Текст книги "Путь Никколо"

Автор книги: Дороти Даннет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 46 страниц)

Глава 8

Юлиус в ужасе проводил взглядом уходящих представителей власти, в то время как Асторре с Лионетто поспешили сойти на пристань, где они могли, наконец, сцепиться без помех. То, что капитан отменил свое приглашение, осталось практически незамеченным, поскольку наемников не интересовало ничего, кроме хорошей драки. Лицом к лицу они встали на берегу, окруженные тремя или четырьмя дюжинами зрителей и поддерживаемые воплями своих сторонников. За спиной у Асторре, до сих пор не вполне пришедшие в себя, выстроились Юлиус, Феликс и их подручный Клаас, успевший забрать с палубы свой фартук. Что касается Лионетто, то за него болели все те, кого Юлиус помнил еще по «Двум скрижалям Моисея», включая и лысого человечка, в котором он с некоторым трудом опознал пьяницу-лекаря Тобиаса, того самого, что оказал помощь пострадавшим крановщикам после очередной выходки Клааса. Клаас, о Боже, этот болван Клаас! Как же с ним быть? Затем Юлиус заметил в толпе вокруг Лионетто шотландца Саймона и с содроганием осознал, что кто-то другой намерен решить этот вопрос за него. Собравшись с мыслями, Юлиус ухватил за локоть наемника.

– Капитан Асторре, все кончено. Нам нужно вернуться к Вдове.

Лионетто заухмылялся, услышав это.

– О, да, скорей беги к своей вдовушке. Зачем драться, если можешь заработать на жизнь другим способом? Так вот для чего тебе нужен был этот кубок? Утренний подарок? Не стану тебя осуждать. Никаких больше ночевок в палатке, никаких университетских выскочек, отдающих приказы, никаких…

Побагровевший Феликс набросился на него. Юлиус метнулся следом, но Клаас оказался быстрее, так же как и Саймон выскочил вперед Лионетто. Столкновение между подмастерьем и шотландцем оказалось очень кратким. Они встречались в третий раз за последние недели, но впервые по-настоящему коснулись друг друга. И это имело куда более значительные последствия, чем прежде, ибо когда шотландец отступил, стало видно, что бок его великолепного желтого дублета забрызган кровью.

Саймон отдышался, затем, зажимая рану ладонью, потянулся к сопернику и вырвал из-под мышки у подмастерья свернутый фартук, из которого торчало острие, запачканное красным. В полном молчании шотландец посмотрел на это острие, после чего развернул фартук и представил на всеобщее обозрение пару портняжных ножниц. Лионетто взял их у него из рук.

– Этот человек напал на меня, – объявил Саймон. – Я требую для себя права наказать его.

Феликс тут же вмешался:

– У вас нет такого права. Мой слуга защищал меня. – Он весь раскраснелся от возмущения.

Вступил Юлиус:

– Милорд, это был несчастный случай. Ножницы Клаас забрал у точильщика и специально завернул их в фартук для безопасности. Простите, но это не ваша ссора.

– Верно, – подтвердил Саймон. Его светлые голубые глаза, поблескивавшие на солнце, напомнили Юлиусу о той репутации, которой этот человек пользовался у женщин. Поговаривали, что Кателина ван Борселен отказала ему, и с тех пор он переспал почти со всеми знатными дамами в Брюгге. На вид он был достаточно крепким, так что это вполне могло оказаться правдой, и не стоило сомневаться, что он сумел доставить своим избранницам удовольствие. Юлиус наблюдал за ним, как зачарованный.

– Возможно, это не моя ссора, – продолжил Саймон. – Однако уверяю вас, что это – моя кровь. Капитан Лионетто, вы с капитаном Асторре известные военачальники, чью жизнь высоко ценят власть имущие. Как сможет Брюгге оправдаться, если мир потеряет таких людей в пустой сваре? Это я бросил кубок за борт. И не кто иной, как этот деревенский увалень разбил его. Так почему бы мне не выступить бойцом с нашей стороны? А этот юнец пусть защищает капитана Асторре. К тому же честь требует, чтобы я проучил его.

