Текст книги "Тень предателя"

Автор книги: Дороти Девис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Глава 16

Маркс, полный решимости как можно скорее разузнать о Мазере все, что только возможно, отправился утром в университет, в канцелярию ректора, чтобы ознакомиться с досье. Чтобы его запрос показался рутинным делом, он попросил также дать ему документы Роберта Стейнберга и Анны Руссо.

Секретарь провела его в небольшую комнату рядом с кабинетом ректора и, заверив его, что здесь ему будет вполне удобно подождать, когда принесут документы, закрыла дверь. В комнатке было три стула с прямыми спинками и стол со старой подшивкой журнала «Образование». Тут пахло карандашным грифелем, на стене висела одинокая картина – старинная гравюра тогда еще нового университета. В комнате не было окон. Воздух в нее поступал из решетки в потолке. Маркс прикинул, можно ли в нее пролезть человеку, ибо людям, страдающим клаустрофобией, здесь не выжить. Маркс встал и открыл дверь, затем поставил свой стул так, чтобы видеть стол, за которым работала секретарь.

Эта миловидная девушка, сидевшая очень прямо за пишущей машинкой, то и дело вертела головой то вправо, то влево, высоко держа подбородок. Она не подозревала, что за нею наблюдают, а сама, кажется, не видела ничего странного в своих жестах и движениях. Время от времени она касалась пальцами небольшой припухлости под круглым подбородком и массировала ее. Маркс улыбнулся, внезапно догадавшись, что страх двойного подбородка заставляет бедняжку терпеть эти неудобства.

Наконец появился курьер с папкой в руках и положил ее перед секретарем на стол. Та велела ему отнести папку в комнату, где томился в ожидании детектив Маркс. Это было личное дело Анны Руссо.

Вскоре Маркс полностью погрузился в изучение биографии и послужного списка Анны Руссо. Дочь редактора газеты, издаваемой в Нью-Йорке на итальянском языке, она в пятнадцать лет окончила школу, а в восемнадцать – колледж. Перечень ее наград был столь огромен, что приводил в почтительное изумление. Маркс был рад, что познакомился с ней до того, как узнал о ее наградах. О них, пожалуй, никто из ее коллег и не подозревает из-за редчайшей скромности этой девушки. Он тут же подумал, как в одной семье могут сосуществовать чрезвычайно разные люди. Что заставило Анну Руссо, дочь человека, посвятившего себя литературе, пойти в серьезную науку? Как относится к этому ее отец? Не качнется ли маятник в обратную сторону в третьем поколении этой семьи? Чего бы пожелала Анна для своих детей? А чего бы хотел он для своих, если предположить, что они у него будут? Только не изучение права. Он ошибся, пойдя по стопам отца, человека по духу куда более сильного, чем он, с иронией думал Маркс…

В открытую дверь постучали. Маркс поднял глаза и увидел перед собой Салли Набакоф. Она была удивлена этой встречей не менее его. Вне стен таверны «Красная лампа» она казалась совсем другой девушкой, деловой и без всяких претензий. Ее рыжие волосы были заплетены в косы и аккуратно уложены вокруг головы.

– Мне нужна от вас расписка, сэр. – После первого узнавания и испуга Салли держалась холодно и сдержанно, словно они незнакомы.

– Вы ведаете личными делами? – справился у нее Маркс, расписываясь в какой-то форме, которую она ему протянула.

– О, нет. Я здесь просто служащая.

– Я любопытен, – сказал Маркс. – Эти дела держат под замком?

– Да, сэр.

– Когда моя заявка попала в ваш отдел, вы взяли ключ, достали дело и принесли его мне сюда?

– Не совсем так, – поколебавшись, сказала девушка. – Выдачей дел ведает мисс Кац. Она дает мне дела и велит отнести сюда, в офис ректора.

Маркс посмотрел на форму, в которой только что расписался: «Секретный документ. Архив, Центральный университет». Отдав расписку Салли, он получил от нее конверт с личным делом. Маркс проводил девушку взглядом до самых дверей. На ней было модное прямое платье «мешком», скрывавшее те достоинства ее фигуры, которые делали ее столь приметной в таверне «Красная лампа». Маркс открыл конверт.

