Текст книги "Виноградник Ярраби"
Автор книги: Дороти Иден
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)
Когда Колм оторвал свои губы от ее губ, она, задыхаясь, сказала:
– Не уходите!
– На одно мгновение, аланна.
Он раздевался: сбрасывал пиджак, развязывал шейный платок, расстегивал пуговицы.
Юджиния закрыла глаза, ощущая на ресницах золотые лучи солнца. Но вот на них легла тень, когда над ней склонился мужчина с прекрасными черными волосами. Она на мгновение открыла глаза. Ее голос, ставший неузнаваемо низким, произнес:
– Лучше будет, если вы совсем снимете с меня юбку. Иначе мои нижние юбки меня задушат.
Она тихонько засмеялась, но смех тут же затих, утонув в золотистом головокружении, тепле и ощущении, словно внутри нее взорвалось солнце...
День исчез как-то сразу. Внезапные австралийские сумерки никогда еще не казались такими предательски быстрыми. Последнюю милю до дома они проехали в непроницаемой безлунной темноте.
– Не спешите так, – сказал Колм.
– Мы опаздываем. С моей стороны было глупо не следить за временем.
– Глупо было бы следить, – поправил ее Колм. Все тело Юджинии излучало тепло и горело, словно она была насквозь пропитана солнцем. Она была томной, ее клонило ко сну, но какая-то недремлющая рациональная частица сознания все время подгоняла ее. Ребенок, наверное, слишком устал и кричит. Гилберт нетерпеливо расхаживает большими шагами взад-вперед, как всегда, когда она опаздывает к обеду. Он любит, чтобы жена была заранее одета и ждала его. Миссис Эшбертон, вероятно, успела выпить лишнюю чарочку и от этого раскраснелась и стала еще более говорливой.
Чрезвычайные события сегодняшнего дня ни в малейшей степени не изменят раз и навсегда заведенный распорядок вечера в Ярраби.
– Аланна, нам надо поговорить, – настойчиво сказал Колм.
– Не сейчас.
– А когда же?
– Завтра утром в саду, когда вы будете работать над моим портретом. – Она взяла его за руку. – Лучше иметь время подумать.
Он остановил лошадь, так крепко держа при этом руку Юджинии, что ей пришлось перевести на шаг и своего коня, иначе она не усидела бы в седле.
– Вот этого-то я и боюсь. Вы начнете думать о своем ребенке, о своем муже и о своем доме...
– Но я обязана о них думать! – с болью вырвалось у Юджинии.
– Вы вышли замуж за человека, которого не любили, и не должны до конца жизни страдать из-за этой ошибки. Страна эта очень велика. Мы можем перебраться через Голубые горы и скрыться.
– Колм, пожалуйста! Мы поговорим завтра.
Он отпустил ее руку:
– Простите меня за мою поспешность.
– Ну вот, теперь вы обиделись! Не надо! Я просто не из тех, кому легко преступить установленный закон и порядок. Мне необходимо время, чтобы подумать.
– Вы сожалеете о том, что сегодня днем я не дал вам времени подумать?
– О нет! Ничуть, ничуть!
– Тогда скажите, бога ради, почему вы так печальны?
Она начала смеяться, сначала судорожно, а потом, когда засмеялся и он, весело и неудержимо; смеялась долго, до колик. Впрочем, и в веселье было что-то безумное, а в смехе металась истерика.
– Колм, – выговорила она наконец, серьезно и тихо, – адюльтер – не шутка. Сама не понимаю, почему он мне представляется таким чудом.
В Ярраби все было так, как она и предвидела. Колышущееся пламя свечей заставляло искриться серебро и хрусталь и высвечивало кусочки полированной поверхности стола. Гилберт разрезал баранью ногу с обычной ловкостью, и только Юджиния заметила, что нож движется слишком быстро, выдавая его раздражение.
Миссис Эшбертон, как и следовало ожидать, проявляла чрезмерное любопытство.
– Не плохо ли Юджинии от солнца? – спрашивала она. – Очень уж веки у нее отяжелели и щеки разрумянились. Вы не находите, Гилберт?
– По-моему, она выглядит чрезвычайно мило, – ответил Гилберт.