Помолчав немного, он огляделся по сторонам с ядовитой улыбкой на устах.

– А если вы думаете, что нам с ним драться недостойно, из-за того что я более опытный боец, то уверяю вас, что не стану поднимать на подмастерья рыцарский клинок. Он может выбирать то, к чему привык. Палку, дубину, весло… Я готов сразиться с ним любым оружием.

Послышались одобрительные возгласы. Асторре заметил:

– А что, справедливо, ведь у шотландца дырка в боку. Это возмутило Юлиуса.

– Да там нет ничего, взгляни. Даже кровь не идет. Асторре, Клаас не умеет драться.

– Драться все умеют, – раздраженно возразил капитан. – Он вдвое крупнее этого красавчика, и моложе. К тому же это он уронил мой кубок.

Так что от Асторре помощи ожидать не приходилось, а больше некому было остановить это безумие. Знатные господа и старшие офицеры корабля благоразумно удалились с палубы; лучники не получали никаких приказов и проявляли к происходящему лишь обычное любопытство случайных зевак. Не осталось также никого из городских чиновников, которые могли бы предотвратить несправедливость. Так что лишь Юлиус с Феликсом пытались разубедить Асторре и Лионетто принимать участие в этом поединке.

Что касается Лионетто и Асторре, то, будучи профессиональными наемниками, они ничего не имели против того, чтобы прикончить, изувечить или каким-то иным способом извести своего соперника, но только не в драке один на один, как какие-нибудь школяры.

Это сделало бы их всеобщим посмешищем. Есть и иные, куда более взрослые способы достичь цели.

Поэтому каждый из них был рад усесться на место, в окружении своих сторонников, покуда пространство между ними спешно освобождали от мешков и ящиков, а кто-то, отыскав два сломанных весла, выравнивал их по длине, чтобы они могли исполнить роль дубинок в поединке на пикардийский манер.

Конечно, такая драка не стоила пари, но все же годилась, чтобы поразвлечься, как привыкли это делать наемники в лагере. Лионетто было наплевать на шотландца, которого он считал расфуфыренным глупцом, особенно в такие минуты, как сейчас, когда раздевшийся до чулок, дублета и тонкой рубахи боец, даже в глазах самого Лионетто, выглядел куда привлекательнее капитана наемников.

Тем не менее, вне всяких сомнений, боец Лионетто выглядел куда лучше, чем тот, кто должен был драться вместо этой свиньи Асторре, – перепачканный в краске босоногий ремесленник. Да этот парень похож на филина на дереве, под которым собралось пятеро стрелков из лука!.. Кто-то завопил: «Вперед!», и они начали без всяких церемоний. Их дубинки были шести футов в длину, довольно тяжелые. Шотландец снисходительно усмехался, и не без причины. Хотя он не имел преимущества в росте или весе, да и сложения был куда более изящного, но на его стороне были долгие годы тренировок и умения, которых не доставало подмастерью. Точно так же, как тогда, на канале, один держался как вельможа, другой – как деревенщина. Клаас только успевал повести широкими плечами и сделать замах, как соперник успевал пробить оборону, чтобы пырнуть его в бедро или с силой обрушить тяжелый шест на плечо или на локоть.

Именно таковы были первые цели Саймона лишить Клааса возможности держать и направлять оружие. Так что он бил и бил по рукам и по посиневшим от краски мозолистым пальцам, сжимавшим шест.

Милорд Саймон, прекрасно питавшийся, никогда не прекращавший тренировок, был в великолепной форме, как молодой лев. Мышцы на его плечах и на спине бугрились под тонким полотном. Свободно закатанные рукава обнажали мощные руки фехтовальщика, а тонкие чулки обтягивали крепкие бедра и икры классических очертаний. Кожаные подошвы чулок давали возможность не поскальзываться даже на неровных булыжниках и выполнять любые фехтовальные приемы, заканчивавшиеся каждый раз точным ударом по чувствительным местам противника; но никогда – настолько сильным, чтобы выбить шест у того из рук.

