Текст книги "Виноградник Ярраби"
Автор книги: Дороти Иден
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)
Не стану зря тратить время на извинения за тот достойный сожаления вечер. Тем самым я лишь снова напомнил бы вам о нем, я же умоляю вас забыть. С тех пор я ни разу больше не был в таком состоянии и никогда не буду впредь. Я преисполнен решимости превозмочь свою слабость, так как знаю, что лишь при этом условии смогу когда-либо снова вас увидеть.
Но я хочу, чтобы вы знали: вы всегда живете в моем сердце. Я постоянно грежу о том дне у озера и вновь и вновь благодарю вас за него. Что касается более прозаической стороны жизни, могу сообщить, что с момента прибытия в Батерст, расположенный по другую сторону Голубых гор, я очень усердно работаю. Пишу портреты детей французских поселенцев – месье Эдуарда и его жены. Это милые, живые и невероятно общительные люди. Кроме того, я даю уроки рисования их старшей дочери, Маргарет, с которой мы большие друзья. Не забросил я и свою книгу – делаю эскизы горных цветов, познакомился с несколькими новыми породами птиц. Как видите, я намереваюсь прославиться и заработать много денег, а тогда, быть может... Смею ли я высказать вслух свою безумную мечту? О старом сером доме, зеленом саде с замшелыми разбитыми статуями и дикими подснежниками под деревьями, о тумане, сквозь который слабо пробивается солнце, и о вас – в этом доме и в этом саду...
Умоляю вас ответить на это письмо и адресовать ответ на имя господ Эдуард. И пожалуйста, скажите мне, что вы верите в то, что мечты сбываются.
Ваш вечный ирландский странник,
Колм».
Юджиния прочитала письмо со смешанным чувством облегчения и разочарования.
Судя по всему, Колм никогда и не собирался совершить такой необдуманный поступок, как уговорить ее бежать с ним, пока он не имеет возможности предложить что-то определенное. Таким образом, перед ней не стоит неотложная и мучительная задача развеять его надежды.
Это рождало чувство облегчения, и с ее стороны было, конечно, нелогично испытывать разочарование, что он не написал безумное страстное письмо, в котором клялся бы, что умрет без нее.
Так или иначе, три месяца он пробыл в разлуке и оказался достаточно практичным, чтобы понять, что на одних мечтах далеко не уедешь.
Но мечты были манящие.
Серый дом, зеленый сад... и кружащие над ним белые голуби. Юджиния начала улыбаться.
«Я добавила к нарисованной вами картине голубей», – напишет она ему.
Кто-то постучал в дверь.
– Кто там? – рассеянно спросила она.
Эллен заглянула в комнату:
– Меня послал хозяин, мэм. Он спрашивает, здоровы ли вы. Ленч стынет.
– Я чувствую себя немного усталой, Эллен. Попроси миссис Джарвис прислать мне поднос с едой сюда – чуточку супа и тоненький кусочек поджаренного хлеба. Я хочу днем отдохнуть тут, в тишине.
– Хорошо, мэм.
– Разумеется, вечером я приду попрощаться с малюткой.
– Хорошо, мэм.
Эллен присела в реверансе, а затем удалилась. Она научилась очень хорошо делать реверанс, подумала Юджиния, с глубоким удовлетворением откидываясь на спинку кресла и погружаясь в мечты. «Вы живете в моем сердце...»
Малютка был очарователен. Он ползал и смешно пытался встать на нетвердые толстенькие ножки, хлопал в пухлые ладошки и звонко смеялся. Малыш был очень красив и уже сознавал, что имеет рабски преданных поклонников, прежде всего в лице своей молочной сестры, которая находила громадное удовольствие в том, чтобы разыскивать заброшенные им куда-нибудь игрушки и с торжественным видом опять приносить их ему.
– Она его портит, – загадочно говорила миссис Эшбертон. – Этак вот с колыбели наш молодой человек будет рассчитывать, что женщины всю жизнь будут ему прислуживать.
– Наверное, так оно и будет, – отзывалась миссис Джарвис, думавшая о том, какие темно-синие, необычайно живые глаза у Кристофера – точь-в-точь как у его отца. Ни одна женщина перед такими глазами не устоит.
