Текст книги "Путь Никколо"

Автор книги: Дороти Даннет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 46 страниц)

– Да, разумеется – отозвалась Кателина. – Не желаете ли еще вина?

Саймон остался поужинать с ними и был довольно забавен. Однако на ее отца он произвел бы куда лучшее впечатление, если бы участвовал в разговоре торговцев, задавал вопросы, высказывал свое мнение и намекал на последние слухи из Шотландии.

Разумеется, Саймону это было прекрасно известно. Неужели он был столь уверен, что отец Кателины ответит согласием, если только он сделает предложение? Или же вместо этого Саймон вознамерился произвести впечатление на нее? Кателина сделала над собой усилие, чтобы не быть впечатленной. Впрочем, он оказался мил и любезен. Он вызвал улыбку у отцовского капеллана, поболтал немного с его секретарем, а саму Кателину с отцом втянул в разговор о Вейрском дворе, где сестра Саймона Люсия некогда прислуживала шотландской принцессе. Отец Кателины осведомился, как поживает та сестра, которая вышла замуж за португальца и теперь жила таи, на далеком юге. Как оказалось, у них родился сын, и Люсия вполне довольна жизнью.

– Довольна, несмотря на то, что живет вдали от родных мест? Вы уверены в этом? – Кателина не скрывала иронии.

Однако Саймон остался невозмутим:

– Я знаю, что вы скучали по дому все эти три года в Шотландии. Но брак несет с собой определенные обязательства. Шесть сестер моего короля разъехались по всей Европе. Как вам известно, одна из принцесс обрела свое счастье в Вейре. Так же счастливы и все остальные, кроме тех двух, которым пришлось вновь вернуться домой. Спросите у них, по душе им Шотландия или нет?

– Но они все еще живы?

– Кателина! – пожурил ее отец. – Едва ли это любезно с твоей стороны. Жене надлежит следовать за своим супругом и господином повсюду, куда его призывает долг. И не имеет никакого значения, жарко там или холодно, холмы там или равнины.

– Неужели также не имеет значения, жарки или холодны их мужья? – заметила на это Кателина. – Едва ли! Иначе все монастыри давно бы опустели.

Капеллан поджал губы.

Ее отец повысил голос:

– Демуазель, судя по всему, за время своих путешествий вы не научились изящному обхождению. Это неподходящая тема для застольной беседы. Пусть милорд Саймон извинит тебя.

Кателина медленно поднялась с места, но милорд Саймон тут, же последовал ее примеру и, взяв под руку, вывел из-за стола.

– Монсеньер, надеюсь так же, что вы извините вашего гостя. Закат в саду великолепен. И прохладный воздух остудит нас обоих, если кто-либо из слуг согласится сопровождать нас.

После некоторого молчания отец кивнул и перевел взгляд на одного из молодых лакеев, который с нескрываемым любопытством наблюдал за происходящим. Кателина хотела отказаться, ибо была настроена строптиво. Слишком долго она жила вдали от отцовской руки… и память о последнем воздыхателе еще была слишком свежа. Не придя пока к окончательному решению, она покинула комнату и вышла на крытую галерею, раздосадованная, ибо Саймон по-прежнему держал ее под руку, но также и потому, что от одежды его исходил какой-то приятный аромат, а волосы были точь-в-точь того оттенка, о котором она в детстве молила Деву Марию.

Когда лакей распахнул дверь в сад, Кателина попробовала отнять у своего спутника руку и испугалась, обнаружив, что он удерживает ее.

Однако это продлилось лишь настолько, чтобы он успел поднести ее кисть к своим губам, а затем отпустил и покорно последовал за Кателиной в сад. Лакей исчез из поля зрения, но явно оставался в пределах слышимости.

– Почему вы во Фландрии? – спросила она.

Саймон замедлил шаг. Желтый свет сочился из-за прикрытых ставней дома. На подоконнике распахнутого кухонного окна сидела кошка. За деревьями было не видно, как загорались светильники в соседних домах по мере того, как гасли последние отблески заката. Небо было цвета бледного марципана, теми же оттенками играла вода в фонтане и в пруду. Что-то кольнуло девушку сквозь вуаль, присборенную на ключицах, а затем в висок.

