Текст книги "Путь Никколо"

Автор книги: Дороти Даннет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 46 страниц)

Это говорил Саймон Килмиррен, который с небрежным видам присоединился к остальным своим спутникам. Тут же кто-то сзади схватил Юлиуса за руки.

– А, кроме того, – продолжил с иронией тот же голос, – они задолжали денег смотрителю шлюза.

Обернувшись, Ансельм Адорне смерил взглядом Феликса с Клаасом и задержался на Юлиусе. Его худое, костистое, почти монашеское лицо не выражало никаких чувств.

– Мы знакомы с мейстером Юлиусом, – ровным тоном проговорил Ансельм Адорне. – Уверен, любые денежные недоразумения – это простой недосмотр. И все же я должен задать вопрос: как вы втроем оказались на этой барже?

– Нас попросили, – пояснил Юлиус. – Сейчас в порту столько кораблей, что людей не хватает.

– Неужели герцогу не могут предоставить гребцов по первому требованию? – возмутился епископ. Роста он был невысокого, зато подбородок у него выпирал, как у кулачного бойца.

Человек во флорентийском одеянии явно утратил интерес к происходящему. Повернувшись к епископу спиной, он прошел дальше по пристани, не сводя глаз со шлюза. Супруга Адорне по-прежнему находилась здесь, и Кателина с задумчивым видом встала между ней и Саймоном. Затем она обернулась к Юлиусу, который отжимал дублет, рубаху и мокрые волосы, и улыбнулась. В ее улыбке не было ни тени сочувствия; а когда светловолосый Саймон прошептал ей что-то на ухо, она невольно рассмеялась, и в этом смехе сочувствия было еще меньше. «Вернулась без мужа», – так о ней говорили. Без мужа, зато – с Саймоном, который никогда не знал у женщин отказа Богачки думают, что он женится на них, а бедным все равно…

– Милорд, гребцов было достаточно, – пояснил Юлиус. – Но никто не хотел позаботиться о ванне, так что нас попросили.

Ему самому стало противно слушать, как он, ответственный стряпчий, получивший прекрасное образование, запинаясь, выдает эти жалкие объяснения. Они возвращались с охоты, выпили немало вина, хотели повеселиться и с ужасом думали о том, что до Брюгге идти целых семь миль, – кто бы отказался от возможности попутешествовать в ванне самого герцога? Но вслух он сказал лишь:

– На самом деле, mitten been, ни мы, ни команда не виноваты в этом несчастном случае. В стенах были протечки, и баржа потеряла управление.

Саймон с улыбкой приблизился к епископу:

– Потеряла управление?! В руках гребцов, которые перевозили такую ценность! Кто был у руля?

Никто не был у руля. Все были у руля… Когда принялись допрашивать одного из членов команды, тот внезапно признал, что у руля стоял подмастерье по имени Клаас.

Все обернулись. Боже правый! Добросердечный, невинный, охочий до приключений Клаас, способный лишь шутить и подражать старшим! Клаас, главный горлопан во всей Фландрии. Клаас, который, стоя в луже воды и грязи, открыл глаза, круглые, как две луны… Разумеется, minen heere, он был у руля, но только не после захода в шлюз… Сейчас ему особенно пошло бы перо. Волосы мокрыми прядями висели на глазах, липли к щекам и капали водой за шиворот дублета. Он встряхнулся, и все услышали, как громко захлюпало у него в сапогах.

Робкая улыбка появилась на лице подмастерья, и тут же исчезла, поскольку никто на нее не ответил.

– Minen heere, мы старались, как могли, окунулись в канал, потеряли всю свою добычу и самострелы, но, по крайней мере, ванна герцога цела и невредима.

– Ты дерзишь, – заявил бургомистр, – и, думаю, лжешь. Будете ли вы отрицать, мейстер Юлиус, что этот самый юнец стоял у руля?

– Он был у руля, – отозвался Юлиус, – но…

– Мы это уже слышали. Он перестал править лихтером, когда вы вошли в шлюз. Точнее, вы видели, как он отошел от руля. Но, возможно, потом он вновь начал править баржей?

