все там», подумал он.

И точно, у кузни на бревне рядком сидели Хаче, Алтер и Неах. Неподалеку на траве лежал Симон. Ребята о чем-то горячо и громко говорили, но, увидев Ирмэ, приумолкли.

– О тебе и разговор, – сказал Хаче. – Садись. Алтер говорил – совсем тебя покалечили. Мы уж думали – не придешь ты.

– Ничего, – сказал Ирмэ. – Еще ноги ходят.

– И-ирмэ, – сказал Алтер. – Тут Неах говорит – п-подпалить его, Моньку.

– Чего врешь? – сердито крикнул Неах. – Тоже! Я что говорю? Достать, говорю, ружье, ворваться к Моньке и такую закатить пальбу, чтоб знаешь!..

Ирмэ удивился.

– И я было так подумал, – сказал он.

– А з-загорится если? – сказал Алтер.

– Нечего дурить-то, – сказал Хаче. – Ерунда это все.

– Да, – сказал Ирмэ. – Сейчас-то это не выйдет. В другой раз, может…

– Эх, вы! – Неах махнул рукой.

Симон встал, подошел, сел рядом с Ирмэ.

– Вот что, орлы, – сказал он. – Послушайте-ка, что я скажу. Я и старше будто, и умней будто. Ясно?

– Ну? – проворчал Хаче.

– А скажу я так, – сказал Симон. – Индюка отхлестать надо. Потому – гад. Ясно?

– Ясно, – сказан Ирмэ.

– Точка, – сказал Симон. – Дело, значит, вот в чем: как до него добраться? На улице его не поймаешь. И в дом к нему не придешь. Значит, как?

– Ну? – проворчал Хаче.

– Погоди, – сказал Симон. – Не торопись. Не торопись ты, бабка, костыли поломаешь. Ясно?

– Что ты все «точка» да «ясно», – сказал Хаче. – Ты дело.

– Не торопись. Не торопись ты, бабка., – повторил Симон. – Куда те торопиться. Успеется. Значит – как? Значит – так. Надо, значит, чтоб не на улице и не в доме. А где?

– А на дворе, – сказал Ирмэ.

– Ясно, – сказал Симон. – Заберемся мы в сарай или на склад куда и – посидим, погодим. А покажется индюк, мы – раз-раз – по мордам, по зубам. Красиво распишем – прямо картинка. Ясно, цыган?

– Что ж, – проворчал Хаче.

– А только по голове не бить, – сказал Ирмэ. – Ухлопать можно.

– Найдем куда бить. – Симон встал. – Так что, орлы, потопали?

– Погоди, – сказал Хаче. – Сейчас батя придет. А то кузня одна.

Ирмэ, Хаче и Симон закурили.

– Дай-ка и мне, – мрачно сказал Неах.

Ему дали. Он глотнул дыму и закашлялся.

– Ты не затягивайся, – сказал Симон. – Оно легче. Ясно?

– Ничего, – сказал Симон, – сразу-то оно трудно, a сейчас-то уже ничего.

Он снова затянулся и снова закашлялся.

– Вот и батька твой так, – сказал Хаче, – затянется, а потом на полчаса – кхи-кхе.

– Батька-то больной, – сказал Неах. – А я это так, с непривычки.

– А скандальный он у тебя, батька, – сказал Ирмэ. – Слыхал я вчера, как он с Меером говорил. Скажу тебе!..

– Лупит? – сказал Симон.

Неах не ответил. Он кинул окурок, встал и отошел в сторону.

– Н-не любит, когда про б-батьку разговор, – сказал Алтер.

– Он сам в батьку, – сказал Хаче. – Шалый.

Вдруг Неах быстро подошел к Ирмэ.

– Глянь-ка, – сказал он тихо и забежав в кузню поспешно прихлопнул дверь.

По дороге к кузне шел Степа. Он был пьян, сильно пьян и шагал он, как слепой конь: шаг вперед, шаг вбок и – опять шаг вперед, и опять шаг вбок, но уже в другую сторону; ворот рубахи расстегнут, голова свесилась, глаза закрыты.

Ирмэ тихонько, задом наперед, попятился к кузне.

– Вот ведь собака, – сказал он Неаху. – По следу идет.

Степа дошел до кузни и остановился. Не подымая головы, не открывая глаз, он хрипло крикнул:

– Берча.

