Текст книги "Путь Никколо"

Автор книги: Дороти Даннет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 46 страниц)

Глава 9

В тот же вечер о досадной ссоре между подмастерьем Шаретти и шотландским торговцем донесли городским властям, которые сочли необходимым обсудить это между собой. Решено было подождать, не возьмется ли сама Природа избавить их от неприятной проблемы. С другой стороны, все единодушно сошлись во мнении, что мастер Тобиас Бевентини из Градо – превосходный лекарь.

Учитывая, что большую часть времени его интересовали лишь свои собственные проблемы, лекарь Тоби сделал именно то, чего так ждали или опасались остальные. Он должным образом позаботился о пациенте, а когда настал момент перевозить его в Брюгге, то дал ему некое снадобье, дабы тот мог устоять перед всеми тяготами пути, а также любыми попытками допросить его. Лекарь Тоби был достаточно умен, чтобы догадаться о возможных неприятностях, ожидающих впереди, в зависимости от того, кого из двоих поединщиков решат обвинить в попытке убийства Тоби и раньше приходилось штопать раненых лишь затем, чтобы позже их отправили на виселицу. Он считал, что это не его забота. В Брюгге он проследил, чтобы мальчишку разместили в доме его хозяйки, после чего громогласно объявил о своем намерении (наконец-то!) пойти и напиться. Он заслужил тем самым презрение Феликса, наследника Шаретти, но Тоби было плевать на Феликса. И если кому-то нужна будет помощь, у них есть еще Квилико. Правда, судя по содержимому медицинского ящика Квилико, Тоби весьма любопытно было бы узнать, какие болезни тот лечил все эти годы. Он дал себе зарок, что непременно побеседует об этом с левантинцем.

Он верно оценил гневный взгляд Феликса. Как ни странно, именно Феликса вся эта история привела в наибольшее неистовство. Его страстное вмешательство там, на причале, было, разумеется, порождено уязвленной гордостью и стремлением защитить свою мать, ее предприятие, а также Клааса, собственность этого предприятия. Сами по себе подобные чувства были для него внове. А о том, пытался ли он защитить Клааса просто как человека Феликс даже не задумывался, и был бы сильно оскорблен, если бы кто-то задал ему такой вопрос.

В то утро Феликс проспал, иначе при первых же лучах солнца вместе с Юлиусом и матушкой он отправился бы за Клаасом в Слёйс. Когда они вернулись, он не находил себе места и, путаясь у всех под ногами, проследил, как закутанное в покрывало, непривычно неподвижное тело переносят с баржи к воротам красильни, а затем на носилках – в домашние покои самой демуазель, а не в общую спальню, где, разумеется, было слишком шумно для раненого. Когда Тильда его сестра, расплакалась в голос, Феликс обругал ее.

Больше всего Феликса взбесило, что Клаас не желает или не способен говорить с ним, и что вскоре он вообще лишился чувств из-за начавшегося жара. И что именно Юлиусу как один лекарь, так и второй отдавали все распоряжения, и именно Юлиус с матерью сидели рядом с Клаасом и ухаживали за ним, когда было время.

Целых три дня перед носом у Феликса закрывали дверь. Несправедливо. Ему надо было кое-что узнать у Клааса. Когда на четвертый день он вновь принялся жаловаться, мать ответила ему с непривычной резкостью:

– Если он желает вытащить мозги Клааса через дырку в груди, то пусть пойдет и попробует, – сообщила она.

Феликс пришел в восторг. Нимало не смущенный, он устремился в комнату больного, едва не сбив на выходе горничную с подносом, а затем уселся на табурет рядом с лежанкой Клааса.

– Ну, кто это сделал? – он наклонился ближе. – Жаль, что ты не видишь свое лицо! Я принесу зеркало. Помнишь, один раз у нас протек чан, и вся ткань вышла такая серая, с желтыми пятнами?

Похоже, дела Клааса обстояли не так уж скверно, поскольку на щеках появились и тут же исчезли ямочки, и он ответил почти своим обычным голосом:

– Жаль, ты не видел меня вчера. Что случилось с Асторре?

