Текст книги "Тень предателя"

Автор книги: Дороти Девис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава 13

Чуть взбодрившись после двух часов сна, которого ему так не хватало, приняв душ, Маркс в девять часов вечера входил в таверну «Красная лампа». Его сразу же удивило сходство этого заведения с барами старой Англии, какими их любят изображать в новогодних календарях. Круги света от ламп, похожих на свечи, туманная дымка над залом, обшитым темными панелями, массивные скамьи и неожиданно ярким пятном сидящая за большим столом молодежь в необычной одежде в самом конце зала, в так называемой Старой половине, где даже краснощекий бармен в рубахе с расстегнутым воротом и закатанными до локтей рукавами был олицетворением духа далекой старины. Он наполнял темным пивом кружки для двух трудяг в холщовых рубахах.

Маркс, разглядывая это сборище, был удивлен тем, что вместо общей беседы говорил только кто-то один из них, говорил с жаром, возбужденно, а остальные молча слушали. Взгляд Маркса упал на единственную в этой мужской компании девушку. Запустив пальцы в длинные волосы своего соседа, она непринужденно играла ими. Ее собственная прическа походила на красный пчелиный улей.

К Марксу подошел бармен. Его маленькие круглые голубые глаза были остры, как сталь. Ирландец, подумал Маркс, настоящий умный и ловкий ирландец, и заказал пиво.

– Покажите ваше удостоверение, – попросил ирландец.

Маркс послушно подчинился. Все равно пришлось бы сделать это, когда он стал бы его допрашивать.

– Так я и думал, – сказал бармен. – Человек по имени Перерро уже побывал здесь утром. – Он кивнул в сторону молодежи. – Вам нужны они.

– Что у них за костюмы?

– Эдвардианского периода, – ответил бармен. – Каждый новый год я начинаю, думая, что уже повидал все, а в конце года понимаю, что еще ничего не видел. Но потом говорю себе: лучше они, чем какое-нибудь дерьмо.

Маркс понял, что перед ним человек-педант, и он точен в своих словах и оценках.

– Они все были здесь вчера, когда сюда пришел профессор Мазер?

– Я их не считал. У них всегда одна и та же компания.

– А молодая леди?

– Она была вчера. Для них она своего рода талисман, насколько я понимаю. Вот здесь, – он постучал по голове, – пусто, но зато все более, чем о’кэй, в других местах.

Маркс улыбнулся.

– Вы вчера вечером разговаривали с Мазером?

– Нет. Он чертовски спешил, когда уходил отсюда. Я подумал, что ребята достали его и он попросту сбежал. Он, впрочем, всегда такой. Остановится, начнет разговор эдак на час и ты думаешь, что вот нашел с кем поговорить о религии или старых балладах, у него их целая коллекция, поэтому идешь за пивом, чтобы угостить, а когда возвращаешься, его и след простыл. Несчастный мужчина, я так всегда считал.

– Но все же мужчина? – спросил Маркс.

– Я тоже думал об этом и, пожалуй, склоняюсь в его пользу.

– Я хотел бы поговорить с юной леди, – сказал Маркс. – Она достаточно взрослая, чтобы ей можно было предложить что-нибудь выпить?

– Она настолько взрослая, что сама может предложить вам это, – ответил ирландец. – Садитесь за столик у стены, и я пошлю ее к вам.

Девушка подошла к Марксу, соблазнительно покачивая бедрами. Он заметил, что молодых людей, как будто совсем не интересовали ни откуда-то взявшийся детектив, ни то, что девушка ради него покинула компанию, или же они просто умело делали вид, что это так. Маркс, представившись, ждал, когда девушка сядет, и лишь тогда спросил ее имя.

– Салли Набакоф.

Маркс удивленно вскинул брови. С такими рыжими волосами и веснушками на носу – Набакоф? Интересно, кто из ее парней придумал ей такую фамилию?

– Вы студентка профессора Мазера?