Маленькая Рози тоже пошла в своего отца, но в ее случае это не было большой удачей. У Харри Джарвиса были узкие черты лица и немного косо посаженные карие глаза. Он был слишком тщедушен для мужчины, и Рози унаследовала его тонкую кость, прямые русые волосы и странный разрез глаз. Она была похожа на маленького эльфа. Возможно, из нее вырастет привлекательная молодая девушка, хотя это довольно сомнительно, думала миссис Эшбертон. Малышка вовсе не унаследовала красоты своей матери.
Все с нетерпением ждали появления на свет нового ребенка. Бедняжка Юджиния, так тяжело переносившая первые месяцы беременности, по-видимому, стала чувствовать себя лучше и выглядела намного веселее, хотя и просиживала слишком подолгу за письменным столом, сочиняя свои бесконечные послания. Она была просто одержима ими. Но, может, оно и к лучшему. Все-таки это какая-то отдушина для нее теперь, когда пришлось резко ограничить круг людей, с которыми она общалась. Светская жизнь для нее сводилась почти исключительно к воскресным поездкам в церковь и редким визитам к миссис Бурке, которая прихварывала и по-прежнему тосковала по Англии.
Ребенок должен был появиться в то самое время, когда начнут созревать виноградные гроздья. Пока что погода стояла идеальная. Лозы, пережившие сильный мороз, прекрасно плодоносили; новые отводки отлично привились. В австралийских условиях никто не осмеливался заглядывать в будущее дальше, чем на один день, но в общем, по всей видимости, можно было ожидать, что и новый младенец, и новый урожай винограда удадутся на славу.
Однако существовала одна, трудность. Доктор Ноукс высказал мнение, что Юджиния не того типа женщина, у которой после родов молоко появляется в изобилии. Значит, надо найти какую-то молодую женщину, которая собирается рожать в то же самое время. Но, может быть, Юджиния предпочтет более трудный метод вскармливания ребенка – коровьим молоком.
Миссис Джарвис считала, что второй путь – самый лучший. Может быть, ей не хотелось, чтобы другой женщине досталась та же высокая привилегия, что выпала ей. Материнство прибавило статности ее фигуре. Она была теперь красивой полногрудой женщиной, и странным казалось, что она не выходит снова замуж. Помимо Тома Слоуна у нее были и другие поклонники. Но Молли держала глаза опущенными долу, а губы плотно сжатыми. Никто не знал, о чем она думает, на что надеется. Быть может, у нее уже было все, чего она хотела?
Солнце, столь благодатное для зреющего винограда, стало для Юджинии в последние недели беременности сущей пыткой. Вялая, слабая, она бродила по затемненной комнате. Выйти из дома она отваживалась только ранним утром или вечером, да и тогда ограничивалась лишь тем, что прогуливалась по иссохшей от недостатка влаги лужайке, время от времени останавливаясь, чтобы понюхать поникшую розу или полюбоваться каким-нибудь новым гениальным творением Пибоди. Иначе как гениальным и нельзя было назвать того, кто ухитрялся поддерживать жизнь и цветение своего сада в такое жаркое лето. Разумеется, это не относилось к стойким местным растениям, которые пылали вызывающе яркими пурпурными и лиловыми цветами.
Пибоди, без конца таскавший ведра с водой, бывал в саду вместе с госпожой в часы сияющего раннего утра и в теплые золотые вечера. Особое внимание он уделял белым ползучим розам, так как знал, что Юджиния их любит. В своих светлых платьях с длинным треном она и сама походила на них. Ведро воды, вылитое возле корней розовых кустов, оживляло их, между тем сама госпожа потихоньку засыхала в этой жаре. Глаза ее становились все больше, лицо все бледнее, а живот продолжал расти.
Она оживлялась немного и роняла несколько фраз, когда чернеющие в сумерках эвкалиптовые деревья одиноко тянулись к бледным небесам.
– Ночные левкои так чудесно пахнут, Пибоди. Можем мы в будущем году посадить их побольше? Миссис Бурке пообещала мне отростки гвоздики из сада при Правительственном доме. Как вы думаете, сможем мы их заставить прижиться в этой почве?