– Предложил матушке руку и сердце, – отозвался Феликс. – Нет, правда. Я же не виноват, что тебе больно смеяться. Он сказал, что Лионетто опорочил ее честь, и теперь он обязан спасти положение.

– Она согласилась?

– Она сказала, что даст ему ответ в тот же день, что и Удэнену, – ухмыльнулся Феликс. – А ты и представить себе не можешь, как жаждет Удэнен на ней жениться! Ты знал? Он купил того черного парня. Ну, ты помнишь. Того самого, который достал кубок. Тот, что ты потом разбил, болван. Он купил черного парня и преподнес его в подарок матушке. Матушке!.. Слушай, ну я, правда, не виноват. Ты сам спросил! – с досадой воскликнул Феликс. – Позвать кого-нибудь?

Он с интересом наблюдал, как лицо Клааса сперва пожелтело, а затем вновь побледнело. Затем он помог Клаасу, когда того начало выворачивать наизнанку, – привычное дело для любого завсегдатая таверн, – после чего хмуро заметил:

– С тобой невозможно разговаривать, если ты будешь только плеваться.

Не открывая глаз, Клаас широко улыбнулся.

– Тогда расскажи мне что-нибудь грустное.

– Ансельм Адорне заходил сегодня утром, – выдал Феликс самую скучную, на его взгляд, новость. – А, и еще дважды приходила Мабели, так что теперь все знают, что вы с ней по-прежнему видитесь. И еще Лоренцо, и Джон. И Колард, который что-то говорил насчет пигментов. Если ты пообещал наши краски этим художникам, мать оборвет тебе уши.

– Пусть обрывает, – сонным голосом отозвался Клаас. – По крайней мере, это меня избавит от твоих рассказов.

– Да? А я специально пришел навестить тебя. – Феликс явно разозлился. Внезапно он осознал, что ушел далеко в сторону от основной цели своего визита. – А ты мне так и не сказал… этот ублюдок Саймон – это он сделал?

Клаас, не открывая глаз, сонно засопел. Феликс, уже привычный к подобным штучкам, заставил своего верного прислужника поднять веки простейшим способом: схватил его за волосы и с силой дернул.

– Саймон? – повторил Феликс.

– Понтий Пилат, – с кислым видом отозвался Клаас и больше не пожелал просыпаться.

При обычных обстоятельствах Феликс настоял бы на своем, но сейчас, к вящему своему изумлению, обнаружил, что Юлиус именно его, Феликса, обвиняет в том, что Клаасу сделалось хуже. В результате, до конца дня вожделенная дверь оставалась для него закрыта. Даже Тильда с Катериной попали туда прежде старшего брата.

Как уже верно кто-то подметил, Клаас был из той породы, что довольно быстро приходят в себя от любых увечий, и он отличался крепким телосложением. Кроме того, пусть и урывками, но ему доставалось внимание сразу двоих лекарей. В отсутствие Квилико нередко заходил Тоби, и почти всегда трезвый. Однажды оба они явились в одно время, ушли вместе и напились. На следующий день Тоби, усевшись на подоконник в комнате Клааса, небрежно поинтересовался:

– Откуда такой интерес к растениям?

Клаас, только что переживший очередную перевязку, полулежал на подушках, подобный гипсовому слепку с римских скульптур, с глазами круглыми, как две монеты. Пробитое легкое понемногу заживало, и дар речи вполне вернулся к раненому, а с ним и способность прекрасно имитировать других людей, к примеру, Квилико, которого Клаас повторял сейчас почти дословно, включая все греческие ругательства Тоби не сомневался, что во время их бесед Клаас точно также запоминает и его собственную манеру речи. Очень трудно было, разговаривая с Клаасом, стараться говорить естественно.

– Я просто пытался отвлечь его внимание, – пояснил пациент. – Чтобы он забыл про клизму. Лекари и красильщики могут без конца говорить о растениях. К примеру, вдруг мне понадобится краска для волос, а вам – любовный эликсир, или наоборот.

Разговаривать с Клаасом было все равно что ходить по зыбучим пескам.