– Комары, – заметила Кателина. – Нам лучше вернуться. Скамья оказалась рядом.

Саймон подал голос:

– Я собирался ответить на ваш вопрос. Неужто я не стою какого-то комара?

– Нет, – отозвалась она. – Расскажете в другой раз. Или прогоните мошкару. Здесь есть сухие листья. Дым поможет. Эдерик!

Ну, разумеется, слуга находился в пределах слышимости и тотчас возник перед ними.

– Принеси головню из кухни, – велела Кателина, – и брось ее вон на те листья. Так о чем вы говорили?

Саймон невозмутимо проводил взглядом слугу, затем подвел ее к скамье и расстелил там свою накидку.

– Я говорил, что подобно всем тем, кто поднялся на борт прекрасного корабля нашего славного епископа, я прибыл в Брюгге, дабы продать товар, выгодно вложить полученную прибыль, сделать закупки, отдать распоряжения. И прежде всего, встретить фландрские галеры. Вы могли бы спросить меня об этом еще тогда.

Где-то впереди мелькнул свет: это возвращался Эдерик.

– Странно, почему я этого не сделала? – заметила Кателина, опускаясь на скамью.

– Потому что вы опасались, что я могу дать иной ответ, – промолвил Саймон. – Для всего свое время.

– Значит, время настало? – переспросила она.

Эдерик, нагнувшись, сунул головню в кучу влажных листьев. Листья зашипели, показался дымок, и комары тут же разлетелись прочь. Саймон также вознамерился опуститься на скамью.

– Если вы постоите, – заметила Кателина, – то сможете следить за огнем, пока Эдерик отнесет головню на кухню. Сейчас еще не настало время спалить дотла дом моего отца.

Над небольшим костром поднялся голубоватый дым. Покосившись на госпожу, Эдерик удалился, – по крайней мере, исчез из виду. К вящему ее удивлению, Саймон опустился на колени у огня, не боясь испачкать шоссы, и, нагнувшись, принялся дуть туда, где еще не разгорелось пламя.

– Если желаете очернить меня, – заметил он, – то я не возражаю. Что же до вашего вопроса, то искусство исчисления времени принадлежит фламандцам. Когда искомый час настанет, то полагаю, кто-нибудь из фламандцев сообщит мне об этом.

– Вы ждали этого сообщения очень долго. Возможно, вам придется ждать еще дольше. Ай!..

На что Саймон заметил:

– Боюсь, если вы останетесь там, они по-прежнему будут жалить вас. Если угодно, переместитесь лучше в эту сторону, чтобы дым шел прямо на вас. Почему вы отказали его светлости? Он был несметно богат и умер бы очень быстро.

– Уверены? – переспросила Кателина. Немного подумав, она поднялась со скамьи, прихватив его накидку, и, бросив ее на землю, села прямо у огня. Саймон оказался прав: дыма было как раз достаточно, чтобы отогнать комаров, но ветер дул в его сторону, а не в ее. Уже сейчас его лицо с классическими чертами было перепачкано сажей.

– Разумеется… если бы вы стали его женой, демуазель. Хотя как мне говорили, он весьма гордился своим искусством обольщения. Вам не довелось испытать его чары на себе?

Саймон прекрасно знал, что Эдерик слышит их разговор.

– Право же, не помню, – проронила Кателина. – Ухаживания меня утомляют.

Саймон снял шляпу. В свете костра его волосы и глаза ярко блестели. Небо пылало багрянцем; в саду царила кромешная тьма Галантный шотландец, склонив голову, наблюдал за прихотливой пляской языков пламени.

– Взгляните на листья, – промолвил он. – Такие мокрые и несчастные. Но всего лишь одно касание… – он наклонился и дунул. – …касание в нужном месте… Свет. Тепло. Утешение.

Кателина ван Борселен взглянула на него. Саймон, обойдя костер кругом, сел рядом с ней.