– Пока что дела у нас шли не так плохо, миледи. Все те цветы, которые, как вы думали, у нас расти не смогут, выросли и расцвели – и розы, и турецкая гвоздика, и пионы.
– Все это благодаря вашей поливке, Пибоди. А вдруг колодцы пересохнут? Мистер Мэссинхэм говорит, что это может случиться.
– К следующему лету деревья уже вырастут. У вас станет больше тени. И воды потребуется меньше. Кроме того, я собираюсь посыпать дорожки гравием, чтобы прибить пыль. Не посадить ли в дальнем конце рододендроны? Получится приятный зеленый уголок.
– Я бы хотела немного сирени, – сказала Юджиния. – Ярко-лиловую сирень, а рядом красные и белые рододендроны. Хорошо, если бы прижились подснежники.
– Нельзя хотеть всего сразу, миледи. Если вы желаете срывать у себя в саду с дерева зрелые лимоны и апельсины, придется обойтись без таких неженок, как подснежники. Нельзя не признать, что эта страна имеет свои преимущества.
Юджиния вздохнула:
– Да, Пибоди. Вы совершенно правы. Но неужели вы никогда не тоскуете по родине?
Старик скорчил свирепую гримасу:
– Об этом я стану думать, когда буду лежать на смертном одре. – Он подхватил грабли и собрался уходить. – Подснежники хороши на своем месте. Бледные цветочки. Кабы мог, я бы вырастил их для вас, миледи.
В конце лета жара одолела миссис Бурке, жену губернатора. Она слегла, ее милое худенькое лицо становилось все более восковым и хрупким, напоминая цветом сальную свечу. Через каких-нибудь три недели она скончалась.
Гилберт хотел скрыть это событие от Юджинии. Но миссис Эшбертон поставила его в тупик одним коротким вопросом:
– Как?
Поэтому печальную новость ей все-таки сообщили. Юджиния сказала:
– Гилберт, если я во время родов умру, я хочу, чтобы меня похоронили рядом с миссис Бурке. Она была самым близким моим другом в этой пустыне.
– Что за вздор?! – яростно взорвался Гилберт.
Он не находил других слов. Он терпеть не мог всяческой меланхолии и, будь это в его власти, оградил бы от нее Юджинию. Ее белое лицо казалось в затемненной комнате жемчужным. Жена была слишком уж притихшей. Почему она не плачет, не дает волю чувствам и тем не облегчит скорбь?
Единственное, что мог сказать Гилберт в утешение, – что второго ребенка родить будет легче, чем первого. Ведь то же самое говорил Фил Ноукс, не так ли?
И конечно, не могло быть и речи о том, чтобы она присутствовала на похоронах миссис Бурке. Она может приказать Пибоди набрать огромный букет цветов в саду, а Гилберт отвезет его в Парраматту.
Юджиния наконец ожила.
– Я сама подберу цветы.
Однако это дело она не довела до конца. Пибоди еще не срезал все отобранные ею лилии и дельфиниумы, как Юджинии пришлось извиниться перед ним и сказать, что она вынуждена пойти домой, кажется, у нее внезапно начинаются сильнейшие схватки.
В эту ночь родился ребенок, – хрупкое маленькое создание женского пола, не больше головастика, с громадными дымчато-голубыми глазами, как у матери. Она родилась на шесть недель раньше срока, но голос у нее, когда она плакала, был звонкий. Когда крошечная головка покоилась на сгибе руки матери, переполнявшее ее чувство нежности было сильным до боли. К своему первому ребенку она ничего похожего не испытывала. Чем это объяснить? – недоумевала она.
– Я хочу, чтобы ее назвали Викторией.
– Такое пышное имя для этакого сморчка, – заметила миссис Эшбертон.
– Раз она маленькая, ей тем более требуется громкое имя.
– В таком случае вопрос решен, – сказал Гилберт.
Глава XIX
К тому времени, когда виноградные гроздья созрели, ребенок справился с трудностями, вызванными его преждевременным появлением на свет, и развивался прекрасно. К огромной радости Юджинии, она в состоянии была сама кормить дочь в течение наиболее важных первых недель жизни, после чего переход на коровье молоко совершился без особых осложнений.