Его голос был необыкновенно мягким, а тон совсем не походил на тот резкий и нетерпеливый, каким он всегда говорил с женой, когда она опаздывала к обеду. Это было настолько непривычно, что Юджиния с тревогой посмотрела на мужа. Неужели ее провинность так очевидна? Она все еще ощущала сладостное тепло в крови и почти не решалась смотреть на Колма, чтобы нежностью взгляда не выдать себя.
– Между прочим, мистер О’Коннор, – продолжал Гилберт, – когда можно ожидать, что знаменитый портрет будет закончен?
– Он уже и сейчас почти готов, – ответил Колм. – Необходимо только кое-что подправить. По правде говоря, художнику никогда не хочется расставаться с картиной. Она становится как бы частью его самого, вы должны это понять.
– Да, это я могу понять.
Гилберт наклонился вперед, чтобы наполнить вином бокал Колма. Юджиния запротестовала:
– Гилберт, вы что, забыли? Мистер О’Колм не любит вино.
– Я ничего не забываю, милочка. Просто сегодня я настаиваю, чтобы он нарушил свои правила. Бог ты мой, милейший, вы почти уже месяц гостите у меня и пока разве что пригубили моего вина. Это просто невежливо. А теперь сделайте-ка глоточек из вашего бокала и скажите: разве это вино – не нектар? Юджиния, аланна... – Держа в руке графин, он смотрел на нее, сознательно выжидая удивленную реакцию. – Вы удивлены, милочка? Я научился этому слову у Эразма. Чертовски умная птица.
– Это ирландское слово, – быстро произнесла Юджиния.
– Я часто его употребляю, – сказал Колм. – Привычка...
– Да, должен признать, вы, ирландцы, умеете говорить очень поэтично. Ну а я англичанин, выражающий свои мысли прозаичным образом. Впрочем, ладно, вернемся к портрету. Мне кажется, я единственный человек, до сих пор его не видевший, а это, по-моему, несправедливо, поскольку я муж вашей модели. Я хочу, чтобы после обеда вы его повесили.
– Но ведь жаль вывешивать портрет до того, как он будет вполне закончен, – запротестовала Юджиния. Сердце у нее билось слишком быстро. Ей не нравилось выражение глаз Гилберта, в которых улавливалось какое-то дьявольское коварство.
– Он совершенно очарователен, – вставила миссис Эшбертон. – Совершенно очарователен! Настолько хорош, что его можно повесить в зале Королевской академии в Лондоне. Не понимаю, почему мистер О’Коннор не живет в Англии – там он мог бы нажить состояние на портретах герцогинь.
– Сегодня он рисовал черных лебедей на озере, – заметила Юджиния. – Вы должны показать свою работу миссис Эшбертон, Мистер О’Коннор.
– Это он может сделать попозже, – сказал Гилберт. – Мне кажется, дорогой мой, вам все-таки нравится мое вино. Должен признаться, я был бы оскорблен, если бы вы покинули Ярраби, не будучи в состоянии со знанием дела говорить о наших винах. Вам не кажется, что этот сорт получше французского бургундского?
– Боюсь, на этот вопрос я ответить не могу, мистер Мэссинхэм. Я не пью вина, о чем уже говорил.
– Ну, начать никогда не поздно. Таков мой девиз. И у меня припасен кое-какой сюрприз для вас. Бутылка бренди «Наполеон», которую я придерживал для подходящего случая.
– Но почему вы считаете данный случай подходящим? – резко спросила Юджиния.
– Так ведь мы вывесим на обозрение ваш портрет, милочка, – сказал Гилберт, глядя на нее блестящими ласковыми глазами. – Разве может представиться другой, более важный случай?
После окончания обеда Гилберт, невзирая на все протесты, настоял, чтобы портрет снесли вниз. Когда картину поставили перед ним, он долго смотрел на нее.
Наконец он произнес:
– Сходство уловлено замечательно. Я заплачу вам условленный гонорар, О’Коннор, и еще пять гиней сверх того.
– Мне не нужно ничего, кроме гонорара, – натянутым тоном возразил Колм.
– Как вам будет угодно. Но по крайней мере выпейте со мной еще стаканчик бренди.
– Благодарю вас.