Он намеренно тянул время. Для Юлиуса, который немного владел мечом, болезненно очевидным был тот факт, что любой удар подмастерья его враг предугадывает с легкостью. Небрежно, снисходительно улыбаясь и отпуская ехидные реплики, Саймон опытным взором наблюдал за юнцом, отмечая малейшие изменения в дыхании Клааса, в том, как он держит ноги, плечи, подмечая малейшее движение его ресниц.

Затем Клаас делал выпад или наносил удар с размаху, и Саймон с легкостью отражал их все, после чего его шест наносил очередную рану. По суставам, по костяшкам пальцев, один раз прямо в грудь, так, что у подмастерья перехватило дыхание. Один раз – наискось по голове, так что Клаас даже зашатался, и лишь благодаря какому-то животному инстинкту успел вовремя уклониться от повторного удара, который наверняка свалил бы его с ног.

Голова у него была крепкая, это уж точно. Когда он выпрямился, то вновь вполне пришел в себя, и на сей раз было видно, что он кое-чему научился. Теперь он не махал своей палкой беспорядочно, и не пытался вертеться ужом, а наблюдал за противником, тщась угадать направление следующего удара.

Пару раз ему повезло. Дважды Саймон проявил небрежность, и тяжелый шест Клааса нанес удар: в плечо и по запястью, так что вельможа отскочил с шипением, и вернулся в круг, лишь когда вновь смог держать оружие в руках.

Человек более опытный не дал бы ему времени прийти в себя, но у Клааса не было для этого ни сил, ни умения. Драгоценные секунды он потратил на то, чтобы встряхнуться, и Юлиусу показалось, будто он осматривает собственное тело и все мышцы, подобно полководцу, проводящему смотр войск, прежде чем призвать их под свои знамена. Тем не менее, все это время он пристально наблюдал за Саймоном, и когда шотландец начал очередной бросок, впервые за все время Клаас успел опередить его, и дубинки с треском столкнулись, опустились, а затем расцепились.

Но после этого Саймон стал осторожнее, и даже если Клаас чему-то успел научиться, это не спасало его от новых и новых ударов, настигавших с самых неожиданных сторон. А ведь Саймон еще даже не начал выдыхаться. На губах у него по-прежнему играла усмешка, а сквозь стиснутые зубы он то и дело выплевывал очередное оскорбление.

Сам Клаас не проронил ни слова. Этот неумолчный болтун и насмешник, способный подражать кому угодно, теперь с трудом ковылял, а не плясал, и оступался, вместо того, чтобы ловко увертываться. От ударов по костяшкам рука распухла и почернела, на бедрах и на предплечьях почти не осталось живого места, а Саймон тем временем с презрительным видом двинулся вперед, совершил обманный выпад и обломанным концом шеста разорвал рубаху на груди у Клааса, оставляя на коже красные ссадины.

Невежа с манерами, как у девчонки, позор для своего отца…

– Прекрати это! – заявил Феликс. – Асторре, я приказываю, останови эту драку, или я сам.

Но толпа не желала, чтобы они останавливались. Конечно, всем нравился Клаас, а к шотландцу никто не испытывал теплых чувств, но когда два парня дерутся, это всегда добрая забава, даже лучше, чем на Карнавал, когда герцог выпускает на площадь слепцов, чтобы те убегали от диких свиней. «Убей его!» – закричала какая-то женщина Саймону.

– Асторре, ты слышишь, – толкнул его Юлиус. – Встань и признай поражение, ради всего святого. Или ты хочешь, чтобы этот шотландец прикончил Клааса?

Но наемник упрямо потряс бородой.

