Текст книги "Смерть в чужой стране"

Автор книги: Донна Леон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Ну ладно, поехали туда. Это далеко?

– А, две минуты, – ответил водитель, отъезжая от тротуара и направляя машину в очередной подковообразный поворот, который вывел их на улицу с односторонним, как показалось Брунетти, движением.

Они проехали мимо двух больших статуй. Раньше Брунетти их не замечал.

– Это кто? – спросил он.

– Кто этот ангел с мечом – не знаю, а вот другая – это святая Варвара.

– Святая Варвара? А что она здесь делает?

– Она покровительница артиллерии, синьор. Помните, ее отца поразила молния, когда он хотел отрубить ей голову?

Хотя Брунетти воспитывали как католика, он никогда не испытывал особого интереса к религии, и ему трудно было не запутаться в разных святых, точно так же, как, по его мнению, язычникам было трудно помнить, какое божество за что отвечает. И потом, ему всегда казалось, что святые тратили слишком много времени на то, чтобы куда-то девать различные части своих тел – глаза, груди, руки, а вот теперь, как святая Варвара, и голову.

– Я не знаю этой легенды. Что там произошло?

Водитель свернул мимо знака СТОП за угол, оглянулся на Брунетти и объяснил:

– Отец у нее был язычником, а она – христианкой. Отец хотел выдать ее замуж за язычника, а она решила остаться девственницей. – И тихонько добавил: – Глупая девочка. – Потом снова посмотрел на дорогу, как раз вовремя, чтоб резко затормозить и не врезаться в грузовик. – Вот папочка и решил наказать ее и отсечь ей голову. Он занес над ней меч, дал последний шанс послушаться его, и – тарарах! – молния ударила в меч и убила папашу.

– А что сталось с ней?

– А, эту часть истории никогда не рассказывают. Во всяком случае, из-за этого удара молнии она стала святой и покровительницей артиллерии. – Он подъехал к очередному низкому зданию. – Приехали, синьор. – И потом добавил смущенно: – Странно, что вы не знаете этого, синьор. Насчет святой Варвары.

– Это дело мне не поручали, – сказал Брунетти.

После ланча он попросил водителя снова отвезти его на квартиру Фостера. Перед домом в джипе сидели те же двое солдат. При виде Брунетти они оба вышли из машины и ждали, когда он подойдет.

– Добрый день, – сказал Брунетти, приветливо улыбаясь. – Мне бы хотелось еще раз посмотреть квартиру, если можно.

– Вы говорили об этом с мистером Баттеруортом, сэр? – спросил тот, у кого было больше нашивок.

– Нет, сегодня не говорил. Но вчера он дал мне разрешение.

– Вы можете сказать, зачем вам нужно туда, сэр?

– Из-за записной книжки. Вчера я записывал в нее названия его книг и, наверное, положил ее на книжный шкаф. Когда сел в поезд, книжки при мне не оказалось, а эта квартира – последнее место, где я был. – Он увидел, что солдат собрался отказатьему, поэтому добавил: – Если хотите, пойдемте со мной, я ничего не имею против. Мне нужно только взять свою записную книжку, если она там. Я не думаю, что квартира как-то поможет мне в расследовании, но в книжке записаны вещи, касающиеся других дел, и это для меня важно. – Он понял, что говорит слишком много.

Солдаты обменялись взглядами, и один из них, очевидно, решил, что ничего не случится. Тот, с кем разговаривал Брунетти, отдал карабин напарнику и сказал:

– Если вместе со мной, сэр, тогда я открою вам квартиру.

Признательно улыбнувшись, Брунетти двинулся за ним к парадному и вошел в лифт. Никто из них не проронил ни слова ни за время короткого подъема на третий этаж, ни пока солдат открывал дверь. Он отступил в сторону и позволил Брунетти пройти мимо себя в квартиру, потом закрыл за собой дверь.

Брунетти вошел в гостиную и направился к книжному шкафу. Он сделал вид, будто ищет записную книжку, которая лежала в кармане его пиджака, даже присел и заглянул под стул, стоявший рядом со шкафом.