– Я так и думал, что вы согласитесь. Для портрета есть только одно подходящее место – над камином в гостиной. Давайте посмотрим, как он будет там выглядеть.
– Гилберт, он ведь еще без рамы, – начала возражать Юджиния.
– Раму можно сделать потом. Я уверен, что мистеру О’Коннору захочется посмотреть, какое впечатление будет производить портрет, когда займет свое место.
Юджиния заметила, что Колм успел проглотить весь бренди, налитый ему Гилбертом. Глаза его потемнели и затуманились, и в них появилось смешанное выражение восторга и отчаяния. Однако впервые с той минуты, как они сели за стол, он начал улыбаться. Взяв в руки портрет, Колм возглавил процессию, направившуюся в гостиную.
Установив картину на каминной полке, он немного отошел назад, чтобы внимательно рассмотреть собственное произведение, при этом неловко споткнулся о табурет и упал назад, на кушетку. Еще большую неловкость вызвало то, что художник начал громко хохотать.
– Под этим углом он, по-моему, выглядит лучше, миссис Мэссинхэм. Подойдите, сядьте рядом со мной и полюбуйтесь на себя, увековеченную для потомства. Вот вы, прекрасная представительница пионеров, не побоявшаяся дикой местности и принесшая изящество и цивилизацию в страну, отчаянно нуждающуюся в обоих этих качествах.
Юджиния бросила быстрый взгляд на свое изображение и подумала: какие бы новые чувства ни выражали ее глаза после сегодняшнего дня, такой безмятежной, как на портрете, она уже не будет никогда.
Миссис Эшбертон громко выразила свой восторг, а Гилберт, критически склонив голову набок, снова заявил, что он доволен. Написать портрет было отличной идеей.
– Плотник, который соорудил каминную полку, украшенную резными изображениями кистей винограда и переплетающихся листьев, теперь сможет смастерить раму для картины. Он ловкий малый, к сожалению, оступившийся в самом начале своей карьеры. Но кто не совершает в жизни той или иной ошибки? – спросил Гилберт дружеским тоном, нагибаясь за бутылкой бренди.
– Ив самом деле – кто? – сказал Колм, протягивая ему свой бокал. – Рад, что вы так хорошо все понимаете, дорогой мой. Вначале вы показались мне довольно скучным человеком, всецело поглощенным этим вашим виноградником. Впечатление было такое, что его вы любите больше, чем собственную жену.
Язык у него начал немного заплетаться. Бокал покосился – вино того и гляди прольется.
– Аланна... миссис Мэссинхэм, куда вы уходите?
– Наверх, – сказала Юджиния. – Я устала. Надеюсь, вы все меня извините.
– Конечно, идите, милочка, – весело сказал Гилберт. – Я сам скоро поднимусь и попрошу миссис Эшбертон занимать нашего гостя.
Миссис Эшбертон закатилась кудахтающим смехом. Она тоже не держалась на ногах и свалилась в кресло.
– Мы с мистером О’Коннором поговорим о вине. Разве это не замечательно, Гилберт, что нам удалось его переубедить и он теперь не находит, что это такая уж скучная материя?
Юджиния подобрала юбки и бегом кинулась вверх по лестнице. Она не могла ни минуты больше присутствовать при этой ужасной сцене. Быть может, она бросила Колма на произвол судьбы. Но как она могла не бросить того, кто забыл о самом ее существовании? Что она могла бы сделать, оставшись? Разве что вырвать у него из руки бокал с бренди, но он попросту весело рассмеялся бы и налил себе другой.
«Bemittance man», паршивая овца, которой семья дает деньги, только бы он жил подальше и не компрометировал родных. Гилберт произнес это несносно уверенным тоном. А ведь она никогда бы не поверила. Колм был обаятелен, тонок, умен, умчался от одиночества и тоски по родине – все это так. Но на нем не было черного пятна. Юджинии казалось, что сердце у нее разорвется.
Она еще не начинала раздеваться, когда в спальню вошел Гилберт.
– Как, вы еще не в постели? Поторапливайтесь, милочка. Я устал. Мне хочется поскорее погасить свечи.
Юджиния направилась к звонку, но Гилберт запротестовал:
– Нет, не звоните Фиби. Я сам помогу вам раздеться.