– Не-е-ет, – дружелюбно протянула она.

– Но вы студентка?

– Не совсем. Я работаю в институтском архиве.

– Понимаю, – ответил Маркс и кивнул в сторону «эдвардианской» молодежи. – У вас есть друг?

– Даже несколько, – не задумываясь ответила девушка и вздохнула.

– Что будете пить? – спросил Маркс.

– Джони знает. Дюбонне, пожалуйста, – она посмотрела на бармена.

– Дюбонне, – повторил заказ Маркс. – Вы не против, если я буду пить только пиво?

– Это вредно для вашего мочевого пузыря, – бесцеремонно предостерег его бармен.

Маркс менее всего собирался в данный момент обсуждать эту проблему. Его больше интересовало, что из себя представляет эта юная леди: наивная простушка или девушка для всех. До них долетали обрывки разговоров ее друзей; они спорили о каком-то Бергсоне. Это имя показалось смутно знакомым, но в разговоре с девицей ему не хотелось показать свое невежество вопросом о Бергсоне.

– Я спасаю вас от жарких словесных баталий, – сказал он девушке.

Она рассмеялась своим гортанным смехом.

– Да мне здесь не позволяют и рта открыть. Но все равно они славные ребята.

– А профессор Мазер?

– Он лучше всех.

– Он вам нравится?..

– Но… я очень плохо его знаю, а он, ручаюсь, увидев меня на улице, даже не узнает. Но при нашей первой встрече… Мой друг, – он теперь не так часто бывает здесь, – но в тот вечер, когда он нас с мистером Мазером познакомил, вы не поверите, я чувствовала себя королевой Викторией, а он был для меня сэром Вальтером Ралли,[7]7
  Англ. литературовед (1861 – 192?), специалист по Шекспиру.


[Закрыть] или еще кем-то в этом роде. Вы не представляете…

– Королева на один день, – пробормотал Маркс.

– Совершенно верно. В следующую нашу встречу и потом, каждый раз, когда я осмеливалась подумать, что могу заговорить с ним… мне казалось, что я умру! Вы меня понимаете?

– Как зовут вашего друга, того, что познакомил вас?

– Джефри Остерман. Правда, красивое имя Джефри?

Маркс кивнул.

Салли сама взяла стакан с подноса у бармена, вежливо нагнувшегося, чтобы обслужить их.

– Джони, мой любимчик, – сказала она.

– А Чарли? – Бармен подмигнул Марксу.

– Нет, Джефри, – сказала Салли.

Бармен ушел, сделав вид, что зажимает нос, но так, чтобы Салли не заметила, и подмигнул Марксу. Видимо, это была его реакция на имя Джефри.

Салли одним глотком опорожнила половину стакана. Она явно относилась к любителям дюбонне.

– Вчера вечером Мазер был в хорошей форме? – спросил Маркс.

– В наилучшей! – экзальтированно воскликнула Салли. – Мальчики что-то обсуждали, – они всегда о чем-то спорят, – как вдруг совершенно неожиданно, словно кроме него и меня никого больше не было, мистер Мазер стал читать стихи. Мне они понравились, он все больше вдохновлялся, был так драматичен, и смотрел на меня, потому что знал, что я одна его понимаю. Другие вообще ничего не поняли.

Маркс невольно ухмыльнулся.

– Что за стихи он читал?

– Я не очень разбираюсь в них, но что-то патриотическое – о тирании, крови и насилии. Потом мальчики говорили, что он просто разыгрывал их. Они считают, что лорд Байрон типичный мещанин. Только я одна понимала, почему он, читая стихи, расстегнул и откинул назад ворот своей сорочки и проводил рукой по своим густым волосам.

– Профессор Мазер?

Салли утвердительно кивнула, а у Маркса появилась пища для новых размышлений. Он вспомнил последнюю запись в дневнике доктора Бредли: эпизод, когда, разыскивая в Афинах памятник Байрону, Бредли объяснял русскому коллеге, кто такой поэт Байрон. Как странно, что в тот вечер или, может быть, даже в тот же час, когда был убит Бредли, его друг Мазер читал в таверне стихи Байрона.