Свой первый курс лекций Эрик Джон Мазер начал читать в университете три года назад, после того, как получил здесь же докторскую степень. Он готовился к ней, сначала работая педагогом в колледже Св. Моники в Нью-Йорке. До этого же он преподавал в Подготовительной школе для мальчиков в городе Альбион, штат Иллинойс. Маркс держал в руках дело, которое казалось почти невесомым по сравнению с личным делом Стейнберга. У Мазера были похвальные рекомендации директора школы для мальчиков и директрисы колледжа Св. Моники. Рекомендательные письма, составлявшие часть личного дела, больше говорили о рекомендателях, чем о рекомендуемом, подумал Маркс. В письме монахини из колледжа Св. Моники было осторожное сожаление о потере педагога, уходящего на более хорошо оплачиваемую должность. Директор школы мальчиков в Альбионе закончил свое рекомендательное письмо фразой, которая поразила Маркса не только своей лаконичностью, но и тем, что была мало связана со всем выше сказанным: «Мы сожалеем, что мистер Мазер уходит от нас, чтобы продолжить свою учебу за рубежом».

Маркс вернулся к началу личного дела. Ему показалось странным, что Мазер покинул школу в Альбионе через полтора года: не через год или два, а сразу после первого семестра второго учебного года. Это означало, что он поставил директора школы в затруднительное положение, ибо тот лишался учителя в середине семестра. И тем не менее директор не скупился на похвалы в своей рекомендации.

Маркс просмотрел личное дело Стейнберга. Перед ним была созидательная жизнь респектабельного гражданина, неукоснительно исповедующего свою религию, аккуратно собирающего воедино свои исследовательские проекты, лекции, прочитанные перед научными сообществами доклады, и публикации в прессе. По сравнению с ним досье Мазера было тощим и полным обрывочных сведений; такое едва ли можно объяснить разницей в преподавании гуманитарных и точных наук.

Маркс положил оба дела в конверт и покинул комнату. Он решил лично вернуть их Салли. Ему хотелось увидеть ее в обычной для нее обстановке. Их неожиданная встреча вне таверны «Красная лампа» событие столь неожиданное, что его нельзя было игнорировать. Девушка за столом секретаря, одернув платье, предложила ему проводить его в архив. Извинившись, Маркс отказался. Архив был на первом этаже. Как раз ему по пути, объяснил он, но поскольку он совсем уходит, он попросил ее взять у него личное дело Анны Руссо.

Архив был так же удобно обставлен, как полицейский фургон, и не менее мрачен. Стоя перед железной загородкой и глядя на шкафы вдоль стены, Маркс ждал, когда освободится сотрудница архива, что-то подшивавшая в папки. Кажется, она подшивала новый вкладыш, похожий на тот, что он видел в папке Стейнберга. Вспомнив, что Салли упоминала мисс Кац, Маркс, когда к нему наконец подошла освободившаяся дама, не раздумывая спросил: – Мисс Кац?

Печальное, лишенное солнечного света и воздуха, существо, вздохнув, ответило:

– Мисс Кац сегодня нет, она заболела. Чем могу помочь вам?

– Она ушла домой? – переспросил Маркс.

– Она сегодня не приходила на работу. Что вам угодно, сэр?

– В таком случае я хотел бы видеть мисс Набакоф, – сказал он решительно, хотя к этому времени уже убедился, что Салли нет в помещении архива.

– Вы очевидно зашли не в тот отдел, – поправила его женщина.

– Девушка с рыжими волосами и косами вокруг головы?

– Это мисс Келли. Она вышла выпить кофе.

– Благодарю вас, – ответил Маркс. – Эти дела были записаны на меня полчаса назад.

Женщина порылась в карточках посетителей и вернулась с одной из них.

– Дэвид Маркс?

– Да, это так.

Она разорвала карточку, и даже ту, которую он ей передал. Увидев, что Маркс продолжает смотреть на нее, она спросила: – Да?