– Я слышал, вы говорили о квасцах, – отозвался Тоби. – И это вполне естественно. Хирурги используют их, чтобы останавливать кровь, а красильщики – для закрепления цвета ткани. Знаешь, я тут навел кое-какие справки. Прежде чем туда пришли турки, квасцы только во Флоренцию поставлялись по триста тысяч фунтов в год. Для Arte delta Lana, для прядильщиков.

– Вот это да, мастер Тобиас! – потрясенный, Клаас покачал головой. Вид у него при этом был весьма довольный.

– Итак, – настаивал Тобиас. – Прежде всего остролист. Но у меня есть целый список, точно так же, как и у тебя, я уверен. Все те растения, которые можно отыскать в Фокее, где находятся квасцовые рудники.

Клаас лежал все с тем же довольным видом.

– Но ведь это очень далеко, мастер Тобиас. К востоку от Средиземного моря, за Хиосом, рядом со Смирной. И турки там все захватили. Так что не видать вам больше краски для волос. И любовных эликсиров.

Тобиас Беневенти никогда не отличался особым терпением, но, если нужно, он кое-что мог пропустить мимо ушей, особенно, если его подстрекали намеренно, вот так, как сейчас.

– Он сказал тебе, где еще водятся эти растения? – Он ждал. Старался сидеть спокойно. Пару раз Квилико едва не проговорился, но тут же вновь принимался пить, и под конец заснул под столом.

– Да, – ответил подмастерье Шаретти. Глаза его блестели подозрительно ярко, но он по-прежнему улыбался. – Но вам ни к чему краска для волос, и в любом случае я уже забыл, как называется то место, а мастер Квилико покинул Брюгге. Вы слышали об этом? Он ужасно напился. Капитан разгневался и отправил его с первым же караком в Джербу.

Тоби пристально посмотрел на него.

– Ты хоть понимаешь, что делаешь?

Он знал, что нужно остановиться. Он ведь лекарь. Мальчишка тоже был неглуп и не хотел рисковать.

– Ну, кому как не вам знать, что больные порой в бреду несут всякую чепуху. Поговорим позже, когда я поправлюсь. И посмотрим, скажу ли я вам то же самое.

– Не тревожься, – отозвался на это Тобиас. – Ты ничего не сказал. Ложись. Сам не знаю, зачем я говорю с тобой.

– В самом деле? – переспросил Клаас. С закрытыми глазами он выглядел совершенно невозмутимым и даже насмешливым.

Тоби туда больше не возвращался: ни к чему. Тем более, он никак не мог ни на что решиться.

Уже через неделю Клаас начал вставать. А еще через пару дней уже сидел внизу, одетый, сложив на коленях целую кучу бумаг, в то время как Юлиус заканчивал длинный список закупок, сделанных вдовой, и оформлял все соответствующие документы. Именно это время выбрал Феликс, чтобы ввалиться в комнату с воплем:

– Что это значит?

Он весь побагровел от ярости.

Юлиус отложил перо.

Клаас поднял глаза.

– Не сейчас Феликс – попытался урезонить его стряпчий.

– Ты мне ничего не сказал, – выпалил Феликс. – Я только что услышал. Ты не сказал мне. – Глаза его метались с Клааса на Юлиуса и обратно. – Если ты уедешь, то я тоже.

Если не знать Феликса, то этот тон можно было принять за уверенность в себе и дружескую преданность. Но на самом деле, Юлиус прекрасно знал, что здесь нет ничего, кроме досады.

Он повысил голос:

– Твоя мать хотела сперва побеседовать с Клаасом. Феликс, ступай наверх. Мать поговорит с тобой об этом позже.

Клаас, которому низкое происхождение не позволяло проявить необходимый такт, переводил вопросительный взгляд с Юлиуса на хозяйского сына, вместо того чтобы тихонько заниматься своим делом.

Юлиус открыл рот.

– Они хотят отослать тебя прочь, – выпалил Феликс. – В…

– Феликс! – рявкнул его наставник тем командным голосом, которого Феликс порой слушался. Затем Юлиус встал и, жестом велев подмастерью оставаться на месте, насильно вывел хозяйского сына из комнаты и закрыл дверь. Когда он открыл ее десять минут спустя, то лишь для того, чтобы предложить своей нанимательнице занять стул с высокой спинкой, стоявший у письменного стола.