– Салли, вы не познакомите меня с вашей компанией? Или вы предпочитаете, чтобы я познакомился с ними сам?

Она кивнула, склоняясь к тому, чтобы он сделал это сам. Маркс, оставляя Салли, дал знак бармену подать даме еще стаканчик.

– Простите, джентльмены, – обратился он к молодежи, стараясь, чтобы в его тоне не было и намека на иронию. Это были совсем юнцы, и они все дружно повернули к нему свои розовощекие лица. – Я лейтенант Маркс из полиции. – Он заметил, как один из них бросил опасливый взгляд на стоявшую перед ним кружку пива. Несовершеннолетний, догадался Маркс. Джони не мешает следить за этим. – Это обычная проверка фактов. Вы ведь слышали о вчерашнем убийстве? – Ребята дружно закивали. – Мистер Мазер виделся с доктором Бредли до того, как зашел к вам. Кто-нибудь из вас помнит, в котором часу это было?

Судьба Мазера зависела от того, есть ли чувство времени у этих юнцов. Для Маркса это было началом игры. – О чем вы тогда говорили?

– О Т. С. Элиоте.

Кто-то из них фыркнул, найдя забавным, что с полицейским можно говорить об Элиоте.

– В мои дни мы Элиота не проходили, а вот «Полые люди»[8]8
  «Полые люди» – название известной поэмы Т. С. Элиота. – Прим. пер.


[Закрыть] снова дают о себе знать.

– Вчера вечером мы обсуждали стихи о Суини, сэр. – Маркс расценил это, как согласие принять его в свой круг.

– «Суини среди соловьев»,[9]9
  Название поэмы Т. С. Элиота. Суини – вымышленный герой, бездарный поэт. Заглавие поэмы пародийно. Жаргонное значение слова «соловей» – шлюха. (Прим. пер. Для сведения.)


[Закрыть] – пробормотал он как бы про себя и тут же подумал, что ему более не следует хвастаться своей эрудицией.

– Скажите, мистер Мазер действительно почитатель Байрона?

– Нет, сэр. Насколько я знаю, он терпеть не может Байрона. Я хожу на его лекции английской поэзии и очень хорошо знаю это. Он считает, что Байрон из тех, кто любит выставлять напоказ свои переживания, и к тому же он фальшив, бабник и вообще плохой поэт.

– А последнее просто непростительно для мистера Мазера, не так ли?

Молодые люди дружно рассмеялись.

– Как вы думаете, почему он вам вчера читал Байрона?

Все переглянулись. Один из них, взяв на себя инициативу в этом разговоре, высказал, должно быть, их общее мнение:

– Мы и сами удивились этому. Мы думали, – «Суини» он тоже ни во что не ставит, – может, он хотел сказать нам, что в его время Байрон был для них тем, чем стал для нас сегодня Элиот.

– Элиот и Байрон? – удивленно произнес Маркс.

Их сердечная поддержка его недоумения заставила всех заговорить сразу. Маркса удивила смесь эрудированности и самоуверенности. Нет зрелища более печального, чем напыщенный самоуверенный юнец.

Неожиданно для него в разговор вступил подросток, чье несовершеннолетие так верно угадал Маркс.

– Его иногда заносит и тогда он импровизирует, сэр, чтобы нарочно сбить нас с толку. Иногда он просто разыгрывает нас с помощью какой-нибудь мистификации.

Маркс признал, что подобная характеристика весьма удачна.

– Например, слова, которые он произнес вчера, уходя…

– Ну это чертовски непорядочно, – возразил кто-то. – Вне контекста они могут означать для каждого все, что кому заблагорассудится.

– Они были сказаны без контекста, не так ли? «Агамемнон умер сегодня вечером». Что это для тебя значит?