– Вы знаете, где мисс Келли пьет кофе? – спросил Маркс.

– Что касается меня, то я пошла бы в ресторан напротив.

Маркс поймал Салли Набакоф, урожденную Келли, когда она выходила из ресторана. Он взял ее под руку и повел в сторону парка.

– Итак, юная леди, – сказал он, вспомнив своего начальника Фицджеральда, – вы сегодня соврали мне по крайней мере дважды. Назвать полиции вместо своего имени имя вымышленное является серьезным нарушением.

– Это мое имя, когда я бываю с мальчиками, – возразила она, пытаясь разыграть невинность.

– Зачем вы мне сказали, что мисс Кац послала вас ко мне с документами? Ее не было сегодня в офисе.

– Она почти всегда здесь.

– Это меня не касается. Но зачем вы мне сказали, что это она дала их вам?

Салли пожала плечами.

– Вы хотите, чтобы я отвез вас в участок и мы там поговорили? Это более подходящее место для разговора?

– Нет, сэр.

– Тогда говорите правду, хотя бы ради разнообразия.

– Я не хотела, чтобы вы знали, что я заглянула в дела. Это не разрешается, но я зашла в туалет по дороге на второй этаж и посмотрела.

– Почему вы хотели посмотреть эти дела?

– Только дело мистера Мазера. Я считаю его необыкновенным человеком. Я не смогла удержаться.

Маркс не поверил ей. Он знал, что в этом деле не было ничего такого, что могло бы представлять особый интерес.

– Салли, вы кому-нибудь еще показывали личное дело Мазера?

– О, нет, сэр! Никому из тех, кому это не положено. Это правда.

– Кому же вы показали его?

– Следователям из ФБР.

– Так, понятно, – сказал Маркс. Это все меняло. – Когда это было?

– Месяца два назад, кажется, а потом, когда вы стали задавать мне вопросы вчера вечером, то как вы теперь можете осуждать меня за любопытство? – Салли пыталась изобразить саму добродетель.

Маркс остановил ее. Правда, как он понял, всегда удивительно проста и лежит на поверхности, в чем каждый раз убеждаешься, когда наконец узнаешь ее.

– Лучше возвращайтесь на свое рабочее место, чтобы не отвечать за чужое любопытство.

– Мисс Фритчи? О, хуже не придумаешь!

Мисс Фритчи и мисс Кац, думал Маркс, что они делали по вечерам в те часы, когда мисс Келли превращалась в мисс Набакоф?

Когда он вернулся в участок, Анна Руссо вместе с капитаном Редмондом и инспектором Фицджеральдом пытались найти среди фотороботов тот, который был похож на человека, жующего резинку.

Анна неуверенно указала на один из рисунков: – Они все похожи чем-то на него. Мистеру Мазеру будет легче разобраться, я думаю.

– Разве он не приходил? – удивился Маркс. Было половина одиннадцатого.

– Поздно встает, должно быть, – сердито проворчал Фицджеральд. – Или вы недостаточно внушили ему, насколько это важно?

– Тогда я внушу ему это сейчас, – рассердился Маркс. Первой мыслью было отправиться за Мазером в университет.

– Он будет на похоронах, лейтенант. В церкви Св. Джона в одиннадцать часов, – сказала Анна.

Пятнадцать минут спустя Маркс был в церкви. Он не нашел Мазера ни среди родственников, ни в толпе любопытных; он следил за всеми, кто входил в храм. Когда служба подходила к концу, он поискал Мазера в часовнях и приделах, и где только возможно. Наконец он сел на скамью рядом с Луизой Стейнберг. Она не видела Мазера со вчерашнего утра, когда он буквально убежал из дома Бредли.

– Как так убежал? – шепотом спросил Маркс.

– Разрыдался и убежал, – ответила Луиза.

Когда Маркс покидал церковь, у него из головы не шли эти слова. Убежал…

Он связался по телефону с деканом факультета, на котором работал Мазер. После шумного шуршания перебираемых на столе бумаг тот наконец нашел и прочитал Марксу полученную утром телеграмму Мазера.