Клаас, поднявшись с места, не сводил сияющих глаз с Марианны де Шаретти. Юлиус вышел Клаас сел, повинуясь хозяйскому жесту. Наступило недолгое молчание, пока вдова разглядывала его.

И наконец промолвила:

– Ну, Клайкине.

Когда-то он носил это имя. Ребенком. Когда, заморенный и грязный, появился в доме Шаретти. Она взяла его ради своей сестры. Сестры, которая не имела никакого отношения к нежеланному младенцу, но по браку состояла в родстве с его семьей. С семейством де Флёри из Дижона и Женевы.

В первые недели, когда она выхаживала его, то порой называла этим детским именем: чтобы привлечь его внимание, когда он отвлекался, или направить мысли в иное русло, если вдруг он задумывался о вещах, которые едва ли могли способствовать выздоровлению. Но в последние две недели она предоставила другим людям заботиться о нем.

Он улыбнулся.

– Вы не можете сообщить мне ничего нового, демуазель. Конечно же, я могу лишь выразить свою благодарность, что вы держали меня здесь и были так добры все эти дни, когда я не мог служить вам.

Она невольно задалась вопросом, что он помнит из самых первых дней своей болезни: когда по внезапной ночной тревоге перепуганная горничная приводила хозяйку, не успевшую спросонья одеться по дневной форме, – в это жесткое, плотное, как футляр, платье с узкими рукавами и высоким горлом; и закрыть волосы под бархатной шапочкой с лентами и отворотами.

На самом деле, подлинное благословение. Когда она начнет седеть, об этом даже никто не узнает. Когда она растолстеет, складки платья надежно скроют фигуру.

Да и вообще, какое это имеет значение? Ни Асторре, ни Удэнен, и никто из других ее ухажеров никогда не знал, какая она на самом деле, – и даже Корнелис в последние годы своей болезни. Она была вдовой де Шаретти, острой на язык, жесткой в манерах, которая владела предприятием средней руки, вполне способным к расширению.

Этому юнцу, которого она знала с десяти лет, еще с тех дней, когда была замужем за крепким, жизнерадостным Корнелисом, она бросила с раздражением:

– Ты догадался, что тебя отошлют прочь, но не жалуешься, не задаешь вопросов. Ты даже не хочешь знать – куда?

– Вы забыли об основном моем недостатке, – отозвался Клаас. – Я довольствуюсь малым. – Он широко улыбнулся. – Я не хотел вас огорчать. Но, полагаю, это должно быть просто замечательное место, если уж Феликс пожелал отправиться со мной.

– Ты встал между ним и Лионетто, – заметила вдова. – По крайней мере, именно так мне сказали.

Он ничего не ответил, не сводя с нее обычного своего доброжелательного взгляда. Он не собирался обманывать ее насчет Феликса и не хотел, чтобы она обманывалась сама.

– Меня тревожит не поведение Феликса, но твое, – пояснила Марианна де Шаретти. – Ты защищал Феликса, и отсюда воспоследовали все эти неприятности. Выгнать тебя было бы верхом неблагодарности.

И вновь он прервал ее, не дав довести до конца заготовленную речь.

– Это не так. Я и до того успел натворить дел. Выставил себя на торги для всех желающих.

Первым его языком был французский, и даже когда он говорил по-фламандски, порой это ощущалось. Его собственный голос, когда он не играл и не изображал других людей, был мягким, ровным и деловитым, даже когда с уст его срывались подобные замечания, ошеломлявшие ее целым лабиринтом содержавшихся там недомолвок. За гильдийским столом, во время трехсторонних переговоров в кабинетах Ганзы, порой она вспоминала о Клаасе и о моментах, подобных этому, которые в последнее время случались все чаще.

– Тогда, возможно, ты догадаешься, кто уже обращался ко мне, чтобы нанять тебя.

Такой ответной улыбки ей никогда бы не дождаться за столом гильдии.

– Конечно, я мог бы попробовать, но думаю, вам будет приятнее сказать самой.

Она принялась выравнивать бумаги на столе.