Почувствовав, как пальцы мужа нащупывают шпильки в ее волосах, Юджиния резко рванулась в сторону:
– Не прикасайтесь ко мне!
Он притворился удивленным:
– Уж не сердитесь ли вы на меня? Но ведь я говорил вам, что этот парень пьет.
– Только потому, что вы заставили его пить. Вы все время ему подливали.
– Но я ведь не лил вино ему в глотку. Это он делал сам, и весьма охотно. Я вовсе не так жесток, как вы думаете. Он все равно сорвался бы рано или поздно. С этими пьяницами всегда так бывает. Я должен был вам это продемонстрировать, прежде чем вы начнете принимать его поэтичные слова всерьез. – Он повернул ее лицом к себе. – Надеюсь, вы не принимали его всерьез, а? Уехать вот так на озеро, не сказав никому ни словечка! Я здорово приревновал. Вы меня осуждаете? Полноте, ну к чему такой трагический вид? Этак я начну думать, что он и в самом деле вам небезразличен. К утру парень проспится. Он и выпил-то всего полбутылки бренди, хотя я уверен, что его обычная порция – целая бутылка.
– Прекратите! – крикнула Юджиния, зажав уши ладонями. – Вам обязательно надо злорадствовать по этому поводу? Вы думаете, мне очень приятно находиться здесь с вами, в то время как Колм... В то время как бедный Колм...
Гилберт силой оторвал ее руки от лица и прижал их к бокам.
– Вы моя жена, Юджиния. Очнитесь, бога ради, вы моя жена!
Она кивнула. Глаза ее были закрыты. Она дрожала всем телом.
– Вы думали, я слеп? Вы думали, я не замечаю нежных взглядов, не слышу сладких речей? До сегодняшней экстравагантной выходки я не обращал на все это внимания.
– Гилберт, отпустите меня.
– Я не смею к вам прикасаться?
– Я всего лишь хотела бы, чтобы вы не прикасались.
Он уронил руки:
– В таком случае прекратим разговоры и ляжем спать.
Голос его был полон не то гнева, не то обиды. Юджинии было все равно. Она следила за тем, как Гилберт начал раздеваться, и, еле справляясь с собственными пуговицами и петлями, думала о том, что никто никогда ей не говорил, что брак может превратиться в нечто столь печальное и смешное: два человека, старающиеся всю ночь держаться как можно дальше друг от друга.
Утром они с Колмом не смогут поговорить. Должно пройти время, прежде чем кто-либо из них найдет что сказать.
Беседа всего лишь откладывается, говорила она себе, спускаясь на цыпочках по лестнице при первых лучах рассвета.
В гостиной чувствовался застоявшийся запах бренди, а на диване распростерлась длинная неподвижная фигура. Человек крепко спал. Юджиния отдернула одну из штор, и бледный утренний свет коснулся его лица.
Впервые она заметила на физиономии Колма следы, оставленные запойным пьянством. Гилберт прав: она оказалась поразительно наивна и ненаблюдательна. Но спящее лицо выдавало своего владельца – вялый рот, отсутствие обычного оживления. Но высокий умный лоб никуда не делся, как и слегка впалые щеки и длинные темные ресницы. Она безумно любит его. И она уверена: вместе они сумели бы справиться с его слабостью.
Вместе... Какое жестокое слово для двух любящих существ, которым суждено расстаться!
А ведь расстаться по крайней мере на время им придется, чтобы Колм мог, что называется, спасти лицо. К сожалению, интуиция подсказывала, что в противном случае он никогда не простит ей того, что она видела его истинную сущность.
Юджиния подобрала пустую бутылку из-под бренди рассчитывая убрать таким образом вещественное свидетельство неловкой ситуации, в которую он попал, затем направилась к письменному столу в своей маленькой гостиной и набросала на клочке бумаги:
«Колм, дорогой мой!
Напишите мне. Сообщите, где мы можем встретиться. Я люблю вас.
Юджиния».
В тот момент, когда она засовывала записку в его нагрудный карман, он зашевелился. Она так и застыла, боясь, как бы Колм не проснулся. Но он продолжал спать тяжелым сном, и в конце концов ей пришлось на цыпочках удалиться.