Корову Дэйзи, мирное пятнистое животное с изогнутыми рогами, доила утром и вечером Эллен, сама попросившаяся на эту работу. Она не хотела, чтобы к молоку, предназначенному для младенца, прикасался кто-нибудь из ссыльных – у них руки могли оказаться грязными. Маленькая Виктория была ее собственной подопечной. Ведь у миссис Джарвис имелась Рози, да и Кристофер тоже, с общего молчаливого согласия считался ее воспитанником, так как всякий раз, когда его разлучали с Рози, малыш начинал кричать.
Собственнический инстинкт, окрашивающий отношение Юджинии к Виктории, не переставал удивлять ее саму. Ей невыразимо дорого было это крошечное большеглазое существо. Она даже отчасти скрывала страстную любовь к малютке и в письмах к Колму строжайшим образом воздерживалась упоминать о появлении дочери на свет.
Как она могла сказать любовнику, что родила дитя от другого мужчины? Разве можно причинить такую боль кому-то, столь же ранимому, как и она сама? Лучше им обоим поглубже погрузиться в свою мечту и писать что-нибудь вроде: «Ярраби обзавелся собственным призраком. Я думала, они водятся только в старых домах, но могу поклясться, что иногда вижу на стене высокую худую ирландскую тень...»
Но чем объяснить, что она видит призрак значительно реже, с тех пор как появился крохотный ребенок, которому приходится уделять так много времени? По мнению Юджинии, сила ее чувства к Виктории объяснялась тем, что дочь для нее была своего рода заменой любимому. Если она лишена Колма и того навсегда запечатлевшегося в памяти наслаждения, которое он ей подарил, то она сольет все свои чувства воедино и воплотит в материнской любви. Сама природа сотворила для нее этот защитный механизм.
Она и в самом деле была на удивление довольна всем. Возвращение в марте жестокой жары причиняло гораздо меньше страданий, чем обычно. Она была слишком занята, чтобы обращать на это внимание. Малютку надо было по возможности держать в прохладном помещении, а Кристофера, или Кита, как он начал сам себя называть, следует приучать тратить поменьше энергии в середине дня, когда жара наиболее сильна, иначе к вечеру мальчик становится невыносимо капризным.
К счастью, именно в это время из Англии прибыла очередная посылка от Сары и заставила позабыть об удушливом зное.
Все окружили ящик. Юджиния стояла на коленях на полу, миссис Эшбертон пыталась сунуть внутрь свой любопытный нос, служанки ахали от восторга, по мере того как содержимое ящика извлекалось наружу.
Отрез серой тафты. Юджиния подумала про себя: не забыть бы написать Саре, что для этой страны серый цвет не годится. Птицы затмевают его своим ярким оперением.
Изумительная кружевная накидка для малютки. Шкатулки с выскакивающей фигуркой для Кита (он просто верещал от восторга). Деревянная кукла для Рози. Сара всегда отличалась справедливостью и помнила обо всех.
В посылке еще оказались отрезы полосатой бумажной плательной ткани для служанок и целая коллекция лент из цветастого шелка. И книги, за которые Юджиния с радостью вцепилась. А на самом дне ящика лежало с полдюжины шелковых шейных платков для Гилберта.
С разгоревшимися от возбуждения щеками Юджиния присела на корточки:
– Кит, детка, приведи сюда папу. Покажи ему свою новую игрушку. Скажи, что и для него есть подарок.
Она радостно захлопала в ладоши, увидев, что мальчонка понял и заковылял прочь, выкрикивая своим высоким голоском:
– Папа, папа!
Вскоре он возвратился, ведя за собой Гилберта.
– Что это такое? Когда получили?
– Да всего полчаса назад. Мы уже успели как следует разделаться с содержимым. Поглядите-ка, у меня будет новое платье, а вы получаете шесть новых шейных платков.
Гилберт с самым серьезным видом примерил один из них:
– Пожалуй, я стану самым нарядным мужчиной в Парраматте.