– Он сказал: «Помните слова Живи, Суини. Агамемнон умер сегодня вечером». Для меня это означает, что мы живем в раю, созданном Суини, в обществе обезьяноподобных с толстыми от излишка денег шеями. Герой, личность, раздавлена ими, уничтожена. – Юное лицо говорившего зарделось румянцем волнения от собственного красноречия.

– Мой дорогой друг, ты кривишь душой, – возразил ему его оппонент. – Совсем не это говорил Элиот.

– Разве не это он имел в виду? – обратился к друзьям за поддержкой взволнованный юноша.

Маркс воспользовался неожиданной паузой и уступил свое место Салли, которая появилась рядом с пустым стаканом в руке.

– Бедняга Суини, – промолвил Маркс и кивком стал прощаться со всеми. – Счастливого вечера и спасибо.

Он поспешил к бару, расплатился, а затем, примерно в то же время, что и Мазер вчера, покинул таверну «Красная лампа». Напротив через улицу открылись двери театра «Треугольник». Наступил антракт.

Он сидел в машине еще несколько минут, размышляя. Агамемнон умер. Это что? Пророчество? Чувство вины? Или просто нелепость, не имеющая отношения к Бредли? Пришло время повидаться с тем, кто объяснит ему, что все это значит. Или же что-либо придумает? Так или иначе, но ботинки все равно надо вернуть.

Он позвонил по радиотелефону на пункт связи и узнал, что ему звонила Анна Руссо и оставила свой номер телефона.

Маркс позвонил ей из ближайшей телефонной будки. Она сообщила, что Эрик Мазер видел у дома Бредли человека, похожего на того, которого она встретила в вестибюле своего дома.

Глава 14

– Мой дорогой лейтенант, пока я не узнал, что Анна пыталась обрисовать вам этого типа, мне и в голову не пришло, что здесь может быть какая-то связь.

Сегодня он опять переигрывал, стараясь казаться невозмутимым. Облачившись в бархатный смокинг, Мазер решил и это использовать. Вытянув длинные ноги в домашних туфлях, он лениво положил руку на спинку дивана. Как бы Мазер себя ни подавал ему, он был не по вкусу Марксу.

– Как палец?

Мазер, описав ногой круг, поджал пальцы. Следовательно, все зажило.

– В котором часу, профессор, вы поняли, что полицию может интересовать этот человек?

– Анни и я во второй половине дня решили выпить что-нибудь. Это было что-то ближе к шести часам вечера.

– Она не сказала вам, насколько это может оказаться важным для нас?

– Если бы это было настолько важным, лейтенант, вы бы сами могли мне это сказать. Я прождал вас весь вечер. Я знал, что вы придете.

– Интуиция?

– Называйте это так.

– Вам ваша интуиция вчера вечером не подсказала, что Питера Бредли могут убить, скажем, в девять тридцать?

На высоких скулах Мазера, чуть подрагивая, натянулась кожа.

– Нет, клянусь Богом, у меня не было никаких предчувствий!

Ответ был слишком эмоциональным для человека, не причастного к событиям того вечера.

– Вы чего-то ждали? Это бесспорно, судя по вашему поведению. Упростите наш разговор и расскажите мне все.

Мазер покачал головой и пожал плечами.

– Я все равно узнаю, рано или поздно. Можете быть в этом уверены, – сказал Маркс.

– В таком случае проинформируйте и меня тоже, – ответил Мазер, явно бравируя. В присутствии Маркса ему хотелось – и тем сильнее, чем больше он этому сопротивлялся, – выставить себя паршивеньким, слабым человечком, хлыщом, который уже противен самому себе. – Как я уже сказал сегодня Анне, никто из нас не может сказать, что он полностью невиновен.

Что бы это значило, подумал Маркс. Он не собирался позволить этому лжецу и притворщику водить себя за нос. Откинувшись на стуле и сложив руки, он почувствовал всей спиной неприятную жесткость спинки, впившейся в позвоночник. Маркс улыбнулся, чтобы не выдать себя.