– Однако порой прикосновение вовсе не приносит утешения. Но как же я могу узнать, придутся ли вам по сердцу мои ухаживания, пока мы не запачкаемся оба? Мои черные от сажи руки касаются вас, вот здесь, и здесь… А губы – там, где вам хотелось бы их ощутить. Кателина…

Его дыхание было ароматным, а на губах чувствовался привкус пепла. Прервав поцелуй, она отдернула голову, чувствуя, что подбородок стал влажным и липким. Дрожащими пальцами она вытерла лицо.

– Дева Мария! – воскликнула Кателина. – Верно мне сказали, что у вас манеры, словно у девицы, и ведете вы себя как невежа позоря своего отца. Теперь я готова этому поверить.

Одной рукой он обнимал девушку за плечи, другой касался груди. Но тут Саймон застыл.

– Кто так говорил? Ваш отец?

Об отце Кателина лгать не могла. Передернув плечами, она избавилась от его объятий. Перепачканное лицо шотландского вельможи обернулось к ней, чуть светясь в отблесках пламени. Комары и мотыльки вспыхивали и умирали, падая к ним на колени.

– Разве никто вам этого прежде не говорил?

– Кто? – вновь спросил Саймон. – Кто вам это сказал?

– Не тот человек, кого вам следовало бы опасаться, – ответила она. – Если не считать того, что я слышала это. И если не считать того, что это правда.

Теперь, когда он не касался ее, по коже проходили волны холода и жара, и девушку бил озноб.

Саймон Килмиррен медленно поднялся с места; даже грязь на лице не придавала ему комичный вид.

– Ваш отец так не считает, – объявил он. – Кажется, я начал понимать, почему вы ответили отказом его светлости и в девятнадцать лет по-прежнему остаетесь незамужней. Вы страдаете от некоего врожденного уродства?

Кателина также поднялась с земли. – О, да, если уродство означает, что я не переношу неумелых домогательств.

– Вы сами пригласили меня сюда… А понимаю! Так значит, вы желаете отправиться в монастырь? – Саймон держал гнев в узде, и его слова не могли донестись до случайного соглядатая.

– Все, чего я желаю, – это встретить порядочного человека, – громко объявила Кателина.

И, разумеется, вскоре осталась в саду совершенно одна.

Глава 4

Лакеи вельможного Саймона вскоре были вынуждены покинуть уютную кухню ван Борселенов, застегнуть камзолы, забрать охотничьего пса и с факелами в руках последовать за своим господином, который, ни с кем не попрощавшись, стремительным шагом двинулся прочь, в сторону рыночной площади и Журавлиного моста, за которым находилось его жилище. Пес, на которого Саймон не обращал ни малейшего внимания, лаял и подпрыгивал, встревоженный перепачканным лицом хозяина, его грязной рубахой и недовольным видом. Лакеи старались держаться тише воды, ниже травы.

Вечерний звон, дававший сигнал к гашению огня, прозвучал ровно в девять, и все прохожие на улицах поспешили поскорее попасть домой. После этого фонари будут гореть лишь у ворот богатых домов, вспыхивать на проплывающих мимо лодках или поблескивать в нишах молелен, не освещая почти ничего вокруг.

Ночная жизнь Брюгге после девяти часов проходила почти при полном отсутствии света. Несмотря на дозорные отряды бургомистра ван де Корпсе, некоторые таверны, купальные дома и иные заведения не закрывали свои двери после девяти часов, но все они тщательно следили за тем, чтобы не выпустить наружу ни единого лучика.

Точно так же не было факелов и у дозорных, которые всю ночь сменялись у подножия звонницы, и у тех, кто стоял на часах наверху, охраняя колокол и рожок.

Девять закрытых городских ворот и пять миль крепостных укреплений тоже не были освещены, поскольку Брюгге жил в мире с соседями.

Лишь где-то вдалеке за городом, тут и там, можно было заметить слабые зарницы на облаках, если те висели над каким-нибудь дворцом или аббатством. В самом же городе, лишь заглянув в щель между ставнями, можно было обнаружить, где в домах люди еще не легли спать.