– Я получила запрос от сера Алвизе Дуодо из Венеции, – начала Вдова. – Если я соглашусь отпустить тебя, он найдет тебе работу на борту фландрских галер до весны, потом займется твоим образованием по пути домой и наконец предоставит оплачиваемую должность в Венеции. Он желает поговорить с тобой.

– А кто еще? – с серьезным видом спросил ее Клаас.

– Другое предложение – от дофина. От французского дофина Людовика, который сейчас остановился у мейстера Бладелена. Похоже, он припоминает, что встречался с тобой и с Феликсом, будучи в Лувене. Феликс вовлек его в разговор об охоте. Тебе он предлагает место младшего егеря, а также – как он сказал – способного мальчика на посылках. По его словам, такая должность слишком лакейская для моего сына.

– Но все же Феликс был бы рад получить ее, – заметил Клаас.

На сей раз она предпочла не отвечать, наблюдая за ним, в ожидании, чтобы он сделал свой ход в этой тонкой игре… Четвертый, пятый, шестой раз, что они беседовали таким образом с тех пор, как она внезапно обнаружила что он уже перерос свое детство. Шесть разговоров на протяжении благоразумно долгого времени.

Мабели заходила дважды, не в силах обойтись без этих… разговоров.

Клаас наконец подал голос:

– Или нет, теперь я понял. Феликс очень хочет стать егерем при дофине, но он пока не знает, что есть и третье предложение. Тогда сдаюсь. Я не знаю, от кого оно.

– От меня, – ровным тоном промолвила Марианна де Шаретти. – Я предлагаю тебе присоединиться к капитану Асторре и его наемникам по пути в Италию, и если он сочтет, что ты для этого подходишь, то остаться с ним до завершения того контракта, который он заключит от моего имени. По завершении контракта ты сам решишь, оставаться тебе с ним, или вернуться сюда.

Его лицо изменило цвет. На такой невольный ответ она менее всего рассчитывала, – и, в свою очередь, была потрясена. Но даже сейчас она не могла до конца понять, рад ли он, или просто испуган.

Чтобы дать ему время поразмыслить, она продолжила:

– Вы с Юлиусом всегда старались убедить меня, что отряд наемников должен приносить больше выгоды. Асторре также поддерживает эту мысль. Сейчас герцог Миланский и папа набирают наемников для войны в Неаполе. А у нас имеются выученные солдаты на жалованье, которых легко будет призвать на службу. С лучшими из них капитан Асторре отправится в Милан еще до Рождества. Если он получит контракт, то остальные наемники подтянутся туда ближе к весне.

– Но ведь на фландрских галерах, – заметил он, – я точно так же окажусь вне досягаемости для милорда Саймона.

Это была проверка для нее. Но она не зря провела немало бессонных ночей, обдумывая это.

– Так ты полагаешь, что это Саймон выгоняет тебя из города? Об этом не может быть и речи. Ты заявишь, что ножницы упали в воду случайно, и так же случайно оказались между вами. Милорд Саймон, похоже, вообще не собирается говорить ничего, и лишь выражает огорчение, что опозорил свое дворянское происхождение, взявшись собственноручно наказать слугу. Вздумай он продолжать эту бессмысленную месть, то сделается посмешищем для всех.

– И вы не думаете, что я рискну напасть на него? – поинтересовался Клаас.

– Мне кажется, я хорошо тебя знаю, – отозвалась она. – Вот почему я попросила Асторре взять тебя с собой. Тебе нужно многому научиться.

– К примеру, сражаться, – заключил он, и в его голосе не было ни горечи, ни веселья, а лишь простая констатация факта, словно мыслями он уже унесся куда-то далеко. – Демуазель, я довольствуюсь малым, как уже сказал вам. Если вы хорошо знаете меня, то вам известно и это.

– Но ты выставил себя на торги для всех желающих, – не без грусти возразила она. А затем, не дождавшись ответа, добавила: – И хочу тебе сказать, город встревожен. Они не станут предъявлять никаких обвинений, и никто не приказывал мне отослать тебя прочь, но все же разумнее будет на время покинуть Брюгге.

Она вновь смолкла, в ожидании его подачи.