– Давно пора. Вы совсем обносились. Может, мы устроим званый обед?
– Папа, папа, посмотри! – крикнул Кит, высоко поднимая свою игрушку.
Гилберт кивнул сыну, но глаза его по-прежнему были устремлены на Юджинию.
– Вы очень хорошенькая сегодня. По-моему, вы в таком же восторге, как и дети.
– Да, в восторге! Я так люблю получать посылки из Англии. Взгляните на эти книжки. Мне их хватит на всю зиму! – Она отбросила со лба влажные локоны. – Такая жарища! Мне по-прежнему просто не верится, что в этой стране бывает зима.
– Но вы как будто начинаете привыкать к жаре. У вас на лице румянец. Раньше при такой температуре вы были очень бледны.
– Я готова признать, что теперь легче переношу жару, но это не означает, что она мне стала больше нравиться.
Гилберт рассмеялся и повернул жену лицом к себе. На мгновение он положил руку ей на грудь. Она не смогла сдержать сильной дрожи, охватившей ее, так как это с пронзительной ясностью напомнило совершенно такой же жест Колма в тот далекий день у озера.
Лицо Юджинии исказила гримаса. Она думала, что сумела совсем позабыть о той запретной радости. Гилберт сразу же убрал руку: он заметил выражение боли на ее лице. Она огорчилась. Пожалуй, она слишком часто его обижает, а почему это происходит, она никогда не сможет ему объяснить. Об этом нельзя было не пожалеть, потому что в такие вот моменты, как сейчас, она ясно сознавала, что, в сущности, у них достаточно счастливая семья, и если их брак лишен того экстаза, который мог бы привнести в брачные отношения один только Колм, все равно он, вероятно, ничуть не хуже большинства браков.
Юджиния снова заговорила о званом обеде, но Гилберт задумал нечто куда более грандиозное. Он хотел отвезти партию вина в Сидней и вознамерился сделать это на корабле, захватив с собой и Юджинию. Морской воздух пойдет ей на пользу, так же как и некоторое участие в светской жизни Сиднея. Ей надо взять с собой самые нарядные туалеты.
Юджиния загорелась, но ей очень не хотелось оставлять малютку. Конечно, хорошо было бы поехать, но как заставить себя оторваться от колыбели?
Гилберт не скрывал нетерпения. Про себя он решил превратить эту поездку во второе свадебное путешествие. Пора ему и Юджинии снова сблизиться. Она оправилась после родов, и в ней появилась некая зрелость. После рождения Кита она все еще оставалась совсем молоденькой девочкой, а вот теперь в ней вдруг обозначилось нечто неуловимое, говорящее о том, что она вполне сложившаяся женщина. Гилберта это волновало, но в то же время дразнило и мучило, потому что в ее глазах слишком часто появлялось отсутствующее выражение, которого он не понимал. Он полагал, что это все та же вечная ее тоска по родине. В нынешней поездке надо приложить новые усилия к тому, чтобы внушить жене любовь к этой совершенно чудесной стране.
– Малютка будет так же прекрасно существовать и в наше отсутствие, – заявил он в ответ на возражения Юджинии. – Вы ведь знаете, что Эллен ее просто обожает. И раз уж речь зашла об этом, почему вы не беспокоитесь о Ките?
Она слегка нахмурилась:
– Думаю, мне вряд ли придется когда-нибудь о нем беспокоиться. Он такой здоровый, да и миссис Джарвис хорошо о нем заботится. Но, знаете, Гилберт, он страшно своенравный ребенок. У него бывают прямо-таки ужасные капризы. Вам скоро придется как следует взяться за него.
Гилберт рассмеялся:
– Да ведь он совсем еще крошка!
– Ему почта два годика. Пора бы уже научиться слушаться.
– Мы этим займемся после возвращения. Юный Кристофер обучится хорошим манерам. Должен вам признаться, я до безумия люблю этого малыша.
– Это потому, что он в точности такой, как вы, – сказала Юджиния поддразнивающим тоном. – В нем вы как бы снова видите себя.
– Неужели я до такой степени тщеславен?
Она чуть заметно улыбнулась уголком рта. Гилберт очень любил эту ее улыбку.