«Неотложные дела не позволяют мне провести сегодня лекции постараюсь вернуться завтра во второй половине дня.»

Маркс боялся даже думать о том, что скажет Фицджеральд о столь неожиданном повороте событий. Во-первых, упущен таинственный доктор. Теперь вот отъезд Мазера. «Неотложные дела» – это язык Мазера, он сказал бы то же самое, если бы отправился в соседнюю аптеку за аспирином. Маркс распорядился, чтобы два полицейских следили за домом Мазера и послал запрос в ФБР по поводу того, что рассказала ему Салли. Он не собирался получать доступ к документам ФБР, если только интересы расследования того не потребуют, но он считал нужным поставить их в известность. Сам же он должен поскорее узнать все о прошлом Мазера.

Небольшого роста, вся кругленькая, монахиня привела Маркса в приемную ректора колледжа Св. Моники и выразила надежду, что ему здесь будет приятно подождать, пока матушка Амброзия сможет принять его. Маркс поблагодарил ее, заверив, что ему здесь непременно будет хорошо, хотя и сомневался в этом. Комната была красиво обставлена, как он предположил, в стиле одного из Людовиков. Однако Маркс не любил этот стиль. Вот его мать пришла бы в восторг – парча, позолота, стулья, сидя в которых боишься вытянуть ноги. Ему всегда в таких случаях казалось, что королей прославляют их победы в спальнях, а не победы на других поприщах.

Однако за высокими распахнутыми окнами победно шла весна: зеленела трава, расцвели ирисы на клумбах, а кусты сирени гнулись к земле от буйного цветения. Деревья с начавшей распускаться листвой протягивали свои зелено-коричневые ветви к небесам. Маркс обернулся, услышав, как в комнату кто-то вошел. Он мало общался со служителями церкви, но сразу понял, что матушка Амброзия, хорошо осведомлена о мире за стенами своего монастыря, Это была живая, улыбчивая женщина, с которой с первой же минуты ему стало легко и просто.

Маркс объяснил, что пришел сюда для того, чтобы навести справки об Эрике Мазере. Он, вполне возможно, не имеет отношения к моему расследованию, но…

Монахиня смотрела на него с нескрываемым удивлением и чем больше Маркс умалял значение своего визита, тем явственнее становилось его зловещее звучание.

– Я просто хочу понять этого человека, – наконец признался Маркс.

– Вы все изложили ясно и кратко. Я вас понимаю, – монахиня улыбнулась и на мгновение призадумалась. – Я сразу же скажу вам, что мистер Мазер помог школе Св. Моники вступить во второе пятидесятилетие нашего века. Кто-то может сказать, что это сомнительное благо, но я всегда считала, что грешно жить только в прошлом. Образование – это обоюдоострое оружие. – Маркс услышал что-то похожее на приглушенный вздох, но матушка всего лишь подавила смех, когда вспомнила, как родилось у нее подобное сравнение. Глаза ее искрились скрытой улыбкой. – Да, это так, – пробормотала она. Маркс испытывал редкое чувство понимания и комфорта в, казалось бы, чуждом ему и даже запретном мире.

– Его манеры и поведение с девочками были достойны только похвал, – продолжила монахиня. – Девочки могут быть немалым испытанием, особенно, если учитель молод и хорош собой. Мазер не был религиозным человеком, но чувствовалось, что иногда он жалеет, что не стал им. Я понимаю, это совсем не то, что вы хотите о нем узнать.

– И это тоже, – заверил ее Маркс. – На самом деле это очень важно. – Ничто в Мазере никогда не наводило его на подобную мысль. Но он знал, что в этом человеке должно быть что-то такое, что могло привлечь к нему такую чувствительную и отзывчивую личность как Луиза, или же такую тонкую и проницательную натуру, какой, по его представлению, была Джанет Бредли.

– Он прожил за границей около года, учился в Лондоне, до того как пришел к нам.

– Около года? – переспросил Маркс.

– Я уверена, но мы можем посмотреть в наших бумагах, если вы хотите. – Она ждала его ответа.

– Мне кажется, что это был более короткий срок.

Монахиня встала.