– Если бы кто-то другой не задал ему трепку, то я сам сделал бы это. Он крепкий паренек, и к тому же, он ведь защищает честь Шаретти. Вы что, хотите, чтобы говорили, будто на службе у Вдовы – одни слабаки и трусы? Что там болтал про нее этот ублюдок Лионетто?

Феликс вскинул кулак. С ужасом сообразив, что сейчас начнется драка между наемником и сыном его хозяйки, Юлиус бросился вперед и перехватил отчаянно отбивающегося юнца. Затем оба замерли и вновь обернулись к причалу.

Тяжело дышащий, избитый, с распухшим лицом, нетвердо держащийся на ногах, Клаас теперь уже даже не притворялся, будто способен изучать противника или предсказывать, откуда обрушится новый удар.

Он лишь слабо оборонялся, удерживая шест двумя руками, пытаясь защищать голову и тело.

Разумеется, теперь Саймон был совершенно свободен в своих действиях. Он не старался зацепить дубинку противника, дабы обезоружить его, потому что тогда драке пришел бы конец. Вместо этого, пользуясь шестом как тараном или широко размахивая им, он методично и без спешки принялся избивать своего врага.

Похоже, думать Клаас был уже не способен. Вообще, с самого начала, по мнению Юлиуса, он шевелил мозгами ничуть не больше, чем какой-нибудь ветеран из отряда Асторре, окончательно отупевший от того, что его слишком часто били по шлему.

И все же искорка мысли внезапно зародилась в голове Клааса. Он дождался того момента, когда после серии скользящих ударов Саймон перехватил шест обеими руками, в точности, как он сам, и изготовился для новой атаки. Клаас почти ничем не выдал, что он намерен предпринять, лишь взгляд на миг сместился куда-то вбок, и вельможа с усмешкой тут же метнулся в этом направлении.

Даже теперь он явно не мог поверить, что этот взгляд был всего лишь обманом. Однако Клаас вдруг очутился совсем с другой стороны и не только по-прежнему сжимал в руках свой шест, но и давил на противника изо всех оставшихся сил, с отчаянием обреченного.

У него не было возможности увильнуть. Клаас подошел вплотную, столкнувшись дубинкой с шестом Саймона и по инерции шотландец отскочил назад, сперва на пару шагов, а затем уже медленнее, был вынужден отступить чуть дальше. Он отступал, потому что единственное преимущество подмастерья было в весе, и теперь, впервые за все время, у Саймона не было вообще никаких преимуществ.

Зрители затаили дыхание. Асторре что-то проворчал Феликс и Юлиус по-прежнему держали друг друга, а на краю причала в окружении своих приятелей, громко ругался Лионетто.

За спиной у Саймона люди поспешно расступились. До края пристани ему оставалась еще добрая дюжина шагов. Асторре не скрывал досады:

– Вот проклятье, кто же победит, если эти болваны вдвоем рухнут в воду?

– По крайней мере, драке будет положен конец, – отозвался Юлиус. Он до боли прикусил нижнюю губу. Несомненно, шотландец с его опытом сумеет вырваться из захвата и ускользнуть, задолго до того, как окажется на краю. Или позволит Клаасу подвести его к воде, а потом опрокинет того через край, завершив, таким образом, эту драку…

Если так, решил Юлиус, то нужно действовать как можно скорее. Кому-то придется выудить несчастного избитого недоумка из воды, пока он не захлебнулся от усталости.

Возможно, самолюбивый шотландец и впрямь собирался сбросить Клааса в воду. Возможно, он собирался играть с ним до последнего, выскользнуть из захвата и продолжить избиение. Несомненно, он намеревался предпринять нечто подобное, однако внезапно обнаружил, что все будет далеко не так просто…

Позднее, хотя никто ничего не мог сказать наверняка, те, кто стояли ближе всего к краю причала, клялись, будто Клаас отбросил шест и, ухватив противника за плечи, вместе с ним бросился в воду.