– Нету его, – сказал Хаче. – Чего надо?

Степа досмотрел на Хаче, пробормотал что-то, потом сказал громко:

– Что надо? Что надо? Вот двину, так узнаешь, что надо. – Он шатался, но глядел на Хане прямо, и упор. – Как дам, так узнаешь, что надо. Где Берча?

– Нету, – сказал Хаче. – Ушел.

– Ты что врешь-то? – угрожающе проговорил Степа. – Куда ушел?

– Домой, – сказал Хаче.

– Домой, домой, – проворчал Степа, повернулся и шатаясь, петлями побрел куда-то в поле.

– Ушел, – сказал Хаче. – Вылазь.

Ирмэ и Неах вышли.

– Ч-чего ты от него все б-бегаешь? – сказал Алтер.

– Спугнули мы его вчера, – сказал Ирмэ. – Я и Неах.

– Гадина человек, – сказал Хаче. – Вы с ним, ребята, осторожней.

– Еще б, – сказал Ирмэ. – Мало того, что вор. Он еще, брат ты мой…

Алтер незаметно толкнул Ирмэ в бок. Ирмэ понял.

– … Пьянчуга, – неожиданно кончил он.

Показался Берче. Он шел понуро, глядя себе под ноги.

– Ну, орлы, – сказал Симон. – Потопали.

– Пошли, – сказал Хаче.

Глава одиннадцатая
Засада

За домом Файвела Рашалла был не двор – город. Сараи, склады, навесы, льносушильня, амбар, конюшня, клеть – чего тут только не было! Настоящий город: и улицы, и площади, и переулки, и тупики. Прямо от ворот к амбару шла широкая дорога. От дороги к навесам, к сараям, к конюшне убегали боковые тропинки.

Под навесами громоздились тюки льна, сараи были набиты сеном, в конюшне, наслаждаясь покоем и прохладой, проводил свои дни высокий серый жеребец «Буран».

К улице дом Файвела был выкрашен в белый цвет, но со двора он был некрашеный – и тут-то видно было, какая это основательная махина: каждое бревно – в аршин. Во двор – тоже крыльцо, тоже с навесом, с перилами, а у крыльца растет дерево, береза одинокая и чужая на этом застроенном торговом дворе.

Ребята открыли калитку и смело прошли во двор. Они знали – Семен сейчас на Мерее, жеребца купает, а кроме него в это время никого на дворе не увидишь. Бремя мертвое, нерабочее – лето.

Ирмэ осмотрелся. Ну и ну! Настроил человек! Никогда не видал он, чтоб столько построек зараз. Какой это двор? Город! Да. Тут-то бояться нечего. Есть где засесть. Пока весь двор обыщешь – шесть пятниц пройдет.

Ребята пошли по главной дороге к амбару. Однако на полпути Симон приостановился и сказал:

– Не туда топаем, – сказал он и повернул. – Надо, чтоб поближе к дому. Ясно?

Всего ближе к дому были склады, и Симон, поразмыслив, туда ребят и повел. Склады были двухэтажные, на балках., Внизу лежал лен. Наверху – туда вела широкая лестница без перил – были длинные низкие коридоры с круглыми окнами. Склады пустовали – время мертвое, лето. Только кой-где лежали рогожи да веревки.

– Ну, орлы, сидай, – сказал Симон. – Не очень тут у нас, уж не взыщите – не ждали.

– Чем плохо? – сказал Хаче. – Ничего!

– А Файвел славный какой дядя, – сказал Ирмэ. – Не думал я.

– А ч-что? – сказал Алтср.

– А рогож-го сколько навалил, – сказал Ирмэ. – Старался. Это чтоб нам на голом-то не сидеть. Поди ж ты!

– Тихо, орлы! – сказал Симон.

Ребята разлеглись на рогожах и заговорили шопотом. На складах стоял полумрак. Только в углу – длинный пыльный луч солнца. И на этом месте Ирмэ заметил тяжелый крюк, ввинченный в пол.

– Это зачем? – сказал он.

– А чтоб п-повеситься, – сказал Алтер.

– Это как же? Головой вниз?

– Богатые – они так я вешаются, – сказал Хаче, – вниз головой.

– А то головой вверх – оно того, щекотно, – сказал Симон. – Ясно?

Ирмэ спорить не стал.