Чуть позже всяческая живность с шуршанием устремится в горы мусора на улицах, но поутру все будет убрано. Баржи с сетями и драгами медленно потянутся от канала к реке, тщательно осматривая отбросы и собирая всю гниль и вздувшиеся трупы крыс и собак. У самого моста (там, где шел сейчас милорд Саймон, не здороваясь ни с кем из прохожих) мастеровые на пристани поверяли и смазывали причальный кран, – работа, исполнять которую можно было лишь по ночам, по окончании дневных трудов.

Их фонари поблескивали, стоя на земле, и озаряли огромную деревянную конструкцию, воздевшую к небесам острый клюв, с двумя огромными колесами под навесом и парой исполинских крюков, висящих в вышине. На самом верху, по чьей-то странной прихоти, красовалась изображение журавля, которое и даровало крану его имя, а другие журавли, поменьше, располагались вдоль длинной наклонной шеи; устройства, избавленные на ночь от гомона и унизительного внимания чаек. Сооружение, хорошо знакомое всем тем, кто жил или часто бывал в Брюгге, не привлекло никакого внимания шотландцев, сопровождавших Саймона. Один из работяг в фетровой шапочке, что лежал внутри колеса, сквозь зубы свистнул напарнику и дернул головой, когда масляная капля упала ему на щеку, а затем невнятно выругался. Но ни один, ни другой не прервал свою работу, да в этом и не было нужды, ибо любой человек, у которого ночью находились какие-то дела на улицах Брюгге, рано или поздно объявлялся у Журавля.

Оказавшись у постоялого двора Жеана Меттенея, один из лакеев был вынужден позвонить в колокольчик, чтобы им открыли. При свете фонаря сторож с любопытством обозрел перепачканного в саже милорда Саймона. Комната наверху, которую Саймон делил с Напьером, Уилли и еще парой шотландских торговцев, в этот час обычно пустовала, но, разумеется, у входа в столовую шотландец встретил помощника епископа Кеннеди, Джорджа Мартина, на лестнице – жену Меттенея, а на выходе из спальни наткнулся на Джона Кинлоха, капеллана шотландцев, который как раз только что истратил остатки воды для умывания. В общем, прошло добрых полчаса, пока Саймон, наконец, смог привести себя в порядок и спуститься вниз, дабы спокойно отужинать и позабавить собеседников историей своих злоключений. Джон, капеллан собора святого Ниниана, порядком раздражал его, и потому Саймон старался быть с ним особенно любезным.

В то же время у него не было никаких сомнений относительно того, как провести остаток ночи. С собой вниз он прихватил бумаги, которые следовало изучить, прежде чем сделать первые закупки. Он испросил и получил разрешение у демуазель Меттеней воспользоваться хозяйским кабинетом, где имелся письменный стол с лампой: там Жеан держал свои сундуки и торговые книги. Хозяйке было уже за пятьдесят, и от ее улыбки Саймона передергивало, но шотландец должным образом улыбнулся в ответ, когда достойная матрона подкрутила фитилек лампы, принесла ему стул поудобнее и спросила, не желает ли он чего-нибудь еще. Он сперва сказал – нет, а затем передумал и спросил, не могла бы Мабели принести ему кувшин вина, который та якобы приберегла специально для него. Конечно, риск, но небольшой. Едва ли Жеан заставит супругу бегать сюда дважды.

Разложив бумаги, Саймон открыл чернильницу, но после того, как дверь затворилась, не стал ничего ни читать, ни писать. Как обычно, возвращаясь в какой-то город, он прокручивал в памяти список своих прошлых побед и полупобед и в ленивом предвкушении забавы принимался выстраивать их в очередь.

На сей раз список возглавляла Мабели. В свой последний приезд Саймон обнаружил в доме Меттенея эту очаровательную малышку, одновременно пикантную и девически наивную. Невинности он лишил ее с совершенно неожиданным для себя удовольствием. Конечно, она была простой служанкой, одной из тех бесчисленных бедных родственниц и отпрысков бедных родственников, из которых набиралась челядь в доме любого бюргера, – так что нет никакой спешки подыскивать ей мужа. Шотландец очень надеялся, что когда вернется в следующий раз, то опять найдет ее здесь, и когда обнаружил Мабели на причале, все такую же ясноглазую, краснеющую от любого пустяка, то был искренне тронут.