Одно можно было утверждать доподлинно: в последний момент обе дубинки с треском упали на камни и откатились прочь. Даже Лионетто, стоявший совсем рядом, позднее признал, что у шотландца под конец уже не было в руках шеста.

Все видели лишь одно – тот роковой миг, когда Клаас и его мучитель, сцепившись, свалились с края пристани и рухнули в воды гавани.

Крики послышались отовсюду, затем понемногу стихли. На месте поединка осталась лишь пыль и пустая площадка. По воде шли расширяющиеся круги, и волны ударяли о причал.

Толпа сгрудилась у самого края. Но один лишь Юлиус, сорвав с себя платье стряпчего и пояс с висевшим на нем кошелем, сунул то и другое Феликсу, после чего, как был, в своем великолепном дублете, нырнул прямо в воду.

Почти тут же он обнаружил светловолосого шотландца, который быстро и уверенно плыл к ступеням причала и явно не нуждался в помощи. Клааса он не видел нигде, и когда окликнул Саймона с вопросом, тот даже не обернулся к нему.

Вода по-прежнему бурлила в том месте, куда погрузились оба поединщика, и Юлиус принялся грести в ту сторону. И лишь когда оказался совсем рядом, то увидел кровь, поднимающуюся узкой спиралью, точно струйка краски в красильном чане.

Вдохнув поглубже, он нырнул и вскоре отыскал холодное, неподвижное тело Клааса.

* * *

Поскольку парень, похоже, погиб, а это могло вызвать неприятности, капитан Дуодо торжественно сошел с палубы на пристань в сопровождении афинянина де Аччайоли и корабельного лекаря. Когда они приблизились, толпа поспешно расступилась, за исключением лысого человечка, который, что-то недовольно ворча, возился над неподвижным телом подмастерья.

– Неприятная история, – негромко подал голос мессер Дуодо.

Лионетто с Асторре переглянулись, и Лионетто выступил чуть вперед.

– Воды наглотался, но это не беда. Такие парни быстро идут на поправку. Думаю, через недельку-другую он будет в полном порядке.

– А, значит, он жив? – переспросил капитан. Немудрено, что он так обманулся: глаза мальчишки были закрыты, лицо осунулось, и к тому же виднелись следы крови. – Что вы там делаете? Возможно, нужна помощь лекаря?

Не поднимая головы, лысый человечек отозвался:

– Я сам лекарь. Но мне бы пригодились чистые повязки и мази. Здесь колотая рана.

Первым не выдержал грек:

– Колотая рана?

Молчание.

Поставив на землю свой ящичек, корабельный лекарь опустился рядом на колени и открыл его. Второй наемник, по имени Асторре, пояснил:

– Шотландец подхватил ножницы, прежде чем упал в воду, и ударил его.

– Ножницы были у мальчишки! – возмутился первый наемник, Лионетто. – Ты сам слышал, об этом говорил шотландский лорд. Мальчишка первым ударил его.

– Я смотрю, здесь какая-то путаница, – мягко заметил капитан галеры. – Кто-нибудь из вас видел в точности, что произошло?

Ответ, как он и надеялся, оказался отрицательным.

Шотландец, промокший и усталый, удалился прочь со своими слугами, сразу же, как выбрался из воды. Стряпчий, что спас жизнь юнцу, видел ровно столько же, сколько и все остальные. Так что капитану больше не было никакой нужды заниматься этой мелкой сварой. Добросердечный ростовщик Удэнен предложил перенести паренька к себе домой, пока его нельзя будет переправить в Брюгге. Судовой лекарь, если позволит господин капитан, мог бы выделить все необходимые медикаменты. Лысый человечек по имени Тобиас Бевентини также готов был оказать помощь. Мастер Тобиас оказался военным медиком, вот уже год служившим в наемной армии Лионетто.