– Всяко бывает, – сказал он. – Вот Неах говорит – в Америке и ходят так-то, головой вниз.

– Врешь! – сказал Неах. – Я говорил – земля круглая. Вот что я говорил.

– Как мячик вроде, – пояснил Ирмэ.

– Ну уж! – Хаче покачал головой. – Неах скажет – так скажет. Не пойму я, ей-богу, – продолжал он, – дурак ты, Неах, или отроду так. Иной-то раз ничего. А другой раз такое загнешь, что хоть святых вон.

– А правда, – сказал Симон. – Земля – она круглая. Ясно?

– Ты-то сам-то откуда такой умный? – сказал Хаче.

– Не лаяться, не лаяться, бабка, – сказал Симон – Я-то сам-то в книжке читал.

– Может, и так, – сказал Ирмэ. – А только не верится.

– Погоди, – сказал Хаче, – и что вниз головой ходят – тоже правда?

– И ходят, когда надо, – сказал Симон. – Ясно?

– Да как же это они не падают, ну?

– Так уж, – сказал Симон. – Земля тянет. Ясно.

– Что тянет? Кого тянет? – удивился Хаче.. – Что-то ты, брат, лепишь.

– Не лаяться, не лаяться, бабка, – сказал Симон.

Но что земля тянет, кого она тянет – он и сам-то толком не знал.

– Так уж, – сказал он. – Тянет. Ясно?

– Ничего не ясно. – сказал Хаче. – Мелешь ты.

– Читал я, ребята, книжку одну! – быстрым топотом заговорил вдруг Неах. – И книжка же! – Он всплеснул руками. – Как один человек, по имени путешественник Броун, попал на озеро Чад…

– Как? – сказал Хаче.

– Чад, – сказал Неах. – Озеро такое.

– Чепуха, – сказал Хаче. – Нет такого озера.

– Как нет?

– Так, – сказал Хаче. – Нет – и край! «Чад!» Ты бы еще сказал – угар.

– Так это ж не по-нашему, ну! – сказал Неах.

– А хоть бы по-турецки, – сказал Хаче.

– Эх, ты! – Неах сердито засопел. – Дубье!

– Тихо, орлы! – сказал Симон. – Расквакались! Услышат же! Ясно?

– Чем басни сказывать, лучше бы, ребята, за домом смотреть, – сказал Хаче. – А то как бы не прозевать нам все царство небесное.

– Ясно, – сказал Симон. – Ставим часовых. Ирмэ, давай!

Ирмэ встал, подтянулся и четким шагом – ать-два! – подошел к окну.

Он стоял и долго смотрел. Тихо на дворе. Ни души. Мертвое царство. Только две сороки медленно прохаживаются по главной дороге. В доме же спят – ставни закрыты и двери на запорах. Рашаллы почивают.

– Дрыхнут, – сказал Ирмэ, повернувшись к ребятам.

Никто ему не ответил. Ребята сидели сонные, вялые.

Зной, тишина, пыльный луч солнца на полу – все нагнало на ребят дремоту. Глаза слипались. Лень было двигаться, говорить. Поспать бы!

– Ох, ребята, – сказал Ирмэ, – уснете.

Симон поднял голову.

– Не твоя старость, – сказал он. – Ты – гляди. Ясно?

Ирмэ опять посмотрел в окно. Пусто. Тихо. Ни души. И вдруг услыхал шорох. Он прямо прилил к стеклу. Да, шевелится кто-то, царапает кто-то рогожи на тюках.

– Ребята! – сказал он громким шопотом.

И тут из-под навеса выбежала кошка. «Тьфу ты! Засмеют ведь, лешие!» подумал Ирмэ и осторожно оглянулся. Ребята, как один, спали. Симон, главарь, командир, даже похрапывал.

«Вояки!» – подумал Ирмэ.

Подошел к ближайшему, к Алтеру, и как саданет его в бок.

– Ты! Вставай!

Алтер открыл глаза, посмотрел на Ирмэ, зевнул.

– Я не с-спал, – сказал он. – Я т-так…

И не договорил – заснул опять. Заснул вмиг, сразу.

«Только бы мне не сдать», подумал Ирмэ.

Он прошелся по складу, вернулся к окну, сел, закурил.

«Только бы мне не скиснуть», думал он, пуская кольцами дым.

Подул ветер – в раме окошка была щель. Посветлело.