В прошлый раз она приходила к нему сюда, а потом он подкупил двух других служанок, чтобы они устроились на ночь где-нибудь в другом месте, а сам забрался к ней на чердак. Брюгге порой дарил столь разнообразные удовольствия, что большая спальня пустовала всю ночь, и любовники могли устроиться даже там. Это был единственный способ провести такую ночь, не выходя из дома. Женщинам не дозволялось посещать таверны и торговые дома.

Однако миновало четверть часа, а Мабели так и не появилась, и, испытывая нетерпение, Саймон отворил дверь. Мимо как раз проходил как раз один из лакеев, и Саймон вновь поспешил укрыться в комнате. Спустя пять минут он повторил попытку и едва не сбил с ног демуазель Меттеней, которая, с кувшином вина в руках, как раз приготовилась постучаться в дверь. Шотландец одарил ее сияющей улыбкой и принялся болтать о том, о сем, заодно осведомившись и о Мабели. Разумеется, девчонка причиняет немало хлопот, поспешила поведать хозяйка. Но таковы все они, а эта хоть старательная и отрабатывает свое жалованье, даже в такие времена, как сейчас, когда в доме полно гостей. Всем чего-нибудь да нужно, и ни за кем не уследишь. Может быть, она сейчас стелет постели для новых гостей, которые прибыли сегодня. Но, несомненно, милорд Саймон увидит ее сегодня вечером или завтра.

Десять минут спустя Саймон совершил еще одну попытку и наткнулся на знакомую служанку, которой прежде старался избегать из-за сальной улыбочки, с которой она принимала его подачки. Захихикав, она заявила, что, конечно же, передаст Мабели, что господин будет работать допоздна. Но, если честно, монсеньер, Мабели и сама будет работать допоздна…

Вот дура! На причале он бросил на девицу вполне недвусмысленный призывный взгляд, и к тому же, был убежден, что она явилась туда именно для того, чтобы увидеть его, Саймона. Отпустив служанку, он прогулялся по всему дому, от комнат челядинцев до кухни, любезно беседуя с каждым встречным и чувствуя, как нарастает его гнев. В общем зале вовсю шла игра в карты. Саймон постоял и посмотрел немного, выпил вина и поучаствовал в беседе. Приходили и уходили слуги, но Мабели по-прежнему не было ни следа. Придется выйти во двор. Он уже почти решился на это, когда снаружи вдруг громко зазвонил колокольчик, так что даже игроки в карты прервались и оглянулись на шум.

Голоса Лай… Это кто-то потревожил его гончую. Голос хозяина, а затем лицо Меттенея в дверях:

– Никаких причин для тревоги, господа. Просто кто-то донес торговой гильдии о якобы вскрытых тюках, и эти достойные господа пришли с досмотром. Понадобится не так много времени, чтобы они убедились в своей ошибке. У нас все в полном порядке.

Общее ворчание… Такое случалось время от времени. Чужеземные торговцы должны придерживаться строгих правил. Товары разрешалось продавать лишь в определенные дни и часы, после чего тюки запечатывались. Открытый товар означал штраф и конфискацию. Местные купцы в Брюгге хорошо защищали свои права. Разумеется, следовало соблюдать предельную вежливость – как сейчас – по отношению к досмотрщикам в тяжелых камзолах и кожаных шапках, за спиной у которых маячили плечистые лакеи. И, разумеется, нельзя отказаться пройти с ними в подвал, где хранились огромные тюки, и откуда, по словам случайного прохожего, свет просачивался через все щели.

От топота множества ног гончая пришла в неистовство, так что Саймон выпустил ее из комнаты и, крепко придерживая за ошейник, вслед за остальными спустился в подвал. Собака тянула и принюхивалась, даже когда выяснилось, что в подвале совершенно пусто, если не считать должным образом запакованных и опечатанных тюков с товаром Меттеней самолично погасил фонарь, который какой-то болван оставил гореть на полу.