– Женева лежит на пути в Милан. Капитан Асторре намерен побывать там? Вы это имели в виду, когда сказали, что мне нужно многому научиться?

Если уж Клаас желал что-то узнать, от его взгляда невозможно было укрыться. Впрочем, вид у него был не слишком расстроенный, и почти никаких чувств не отразилось на похудевшем лице, местами украшенном радугой кровоподтеков, которые, по выражению Феликса, напоминали витражи в церкви Спасителя.

Клаас попал к ней из женевского особняка Жаака де Флери, чья покойная племянница и произвела на свет бастарда Мишель, сестра Марианны, была второй женой Тибо де Флёри, но теперь ее сестра мертва, Тибо состарился и потерял рассудок, а Жаак де Флёри процветает по-прежнему. И его лошадь, и его осел, и его жена, и его торговля и банк с головным отделением в Женеве.

Жизнь несправедлива. Они много лет не виделись с Жааком, с самой смерти Корнелиса, а, возможно, и еще дольше. Теперь их с де Флёри соединяли лишь необходимые торговые узы, без которых обоим было не обойтись. Но в отношениях не было ни теплоты, ни личной заинтересованности, ни даже простого дружелюбия. Она не любила Жаака де Флёри, а он не любила ее. И если уж она его не любила, то трудно было представить себе, что должен чувствовать Клайкине, хотя он никогда не говорил о своей жизни в Женеве, по крайней мере, когда не бредил, мечась в лихорадке.

А теперь она сама отсылает его туда, пусть и ненадолго. Она взглянула ему прямо в глаза.

– Да, Асторре заедет в Женеву. Чего ты боишься?

Он посмотрел на свои заштопанные шоссы, расправил складку на колене пальцами, с которых уже почти сошла синяя краска.

Этот крохотный кабинет, предназначенный для одного Юлиуса, он занимал почти целиком, несмотря даже на то, что сложился почти вдвое на низеньком табурете. Внезапно он засмеялся.

– Вы будете удивлены, демуазель. Полагаю, я опасаюсь незаслуженных насмешек.

– Тогда тебе пора научиться справляться с этим, – отрезала вдова. – Как я уже сказала, тебе предстоит узнать много нового. Капитан Асторре не возражает взять тебя в ученики. Также немало ты почерпнешь и от Юлиуса. Но, на самом деле, сам того не желая, кое-чему Юлиус научится и от тебя. Когда тебя нет рядом, его счета за учебные пособия для Феликса переходят все мыслимые пределы.

Пальцы на колене замерли, и он поднял на нее глаза. На этот немой вопрос она ответила с полным спокойствием, и ей даже не нужно было притворяться:

– Да, Юлиус тоже хочет в Италию. Надеюсь, кстати, что ты поблагодарил его за все, что он сделал в Слёйсе.

Клаас кивнул.

– Да, конечно, но почему он хочет отправиться с Асторре? И что вы будете делать? Кто вам поможет здесь с делами?

На какой-то миг ее опасения уступили место веселью.

– А почему бы ему и не поехать? Юлиус честолюбив, а дееспособному отряду необходим стряпчий, который будет также выполнять роль казначея. Он вполне справится, и наконец получит власть, к которой так стремится. Что же касается наших дел здесь, то я сильно сомневаюсь, что Юлиус и впрямь способен поверить, будто ростовщик Удэнен сможет заменить его до окончания контракта. Однако Юлиус уже знает, что я не сделаю его своим партнером ни сейчас, ни в будущем. Мне нужен кто-нибудь поумнее.

Все, что она сказала вслух, было понято правильно. Все, что она подумала при этом… почти.

Она добавила:

– Думаю, я справлюсь. Назначу кого-то на время. Это мои заботы. Тебя же должно заботить лишь собственное будущее. Есть три предложения, которое ты выбираешь?

Любопытно, что решение он принимал всем телом: вытянул руки, упираясь ладонями в колени; глубоко вздохнул, укрепляя мышцы, помогавшие ему удерживать позу вежливого внимания на низком неудобном табурете. И наконец, произнес:

– А вы подумали о том, что, по закону, должны будете получить деньги от капитана галеры или от дофина за то, что отпустите своего подмастерья?