– Я невежда, – сказал он Мазеру. – Объясните мне, кто такой Агамемнон?

Мазер сразу догадался, откуда Марксу это известно.

– Согласно легенде, он был предводителем греков в Троянской войне. Вернувшись, был убит женой и ее любовником… – Он умолк, увидев по лицу Маркса, что это произвело на него впечатление, столь же сильное, как от неожиданного удара.

– О, Господи! – невольно воскликнул Мазер.

Маркс молча смотрел на него и ждал.

– Я не любовник Джанет Бредли, – очень тихо промолвил Мазер.

Впервые Маркс уловил что-то человеческое в нем и был взволнован.

– Что вы имели в виду, когда в таверне сказали: «Агамемнон умер сегодня вечером».

– Это слова из поэмы Элиота…

– Я знаю это, – оборвал его Маркс. С него хватит поэзии на сегодня, подумал он. – Я спрашиваю вас, что вы имели в виду?

– Я не собираюсь вам этого говорить. Ребята ничего не знали, да и сам я тоже не знал этого тогда. Я могу придумать сейчас что угодно и вам придется мне поверить. Это очень личное, сэр, и никого не касается. Но я не думал о Питере Бредли, когда произносил эти слова. Я думал о себе. – Мазер вскочил. – Черт побери! Я сказал вам все, что собирался сказать. Вы не мой психиатр или духовник. Дайте мне описать этого зверя, которого я для вас увидел. А потом занимайтесь своей работой, а мне оставьте мою.

Маркс с нарочитой небрежностью вынул из кармана блокнот и ручку.

Мазер в деталях, полагаясь на свою память, повторил описание человека по имени Джерри, каким он обрисовал его Анне, включая его странный нос, за который его, возможно, таскали в детстве, и добавил, что Джерри мог сам его повредить, например, упав.

Это было, подумал Маркс, довольно красочное описание человека, которое под силу лишь художнику.

– А теперь, где он был, когда вы увидели его, профессор?

Мазер разгадал ловушку, в которую по собственной воле чуть не угодил. В сумерках на улице, едва ли можно так хорошо разглядеть человека.

– Когда я спускался с крыльца, он стоял на улице и смотрел на дом Бредли. Он напомнил мне одного русского дипломата, о котором я забыл. Но, проходя мимо него, я удивился, что ему нужно в этом квартале.

– Куда он направился?

– Я не столь любопытен, лейтенант, к тому же я тут же забыл о нем, пока теперь Анна не напомнила. – Видит Бог, как он старался забыть о Джерри после того, как покинул дом Бредли!

– Что в его описании Анной Руссо заставило вас подумать о нем? – прямо спросил Маркс. – Показания Анны были примечательны тем, что она практически не смогла описать этого человека.

Мазер какое-то мгновение молчал, йогом со смехом сказал:

– Видимо, запах жвачной резинки. Человек, которого я видел, положил в рот пластинку жвачной резинки.

– Истинно русская примета, – не мог не съязвить Маркс, подумав, что лобовой атакой этого типа не возьмешь. Он, даже говоря правду, лжет. Легче поймать каплю ртути, чем его, если нет бесспорных улик. Он в мельчайших подробностях описал этого совсем постороннего ему человека. Он даже заметил его уродливый нос. Если они виделись раньше, зачем скрывать? Если же он с ним в сговоре, тогда зачем так подробно рассказывать о нем?

Маркс спрятал блокнот и встал.

– Утром прежде всего, профессор, приходите в полицейский участок на Хьюстон-стрит. Мы сделаем фоторобот, а вам с мисс Руссо необходимо посмотреть на него.

«Истинно русская примета», – раздумывал Мазер над язвительной репликой детектива, как только тот ушел. У него осталось неприятное чувство: не будь подтверждения Анны относительно жевательной резинки, детектив прервал бы его описание этого человека именно в этом месте, посчитав несущественным, и забыл бы об этом, решив, что Эрик Мазер снова выдумывает, чтобы привлечь к себе внимание.