Пес едва не сшиб его с ног. Вырвавшись из рук Саймона, он бросился мимо Меттенея за колонну, затем исчез за выставленными до самого потолка бочонками. Люди двинулись следом. Гончая замерла перед мешками с зеленой, коричневой и серой шерстью и упакованными к отправке мехами, которые дозор уже успел осмотреть. Но собака по-прежнему лаяла на тюки, словно они чем-то угрожали ей, или там, внутри таился ее обед. Саймон вышел вперед. Между мешками и стеной обнаружилось пустое пространство. Там, в этом проеме, была устроена постель из набросанных лисьих и оленьих шкур. Эти меха отчасти заслоняли неясный движущийся силуэт, который затем, у всех на глазах, разделился надвое. Смутное белое пятно, к вящему изумлению Саймона превратилось в чепец, украшавший хорошенькую головку служанки Мабели.

Столпившиеся вокруг дознаватели из торговой гильдии, а также шотландские торговцы разразились громким хохотом. Потешаясь, они извлекли несчастную на свет Божий, и та встала перед ними, зажмурившись и пряча в ладонях раскрасневшееся лицо. На ней по-прежнему были чулки, но этим наряд девушки и ограничивался. Меттеней с сердитой улыбкой снял с себя камзол и набросил девушке на плечи.

Саймон отошел на три шага. Стоя у изножья теплой меховой постели, на которую по-прежнему истошно лаяла его гончая, он положил ладонь на рукоять маленького кинжала, какой разрешалось носить всем чужеземным торговцам для защиты от грабителей. Саймон нагнулся, намереваясь то ли потыкать шкуры острием, то ли, возможно, защититься от кого-то. Но в этом не было никакой нужды. Из-под покрывал показалась растрепанная голова и крепкие мускулистые плечи, едва прикрытые домотканой рубахой.

Саймон узнал этот широкий лоб, эти круглые, как монеты, глаза, совиный нос и щеки с ямочками, а также смиренную обезоруживающую улыбку.

Клаас, подмастерье Шаретти. Клаас, выражение лица которого сейчас нельзя было счесть ни испуганным, ли лукавым, ни покаянным. Скорее, оно понемногу содержало и того, и другого, и третьего. Закрыв глаза, он произнес со вздохом:

– Не отрицаю: я вел себя как невежа, и у меня девичьи манеры, и нет никакого сомнения в том, что я позор для своего отца, кем бы он ни был.

Это лучшая шутка вечера, решили гильдийцы. Они были готовы к скандалу с шотландцами, к судебной тяжбе, к долгим разбирательствам, – и вот перед ними служанка, которая вовсю развлекается с этим здоровенным, вечно улыбающимся болваном Клаасом, который служит у Марианны де Шарети, а сейчас явно нарывается на очередную порку.

Еще большой вопрос, судя по реакции красавчика Саймон: уж не положил ли глаз на девчонку и сам благородный шотландский лорд? Что-то он весь позеленел… И нож блеснул у него в руке, как будто он вознамерился пустить его в ход.

Возможно, недотепа Клаас подумал о том же самом, потому что, внезапно дернувшись, вскочил, выбрался из-под мехов, метнулся мимо собаки и двоих парней, которые стояли и потешались над ним, через проход, вокруг колонны, вверх по ступеням, через весь дом, к выходу во двор. Торговцы и дознаватели из гильдии проводили его громким хохотом, а кто-то дружески хлопнул Меттенея по спине. Только теперь, похоже, вельможный Саймон пришел, наконец, в себя и тоже рассмеялся, сунул кинжал в ножны и подозвал собаку:

– Ну, так чего же мы ждем? Этот подлец заслужил хорошую трепку, и он ее получит!

Остальные вмиг догадались, чего он добивается. Шутка была отменная, – и впрямь не годилось заканчивать ее так быстро. Подмастерье Клаас, великий любовник, забрался очень далеко от своего чердака в доме Шаретти. Самое меньшее, что они могли сделать для оскорбленного Меттенея, которого, тем паче, могли ожидать теперь новые хлопоты, если служанка понесет, – это изловить парня и заставить его пожалеть о содеянном. С воплями и завываниями они устремились прочь из подвала, оставив Меттенея разбираться с девчонкой наедине.