– Возможно. Во всяком случае, хвастаетесь вы предостаточно – своим вином, своим домом, своей семьей. Иногда вы меня просто смущаете.
– Я честный малый. Я говорю правду – ни больше, но и ни меньше. А когда я имею дело с вами, мне приходится догадываться, каковы ваши невысказанные мысли.
Юджиния уклонилась от ответа на эту реплику, сказав:
– Только вернувшись, я намерена взять на себя благотворительные дела, которыми занималась миссис Бурке. Там очень много работы. Мне придется ездить в Парраматту по меньшей мере раз в неделю.
– Ну что ж, вы ловко ушли от ответа.
Она рассмеялась и лукаво произнесла:
– Я очень горжусь моим домом, моим хвастливым мужем и моими очаровательными детками. Пожалуйста. Это вам больше нравится?
К несчастью, случилось так, что перед самым отъездом Кит простудился. От этого он стал раздражительным, а увидав свою мать в дорожном платье, разразился громким криком:
– Мама, нет! Мама, не надо!
Юджиния взяла его на руки, и он, рыдая, прижался к ней.
– Спустите мальчика на пол, – приказал Гилберт. – Вы совершенно правы – он избалован.
– Нет, папа! Не надо, папа!
Вопли ребенка стали еще громче, когда его оторвали от матери.
– Гилберт, он нездоров. У него горячий лобик. Я думаю, мне не следует его оставлять.
– Да ничего серьезного у него нет, просто насморк. Кристофер, немедленно прекрати этот шум.
Повелительный тон отца поверг ребенка в такой трепет, что рыдания его мигом стихли. Он стоял с несчастным видом и икал, умоляюще глядя на мать сердитыми синими глазами. Он очень раскраснелся – вероятно, от бушевавшей в нем ярости.
Юджиния пыталась высвободить руку из цепляющихся за нее горячих пальчиков.
– Гилберт, я все же немного тревожусь. Нельзя ли нам отложить поездку и отправиться на следующем корабле?
– Это исключено. Мое вино уже грузят на борт. Я хочу проследить за тем, чтобы бочки были как следует закреплены. Какое вино я смогу предложить покупателям, если в дороге оно будет бултыхаться во все стороны? С ним надо обращаться осторожно, как с ребенком. Я все это уже объяснял вам в свое время.
– Ваш сын тоже ребенок.
– А я не желаю, чтобы с ним цацкались. Где слуги? Велите Эллен отвести его в детскую.
– Я вовсе не жесток, – сказал Гилберт, когда они уселись рядышком в двуколке. – У ребенка простуда, и он достаточно хитер, чтобы попытаться на этом сыграть. Вы сами сказали, что я должен прибрать его к рукам. Так что не надо сейчас дуться оттого, что я сделал первый шаг в этом направлении. В любом случае, – добавил он уже более мягким тоном, – у него есть миссис Джарвис, которой не занимать здравого смысла, и миссис Эшбертон.
– Миссис Эшбертон? – обеспокоенно воскликнула Юджиния. – Вы не замечаете, как много она пьет? Фактически каждый вечер она напивается до умопомрачения.
– Ну и что? Она старая женщина, и это приносит ей утешение. Мне приятно видеть, что она получает удовольствие.
– А вы ее поощряете, милый мой.
– Ясное дело! – Гилберт внезапно снова пришел в хорошее настроение. – Я всех поощряю пить вино Ярраби. Я хочу, чтобы во время нашего плавания его каждый вечер подавали за капитанским столом. И я надеюсь, вы убедите сиднейских дам, что рюмочка сотерна или легкого бургундского весьма подходящий напиток для представительниц прекрасного пола.
Твердое убеждение в том, что ей не следовало ехать, не покидало Юджинию до того момента, пока они не поднялись на борт «Тасман Стар». Позднее прохладный морской ветерок и покачивание палубы под ногами оказали на нее освежающее действие, и тревога начала стихать. Гилберт совершенно прав: слишком уж она беспокойная мать. Дети прекрасно обойдутся без нее, а ей необходимо бодрящее воздействие морского путешествия. Как чудесно уйти от нестерпимого пыльного зноя и видеть вокруг себя сверкающую синюю воду! Качку она переносила хорошо. Ныряния судна, под которое непрерывной чередой подкатывались волны, были приятны. В маленькой каюте нашлось достаточно места, чтобы вынуть из чемоданов и развесить ее туалеты. Сегодня она наденет самый красивый из них и будет пить вино Гилберта, чтобы доставить ему удовольствие. Она даже постарается не думать слишком много о детях.