Ожидая, что Маркс придет к нему в этот вечер, Мазер старался настроить себя на то, что скажет детективу всю правду. Но мысль, что в газетах на самом видном месте будет помещена его фотография, его личности, жалкой и достойной презрения, была для него страшнее смерти.

Он уже верил в свою смерть, потому что умер Питер, и верил в это с какой-то религиозной истовостью. Сколько уже раз в своей жизни он желал себе смерти, предпочитая умереть, чем жить, мучимый стыдом. Но дело в том, что смерть ничего не изменит. Это последнее бегство от того, с чем он должен был бы встретиться лицом к лицу. «Если вспугнул медведя, не беги от него к бушующему морю, а встреть его как мужчина лицом к лицу».

Да, он должен встретить медведя. Каждому в его жизни когда-нибудь приходится сделать это. Иначе смерть напрасна.

Мазер позвонил в аэропорт и заказал билет на девятичасовой рейс в Чикаго. Затем он сочинил текст телеграммы декану факультета. Пусть его лекции берет себе кто хочет.

Телеграмму он пошлет по телефону уже с конечного пункта своего путешествия. Его жизнь полна бегств по маршрутам, которые он мог себе позволить, и все они уводили его от кризисов, которые требовали встреч лицом к лицу. Было уже начало двенадцатого. Он все же позвонил в дом Бредли. Трубку взяла Луиза. Он попросил у нее дать ему возможность поговорить с Джанет. Только одна Луиза могла сделать это, не задавая ненужных вопросов.

В трубке щелкнуло, значит, Джанет взяла трубку.

– Да, Эрик. Как вы? – Это не было пустой вежливостью. Он почувствовал это по особой интонации ее голоса.

– Джанет, я буду завтра в Чикаго. Если я чем-то могу помочь или утешить, я остановлюсь в отеле «Палмер-хауз».

– Вы очень добры, Эрик.

– Нет, я не добр! – почти крикнул он. – Вы мне нужны! – а затем добавил: – Доброй ночи, дорогая. Бог даст нам силы.

Глава 15

Уолтер Херринг не был готов смириться с неудачами в первый же вечер своей работы детективом. Благодаря собственным усилиям и способностям он немалого добился. Он не проявлял особого таланта, но в своем деле был компетентен и всегда на своем месте. Он исполнял свои обязанности охотно, но без излишней ретивости. Слишком усердный негр всегда напоминает дядюшку Тома. Многое в его жизни ему не нравилось, включая район, где он жил, но он искренне стремился сам все преодолеть. Ему не нравилось также то, что ему навязывают стандартное понимание равенства рас. К тому же он знал многих белых, с кем бы не хотел поменяться местами. Что-то на сей счет он и сказал жене, когда сообщал ей по телефону о своем повышении. Прежде всего она поинтересовалась, насколько больше ему теперь будут платить. Но об этом он как раз забыл спросить у капитана Редмонда.

– Что ж, если ты рад, то и я рада, Уолли, – сказала жена тоном страдалицы, что не на шутку разозлило его.

– Мне надо было стать футболистом, – ответил он, закончив разговор. Оставалось лишь купить жене подарок, равный по цене «футболистскому».

В этот вечер, примерно в десять часов, Херринг сидел в машине без полицейских знаков и вел наблюдение за лесным складом. Его напарник отправился выпить кофе в бар за углом. Они дежурили уже три часа, три скучнейших часа в его жизни. Теперь даже детишек не было видно, все разбежались по домам. Интерес вызывало разве лишь то, что происходило за окнами табачной лавки на углу. К ее боковой двери подъехала патрульная машина. Один из полицейских зашел в лавку, другой остался ждать его. Когда он на мгновение включил свет, Херринг с удивлением узнал в нем своего бывшего напарника Тома Рида. Ему трудно было понять, что за чувство его охватило, но был благодарен судьбе, что уже не с ним в паре. Он не хотел наград, а хотел… чего? Быть с ними? Черт побери, разве он не член благотворительной Ассоциации патрульных? Или теперь уже нет? Что-то странное произошло с ним, когда он увидел, как из лавки вышел патрульный с коробкой сигар в руках и сел в машину. Херринг почувствовал легкую дурноту от волнения. Ему не следовало бы этого видеть, если он не собирался что-то предпринимать. А он уже знал, что ничего не предпримет.