Итак, она получила ответ. Но все же сумела сохранить в голосе должную невозмутимость.

– Всякий раз, когда я смотрю на дебетовую колонку в своей учетной книге, я думаю об этом, – подтвердила Марианна де Шаретти. – Если вместо этого ты отправишься в Милан, то в виде компенсации я потребую большой доли в прибылях. Верно, ли я понимаю, что ты выбираешь Асторре и Италию?

Он был само смирение… весьма демонстративно.

– У меня нет иного выхода. Я с детства привык повиноваться каждому вашему слову. Вы посылаете меня в Милан, я отправляюсь туда.

– О, какая жертвенность! – воскликнула вдова. – Попытаемся пережить твой отъезд.

– Не сомневаюсь, – рассеянно отозвался Клаас. Теперь, похоже, его интересовала лишь деловая сторона вопроса. – Что касается красильни, то, насколько я понял, вы с мейстером Юлиусом обсуждали тот вариант, что если отдать на откуп сукновальню и окончательную отделку тканей, то Хеннинк с помощью Липпина с удовольствием занялся бы непосредственно окраской. А если взять на место поверенного кого-нибудь помоложе и веселого нрава, – нескольких таких мы с вами знаем, – то такой человек вполне мог бы сработаться с jonkheere Феликсом, раз уж он готов, наконец, заняться делом. Ссудная контора в Лувене пока может крутиться сама по себе. Но туда и впрямь нужно больше наличности. Так говорит Юлиус. Может быть, мы с Юлиусом и Асторре могли бы помочь делу?

– Конечно, можете, – подтвердила она. – Если получите контракт в Неаполе, то у нас появится живой капитал.

– О, да, – согласился он. – Конечно. Но я думал кое о чем еще. Если хотите, вы могли бы послать нас на юг с торговым караваном. Ну, вы знаете… Торговцы и деловые люди, которые едут в Италию, нуждаются в защите. Товар сопровождают через горы. А еще лучше оплачивается другая услуга; перевозка писем, счетов и закладных из фландрских банков в их головные отделения в Италии. Зимняя курьерская служба. Банки выплатят вам вознаграждение, а я все возьму с собой в эту поездку. С таким вооруженным эскортом они могли бы отправить даже серебро. А если мы произведем хорошее впечатление, то они могут предложить вам нанять людей и на следующий раз. Вы станете обучать собственных курьеров.

– Пожалуй, – медленно промолвила Марианна де Шаретти. Медленно – пытаясь осознать все то, что он подразумевал своими словами, и истинные масштабы принятого им решения. Ему было восемнадцать лет.

Она понимала, что, изгоняя его из Брюгге, лишает всякой защиты, понимала, что заставляет отправиться в Женеву, где он пережил свои худшие годы; и, несмотря на все уверения Асторре, что война в Неаполе будет сугубо оборонительной, а на будущий год там вообще никто не станет сражаться, она понимала, что посылает Клааса изучать искусство войны, и если или когда он вернется оттуда, то изменится навсегда.

И все же он должен учиться защищать себя. И он прав, он и впрямь натворил слишком много дел.

Она взглянула на него, и он тут же отозвался:

– Все к лучшему, демуазель, – и наградил ее быстрой, веселой улыбкой в знак утешения.

Она тоже невозмутимо улыбнулась в ответ. Ей это хорошо удавалось.

* * *

Самым значительным событием осени для крупнейших негоциантов Брюгге был банкет, который устраивал в честь капитана фландрских галер богатый герцогский казначей Пьер Бладелен. Прием должен был состояться в роскошном дворце казначея из красно-коричневого кирпича с восьмиугольной башней и пирамидальной крышей, что на Нальден-стрете.

Будь в городе сам герцог, то мероприятие перенеслось бы в Принсенхоф, к вящей радости всех приглашенных, поскольку, по слухам, теперь там была установлена новая ванна, и имелось несколько комнат для отдыха, с фруктами, цветами, сластями, ароматами и прочей невиданной роскошью, к услугам купальщиков до, во время и после омовения.