И вдруг Ирмэ стало казаться, будто он на плоту плывет по Мерее. Река тихая. И солнце сверкает, отражаясь в реке. Где-то далеко ухают пловцы. А на берегу шумит трава. Веет ветер. Низко над водой, почти касаясь крыльями, летают птицы. Они большие, а легкие. «Кру-кру!» кричат они. «Квиль-квиль-квиль»– отвечает им кто-то с берега тоненьким голоском. «Не шуметь, – шепчет вода, – не шуметь. Ти-ше. Тиш-ше. Тиш-ш-ше…»

Ирмэ уснул.

Не во-время уснул он, Ирмэ. Только он уснул, как распахнулись ворота и во двор верхом на Буране въехал Семен. Потом на двор вышли Моня и оба его друга, гимназисты. Они недолго поиграли в лапту. И вдруг, забросив игру, подошли к складам и стали чего-то слушать, прислушиваться. Они тянулись на цыпочки, переглядывались, перемигивались. Если бы Ирмэ не спал, он бы понял, в чем дело: слишком громко Симон храпит. Глотку бы ему заткнуть, дьяволу!

Но Ирмэ не видел ни Семена, ни Мони. Ирмэ стоял на борту и командовал кораблем. Дым валил из труб, и в дыму вспыхивали искры. «Пол-ный!» кричал Ирмэ в рупор. «Есть полный!» отвечал голос откуда-то снизу, с кормы. «Держи праве-ей!» кричал Ирмэ. «Есть держать праве-ей!» отвечал голос. «Хороший я капитан, – думал Ирмэ, видя, как стройно и плавно корабль идет по воде, – хороший я капитан!»

Хороший ты капитан, рыжий. Однако часовой ты – никакой. Разве можно спать на посту?

Да, не во-время уснул он, Ирмэ. Вот Монька тихо, неслышно ползет-крадется вверх, на склад, а Ирмэ не слышит. Вот Монька заглянул, – высматривает, вынюхивает, – а Ирмэ не видит. Вот Монька кубарем с лестницы и прямо к Семену в будку, – а Ирмэ? А Ирмэ спит!

– Ой! – крикнул Ирмэ и проснулся. Кто-то со всего маху огрел его плетью по лицу. Ирмэ вскочил, посмотрел – Семен! Стоит Семен, ноги раздвинув. Крепко стоит, как вкопанный, и в одной руке у него плеть, в другой – кол. А рядом – Мотька и оба городских, гимназисты.

– Ой! – крикнул Ирмэ и вскочил.

Вскочили и другие. Очумевшие со сна, – не видя, кто тут, что тут, – они кинулись к двери. Но у двери стояли Семен, Моня и оба гимназиста.

– Куды? – кричал Семен, замахиваясь колом.

Ребята подались назад: вот оно что! Ловушка!

Вдруг – разом – Хаче и Неах ринулись вперед.

Хаче приподнял плечи, вобрал голову и стал похож на квадратную чугунную тумбу. Он молча подбежал к Семену и так же молча, с разбегу – как двинет его головой в живот, – Семен закачался, охнул, сел. А Неах подскочил к Моне и обеими руками – мертвой хваткой – цап за горло. Моня был выше его, сильней. Но от неожиданности он растерялся, потерялся. Он посинел, захрипел. Тогда Неах поднял его, раскачал и, поддав ногой, спустил с лестницы. Моня покатился, как куль, со ступеньки на ступеньку: – тах-тах.

– Бегом! – скомандовал Симон.

Ребята побежали влево, к амбару.

– Куда? – крикнул Симон. – Назад!

Ребята повернули к воротам. Добежали до ворот – и что же? На запоре ворота!

– Дуй прямо! По парадной! – крикнул Симон. – Плевать!

Файвел Рашалл в это время сидел в столовой – чай пил. У него был гость, заезжий агент, молодой еще человек, этакий фат и хлыщ: крахмальная манишка, золотые запонки, золотое пенсне.

– Москва, – протяжно и картаво говорив агент, – Москва очень п’иятный го’од. Вы там так и не были, пане ’ашалл? Поезжайте. Очень советую. Очень п'иятный го'од…

Вдруг на кухне послышались шопот, шум. Файвел оглянулся – что такое? И прямо обомлел. Дверь с треском распахнулась, и в дверях появилась ватага целая ребят, орава, орда.