Как только патрульная машина уехала, он вышел из своей, стоявшей за кучами всякого хлама, и направился к складу. В воротах было небольшое ромбовидное окошко, и он навел на него фонарик – ничего, пустой двор и штабеля древесины. Он осмотрел замок, потрогал его, попробовал открыть, надеясь, что наконец кто-то ему поможет. Он с нетерпением чего-то ждал. Если доктор более не показывается здесь, то куда они все подевались? Да, детективу Херрингу едва ли получить поощрение за идею, которая не принесла результатов.

– Ага, попался парень! Что ты здесь вынюхиваешь?

Херринг узнал голос сторожа Болардо, и ему стало чертовски стыдно: новоиспеченный детектив и угрожающий ему хромой сторож.

– Я детектив Херринг, мистер Болардо. Помните меня? – Он медленно повернулся и навел луч фонарика на фигуру сторожа. У того даже не было ружья. – Ваш друг доктор не приезжал сюда вечером, – заключил он.

– Я сам бы вам сказал, – недовольно проворчал сторож. – Он позвонил вечером, сообщил, что не будет пользоваться складом несколько дней.

Херрингу понадобились выдержка и время, чтобы прийти в себя от этой, в сущности, ничего из себя не представляющей информации: «Сам бы сказал».

– Он звонил вам? Откуда?

– Откуда звоните вы. Из автомата, мой телефон есть в телефонной книге.

– Он запомнил, что вас зовут Френк Болардо, а вы не знаете, как его зовут?

– Не думал, что это мне понадобится. Он доктор.

– А что такое в докторах особенного, что даже можно не знать их имен? – спросил Херринг, хотя хотел спросить совсем о другом. Для него врачи были люди особенные.

– Просто они доктора, – спокойно ответил Болардо.

– Если бы он оставлял здесь свою машину, а вам надо было ее переставить в другое место, куда бы вы ему позвонили?

– Он оставлял ключи в машине.

– Но однажды вечером он забыл же запереть ворота на замок? Послушайте, неужели вы не соображаете, что из нас делают дураков, из вас и всего полицейского участка?

– Я себя дураком не чувствую, я получаю свои десять баксов.

Херринг еле сдерживал себя. Если он сорвется, это ничего ему не даст.

– Мистер Болардо, вы сказали, что он позвонил вам по телефону. Откуда вы знаете, что это звонил он?

– Потому что он сам сказал… – Болардо снял шляпу и почесал голову. В темноте его седые волосы светились как нимб.

– Он, кажется, сказал: говорит доктор… но имя я не расслышал.

– И вы не попросили его повторить имя, зная, что мы его разыскиваем? Вы не хотите, чтобы мы его нашли, не так ли, мистер Болардо?

– Пожалуй, что да. Это только приведет к неприятностям.

– Мистер, у вас уже неприятности. Вы сообщили ему, что полиция хочет поговорить с ним?

– Нет, сэр. Он меня об этом не спрашивал.

Херринг был вне себя от бешенства. Ему трудно было поверить, что Болардо говорит правду. Нельзя же быть таким дураком. Но если он притворяется, то это так не делают. Может, доктор тоже туповат. Придется мириться с этим, если хочешь хоть чего-то добиться.

– Ладно, мистер Болардо. В следующий раз, как услышите о нем, узнайте его имя, ладно? И сообщите нам.

Дождавшись напарника, Херринг отправился в участок. Редмонд уже ушел, вместо него остался лейтенант Маркс. Херринг сообщил ему свои печальные новости.