В прошлом, по меньшей мере, дважды, герцог выбирал себе новую любовницу из числа дам, приглашенных в Принсенхоф, и если девице случалось понести, то ее семья могла считать себя обеспеченной до конца дней. Герцог был весьма щедр ко всем своим бастардам, и никогда не имел проблем ни со своими любовницами, ни с их бывшими или будущими мужьями.

Кателина ван Борселен нередко слышала все эти разговоры в кругу собственной семьи, а также от кузин, и сейчас все говорили о том же самом, получив приглашение от Бладелена Де Вейры тут же ответили согласием, и ее отец тоже. А поскольку мать сейчас оставалась в Зеландии, то Кателина, имевшая опыт вращения в самых высоких кругах, предложила заменить ее на приеме.

Де Вейры, все как один, твердили, что дом казначея Бладелена обставлен по высшему разряду, что и неудивительно, учитывая его высокий пост и расположение, каким он пользуется у герцога, – хотя и родился в семье красильщика клееных холстов.

Об этой детали Кателина успела позабыть, и сейчас добавила к общему списку занимавших ее мыслей, когда переступила порог особняка и миновала резную молельню, где красовался герб хозяина дома и красивые скульптурные изваяния Мадонны и Младенца.

На подобном сборище она не ожидала встретить ни красильщиков, ни их сыновей, ни стряпчих. Или, может, красильщики держатся друг за дружку и подвергают остракизму всех врагов своего рода? От Маргрит Адорне (но не от отца) она узнала, что шотландцы все как один встали на защиту Саймона Килмиррена после его выходки в Слёйсе, когда он избил какого-то дерзкого мальчишку. Говорили, что бой был честным, хотя и омраченным под самый конец несчастным случаем. С этого момента победителю, невзирая на его недовольство, пришлось оставаться в стенах постоялого двора Жеана Меттенея, или Стивена Энгуса, или в обществе епископа и его управляющего. Однажды он навестил также ее кузена, поскольку там остановился брат шотландского короля. Она знала об этом, поскольку, судя по всему, милорд Саймон осведомлялся о ней у Вольферта.

Разумеется, ее отец не забыл упомянуть об этом. Она понимала, что он держит ее при себе в Брюгге и не спешит отправить в Зеландию или в Брюссель, потому что не доволен дочерью и лелеет надежду, что покуда Саймон не покинул Фландрию, она еще может одуматься и поправить отношения между ними. Как ни странно, она все еще сомневалась. Для человека благородного воспитания, Саймон в саду вел себя безобразно (так она себе говорила). Он был избалован легкими победами, – но с другой стороны, кто устоял бы перед соблазном, с его-то внешностью? Она и сама… Она и сама испытала на себе его чары.

Если правдивы были слухи, и он и впрямь имел какое-то отношение к этой девице в подвале Меттенея, тогда его поведение вполне объяснимо. Что же касается той драки в Слёйсе, – не по годам резвый подмастерье Шаретти первым пролил кровь, а значит, заслужил все, что воспоследовало за этим.

Она заметила, что другие мужчины отзывались о Саймоне с некоторой толикой недоверия. Ему было уже далеко за тридцать, большую часть жизни он провел в праздности, и лишь за последние годы как будто взялся за ум. Она не забывала, разумеется, что в их последнюю встречу на его ухаживания ответила оскорбительными словами, которые вывели его из себя. Впоследствии она пожалела об этом, но ведь ее интересовал брак… Только брак, а не то, что он предлагал ей в тот вечер.

Впрочем, сейчас, если на то будет ее воля, появится возможность все поправить. У него и так было не слишком много доброжелателей, так что едва ли он захочет еще больше сузить этот круг, и если они встретятся сегодня, она будет с ним любезна.

Терять ей все равно нечего. Она не хотела уходить в монастырь. Три года прослужила королеве Шотландии, но так и не нашла себе мужа. Герцогиня Бургундская сейчас жила в Ньеппе, вдали от супруга, в окружении красавчиков-португальцев. За одного из них вышла сестра Саймона, но не было никакой гарантии, что свита герцогини преподнесет ей мужа: с тем же успехом она могла преподнести ей самого герцога.