– Нет! – воскликнул Феликс.

– Я уверен, что нет, – упрямо повторил Юлиус. И совершенно напрасно он это сделал. Стряпчий заметил, как переглянулись моряки, и понял, что с их стороны помощи не дождаться. Они не могли себе позволить такой роскоши. С юридической точки зрения, это несправедливо, но опыт судов – герцогских, королевских и церковных – только доказывал раз за разом, что справедливость не имеет никакого отношения к реальной жизни. Оставалось лишь надеяться, что его нанимательница, мать Феликса, сохранит трезвый рассудок. Оставалось надеяться, что епископ окажется не таким мстительным, как представляется, и что найдется какой-нибудь добрый бог, который запачкает, порвет и уничтожит великолепный наряд Саймона, который, не обращая ни малейшего внимания на окружающих, что-то по-прежнему нашептывал Кателине ван Борселен.

Служанка с ведром тоже никуда не делась, но она больше не ловила взгляд дворянина; круглое личико девушки выражало озабоченность. Возможно, Клаас почувствовал на себе ее взгляд. Он поднял голову, встретился с ней глазами и ответил самой радостной из своих улыбок. Матерь Божья, невольно подумал Юлиус, он даже не понимает, что происходит. Сказать ему? Сказать ему, что утонувший груз со второй баржи – это был подарок… Дар герцога Филиппа Бургундского своему дорогому племяннику Джеймсу, королю Шотландии, пятнадцатифутовый дар, имевший немалый вес и значение. Если же окончательно называть вещи своими именами, то там была пятитонная боевая пушка, мрачно нареченная Безумной Мартой.

Внезапно кто-то вскрикнул. Возможно, подумал Юлиус, то был он сам. Затем, к вящему своему изумлению, он увидел за спиной у епископа, как взметнулась чья-то каштановая шевелюра, и узнал Кателину. За ней бегом бросился Клаас. По пятам за подмастерьем немедля устремилась целая толпа солдат.

На самом краю причала бородатый мужчина в длиннополом одеянии обернулся. Он видел, как бежит к нему девушка, и постарался убраться с ее дороги, а затем увидел, что она пытается поймать унесенный ветром головной убор, и вытянул руку. Ее эннен покатился и пролетел у самых его ног. Он нагнулся в тот самый миг, когда Клаас, сделав рывок, опередил девушку и совершил отчаянный прыжок. Они столкнулись.

Бородач рухнул с оглушительным хрустом. Клаас, оступившись, перелетел через упавшего человека и, в фонтане дурно пахнущих брызг, рухнул прямиком в канал. Девушка остановилась, недовольно покосилась на воду, затем, нахмурив брови, склонилась над флорентийцем.

Стряпчего, наконец, отпустили. Феликс, также освободившийся, сказал лишь: «О Боже!» и ринулся к причалу. Юлиус – за ним. Заглядывая поверх голов, он видел, как Клаас плещется в воде. Когда подмастерье, наконец, поднял голову, то смотрел он на Кателину ван Борселен, а не на солдат, выстроившихся вдоль причала.

– Помялся! – огорченно объявил Клаас.

Он говорил о промокшем головном уборе, который цепко держал в руках, перемазанных синей краской. Закашлявшись, подмастерье внимательно осмотрел эннен, после чего перевел извиняющийся взгляд на его растрепанную владелицу.

Кателина резко отступила от края причала. Клаас поднялся по ступеням, и солдаты схватили его. Круглые глаза широко распахнулись. Покосившись на стражников, он вновь уставился на девушку и на эннен в своих руках, который из горделивого белоснежного конуса превратился в жалкий мокрый комок, весь в голубых пятнах. Ошеломленная, она послушно приняла головной убор из рук подмастерья.

Губы Клааса растянулись в добродушной улыбке, которая сводила с ума всех служанок во Фландрии.

– Водоросли я вытащил, – заявил он Кателине ван Борселен. – Грязь легко отстирать, а от синей краски поможет избавиться управитель матушки Феликса. Приносите его в лавку. Нет, лучше пришлите слугу. Красильня – неподходящее место для благородной дамы.