Юджиния знала, что, прежде чем она снова сойдет вниз, Колм исчезнет.
Она боялась даже думать, что, быть может, погубила не только его жизнь, но также жизнь Гилберта и свою собственную.
Глава XVIII
Долгий день каким-то образом все же пришел к концу. Неожиданно к ленчу явился Гилберт. Он был огорчен тем, что Юджиния почти ничего не ест.
– Ведь это не вы вчера выпили лишнего, – сказал он достаточно миролюбивым тоном, и она могла бы, если бы захотела, уловить в его словах извинительную нотку. Он мог себе позволить быть обаятельным и нежным, поскольку весьма успешно осуществил то, что задумал. Разумеется, дальше настоящей минуты он не заглядывал.
Но сейчас и Юджиния не думала о будущем, так как из-за усталости и пережитого потрясения она все утро чувствовала себя совершенно больной. Она отодвинула от себя тарелку, заявив, что, по ее мнению, у нее слегка поднялась температура. Она пойдет наверх и немного отдохнет. Быть может, попозже миссис Джарвис принесет ей малыша. Способна ли она смотреть на пухленькое оживленное личико сына и думать о том, что оставит его? Два человека, которых она любит больше всего на свете, – Колм и ее сын. Кому из них суждено превратиться в сон, в мечту, а кому остаться реальностью?
Колм говорил, что они могли бы перебраться через Голубые горы и исчезнуть. Она слишком хорошо знала, каким позором покрывает себя женщина, покинувшая мужа и бежавшая с другим мужчиной. Без сомнения, в Австралии это осуждается столь же сурово, как и в Англии, только здесь легче укрыться от общества. Можно даже жить честной жизнью под чужим именем.
Когда Колм найдет ее записку и ответит на нее, Юджиния сможет принять окончательное решение. Сегодня, когда голова раскалывается от боли, она не в состоянии строить какие бы то ни было планы.
В скором времени она, возможно, уедет из Ярраби, от своего сада, Пибоди и миссис Джарвис, которая будет держать на руках Кристофера и заставлять его махать пухлой ручонкой маме на прощание. Гилберт будет щуриться от солнца, чтобы не было видно затаившегося в глазах одиночества... Стоило ей закрыть глаза, и в мыслях отчетливо вставала эта маленькая сценка. Юджиния зашевелилась и в испуге проснулась: в комнату тихо вошла миссис Джарвис с чаем на подносе.
Юджиния не притронулась к еде, и спустя некоторое время у ее постели появилась миссис Эшбертон.
– В чем дело, Юджиния? Вы в дурном настроении? Терпеть не могу, когда кто-нибудь в плохом настроении.
– Нет, я вовсе не в плохом настроении, – слабым, но возмущенным голосом возразила Юджиния. – Нечего смотреть на меня так. У меня просто расстройство желудка, а в этом вряд ли можно усмотреть что-нибудь романтическое.
– Ага!
– Миссис Эшбертон, бога ради! Вы произносите ваше таинственное «ага» так громко, что у меня голова раскалывается. На что вы намекаете?
Миссис Эшбертон, задыхаясь, хрипло захихикала:
– Право же, моя дорогая, для женщины, которая уже была раз в положении, вы на редкость ненаблюдательны. Я уже неделю, а то и больше, твержу миссис Джарвис, что вы сами, когда сочтете нужным, сообщите нам свою новость. Я слишком давно живу на свете, так что у меня нюх на эти вещи.
Юджиния резко подняла голову с подушек:
– Миссис Эшбертон, я не желаю, чтобы мои дела обсуждались с прислугой!
Ничего больше она сказать не мота, ей самой ничего подобного даже в голову не приходило. С тем, на что намекала миссис Эшбертон, совершенно невозможно было смириться. Однако лихорадочные подсчеты и выкладки убедили ее в том, что это похоже на правду. Отношения с Колмом повергли ее в состояние такой счастливой мечтательности, что она не обратила внимания на некоторые существенные признаки.
Проницательные глаза внимательно разглядывали ее.
– Когда это случится, дорогая? Как долго вы намерены хранить все в тайне? Полноте, дитя мое, почему вы так на меня смотрите?