Лица красные, потные, глаза выпучены и дышат так, что за версту слышно. Разбойники! Ну чисто разбойники! Душегубы!

Увидав Файвела, ребята приостановились, попятились. Но передний, худощавый паренек в полосатых штанах, крикнул: «Арш!» и, пригнув голову, кинулся в прихожую. Другие – за ним. А из прихожей – на парадную, с парадной на крыльцо, протопали по ступенькам и пропали.

Тут только Файвел пришел в себя.

– Стой! Держи! – крикнул он, высунувшись в окно. – Держи! Стой!

Но «разбойников» уж и след простыл. Только пыль еще клубилась по улице.

Глава двенадцатая
Война

Только пыль еще клубилась по улице, а «разбойников» и след простыл. Они уже засели на старом своем месте – на Черном холме за мостом.

Был пятый час. Зной спадал. За мостом видны были Ряды: крыши и крыши, над крышами, выше крыш – церковный крест и темный остроконечный – в два яруса – купол синагоги. А под мостом – ровная, спокойная гладь Мереи.

Ребята лежали на краю холма и хмуро глядели на мост, на реку, на Ряды. Не везет-то как, а?

– Да-а, – сказал Неах. – Повоевали. Вспомнить тошно.

– Как же… ты… рыжий кот?.. – проговорил Неах. У него еще дергалось лицо, и говорил он с трудом.

– А вы то что? – сердито сказал Ирмэ. – Сами дрыхать, а мне – гляди? Ладно!

– Мы не с-спали, – сказал Алтер. – Мы т-так…

– Не спали. Как же! – проворчал Ирмэ.

Симон вдруг засмеялся.

– А здорово ты его двинул, – сказал он Хаче.

– Это Семена-то? – сказал Хаче. – Ничего.

– А Неах Моньку-то, а? – сказал Алтер. – Д-думал – убьешь ты его, ей-б-богу.

– И убью! – процедил Неах.

– А поглядели бы на Файвела! – сказал Ирмэ. – Помереть!

– Рожа-то вытянулась, – сказал Симон. – Ясно.

– Плюнуть бы ему в рожу, – сказал Ирмэ.

– Чего не плюнул? – сказал Хаче.

– Да так. Некогда было.

Ребята повеселели.

– Вот что, орлы, – сказал Симон, – пошли купаться. Ясно?

– Пошли, – сказали ребята.

На самом берегу – ноги в воде – сидел толстый паренек, но имени Цалэ, по прозвищу – Балда. Он ничего не делал. Сидел, глядел на воду, вылупив глаза, рот разинув до ушей. Должно быть, сидел он так уже давно.

Ирмэ подошел сбоку и быстро сунул ему в рот кулак.

Паренек повернул голову, увидал Ирмэ и обрадовался.

– Го, – сказал он, – рыжий.

– Здорово, Балда! – сказал Ирмэ. – Что слыхать?

Цалэ подмигнул.

– Попало?

– Ты откуда знаешь? – сказал Хане.

– Я-то все знаю, – сказал Цалэ. – И что вас, дураков, в кутузку засадют – тоже знаю. Монька говорит: «Всех, говорит, упеку».

– Хвалилась корова волка съесть, – проворчал Симон.

– А твой-то опять Гутэ лупил, – сказал Цалэ Неаху. – Ох, лупил. Оглоблей.

Неах не ответил, промолчал.

– А Нафталке-то ногу сломал, – сыпал Цалэ. – Полез, понимаешь ты, в погреб, оступился, – хрясь – нога пополам. А к Сендеру теща приехала. А у Ерухема собака ощенилась…

Ребята хохотали.

– И верно, все знает, – сказал Хаче.

– А Лейке-то с петли сняли, – продолжал Цалэ. – «Наше, говорит, на войну берут, а мне, говорит, подыхать? Не хочу». А Герша-сапожника стражники загребли..

– Врешь, – сказал Ирмэ, подступая к Цалэ.

– Ну? Вру? – обиделся Цалэ. – И к Лейбе было пришли, да тот-то пронюхал и – ходу. «Где Лейбе?» – «Нету Лейбе».

Ирмэ потянул Алтера в сторону.

– Слыхал?

– Думаешь – С-Степа?

– А то кто?

– Да-а, – Алтер вздохнул.

– Наделали мы с тобой делов, – сказал Приз – Убить мало.