– Благодарю, – отозвалась Кателина ван Борселен. – Но тебе следовало бы приберечь свою заботу для этого господина, которому ты сломал ногу. Вот он, там…

Судя по вмиг изменившемуся лицу Клааса, ясно было, что он и не подозревал о том, что натворил. Он всегда был добрым парнем. Подмастерье попытался подойти к своей жертве, но стражники тут же остановили его. При этом ему досталось немало оплеух. Они били его всякий раз, когда он открывал рот. Самый большой рот во всем Брюгге, и самая многострадальная спина… Юлиус покосился на молодого хозяина, но Феликс сказал:

– Клаас сам виноват. Он никогда не повзрослеет.

Так вечно говорила мать Феликса. Если Клааса распнут, станет ли она во всем винить своего стряпчего? Больше ведь некому заботиться о пареньке. Клаасу не повезло: все его родственники либо давно умерли, либо были совершенно к нему безразличны.

– Этот человек, которому он сломал ногу, – заметил Юлиус, – кто он такой?

Никто не знал. Флорентиец, гость епископа, прибывший из Шотландии вместе с самим епископом и красавчиком Саймоном, и Кателиной ван Борселен, которая, если бы Господь был к ним милосерден, нашла бы себе мужа в Шотландии и осталась там. Кто бы ни был этот человек, скоро они об этом узнают – когда он сам, либо его доверенные лица явятся требовать возмещения за нанесенное увечье.

Юлиус проводил взглядом Клааса, которого уволокли прочь стражники. Ансельм Адорне даже не взглянул ему вслед, и это было дурным знаком. Но Адорне, подобно всем прочим, был слишком занят, помогая бородатому флорентийцу.

А Саймон тем временем снял свой дублет из синей тафты и, скрутив его жгутом, предложил даме, дабы та могла покрыть волосы. Получилось очень красиво. Саймон закрепил его рубиновой застежкой, не переставая что-то говорить. Через пару мгновений девушка улыбнулась, но как-то неискренне. Если бы это было кому-то интересно, можно было бы задаться вопросом: почему юная Кателина так настроена против своего спутника? Возможно, он не обращал на нее внимания по пути из Шотландии и лишь теперь передумал? Или, напротив, зашел в своем внимании слишком далеко? А может быть, она предпочла его соперника, но теперь он вновь пытался ее отвоевать?

Об этом и размышлял Юлиус, исподволь наблюдая за Саймоном. Затем решительно повернулся к тому спиной. Если бы не этот господин, они с Феликсом и Клаасом могли бы ускользнуть незамеченными… Стряпчему даже не пришло в голову, что Саймон вмешался в происходящее отнюдь не случайно и не просто со скуки. А ведь Юлиус знал нравы этого города…

И еще он знал, как знал и красавчик Саймон, кто из них троих в конечном итоге пострадает сильнее всех прочих.

Глава 2

Все глубокомысленные доводы, которые приводил Юлиус начальнику стражи по пути в Брюгге, оказались тщетными. Ничто не избавило их с Феликсом от тюрьмы. Их посадили под замок еще до полудня. Хвала небесам, его нанимательница, матушка Феликса, находилась в это время в Лувене. Юлиус отправил послание и немного денег Хеннинку, управляющему красильней в Брюгге, и еще троим людям, которых он считал перед собой в долгу. Теперь оставалось лишь надеяться на лучшее. Впрочем, похоже, они с Феликсом мало кого интересовали. Единственным виновным считали Клааса.

Первые известия о нем они получили лишь ближе к вечеру. Тюремный надзиратель, заглянув через решетку, поведал, что их юного друга водили на допрос.

– У парня-то, похоже, не все дома: целый оборот часов он ни о чем другом говорить не мог, кроме охоты на кроликов. Конечно, ничего хорошего из этого не вышло, хотя потешный он, это уж точно, все так говорили: не хуже карликов герцога Филиппа. Может, герцог Филипп и возьмет его к себе шутом, если только парень очухается после порки. Ему досталось куда хуже обычного, ведь надеялись, что он в чем-нибудь да признается…

Юлиусу было искренне жаль Клааса. По счастью, тот принимал подобные вещи философски; к тому же, сознаваться ему было не в чем.