Юджиния стала барабанить кулаками по подушке.
– Слишком скоро после появления Кристофера! Я не хочу сейчас иметь ребенка.
Лицо миссис Эшбертон выражало сочувствие.
– Вы еще вспоминаете свои роды? Должна признаться, они были трудными. Но я еще слышу ваш голосок: «Расчешите мне волосы, приведите меня в порядок, прежде чем войдет мой муж». А ведь у вас тогда едва хватало сил шевельнуть пальцем. То были слова любящей женщины. И у вас были все основания так вести себя и так говорить, потому что Гилберт неимоверно гордится вами.
В то самое время, когда она летала в объятиях Колма, в ее чреве уже находился будущий ребенок! Какая жестокая ирония судьбы! Их маленькое чудо было разрушено. Теперь она никогда уже не сможет уйти к любимому. Женщина, носящая под сердцем дитя, зачатое другим мужчиной!
– Но во второй раз будет уже легче, – бодрым тоном произнесла миссис Эшбертон. – Сбросьте с себя этот несчастный вид, спуститесь вниз и скажите Гилберту. Не сообщить ему такую новость несправедливо. И кроме того, его надо немного подбодрить. Он ужасно волновался вчера вечером, когда вас долго не было. По-моему, он чуть было не решил, что вы убежали с этим ирландцем.
Из чувства протеста против неумолимой судьбы она послушалась совета миссис Эшбертон и вечером сошла вниз. Однако ничего хорошего из этого не вышло. Разговор не клеился, и после нескольких неудачных попыток разговорить жену Гилберт спросил, не предпочитает ли она вернуться к себе – вид у нее все еще довольно скверный.
– Я не больна, – возразила она. – Я уже пришла в себя.
– Но лицо у вас белое как скатерть и столь же веселое, как у кошки, умирающей от голода. Вы грустите о вашем ирландце пьянице?
Гилберт точно рассчитал, как заставить порозоветь ее щеки. Она догадалась, что он сознательно ее провоцирует.
– Я бы хотела, чтобы вы выбирали другие выражения.
– Я ничего не выбираю. То, что я говорю, – просто правда.
– Он опьянел только потому, что вы все время подливали ему свое отвратительное вино. Я ненавижу ваше вино. Вот так! Это тоже «просто правда», и наконец-то я решилась ее высказать.
Гилберт засмеялся. Он всегда выглядел очень привлекательным, когда смеялся, – лицо комично морщилось, глаза казались ярко-синими.
Времена, когда Юджинию волновала внешность мужа, казались очень далекими. Она не могла думать ни о чем другом, кроме глаз, казалось устремленных в глубь ее собственного «я», – чутких, наблюдательных глаз.
– Вот это уже лучше, – сказал Гилберт. – Я не верил, что вы утратили свойственную вам силу духа. Ничего нового вы мне не сообщили. Вы всегда относились неприязненно к винодельне и к винограднику, верно ведь? И я нисколько вас за это не осуждаю.
Она посмотрела на него с удивлением:
– Вас это не трогает?
– По правде говоря, я этого ожидал. Любая жена стала бы ревновать к профессии, отнимающей у мужа столько времени.
Ревновать! Вот, значит, как он это истолковывает. Она удивленно смотрела на него.
– Я понимаю, – продолжал он, – вы решили, что можете меня спровоцировать, предавшись флирту. Ну что ж, готов признаться, что в конечном итоге вам это удалось.
– А если это было нечто большее, чем флирт?
– Ах, оставьте, я слишком хорошо вас знаю. Но я позволил мистеру О’Коннору отделаться более легко, чем он того заслуживал.
Слишком многое кажется ему чем-то само собой разумеющимся. У нее было большое искушение просветить его на этот счет, но теперь из-за будущего ребенка она не могла себе этого позволить. Может быть, никогда уже не сможет.
– Вам, право же, не из-за чего было волноваться, – устало сказала она. – Вы заранее позаботились о том, чтобы я окончательно превратилась в вашу собственность.
По-видимому, и для него это не было секретом.
– Ребенок? – спросил он, очень довольный. – По правде говоря, у меня возникали такие подозрения.
– Почему знали все, кроме меня? – воскликнула, потеряв терпение, Юджиния.