Они шли вдоль берега, медленно удаляясь от местечка. Ирмэ цыкал зубом, ворчал что-то. Алтер уныло плелся позади. Шли и шли. Уже Ряды остались далеко, близко в ложбине уже маячили хаты Глубокого и виден был колодезный журавль.

Вдруг раздался звон. Звон был частый, тревожный. «Бом-бом. Дзинь-дзинь», в Рядах звонили колокола. – Ребята остановились, послушали. Потом Ирмэ крикнул: «Пожар!» и побежал к местечку. Алтер – за ним.

Они бежали по узкой тропе. По обе стороны рос лен. И вдруг – прямо впереди – ребята увидали человека. На полянке, в траве, раскинув ноги, лицом уткнувшись в землю, лежал человек в белой рубахе и синих штанах.

– С-Степа! – сказал Алтер.

Пригнувшись, неслышно ступая босыми ногами, Ирмэ стал осторожно подбираться к полянке. Пройдет шагов пять, остановится, смотрит. Степа? Нет, будто но он. Будто не Степа. И опять – почти ползком – еще два-три шага. И станет, смотрит. Нет, не Степа.

Должно быть, тот, на полянке, почуял ребят, – он быстро присел, вскинул голову, оглянулся.

– Дядя Лейб! – крикнул Ирмэ.

Лейбе посмотрел, встал и не спеша пошел прочь.

– Дядя Лейб, – сказал Ирмэ, – это я, Ирмэ.

Лейбе обернулся, мигнул – «тихо» и, весело махнув рукой, пошел куда-то в сторону, в поле. Шел сначала медленно, потом ускорил шаг, потом побежал. Побежал-побежал – понесся. Ребята долго глядели ему вслед.

– Так, – сказал Ирмэ. – Дела!

– Совсем он, что ли, у-уйдет из Рядов? – сказал Алтер. – Как д-думаешь?

– Думаю – уйдет. Где ему тут?

Когда подходили к мосту, Ирмэ сказал:

– Чтоб ни гугу! Понял?

– Не м-маленький, – проворчал Алтер.

Не было пожара. Был молебен. В церкви служили молебен о «даровании победы русскому оружию над супостатом». Огромная толпа запрудила тесный церковный дворик, площадь, соседние улицы. Мужики, бабы, старики, дети – все стояли молча, понуро, вздыхали топотом и рукавом рубахи размазывали слезы по щекам. Звонили колокола. Перед образами горели свечи. И хор пел.

Потом молебен кончился, и по главной, Пробойной, улице двинулся крестный ход. Впереди два дюжих мужика, братья Фомины, прасолы из Застенок, несли большой портрет царя. За ними – чинно, важно – выступал рядский священник, отец Федор. За ним пристав, невысокого роста, худощавый, в пенсне. За ним – хоругвеносцы, рота целая хоругвеносцев. Дальше народ – старики, бабы, детишки. В заднем ряду Ирмэ увидел того самого мужика, с которым он утром разговаривал в поле. Мужик тяжко вздыхал, крестился истово, а по шершавой его щеке медленно катались слезы.

Дойдя до конца Пробойной, пристав, урядник и почтмейстер, о чем-то негромко посовещавшись, свернули в синагогальный переулок. «Неужто в синагогу?» подумал Ирмэ. И верно, пристав, урядник и почтмейстер пошли в синагогу. У входа их ждали раввин, тихий старик с красными подслеповатыми глазами, и Файвел Рашалл.

– Добро пожаловать, ваше благородие, – торжественно сказал Рашалл и распахнул перед приставом тяжелую дубовую дверь. – Прошу.

В синагоге было полно, по продохнуть. Откуда-то сверху, из женского отделения, что ли, доносился тягучий вой. Горели свечи на амвоне. И у амвона, поблескивая стеклышками пенсне, стоял пристав. Рядом – по-солдатски, руки по швам, носки врозь – стояли урядник и почтмейстер. Дальше – Рашалл, Казаков, Мендел Шер – рядские киты. Дальше – лавочники, коробейники, огородники, а там – их почти не различить было в сумраке – сплошной стеной сапожники, шапочники, скорняки, портняги – местечковая плотва, шушера, голь.

Файвел Рашалл стукнул кулаком по амвону – тихо! И заговорил пристав. Он говорил неверным, ломким голосом и почему-то очень торопливо.