Бедой беглеца, конечно, был запах лисьих и оленьих шкур, и остаточный аромат убитых кроликов. И все же ему нельзя было отказать в изобретательности. Он обогнул площадь святого Иоанна, во мгновение ока миновал миссию английских торговцев, а затем пробежал прямиком через их таверну. Англичанам очень не по вкусу, когда кто-то проливает их пиво, опрокидывает карточные столы и разбрасывает кости… Еще больше они рассвирепели, когда по пятам за беглецом в зал влетела целая толпа, включая и тех, кому совсем ни к чему было видеть, сколь высоки ставки в игре. К этому времени к гончей Саймона присоединилась еще одна собака.

Когда они, наконец, пробились к черному ходу, Клаас уже исчез, но выразительно покачивалась калитка, ведущая на улицу Виноделов, и оба пса истошно лаяли перед ней, поэтому, преследователи распахнули ворота и бросились через двор к двери, которую, любезно, но не слишком осмотрительно отворил им приземистый лысый господин в просторных одеждах, – слишком просторных, и как раз на высоте собачьих зубов…

Никто не стал его утешать. Не прислушиваясь к предостережениям более осведомленных спутников, торговцы и дознаватели протолкались мимо, вслед за Саймоном. Из коридора они попали в гостиную, а затем в целый лабиринт комнатенок, где, словно в раю, не было ничего, кроме белых облаков и розовых ангельских тел. Здесь обнаружились еще несколько членов торговой гильдии, повитуха, несколько городских советников, глава канцелярии, настоятель собора, две монашенки и отливщик колоколов с мышцами, словно якорные цепи.

В облаках пара не было видно никакого подмастерья, да, впрочем, никто его пока и не искал. Двоим преследователям не повезло оступиться на скользких плитах, и они рухнули прямо в купальню, оглушенные жарой, шумом и визгом завсегдатаев. Все остальные, выбравшись наконец на улицу, в объятия сентябрьской ночи, теперь вполне могли бы и отправиться по домам, если бы не Саймон, с перекошенным от злости лицом устремившийся прочь, с тремя или четырьмя лающими псами.

Они последовали за ним и вскоре были вознаграждены, завидев, как этот негодный мальчишка, доставивший им столько хлопот, бежит в темноте к причалу и вниз по ступеням к воде. Мгновение спустя закачалась одна из длинных барок, привязанных там, и начала выплывать на середину канала, направляясь в сторону Дамме.

Задержавшись ненадолго на ступенях, Саймон развернулся, вновь выбрался на набережную и вместе с собаками побежал к следующему мосту, а за ним – задыхающаяся толпа торговцев и дознавателей, к которым добавились пара-тройка любопытных горожан и привратник из купальни.

Как бы старательно ни греб подмастерье, он был в лодке один, а та оказалась слишком широка, чтобы перебегать с борта на борт. Барка неловко подплыла к мосту, как раз в тот самый миг, когда шотландский лорд выбрался на парапет, взмахнул руками и прыгнул.

Должно быть, вонь он почувствовал еще в полете. Прежде чем рухнуть на дно барки, он уже понял, что ждет его внизу. Но сперва он врезался в мальчишку, который уронил в воду весло; затем милорд Саймон приземлился, не удержал равновесия и рухнул в какую-то кучу, которая отозвалась протестующим хрустом, хлюпаньем и странным повизгиванием, а также волной отвратительного зловония. Запах исходил из вздувшихся животов и мочевых пузырей издохших кошек и собак города Брюгге, а также свиней из монастыря святого Антония, которых каждую ночь вытаскивала из воды эта мусорная барка.

Именно там теперь и возлежал шотландский лорд. Единственное весло улетело за борт. Туда же отправился, совершив не слишком изящный прыжок, юный Клаас, который во второй раз за эти два дня окунулся в воды канала и направился к дальнему берегу. Задыхаясь и кашляя, Саймон Килмиррен поднялся на ноги, сделал шаг, нырнул и, загребая уверенно и изящно, принялся стремительно нагонять барахтающегося подмастерья.