– Что это может значить, лейтенант? – спросил он. Херринг хотел, чтобы кто-то развеял его сомнения. А они были, и не без основания.

– Наверное, машина в розыске, – сказал Маркс. – Мы, возможно, так и не найдем ее.

– А доктора?

– Он позвонил сторожу вечером, в часы ужина?

– Так сказал мне старик Фред.

Маркс покачал головой.

– Зачем? Зачем рисковать? Почему не подождать? Может, он хотел что-то выведать у сторожа?

– Нет, сэр. Я спросил у сторожа, сказал ли он ему, что его разыскивает полиция. Болардо ответил: нет, мол, не сказал, потому что тот не спрашивал.

Марко посмотрел на листки бумаги в своих руках – продиктованное им по телефону описание внешности человека, которого Анна Руссо могла видеть, но плохо запомнила, а Мазер дополнил. Один мужчина был плотен и коренаст, другой – худой: это не мог быть один и тот же человек. Но было в них что-то общее, а вот что, он не мог вспомнить.

Херринг подал ему запись того, что говорил Фред Болардо. Маркс сначала пробежал ее глазами, а потом зачитал вслух: – «Он был чертовски осторожен, когда говорил, иногда произносил слова так, будто он иностранец». Маркс, посмотрев на Херринга, вспомнил последние слова Мазера о человеке, напоминавшем ему дипломата, и громко спросил: – Русский?

– Доктор? В этом квартале, лейтенант?

– Мы знаем только от Болардо, что он звонил ему из местного автомата, – напомнил Маркс.

– Я знаю, – с сомнением произнес Херринг. – Не знаю почему, но мне кажется, что он порториканец.

– Почему? Это очень интересно, но почему? – Маркс пытался разговорить Херринга.

Тот на мгновение задумался.

– Машина, вот что. Знаете, в Гарлеме у очень немногих врачей есть «кадиллаки». – Он нервно зашагал по кабинету, затем остановился и провел рукой по краю стола начальника, а затем вытер запачканную пылью руку о брюки. – Меня мучает какая-то мысль, но я никак не могу ухватиться за нее.

– Я тоже, – сказал Маркс. Он встал и поставил на место папку с делом Болардо. – Она придет тебе в голову ночью. Попридержи ее до утра, хорошо?

Херринг широко улыбнулся.

– Единственная зацепка, которая ведет нас к нему, это носовой платок, а опознать его так же трудно, как детский подгузник на веревке.

– Я уже думал об этом, – сказал Херринг. – Платок стиран в прачечной, разве не таково заключение лаборатории, не так ли? Больницы, например, не отправляют носовые платки в общую стирку, босс.

– Но там ими даже не пользуются, – возразил Маркс.

– Именно это я и имею в виду. Мы живем в век одноразовых предметов санитарии. Лишь в старомодных кругах пользуются носовыми платками. Возможно, даже в иностранных, например, миссиях, или пожилые люди в различных санаториях? Именно в таких местах зарабатывают свои несколько баксов доктора-иностранцы, приглашаемые по вызову.

– И хирурги тоже, – добавил Маркс.

– Да, и эти тоже, – согласился Херринг.

Маркс чувствовал, что устал. К тому же у него кончались сигареты. Ему казалось, что его легкие полны воздуха, отравленного смертоносным ядом.

– Что ж, это предположение столь же убедительно, как и все остальные. Положи отчет в исходящие документы, чтобы утром их зарегистрировали.

Херринг вышел печатать отчет. Он попытался обуздать свою фантазию и умерил надежды на победу. Печатание на машинке немного успокоило его.

Перерро, закончивший дежурство, уходя, вдруг остановился, а когда Херринг поднял голову, на полном серьезе сказал: – Не знал, Уолли, что ты умеешь играть на пианино.

– Иди, иди, парень. Я сочиняю симфонию для двух пальцев, – ответил Херринг, застучав на машинке.