Затем до них дошли новости, что после порки его, наконец, вернули, обратно, в тюрьму. Разумеется, попал он в знаменитую Темницу. Юлиус с философским смирением заплатил за теплую воду и одежду, а также подписал долговое обязательство бейлифу, флегматично заверенное городским нотариусом, дабы обеспечить Клаасу право на верхний этаж, где хозяева могли оплатить ему постель и еду.

Когда этого недоумка привели, оказалось, что он в кандалах, и Юлиусу пришлось заплатить еще и за то, чтобы их сняли.

Эту сумму он добавил к общему списку расходов, который со временем, должным образом расписанный по пунктам, будет представлен матери Феликса как счет за учебные принадлежности для ее сына.

Человек методичный и глубоко порядочный, мейстер Юлиус быстро разобрался в том, какие расходы Феликса Марианна де Шаретти готова оплачивать, а какие – нет. За последние два года пару раз она сочла необходимым освежить память своего поверенного касательно его прямых обязанностей – куда отнюдь не входили разгульные выходки в обществе Феликса. На самом деле, до появления стряпчего, выходки Феликса были куда хуже, чем просто разгульными. Тот слишком легко увлекался и не умел вовремя остановиться. Даже Клаас, которому доставалось больше всех, никогда не входил в раж, подобно Феликсу.

Пока что самые сильные чувства в душе молодого наследника пробуждали лошади и собаки, но очень скоро настанет черед девиц.

До сих пор девушки либо поддразнивали Феликса, либо пренебрегали им, поскольку он обращался с ними грубовато и по-свойски, как со своими младшими сестрами, но рано или поздно этому придет конец. Юлиусу оставалось лишь надеяться, что воспитанием его подопечного в этом отношении займется Клаас, и что произойдет это в Лувене, где люди с большим пониманием относятся к студентам. Несмотря ни на что, Феликс оставался славным и добрым парнем, в особенности в такие моменты как сейчас, когда, он, стоя на коленях, помогал промывать раны на мускулистой спине Клааса. Впрочем, вреда от него было больше, чем пользы, поскольку он то и дело прерывался и принимался спорить, стоило лишь Клаасу открыть рот.

Подмастерье, едва придя в себя, принялся в красках, с пятью различными акцентами описывать, каково оно там, на нижнем этаже Стейна, где нет ни еды, ни света, и приходится просить милостыню, просовывая торбу на шесте сквозь наружную решетку. Какой-то доброхот уступил ему очередь у шеста, поскольку Клаас истекал кровью, а когда он втянул мешок обратно, то обнаружил там кусок масла.

Феликс застыл:

– Масла?

– Это от прядильщиков, для моей спины. Но у меня все отняли, прежде чем я успел им попользоваться. Жаль, что ничего не осталось. На тебе что, латные перчатки? Пальцы, как терновые колючки… А масло принесла Мабели.

– Мабели… – Феликс вновь остановился.

– Она стояла у окна тюрьмы. Ты разве ее не заметил, на пристани в Дамме? Та девчонка, с толстой косой и с ведром. Я тоже не знал, как ее зовут. Оказалось, Мабели. Она служит у Жеана Меттенея.

– И принесла тебе масло. – Юлиус и сам не заметил, как отвлекся от клаасовой спины.

– Ну да. Ей стало нас жалко. Все нас жалеют. Там целая толпа собралась снаружи. И парни из цеха шляпников… Я как раз собирался вам сказать, мейстер Юлиус. Я им объяснил, где искать кроликов, но им это не слишком понравилось. Хотя, думаю, если мейстер Камбье все равно будет поднимать пушку, то и ягдташ он также мог бы вытащить, а может, даже и деньги милорда Саймона. Там еще были двое ваших клиентов, мейстер Юлиус. Хотели узнать, сохранят ли силу заключенные договора, если вас повесят… Еще был Хеннинк из красильни, он сказал, что уже послал гонца в Лувен, и все, что вы обещали ему заплатить, вычтут из вашего жалованья. А наши парни принесли пиво. Надо было оставить меня в Темнице, – ностальгически добавил Клаас. – Я успел бы получить и масло, и пиво, и все прочее, прежде чем нас повесят.