– Что ж, давайте выясним. Вы согласны?

Маркс сожалел, что между ними так быстро возникли противоречия из-за голых фактов: словно сам Фицджеральд подтолкнул его в спину.

– Мне не хочется покидать эту комнату, – признался Маркс, подходя к окну. Каждое дуновение ветерка приносило сюда запах цветущей сирени.

– Я сама очень люблю бывать здесь, – сказала монахиня, уже достигнув двери.

Марксу пришлось последовать за ней.

Они прошли мимо часовни с дверью, украшенной изящной резьбой, где в узоре преобладали геральдические лилии. В длинном коридоре шаги Маркса отзывались гулким эхом, а шуршание одежды и легкие шаги монахини казались шепотом. Но ее четки звучали достаточно громко. Маркс вдыхал острый запах натертых воском полов. Двери некоторых классных комнат были открыты, и до Маркса доносились обрывки того, что говорили учителя. От острого взора матушки Амброзии не укрылись взгляды Маркса в открытые двери классных комнат.

– Как много молодых девушек, – заметил Маркс и улыбнулся.

Матушка воздела глаза к небу.

В ее кабинете Маркс, в ожидании, когда принесут личное дело Мазера, молча сидел у огромного письменного стола, заваленного бумагами.

– Это очень серьезно… То дело, которое вы расследуете? – промолвила наконец монахиня. – Возможно, я не должна об этом спрашивать.

– Питер Бредли, физик, убитый два дня назад, был другом Эрика Мазера. Мазер был одним из тех, кто общался с ним примерно за полтора часа до его гибели.

– Понимаю. – Монахиня не смотрела на него, взгляд ее был прикован к пресс-папье в виде стеклянного шара. Что-то, Маркс был уверен, произошло с ней, и теперь, после его расспросов, она пытается в чем-то сама разобраться, задавая себе вопросы. Взяв пресс-папье, она рассеянно смотрела на снежную бурю, поднявшуюся в нем. Солнце задело лучиком ее золотое обручальное кольцо – простой золотой обруч с маленьким крестиком на нем.

– Трагический случай, – сказала она, подняв глаза. – Но невольно задумываешься, – и это, возможно, глупо, – не может ли это привести к международным неприятностям. Я имею в виду обмен фильмами и все такое прочее.

– Доктор Бредли не работал в так называемой секретной области, – пояснил Маркс.

– Но он был физиком, который исследовал высокие энергии?

– Да.

– Ничего не стоит засекретить работу, – заметила монахиня. – И большое искушение засекречивать и людей тоже.

– Я не совсем вас понимаю, – заметил Маркс.

– Я просто хочу сказать, что у такого человека как доктор Бредли был, должно быть, непредубежденный, пытливый ум, он стремился к исследованиям лишь по одной причине: ему хотелось все знать. Расчетливые педанты, прагматики и любители все засекречивать покупают таких ученых вместе с их работой, в одном пакете. Я еще не встречала подлинного ученого, который бы не проявлял живого любопытства ко множеству вещей. Их нетерпение в общении с теми, кто менее просвещен, чем они, – это своего рода защита от серости обывателя. – Матушка улыбнулась. – Бесплатная лекция из старых запасов, как сказали бы мои девочки.

– Вы могли бы назвать Эрика Мазера ученым?

– Нет. Не совсем. Боюсь, несмотря на все его надежды достичь этого, я могу назвать мистера Мазера всего лишь дилетантом. Но, вы должны знать, он хороший педагог… для начинающих, для первокурсников.

– Да, об этом мне говорили везде, – подтвердил Маркс.

– Итак, посмотрим его личное дело? – Оно лежало перед монахиней все это время, пока они разговаривали.

– Кто-нибудь запрашивал у вас информацию о нем?

– Центральный университет Нью-Йорка, – ответила монахиня.

– Я имел в виду следственные органы, например, ФБР?

– Нет, вы первый, кто это сделал.

Она открыла папку и посмотрела на заявление, которое Мазер сам напечатал на машинке восемь лет назад.