Может, удастся убежать и от своих вечных мечтаний о Колме О’Конноре, не думать о письмах, которые приходят каждые два-три месяца, когда Колму удается найти какой-нибудь способ их отправить. Ее ответы были пространными, она давала в них полный выход своим чувствам. Иногда Юджиния спрашивала себя, как бы она существовала без этого духовного общения, ставшего для нее лекарством от тоски.
Бывали мгновения, когда она презирала Гилберта за то, что он даже не подозревает о ее тайной жизни. А в иные моменты испытывала глубокие угрызения совести и принимала решение делать все, что в ее силах, чтобы угождать мужу.
Поездка получилась очень удачной. Они остановились у супругов Келли, у которых было теперь пятеро детей, посещали и других своих старых друзей, разговоры за обеденными столами затягивались иногда до утра. Все кругом так быстро росло и развивалось! Мир открывал для себя новую страну, такие люди, как Стерт и Хьюм, пускались в путешествия с целью исследовать континент. Поговаривали, что, возможно, будет найдено золото. Будущее было неведомо.
Предчувствие богатств, которые оно сулило, повергало всех в состояние лихорадочного возбуждения. По всей видимости, в тысячах миль к югу отсюда находились долины, где виноград мог вызревать даже лучше, чем в районе реки Хантер. Ну а пока ничто не мешало с удовольствием попивать винцо из Ярраби. Гилберт бывал несказанно счастлив, когда ему удавалось убедить самых ярых приверженцев рома и виски одобрительно отозваться о его кларете.
В последний вечер пребывания в Сиднее Гилберт подарил Юджинии бриллиантовые серьги, которые прекрасно подходили к ее брошке. Она заставила себя не думать о невозвращенном миссис Эшбертон долге и тепло поблагодарила Гилберта. Серьги действительно красивы. Она с гордостью будет их носить.
Юджиния про себя приняла решение не относиться к Гилберту столь критически – например, с ее стороны было недостойно вспомнить именно сейчас об их долге миссис Эшбертон. Гилберт был импульсивно великодушен и щедр и заслуживал соответствующего отношения. Ей следует также относиться более реалистично и философски к интимной подоплеке этого подарка. Гилберт вправе рассчитывать на то, что сегодня ночью в его объятиях окажется любящая жена, так что нельзя допускать, чтобы все тело деревенело при мысли о неверности Колму. Так уж сложилась жизнь, и Юджинии необходимо по возможности к ней приспособиться.
Кроме того, в последнее время она вдруг начала подумывать, что, если бы перед ее мысленным взором не стоял столь яркий образ Колма, она, быть может, смогла бы без внутреннего сопротивления предаваться объятиям Гилберта. Ее давний кошмар уже не ассоциировался с мужем, как это неизменно случалось в прошлом. Поразительно, но он вообще постепенно развеивался. Но по-прежнему она всем сердцем стремилась как можно скорее вернуться домой, к своим детям... и к своему письменному столу.
Когда «Тасман Стар» бросил якорь в маленькой гавани Парраматты, в голове у Юджинии блуждали приятные мысли – возможно, в Ярраби ее ждет очередное письмо. Эллен было дано строгое указание: если появится какой-нибудь путник, как это уже не раз случалось в прошлом, с письмом от друга из Батерста, она должна сохранить это письмо у себя до прибытия госпожи.
Совершенно неожиданно она увидела Эллен в небольшой группе людей, махавших кораблю с пристани.
Юджиния сразу же заметила ее и схватила Гилберта за руку.
– Гилберт, смотрите – вон Эллен! Как она посмела оставить ребенка? Поскорее бы спустили трап. Жду не дождусь узнать, как там дети. Мы так долго отсутствовали. Три недели от них ни словечка!