– Никто нас не повесит, – уверенно возразил Феликс. – Мы ничего плохого не сделали. Это была не наша баржа. Мы за нее не отвечали. Это все гребцы. А смотритель шлюза получил свое пиво обратно. К тому же у нас есть ты, Юлиус. Ты знаешь о законах больше, чем все они вместе взятые.

– Феликс, – вздохнул Юлиус. – Епископ здорово разозлился. Он приходится двоюродным братом шотландскому королю. Королева Шотландии – племянница герцога Филиппа, сестра короля Шотландии, замужем за Вольфертом ван Борселеном. Необходимо что-то сделать, дабы убедить всех этих людей в том, что это был несчастный случай.

Через плечо Клаас улыбнулся Феликсу.

– То есть кого-то должны были наказать. Понимаешь? Не будь это несчастный случай, они не осмелились бы наказать никого вообще.

Клаас, для которого не существовало запутанных проблем, зачастую повергал Юлиуса в уныние, в особенности когда говорил чистую правду. Феликс же был просто вне себя.

– Это безумие! Они накажут нас? Ни за что ни про что?

– Они наказали меня, – пояснил подмастерье. Он осторожно повернулся, чтобы повязку закрепили у него на груди, а затем уселся, скрестив ноги и накинув на плечи рубаху. Его высохшие штаны были грязными и измятыми, а волосы прилипли к голове и слегка вились на концах.

– Правильно, они тебя наказали. Ты ведь сломал ногу тому господину, – резонно заметил Феликс. – И проявил непочтительность. И поставил в глупое положение ту девушку, за которой увивался лорд Саймон. А ведь он тоже шотландец. Да, насчет Кателины… Неужели ты не понял, болван, что ей совершенно не нужен этот дурацкий эннен, раз уж он упал в воду? Она может купить себе еще двадцать таких.

– У тебя волосы совсем развились, – сочувственно заметил на это подмастерье.

Неудивительно, подумал Юлиус, что Клаасу так часто достаются колотушки. Внезапно он вспомнил нечто важное. Девушка по имени Мабели служит у Жеана Меттенея, а в Брюгге Меттенеи вот уже целых пять поколений содержат постоялый двор и меняльную лавку для шотландских торговцев.

– Эта твоя Мабели… – начал Юлиус.

– Толстая длинная коса, рыжая, как у лисы, и зубы, крепкие, будто у лошадки, щеки розовые, носик пуговкой… А грудь белая, высокая…

Тут на Клааса, наконец, снизошло озарение, и он осекся.

– Она говорит, что шотландцы жаждут нашей крови. Им нужна была эта пушка чтобы воевать с Англией. Она говорит, что герцог во всем винит Брюгге, и бургомистру придется оправдываться. Она хочет со мной увидеться завтра в одиннадцать, под Журавлем.

Юлиус зажмурился. Впору решить, что это все выдумки, если не знать Клааса.

Даже он не мог бы получить приглашение на свидание через тюремную решетку от девушки, с которой до этого не обменялся ни единым словом. С другой стороны, те, кто знали Клааса, знали также, какие чудеса творит его улыбка. Но все же…

– По частям? – вопросил Юлиус. – С синей физиономией и вывалившимся языком? Или ты надеешься, что они арестуют всю команду лихтера, а нас троих тихо-мирно отпустят домой?

– Именно это я и собирался вам сказать, – отозвался Клаас. – Если бы вы не вцепились мне в спину. Я не мог ни о чем думать, покуда вы меня так мучили. Наши парни из красильни собрались перед тюрьмой…

– Это ты уже говорил, – напомнил Феликс.

– Ну да, так вот, все члены цеха красильщиков тоже явились туда, а также глава гильдии и капеллан. Они сказали, что послали к эшевенам и к епископу, и к советникам, и к казначею; и, конечно, мейстер Ансельм самолично обратился с жалобой, и все они говорили о нанесенном оскорблении, и даже о том, что прекратят всякую торговлю с Шотландией. После чего власти почесали в затылке и сошлись на том, что если мы докажем мейстеру Ансельму свою невиновность, то против нас больше не будут ничего предпринимать, разве что возьмут штраф с семейства Шаретти…

– Ого! – произнес Феликс.