– Евреи! – сказал он, – бог послал нам тяжелое испытание, враг вторгся в наши пределы и объявил нам войну. Евреи! Настало для вас время доказать верность свою родине, России, и его величеству государю импера…

В самом дальнем углу синагоги что-то случилось – чего-то там задвигались, зашевелились. Кто-то пробивался к амвону, и чей-то голос сипло, но внятно сказал: «На дурака вся надежда, а дурак-то и поумнел…» Пристав услыхал голос, умолк, оглянулся и увидел – сквозь толпу к амвону пробивается шорник Нохем, высокий, худой, лицо черное, глаза впалые – дикий человек!

– Что? – сказал пристав. – Что такое?

Файвел быстро подскочил к амвону.

– Так. Пустяки. Пьяница один. Пропойца, – сказал он и стукнул кулаком по амвону. – Тихо, люди!

Но уже Нохема было не унять. Он отстранил Файвела: «Погоди ты», – подошел к приставу совсем близко, почти вплотную, и сказал весело и зло:

– Я говорю, ваше благородие: на дурака вся надежда, а дурак-то, говорю, и поумнел…

Рядом с Нохемом вдруг вырос старший стражник Кривозуб. Он замахнулся и большой волосатой лапой – раз Нохема по лицу. Тот умолк, осел. Несколько человек подхватили его под руки и поволокли к двери. Он вырывался, что-то кричал, но не понять было что: кто-то кулаком заткнул ему рот. А Кривозуб – раз за разом – стукал его по лицу.

– Уб-бью! – рычал он. – Застрел-лю!

Ирмэ протиснулся к двери. За дверью на улице стоял Неах. Он плакал.

– Видал… как… они? – проговорил он сквозь слезы.

– Куда они его? – сказал Ирмэ. – В острог, что ли?

Неах, не отвечая, пошел к базару. Он шел и плакал. Плакал молча. Только слезы катились но лицу.

«Убьют они его там, – подумал Ирмэ про Нохема. – Он и так-то на ладан дышит, а они – бить. Эх ты!»

Ему вдруг все опостылело – синагога, и толпа, и улица. Он пошел домой.

Дома была одна Зелде. Меер еще ходил где-то по улицам. Зелде сунула Ирмэ тарелку пустых щей – «на, поешь». Ирмэ хлебнул, сморщился, сплюнул. Тьфу! Однако, стиснув зубы, ел. Что станешь делать, когда брюхо подводит. В комнате темнело. Уже не различить было, где стол, где диван. И часы тикали в углу.

Поев, Ирмэ вышел на улицу. Осмотрелся и вздохнул: да, не та улица, что вчера. Пусто. Ни души. Где-то тихо плачут. Где-то баба причитает. Не та улица. Незнакомая какая-то, чужая. И закат сегодня нехороший – красный, кровавый. Да, не то, неладно.

Подошел Хаче. Он молча сел и молча закурил. Потом сказал:

– Забирают батьку, – сказал он. – Плохо.

– И Меера тоже, – сказал Ирмэ. – Он же бывший солдат, пехотинец.

Помолчали.

– Я-то ничего, обойдусь, – сказан Ирмэ, помолчав. – А вот как Зелде, Эле…

– А ты то сам что? – сказал Хаче.

– Как-нибудь, – сказал Ирмэ. – Я парень здоровый. Пойду на работу. Чего там?

– Ну, – сказал Хаче. – На первых-то порах не много наработаешь.

– А ты как? – сказал Ирмэ.

– Не знаю. Одному-то мне в кузне не справиться. Никак.

– Взял бы меня.

Хаче подумал.

– Что ж, – сказал он. – Можно.

– Ну? – обрадовался Ирмэ. – Не врешь?

– И верно – возьму, – сказал Хаче. – Мне помощника надо. Одному не справиться.

– А я, Хаче, работник знаешь какой! – сказал Ирмэ.

– Ладно, – сказал Хаче. – Там видно будет.

– Так что – по рукам?

Ударили по рукам.

– Значит, когда приходить? – сказал Ирмэ.

– Как батька уйдет, так и приходи.

– Ох, и заработаем мы с тобой! – сказал Ирмэ. – Я уж, знаешь, давно думал в кузню-то пойти, да боялся – Берче не возьмет.

– Чего? – сказал Хаче. – Взял бы.