– Вы же знали, милая, что так будет. Осторожнее! Не вывалитесь за борт.
Гилберт с силой оттянул ее назад, когда она слишком далеко перегнулась через перила, охваченная внезапным страхом. Дело в том, что Юджиния вдруг увидела круглое лицо Эллен, залитое слезами. А рядом с ней стояла миссис Эшбертон, одетая во все черное.
– Что-то случилось, – сказала она. – Наверное, что-то с Китом! Вы помните, он был простужен. О, ради Бога, только бы не...
Она кусала пальцы в перчатках, перед глазами стояли маленькие могилки, о которых было столько разговоров, опустошенное выражение лица Мерион Ноукс, Бесс Келли, стоически заполняющая новым ребенком внезапно опустевшую колыбель.
Гилберт наклонился вперед и громко крикнул:
– Миссис Эшбертон! Все в порядке? – Он обнял Юджинию. – Вы слишком спешите с выводами.
Однако рука его неестественно напряглась. Он тоже был взвинчен. Никто из тех, кто стоял в небольшой группке встречающих, не улыбался.
Он снова крикнул, пытаясь пошутить:
– Только не говорите мне, что Ярраби сгорел дотла.
Миссис Эшбертон начала было что-то говорить, но голос ее сорвался и с языка слетело нечленораздельное карканье. При сверкающем солнечном свете она и сама – в своих черных одеждах – походила на громадную толстую ворону.
Трап опустили. Пассажиры начали сходить на берег. Юджинию задержала чья-то рука.
– Миссис Мэссинхэм! – Это был капитан. Его круглое лицо, обрамленное рыжей бородой, внезапно переменилось от сжимавшего его сердце сочувствия. – Пожалуйста, зайдите в мою каюту. У меня есть для вас известие.
– Сообщите его нам здесь, – натянутым как струна голосом проговорила Юджиния.
– Что-то случилось с нашим маленьким мальчиком, да?
– Нет, не с мальчиком, мэм. Он поправляется. Случилось с вашей дочкой. Ваши друзья прислали записку и попросили меня сообщить вам об этом.
Юджиния закрыла лицо руками. Она почувствовала, как все внутри нее заливает черная тьма. Под сомкнутыми веками предстала четкая картина: она стоит на высохшем потрескавшемся дне речки, читая надпись, выжженную на покосившемся кресте. Детская могила, но надпись теперь гласила: ВИКТОРИЯ.
Она всегда знала, что кого-нибудь из ее малюток обязательно подстережет могила...
– Милая! Пойдемте, сядьте. Капитан послал за бренди. Пойдемте.
Юджиния сразу почувствовала, что Гилберт испытал величайшее облегчение, узнав, что погиб не сын. Это слышалось даже в его голосе.
Естественно, он любил сына и еще не успел почувствовать неизъяснимую прелесть своей дочери. Она была похожа на один из розовых бутонов, выхаживаемых Пибоди.
Была!
Юджинию охватила неудержимая ярость. Все ее былые предубеждения вернулись, ничто не изменилось. Она вырвалась из оберегающих объятий мужа:
– Я вам говорила, что Кит болен. Но вы не могли остаться. Вы сказали, что ваши вина испортятся. Для вас они самое ценное на свете. Сначала надо было думать о них. Что ж, вместо вина мы принесли в жертву своего ребенка!
В голосе ее звучало такое отчаяние, что люди оборачивались и начинали в упор ее разглядывать. Гилберт пытался взять жену за руки, призывал успокоиться, но она вырвалась и, прокладывая дорогу между кучками любопытствующих пассажиров, быстро сбежала по трапу на берег.
– Тише, маленькая моя, тише! – Голос миссис Эшбертон был необыкновенно нежным, успокаивающим. – Это оказалась скарлатина. Она страдала недолго. А Кит уже почти совсем поправился.
Черная грудь миссис Эшбертон пахла чем-то затхлым и лавандой, лиловое лицо невероятно постарело. Юджиния с трудом подняла отяжелевшие веки, приглядываясь к перемене, происшедшей в наружности миссис Эшбертон.