Гилберт снова рассмеялся:
– Перемены в вашем настроении довольно легко поддаются объяснению. Легко, конечно, для вашего мужа. Вряд ли посторонний человек может в них разобраться. Хорошо, что ирландец уехал. Я уверен, он не захотел бы писать портрет беременной женщины.
Юджиния ничего на это не ответила, и он поглядел на нее долгим внимательным вопрошающим взглядом.
– Вы хотите этого ребенка, ведь правда?
Она опустила голову:
– Вы знаете, что я всегда хотела иметь детей.
– Только не говорите о себе в прошедшем времени. Вы хотите этого ребенка. Разве не так вы должны сказать? Надо смотреть в будущее. Я хочу, чтобы вы были счастливы. Я построил Ярраби для вас.
– Мне это известно.
– Нет, видимо, невозможно сделать счастливым того, кто не желает быть счастливым. – Гилберт сказал это таким озадаченным тоном, что в ней заговорило чувство справедливости.
– Я иногда тоскую по дому, но вряд ли могу винить в этом вас.
Просительная нотка в голосе жены растрогала Гилберта, он обнял ее.
– Послушайте! Я даю вам обещание. Как только я соберу хороший урожай, то отправлю вас погостить на родину. К вашей сестре, которой вы постоянно пишете письма.
Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами:
– А как же дети?
– Ах, вы уже говорите «дети», – в восторге сказал он. – Я был бы рад иметь целую дюжину, если хотите знать. Но, может, эту проблему мы решим, когда она вплотную встанет перед нами? Что я намерен сделать в настоящий момент – это написать Филу и Мерион Ноуксам. Пусть приедут на несколько дней. Фил сможет вас осмотреть, а Мерион расскажет все сиднейские сплетни. Это отвлечет вас от мрачных мыслей.
В эту ночь, как и следовало ожидать, она очутилась в его объятиях. Он ничего не делал, только крепко прижимал ее к себе, но она ощущала его с трудом подавляемую страсть. Она была благодарна Гилберту за сдержанность, но в то же время испытала непреодолимое предательское волнение от того, что мужское тело прижимается к ее телу. Ей так ясно представился Колм, что на глаза под сомкнутыми ресницами навернулись слезы.
– Поглядите-ка, миледи! Австралийская малиновка! И что такого вы видите в этой крохотной птахе, что навевает на вас печаль?
Откуда Пибоди знать, что не кто иной, как Колм, познакомил Юджинию с австралийской красноголовой малиновкой, с ее прелестным красным хохолком и красной же грудкой, н с окрашенными в яркие цвета корольками, и склонными к флирту трубастыми голубями с веерообразным хвостом.
Мерион Ноукс заинтересовал лишь один факт – то, что Эразма отправили в ссылку на заднюю веранду.
– Он становится таким забавным, Юджиния! Правда, при нем ничего нельзя сохранить в тайне. Я слышала, как он говорил совершенно так, как Гилберт, и, если бы я даже не видела чудесного портрета, написанного Колмом О’Коннором, я бы поняла, что он здесь побывал. Эта птица позаимствовала у него ирландский акцент.
– Он может и плакать как ребенок, – довольно язвительным тоном заметила Юджиния. – Тут ему было у кого поучиться. Я имею в виду Кристофера и дочку миссис Джарвис.
– Уж не жалуетесь ли вы? – спросила Мерион.
– Нет конечно.
– Только попробуйте! Я вас шлепну по щеке. Вы сами не понимаете своего счастья.
– Оно в том, что тебя каждое утро тошнит?
– Я бы с радостью согласилась, чтобы меня тошнило еще и каждый вечер.
– Ах бедная Мерион! Простите меня.
– Простить вас за то, что я смогла произвести на свет лишь одно хилое дитя, которое оказалось неспособным жить? Разве в этом вы виноваты? Но когда утром вас тошнит, советую вспоминать обо мне. Вероятно, это облегчит страдания.
– Кто родился у Бесс Келли?
– Мальчик. Десяти фунтов. Он чуть не разорвал бедняжку Бесс пополам, и она нашла этого безобразного чертенка необыкновенно красивым. Честно говоря, и я так считаю.