Капитан был несколько удивлен, что приятель Лионетто вздумал позаботиться о ком-то с противной стороны. В самом деле, наемник принялся было возмущаться, но лекарь Тобиас молча делал свое дело, не обращая на него ни малейшего внимания.

Как выяснилось, капитан ожидал покупателя, чтобы обсудить цены на кандийское вино, поэтому, пробормотав еще пару подобающих слов, он дал карт-бланш своему хирургу, томному левантийцу, откликавшемуся на имя Квилико, после чего удалился на палубу, но уже без грека, который с любопытством наблюдал за происходящим.

– Рана серьезная? – поинтересовался грек.

Лысый человечек обернулся к нему.

– Да. Его срочно нужно перенести в тепло и заштопать. Посмотрим, как пойдут дела. Потом на лодке его можно будет перевезти в Брюгге. – Он поднял голову и сощурился. У него был маленький подвижный рыбий рот и бледное лицо, а на лысине – едва заметный пушок светлых волос. – И если вы намерены спросить меня об этом, то – нет, я не видел, что произошло.

– Меня куда больше заботит здоровье юноши, – возразил грек. – Ему понадобится постоянный уход.

– И он его получит, – отрезал лысый человечек. – У меня все равно сейчас нет других дел. Мессер Квилико также согласился помочь. Ростовщик предоставит нам комнату, и я пробуду с мальчиком до утра Вероятно, уже завтра мы сможем отправить его в Брюгге.

Толпа вокруг них поредела Лионетто, наконец, развернулся и зашагал прочь, в окружении своих приятелей, но уже без Тоби. Еще поблизости держались пару матросов с галеры и, разумеется, этот мальчишка Шаретти, и законник Юлиус в черном платье, накинутом поверх промокшего дублета.

Наемник Асторре, из-за которого и завязалась вся эта история, заявил:

– Что ж, сударь, если вы сделаете это для нас, обещаю, что Вдова, что демуазель Шаретти, у которой он служит, будет вам весьма признательна Счет можете послать ей. Или вот мейстеру Юлиусу. А сейчас нам пора. Jonkheere Феликс? Мейстер Юлиус?

– Ты иди, – отрезал нотариус. – Мы остаемся.

Николаи де Аччайоли покосился на него.

– Прошу простить, однако я полагаю, что демуазель де Шаретти предпочла бы услышать эту историю из уст своего сына, скорее, чем от… кого-либо еще. Разумеется, лекарю пригодится ваша помощь, чтобы перенести мальчика в дом ростовщика. Но, полагаю, что мессер Квилико и мессер Тобиас непременно сообщат вам о любом изменении в состоянии их пациента. Более того, поскольку сам я остановился здесь неподалеку, то обещаю лично проследить за этим.

* * *

«Самовластный ублюдок», – заключил про себя хирург Тоби, едва у него появилось время поразмыслить о происшедшем, после того как окровавленного пациента перенесли с причала в дом ростовщика.

Удэнен и впрямь горел желанием помочь, а потому устроил парня довольно удобно, на тюфяке в кладовой, где хранились отданные в залог кухонные принадлежности и одежда моряков. Затем, после почти бесполезного совещания с Квилико, его, наконец, оставили с мальчишкой, наедине, расставив в сторонке все медицинские принадлежности, предоставленные судовым лекарем.

Подмастерье по-прежнему был без сознания. Судя по слухам, настоящий буян и пройдоха, не способный, однако, постоять за себя, когда дело касалось власть имущих… Ну, да ладно. Нужно браться за дело, пока парень не пришел в себя, чтобы к тому времени успеть покончить с самым худшим. Благо, нынче поутру руки у него почти не дрожали…

Дьявол бы побрал Лионетто! Тобиас Бевентини из Градо прекрасно сознавал, глядя на неподвижное распухшее лицо раненого, что действует лишь из стремления досадить своему капитану. Надо успокоиться, а не то скоро он будет, как ребенок, обижаться на любую мелочь. После того происшествия в затопленной таверне Лионетто никогда больше не оскорблял его прилюдно, и впредь не сделает этого, когда трезв. Да и сам Тоби не позволит ему… когда трезв. Лионетто нуждался в хорошем военном лекаре, а из выпускников того года в Павии Тоби был самым лучшим, и он сам предпочел работать с наемниками. А геморроем дофина и мозолями папы римского пусть занимаются лизоблюды вроде его дяди.