– Я так и думала, – сказала она. – Он преподавал один год в Подготовительной школе, потом учился за рубежом около года, прежде чем поступил к нам.

– У нас есть рекомендательное письмо из Альбиона.

Она вынула его из подшивки документов и дала Марксу. Это было почти такое же рекомендательное письмо, какое он читал в университете. В нем ничего не было сказано о занимаемой им должности в школе. Маркс засомневался, не делает ли он из мухи слона? Кто сказал, что рекомендации в два учебных заведения должны отличаться одна от другой? Проверяли ли в университете данные о его учебе за рубежом, чего не сделали в монастырской школе? Он мог бы использовать учебу за рубежом в свою пользу при защите диплома. Вопрос, почему он покинул шкоду в Альбионе в середине семестра по-прежнему остается не ясен.

– Я вам очень благодарен, матушка Амброзия, – сказал Маркс, возвращая письмо. – Есть кое-что, в чем мне хотелось бы вам признаться и узнать ваше мнение об этом, если вы не против. Я пару раз беседовал с профессором Мазером, встречался и беседовал с его студентами, и у меня создалось впечатление о нем несколько отличное от вашего, кроме дилетантства и того, что он хороший учитель. Лично я нахожу его болтливым и хитрым, он неуловим, как ртуть. Он мастер импровизаций, и пока он все время как бы на шаг опережает меня. Это ему нравится, несмотря на то, что он явно очень напуган.

Монахиня удивленно вскинула брови.

– Напуган чем?

– Это я и пытаюсь узнать, – ответил Маркс. – Это может либо не может иметь отношение у смерти Бредли. Если нет, остальное меня не касается. Но я должен убедиться.

– Когда он впервые пришел к нам, – задумчиво промолвила монахиня, – у меня создалось впечатление, что он, – я не люблю этого слова, – был встревожен. Он был похож на послушника перед постригом, которого все еще терзают сомнения, что он совершает ошибку. Я пытаюсь вспомнить, чего тогда в нем было больше: сомнений в себе, страха от сознания своей неполноценности? Или желания попытаться отдать себя Богу и работе? Все это не может быть присущим, как я полагаю, человеку, переполненному скепсисом. Вы поняли, что я хотела сказать?

– Я верю в веру, – ответил Маркс.

– Ну вот! – воскликнула монахиня. – Вы такой же, как и мистер Мазер. Он сказал бы то же самое.

Маркс принял это как комплимент, но не был уверен, что его можно было отнести и к Мазеру.

– Он проводил много времени с отцом Даном, тот был тогда нашим капелланом и преподавал метафизику. Мистер Мазер иногда посещал его лекции. Казалось, он все время находился в поисках чего-то. Но чего? Реальности?

– В метафизике? – удивился Маркс с изрядной долей скепсиса.

– Ну тогда… в физике? – предположила монахиня. Маркс промолчал. – Преподобный отец умер в прошлом году в возрасте сорока двух лет. Это было большой потерей для нас, и мне кажется, он очень помогал мистеру Мазеру. Когда тот уходил от нас, он был уже человеком более уверенным в себе, чем когда пришел к нам.

– Бесспорно, он нуждался в помощи, – согласился Маркс.

Матушка вскинула руки.

– Сколько слов мы тратим, чтобы описать образ человека! Встревоженный, нуждающийся в помощи. А кто из нас не нуждается в этом, чтобы, наконец, познать себя и жить?

– Вы считаете, именно это пытался сделать Мазер? Познать себя? Жить?

Монахиня не спешила отвечать.

– Да, думаю, что так и было, – наконец сказала она.

Маркс немного подался вперед.

– Прошу прощения, но не может быть так, что он просто попытался произвести на вас впечатление, и не только на вас одну, а на весь колледж, создав образ некоего ученого-аскета, познавшего блаженство от того, что преклонил колени перед простым священником?

– Возможно. В таком случае я нахожу это немного грустным, но отнюдь не заслуживающим осуждения. Разве вы не видите, лейтенант Маркс, что таким образом он становился тем, кем ему больше всего хотелось стать. Это делало его для меня человеком, достойным уважения.