– …который помогут заплатить гильдии красильщиков и портовых рабочих. Нас выпустят поутру. Под Журавлем в одиннадцать, – так она сказала.

Мейстер Юлиус уставился на подмастерья:

– И ты все это уже знал, когда появился здесь?

Клаас широко улыбнулся.

– И бейлиф тоже знал? И те двое надзирателей, которым я отдал все свои деньги. – Чувствуя, как его пробирает озноб, стряпчий обрушился на Клааса с жестокой уничижительной речью, которую тот принял с должным смирением, несмотря даже на то, что Феликс хихикал, не переставая. А затем он перекатился на бок и, не переставая дрожать от холода, приготовился провести довольно неприятную, но все же не столь мрачную ночь.

* * *

Троих шалопаев на следующее утро привели в красивый особняк рядом с Иерусалимской церковью. Целью Ансельма Адорне было провести дознание и внушить всем троим страх Божий.

Шалопаи: двое из них были еще совсем юнцы, а третий – стряпчий, получивший превосходное образование и всего на семь лет моложе самого Ансельма. И все же для банкира все трое оставались мальчишками. Семейство Адорне ют уже две сотни лет находилось у кормила власти во Фландрии, с тех самых пор как они прибыли сюда из Италии вместе с тогдашним графом, который женился на дочери шотландского короля. С тех пор многое поколения Адорне, с их породистыми лицами, тонкими вздернутыми бровями и светлыми вьющимися волосами, служили городу Брюгге и герцогам Фландрским. Именно в такой последовательности: сперва городу, а затем – герцогам Они также никогда не забывали о другой ветви своего семейства, которое состояло на службе у Генуэзской республики; там Адорне славились как опытные негоцианты и банкиры; порой они становились даже правителями Генуи, ее дожами.

Для человека, принадлежащего к столь знатной и состоятельной семье, для человека, получившего превосходное рыцарское образование, знающего латынь, бегло говорящего по-фламандски, по-французски, по-немецки и по-английски, а также на всех диалектах Шотландии, трое юных глупцов, опрокинувших в воду новую пушку епископа, были всего лишь детьми. Ансельм Адорне даже не встал им навстречу, когда они появились в гостиной. Не двинулась с места и его супруга, расположившаяся на другом конце залы со своими гостями, камеристкой и старшими детьми.

Готическое кресло с высокой спинкой, в котором восседал Ансельм, над головой было украшено гербами его отца и матери, Брадериксов и Адорне; эти эмблемы также красовались на витражах, закрывавших узкие сводчатые окна. Стряпчему уже доводилось здесь бывать. На причале Дамме Адорне узнал эти чуть раскосые глаза и приметные резкие черты. Теперь мейстер Юлиус казался присмиревшим и выглядел несравненно приличнее, в подобающем его профессии черном одеянии с высоким воротом, с чернильницей и футляром для перьев на поясе. Инструменты висели ровно и не дрожали, и сам стряпчий держался с уверенностью, достойной молодого человека, получившего воспитание клирика в монастыре и ученого в университете. Если бы не эта чисто студенческая выходка…

С двумя другими было проще. Юный Феликс, после смерти Корнелиса де Шаретти пустился во все тяжкие, но мать его была разумной женщиной. Неизвестно пока, унаследовал ли парень деловую хватку своего отца. Именно Корнелис сохранил голову на плечах во время той паники, два года назад, когда повалились все ломбардские залоговые дома, и он же спас отца своей жены Марианны, взяв в свои руки его дело.

Неплохая мысль – объединить ростовщичество с красильней. В Лувене они процветали. Там у де Шаретти имелось несколько лавок; а также особняк и красильные мастерские здесь, в Брюгге. И отличный отряд наемников. Должно быть, на детей у него не хватало времени. Но такой человек как Корнелис должен был действовать умнее и позаботиться о будущем; ему следовало поразмыслить о том, кто унаследует его дело, случись ему умереть до срока. А теперь осталась его супруга Марианна и управляющие, которым можно доверять лишь настолько, насколько вообще можно доверять управляющим; и мальчишка Феликс, который ни о чем, кроме своего озорства, не думал и вовсе не желал заниматься делами.