Он предпочитал оттачивать свое искусство на простых людях, вроде вот этого парня. Желтые мыльные пузыри!.. Он помнил, как хохотал у Журавля, пока вправлял сломанные носы двоим работягам. Боже правый, как же он был пьян в тот день! Однако этот парень причиняет старшим массу неприятностей, так что ничего удивительного, что время от времени они пытаются свести с ним счеты.

Но не таким же образом. Не так, как этот шотландец.

Позднее, ближе к вечеру, юнец – Клаас, так его, кажется, звали? – потянулся и открыл глаза. Лекарь тотчас поднес ему миску с бульоном, давно дожидавшуюся своего часа. Естественно, что в первое время подмастерье не помнил, где он оказался и что произошло, и ничего не мог ответить, когда Тоби принялся задавать ему вопросы о самочувствии. Затем он, наконец, опамятовал и принялся давать вполне здравые ответы негромким голосом. Взамен, без всяких просьб с его стороны, лекарь объяснил, где они находятся и куда подевались его приятели. Он ни слова не сказал насчет Саймона и не стал спрашивать про рану.

Как ни странно, когда Тоби упомянул ростовщика, ему показалось, что на изуродованном лице мелькнула тень усмешки. Но когда он взглянул попристальнее, то не увидел в глазах ничего, кроме боли и самого примитивного животного желания выжить.

Наконец, немного поев, пациент заснул. Узнает ли когда-нибудь этот юнец, как ему повезло, как близко лезвие прошло от сердца? Разумеется, пока не было уверенности, что он пойдет на поправку. Чуть позже у него непременно поднимется жар. Да и путь в Брюгге не обещает быть спокойным. К тому же Лионетто вполне способен из мстительности подыскать своему хирургу какие-либо занятия, чтобы не дать времени как следует позаботиться о раненом. Да, придется решать, что делать с Лионетто.

Теперь, убедившись, что пациент мирно спит, Тоби тихонько выскользнул из комнаты и присоединился к ростовщику и его дочери, которые приглашали лекаря отужинать с ними. Девица без умолку трещала о каком-то Феликсе, и он невольно задался вопросом, что может быть общего между ними. Но, впрочем, это была слишком скучная тема.

Рядом с тюфяком раненого он оставил свечу, а дверь чуть приотворил, чтобы войти бесшумно. Вот почему по возвращении, оставаясь незамеченным, он смог увидеть, что пациент его пробудился и даже смог повернуться на подушке, так, что свет теперь падал сзади. Но это была яркая восковая свеча. Ее огонек отражался в медных котлах Удэнена, и в бронзовых подносах, и они отбрасывали мягкие отблески на лицо беспомощного человека.

Тоби внимательно рассматривал его. Широкий лоб, бледные скулы, и распухшие губы. Потемневшие глазные впадины, огромные, как блюдца подсвечников, и четкие очертания ноздрей. Волосы высохли, как свалявшаяся шерсть. Лицо шута, прижатое к подушке, на котором что-то блеснуло. Затем исчезло, а затем блеснуло вновь.

Тоби смотрел, пока не удостоверился окончательно. Затем осторожно отступил. Если мальчишка в ком и нуждался сейчас, то только не в лекаре. Никто не мог дать ему утешение. И уж меньше всего Тоби. Да и в любом случае, этому несчастному глупому мальчишке помощь была не нужна. Иначе все это не происходило бы вот так, в болезненном и абсолютном безмолвии.