– А еще делаете вид, что вы не сентиментальны, – сказала Юджиния.
Ее собеседница сказала тихим, напряженным от сдерживаемого чувства голосом:
– Не могу же я все время плакать, как по-вашему?
Но зато она могла проводить массу времени, играя с двумя младенцами. Рози Джарвис уже кое-как ковыляла на маленьких ножках, но весь ее мир вращался вокруг деревянного манежика Кристофера. Наблюдать за двумя малютками было одним из любимейших развлечений Мерион.
– Что с ними будет, когда они подрастут? – спросила она. – Сейчас они, похоже, просто жить друг без друга не могут.
– Гилберт хочет отправить Кристофера в хорошую школу для мальчиков, которая открылась в Батерсте, – сказала Юджиния. – Это произойдет, когда ему исполнится восемь или девять лет. А до тех пор у него появится собственный брат или сестра, с которым он будет играть. Рози? Я думаю, она научится помогать по хозяйству.
– Она очень смышленая крошка.
Мерион бросила на Юджинию пронизывающий взгляд:
– Вы что же, всегда будете об этом помнить? Она вскормлена тем же молоком, что и ваш сын, и в этом смысле может считаться кем-то вроде его сестры.
– Да.
– Должна сказать, Юджиния, что иногда вы не только выглядите, но и ведете себя как владелица большого поместья. Такая же высокомерная и холодная.
– А разве я в самом деле не владелица поместья? – спросила Юджиния, уязвленная тоном Мерион.
Мерион ответила коротким скептическим смешком.
– Вы такая же австралийка, как и все мы. Вы давно уже убедились бы в этом сами, если бы вам позволил ваш супруг. Но, учитывая, что собой представляет этот романтичный дурень, я думаю, так никогда и не убедитесь.
Юджиния слегка нахмурилась:
– Я в самом деле не понимаю, что вы хотите этим сказать.
– Я хочу сказать, что нельзя перенести один мир в другой – что-то в этом роде. Впрочем, быть может, вы и способны это сделать. Не стану заранее отрицать такую возможность. Вероятно, нам здесь нужно какое-то количество таких людей, как вы.
– Мерион! Я вам не нравлюсь?
– Бог с вами! Я люблю вас, очаровательное, отвратительное вы создание! Но вам место в оранжерее, а не в этой жаре, неразберихе и грязи, сопутствующих рождению нашего мира.
– А чем Ярраби не оранжерея? – спросила Юджиния, разглаживая безукоризненно чистую муслиновую юбку. – Я уверена, что Гилберт предназначал ему именно такую роль.
Наконец прибыло письмо от Колма, которое она с глубокой тревогой ждала целых три месяца. Его доставил молодой бородатый мужчина, ехавший верхом на усталой лошади. Он сказал открывшей дверь Эллен, что ему велено отдать письмо только хозяйке дома в собственные руки.
Эллен бегом помчалась в маленькую гостиную, Юджиния сидела в это время за письменным столом.
– Мэм, у дверей ждет какой-то дикого вида человек с письмом для вас. Вам придется пойти самой – он отказывается отдавать его кому-никому.
– Не кому-никому, а кому-либо другому, – машинально поправила Юджиния.
Сердце учащенно забилось. Ей не надо было вскрывать запечатанный конверт, чтобы узнать, от кого письмо. Она приказала отвести молодого человека на кухню и хорошо накормить. Ей страшно хотелось спросить, когда он в последний раз видел Колма и как тот выглядел.
Однако осторожность, а также нетерпеливое желание поскорее прочитать письмо заставили ее воздержаться от расспросов.
Она поднялась наверх, закрыла дверь и опустилась в глубокое кресло у окна, чтобы с жадностью прочесть драгоценные строчки.
«Аланна!
Вы просили меня написать, и с того мгновения, когда я обнаружил у себя в кармане вашу записку, я писал вам каждый вечер. Но большую часть написанного пришлось уничтожить, ибо писать – это одно, а отправить письмо с уверенностью, что оно попадет только в ваши руки, – совсем другое дело. Теперь наконец-то мне представилась такая возможность. Молодой человек, который доставит вам это письмо, направляется в Сидней, и он обещал заехать по дороге в Ярраби.