В последнюю очередь Ансельм Адорне обратил взор к подмастерью и наконец, промолвил:

– Я не приглашаю вас присесть, мейстер Юлиус, ибо вы здесь для того, чтобы услышать от меня слова порицания. Но сперва скажите мне, понес ли наказание этот юнец?

Он говорил по-фламандски.

Феликс открыл, было, рот, но, поймав взгляд стряпчего, вновь захлопнул его. Поверенный отозвался на том же языке:

– Minen heere, Клаас подвергся порке за то увечье, которое причинил другу епископа. Также он понес наказание за свою дерзость. Однако и то, и другое было непреднамеренным.

– Он вел себя неподобающе, – спокойно возразил Ансельм. – И причинил вред мессеру де Аччайоли. Однако касалось ли наказание того, что случилось с пушкой? Признал ли он свою вину и были ли предъявлены какие-либо обвинения?

– Нет, minen heere, – отозвался стряпчий уверенно. – Клаас не собирался утопить пушку, это был несчастный случай. К тому же он не находился у руля, когда все это произошло. И если minen heere позволит, тому найдется множество свидетелей.

– Полагаю, сейчас многие сочтут в своих интересах подтвердить подобную версию, – заявил Адорне. – Не вижу смысла спрашивать их, поскольку эта история и без того получила слишком большую огласку. Однако неважно, считаю ли я происшедшее несчастным случаем. Факт тот, что было нанесено оскорбление союзнику герцога и самому герцогу. Мейстер Юлиус, несете ли вы как стряпчий семейства де Шаретти ответственность за этих двоих юнцов?

– Я отвечаю перед демуазель де Шаретти, – отозвался Юлиус.

– Тогда я предоставлю демуазель де Шаретти поступить с вами так, как она сочтет подобающим. Что касается вас, юноша, вы, кажется, являетесь наследником своего отца?

Феликс поднял голову:

– Minen heere, мейстер Юлиус не виноват. Мы попросили его отправиться с нами на охоту, а потом решили забраться в… на…

– Вы слишком много выпили и решили, что приятно будет прокатиться в ванне герцога Бургундского. Это было бы вполне объяснимо, если бы речь шла о малолетних детях. Но вы уже давно не младенцы. Вы все, подобно мне самому, являетесь слугами милорда герцога. Вы обязаны чтить его собственность и достоинство, а также всех его друзей и союзников. Неужели ваш отец пренебрег бы этим? А ваша мать? Сознаете ли, какой ущерб нанесли ее имени и кошельку, вы трое – ее сын, поверенный и подмастерье?

Феликс побагровел.

– Мы постараемся не допустить ничего подобного в будущем, – поспешно заявил стряпчий. – Мы не имели никакого злого умысла, и никто не упрекнет нас в этом впредь.

Крылся ли тут какой-то намек? Нет, едва ли. Мейстер Юлиус не был лишен здравого смысла и сейчас старался с достоинством выйти из положения. Феликс, как всякий мальчишка, видел в происходящем лишь несправедливость: в его глазах стояли слезы. Ну, так пора ему узнать побольше о несправедливости! Что же касается подмастерья, то он держался стоически; из таких получаются отличные работники и славные солдаты.

Адорне обратился к стряпчему:

– Вам уже должны были сообщить о штрафе и его условиях. По моему представлению, сумма, которую должна будет уплатить ваша хозяйка и вся гильдия, является достаточным наказанием. Более никакие меры приниматься не будут. Чтобы отметить это, я предлагаю вам вино в своем доме. Мейстер Юлиус, вот стулья для вас и вашего подопечного.

Подмастерья Клааса он оставил стоять.

Супруга Ансельма Адорне хорошо изучила его привычки. Она уже давно уловила взгляд мужа и сразу послала за лакеем. Теперь Маргрит с улыбкой поднялась с места. Адорне тоже встал и двинулся ей навстречу, однако она жестом попросила мальчика и поверенного остаться сидеть.