По обоим берегам торговцы следовали за ним; собаки не отставали. В свете фонарей было видно, как Саймон преодолел встречное течение на середине канала, последовал за беглецом под мост, а затем и к высокому решетчатому зданию, где располагалась всем известное торговое «Общество Белого Медведя». Пловец из парня был никудышный. Должно быть, он знал, что лорд Саймон нагоняет его. Юнцу придется выбираться на берег у Портерслоджи, если только он сможет попасть туда первым. Но опередить собачью свору ему точно не удастся. Досадно, досадно, что для этого глупого мальчишки все зашло так далеко… Хотя большую часть запаха вода смоет, однако псы, которые соберутся здесь, все равно будут готовы наброситься на него, а шотландец, который невозмутимо плыл следом, явно не придет подмастерью на помощь.

Саймон добрался до моста чуть позже собак. Разбуженные лаем и рычанием, горожане захлопали ставнями. Квадраты желтого света, падающие из окон, осветили свору, с ворчанием и тявканьем толпящуюся на вершине лестницы, внизу которой в неуверенности застыл подмастерье.

Там были также и люди. Не простые горожане – в лучах света посверкивали их нагрудные бляхи. Лай привлек проходящих мимо хондеслагеров, патрульных, которых город специально нанимал, чтобы очищать улицы от бродячих псов. Появившиеся весьма кстати, они сбивали собак со ступеней, не давая им приблизиться к Клаасу. Очевидно, шотландскому лорду это пришлось не по душе. Решив, что юнец может сбежать, Саймон поплыл вперед еще быстрее и, совершив бросок, схватил парня за лодыжку и с силой дернул вниз. Потеряв равновесие, тот упал, ударившись плечом о ступеньки. Разъяренные собаки вырвались на свободу и набросились на двоих мужчин, один из которых едва держался на ногах, а другой лежал на земле. Клыки принялись рвать дублет шотландского лорда, и он вытащил кинжал. Собаколовы пустили в ход свинцовые дубинки. Псы завизжали и бросились в стороны, давая полуголому подмастерью возможность подняться на ноги. Шотландец держался у него за спиной.

Торговцы, бежавшие навстречу с фонарями, не знали, о чем думал в этот миг Саймон, хотя некоторые отчасти догадывались, а Клаас вполне мог понять остальное. Отголоски забытых, но не заживших обид… Воспоминания, включавшие застенчивую улыбку Мабели и ее нежное тело… Дерзость на пристани… Ядовитый голосок (о чем, впрочем, не знали ни торговцы, ни Клаас) этой бесстыжей девицы Борселен: «не тот человек, кого вам следовало бы опасаться», и другие отвратительные слова, что она бросила ему в лицо, и которые явно исходили от этого юного мерзавца, который ради забавы не так давно вновь повторил их, уверенный, что Саймон ни о чем не догадается.

Шотландец держал в руке нож и был решительно настроен пустить его в ход.

Клаас обернулся в тот самый миг, когда Саймон вскинул руку. Отпрянуть было невозможно, потому что в ногах путались собаки, и потому он выхватил единственное доступное оружие, – свинцовую дубинку у ближайшего собаколова, – и отразил удар, а затем и еще один.

Клаас продолжал размахивать наугад. В общей свалке их поединок почти не привлек внимания. Хондеслагеры с удовольствием исполняли свою работу, и если уцелел хоть один пес, то ему очень повезло. Теперь вся набережная и полмоста были завалены трупами собак; если продать жир и шкуры, то денег на пиво хватит на добрых две недели… Покачивая фонарями и посмеиваясь, вокруг бродили торговцы. Они перекликались и обменивались шуточками, пока собаколовы не разделались с последними жертвами и не прекратилась драка в самой гуще стаи. Но даже и тогда торговцы ничего не заметили. Когда же они наконец вспомнили о виновнике всего этого переполоха, то обнаружили лишь разъяренного красавчика Саймона, который стоял один, среди трупов бродячих собак.