– Ну? Думаешь – взял бы? А я-то боялся – погонит. «Куда? Мал ты еще». Да и Меер тоже – «в хедер, в хедер». Надоел он мне, этот хедер – не говори. Ну, уж теперь-то, Хаче, поработаем. Поглядишь.

– Поработаем, – сказал Хаче. – Парни мы здоровые. Отчего не поработать?

– Поглядишь!

– Знаешь ты, Ирмэ, за кого я боюсь? – сказал Хаче тихо.

– За Неаха? – также тихо сказал Ирмэ.

– Ага. Боюсь я за него, знаешь. Как-то он теперь?

– Нохема-то посадили, – сказал Ирмэ. – Слыхал?

– То-то и оно-то, – сказал Хаче. – Мне сдается, он там недолго протянет. Неаху сколько?

– Он меня месяца на два старше, – сказал Ирмэ. – Вот и считай.

– Надо б о нем подумать, – сказал Хаче. – Он парень шалый, блажной какой-то. Сам-то он пропадет.

– Верно, – сказал Ирмэ. – Надо бы.

– Ну, ладно. – Хаче встал. – Покатился я. Прощай.

– Прощай, – сказал Ирмэ. – Значит – так?

– Так.

Становилось поздно. Небо потухло. Настала ночь. Кой-где в домах горели огни. Вдали на слободе брехали собаки. Ирмэ сидел на бревне, спиной прислонясь к воротам, и думал.

«Так, – думал он, – значит, в кузню. Ну, что ж. Дело доброе. Вот Зелде-то как? Да-а. А я что? С утра – в кузню. А там – на Мерею, купаться. На плот взобрался и – поехал. Поехал. Поехал…»

Ирмэ не спал, но перед ним стоял легкий какой-то туман, и лень было пальцем двинуть. Сидеть бы так да сидеть. Час, день, неделю.

– И-Ирмэ, – услыхал он из темноты голос Алтера – И-Ирмэ, дуй сюда.

«Вот народ, – подумал Ирмэ. – Только присел – и готово: «И-Ирмэ! И-Ирмэ!»

– Чего? – проворчал он.

– Дуй сюда. Д-дело есть.

– Ладно, – сказал Ирмэ. – Подойди. Сядь.

Алтер подошел. Сел.

– Со Степой-то з-знаешь? – сказал он.

– Ну?

– Забирают.

– Врешь?

– Ей-богу, – крикнул Алтер. – Б-батька говорит: «И то, – говорит, – хлеб – одним в-вором меньше станет».

– Давно бы так, – сказал Ирмэ. – А с Гершем как – не слыхал?

– С-сидит.

– А Нохем?

– И Н-Нохем.

– Лейбе – тот молодец, – сказал Ирмэ. – Сидеть бы ему тоже. Как пить дать А вот поди-ж ты.

– У-умный мужик, – сказал Алтер.

– Голова!

– Ну, я пошел, – сказал Алтер. – А то б-батя р-ругаться будет.

Ирмэ посидел еще немного. Уж было совсем темно. Огни в домах потухли. Подул ветер с поля.

Ночь.

Вернулся Меер. Он ступал тяжело, бормоча что-то, свесив голову. Он прошел совсем близко, но Ирмэ не заметил. В окне показалась Зелде.

– Ирмэ! Спать!

Ирмэ встал. И в эту минуту его окликнул чей-то тихий голос:

– Ирмэ, погоди-ка.

– Кто? – почему-то топотом спросил Ирмэ.

Он посмотрел влево, вправо, но никого не увидал. А голос был знакомый.

– Я, – сказал голос, – погоди-ка.

Подошел человек.

– Это я, Лейбе.

– Дядя Лейб…

– Ш-ш, тихо… – Лейбе взял Ирмэ за плечо. – У меня до тебя, рыжий, дело, – сказал он. – Зайдешь завтра к жинке и скажешь, что я уехал и чтоб скоро не ждала. Понял?

– Понял, дядя Лейб, – сказал Ирмэ. – Уехал, значит, и не жди.

– Перемахнул. – Лейбе засмеялся. – Жди, да не скоро. Так и скажи.

– Так и скажу. А вы, дядя Лейб, куда?

– Туда, – сказал Лейбе. – Понял. Ну, ладно, как вернусь, так скажу. Дай лапу, рыжий. Так. Хороший ты парень, погляжу я. Ну, до свидания. Прощай.