– Сударыня, – обратился к ней Ансельм Адорне, – здесь у нас тот юноша, который вчера оказал услугу дочери нашего друга и еще не был вознагражден за это. Попросите ее подойти. – При этом он внимательно наблюдал за своими гостями. Никто из них, насколько он мог судить, не заметил присутствия Кателины ван Борселен на другом конце залы. Двое обернулись, краснея. Один лишь подмастерье остался стоять неподвижно, в терпеливом ожидании.

Поведение других людей нередко забавляло Ансельма Адорне, однако он никогда не руководствовался пустым злорадством. Ему недостаточно было поставить на место дерзкого подмастерья. Хотелось также узнать получше норов этой девушки, приходившейся кузиной Вольферту ван Борселену, которая провела три года в камеристках у шотландской королевы.

Это не заняло много времени. Сегодня, вместо эннена, волосы Кателины были уложены в сеточку; вьющиеся локоны выпущены поверх ушей. Такая прическа подчеркивала красивую длинную шею, а платья она носила узкие и простые, по шотландской придворной моде. Подмастерье обернулся, и брови девушки слегка приподнялись.

– А, – проронила Кателина ван Борселен. – Это те люди, что везли ванну. Не помню, когда я в последний раз так смеялась. А вот и ныряльщик. Он выглядит по-другому, когда обсох.

– Да, миледи, – отозвался Клаас и улыбнулся с самым искренним добродушием. – Вы тоже, миледи. Полагаю, мейстер Адорне хотел, чтобы вы извинились передо мной.

Адорне заметил, как у жены дернулось и вытянулось лицо. Он был огорчен, что недооценил этого мальчишку.

– Клаас – тебя ведь так зовут?

У парня была открытая улыбка – как у ребенка, безумца, старика или монаха.

– Клаас ван дер Пул, minen heere.

Фамилия не была наследственной. Своей у него не имелось. Управляющий Ансельма, который мог разнюхать все на свете, многое разузнал об этом Клаасе. В десять лет малец появился в красильне Шаретти; до того он жил в Женеве, в торговом доме Тибо и Жаака де Флёри, и был незаконным сыном племянницы Жаака. Он никогда не навещал членов семейства де Флёри, которые, похоже, решили, что выполнили свой долг перед мальчиком, когда оплатили его ученичество в красильне. Знакомая история: сын или дочь семейства совершают ошибку, затем эта ошибка растет, как подзаборная трава, и наконец, объявляется во Фландрии…

Подобные мелкие сплетни не интересовали Адорне, но он знал все о Брюгге и о деловой жизни города. Рано или поздно Феликс де Шаретти станет частью этого сообщества, так что его долгом было проследить, чтобы, взрослея, он не допустил роковых ошибок и не попал в дурную компанию. Управляющий Ансельма утверждал, что подмастерье отличается добрым нравом и слегка простоват. Это легко проверить.

Ансельм продолжил:

– Тогда тебе следует понимать, Клаас ван дер Пул, что дамы никогда не извиняются перед подмастерьями.

– В самом деле, minen heere? – отозвался тот. – Если я оскорбил ее, то мне надлежит извиниться перед дамой.

– Так извинись. Ты оскорбил меня, – заявила Кателина ван Борселен.

– За то, что волосы миледи растрепались на ветру перед милордом Саймоном. Да, верно… Мне очень жаль, – произнес подмастерье.

Ансельм Адорне видел, как переменилась в лице его жена, державшаяся поодаль; не укрылся от него и напряженный взгляд девушки.

– И вы пригласили меня в свой дом, чтобы я терпела подобные оскорбления! – воскликнула Кателина ван Борселен. – В Шотландии никогда не допустили бы ничего подобного.

– Может быть, в Зеландии будет получше, миледи, – отозвался подмастерье. – Там не столь сильный ветер. Или, если госпоже будет угодно, я мог бы сделать основу из проволоки для ее головного убора, чтобы он прочнее держался на голове. Я делаю такие для матери Феликса.