– Странно. Я уверен, что доставал ее здесь. – Он вынул несколько книг и посмотрел за ними. Ничего. Он остановился, размышляя, где еще он мог пользоваться ею. – Я пил воду в кухне, – сказал он солдату. – Может, там оставил. – И спросил, словно ему это только что пришло в голову: – А не могло быть так, что кто-то заходил сюда и нашел ее?

– Нет, сэр. После вашего ухода сюда никто не заходил.

– Ладно, – сказал Брунетти с самой дружелюбной улыбкой, на какую был способен, – значит, она там.

И он прошел впереди солдата в кухню и направился к столу у мойки. Там он огляделся, нагнулся, чтобы посмотреть под кухонным столом, потом выпрямился. При этом он стал так, чтобы оказаться прямо перед нагревателем воды. Шлицы болтов на передней панели были наклонены под таким углом, что было ясно: кто-то заглянул туда и увидел, что мешочки исчезли.

– Похоже, сэр, ее здесь нет.

– Да, ее нет, – согласился Брунетти, постаравшись выразить голосом растерянность. – Очень странно. Я уверен, что держал ее в руках, когда был здесь.

– А вы не могли обронить ее в машине, сэр? – предположил солдат.

– Водитель сказал бы мне, – возразил Брунетти, а потом, словно эта идея только что пришла ему в голову, добавил: – Если бы он ее нашел.

– Поищите лучше в машине, сэр.

Они вместе вышли из квартиры, солдат старательно запер за ними дверь. Спускаясь на лифте, Брунетти решил, что если он найдет записную книжку за задним сиденьем машины, это покажется слишком уж ненатуральным. Поэтому, когда они вышли на улицу, он поблагодарил солдата за помощь и вернулся к своей машине.

Не будучи уверенным, что солдаты могут услышать его, и не зная, понимает ли кто-то из них по-итальянски, он сыграл напрямую и спросил у водителя, не находил ли тот в машине записную книжку. Разумеется, он не находил. Брунетти открыл заднюю дверь, сунул руку за заднее сиденье и пошарил в пустоте. Он ничуть не удивился, ничего там не найдя. Потом он вылез из машины и повернулся к джипу. Поднял руки, продемонстрировав, что в них ничего нет, а потом уселся на заднее сиденье и велел водителю ехать на вокзал.

Глава 12

Единственным поездом, который отходил от Виченцы в этот час, был местный, останавливающийся на каждой станции между Виченцей и Венецией, но поскольку междугородный из Милана должен был прийти только через сорок минут, Брунетти решил ехать на местном, хотя и терпеть не мог постоянных остановок в пути, при которых пассажиры то и дело меняются, а в Падуе обязательно сойдет толпа студентов и сядет точно такая же толпа. Еще в столовой он взял номер газеты на английском языке, который кто-то оставил на столе. Теперь он вынул ее из внутреннего кармана и стал читать. «Звезды и полосы» называлась газета, заголовок – красными буквами, очевидно, ее издавали американские военные в Европе. На первой странице был напечатан рассказ об урагане, пронесшемся над местностью под названием Билокси. Кажется, это город в Бангладеш. Нет, в Америке, но как можно объяснить это название? Статью иллюстрировала большая фотография: поврежденные здания и перевернутые машины, деревья вповалку. Он перевернул страницу и прочел, что в Детройте питбуль откусил руку спящему ребенку. Брунетти не сомневался, что этот город находится в Америке. Фотографии не было. Министр обороны заверил Конгресс, что все нарушители договоров с правительством будут наказаны в полной мере по закону. Замечательно сходство между риторикой американских политиков и итальянских. Брунетти не сомневался, что иллюзорная природа этого обещания одинакова в обеих странах.

Три страницы были отведены карикатурам, ни в одной из которых он не видел ни малейшего смысла, шесть – спортивным новостям, смысла в которых было еще меньше. На одной карикатуре пещерный человек размахивал клюшкой, а на одной из спортивных страниц человек в полосатой форме делал то же самое. На последней странице было продолжение сообщения об урагане, но тут поезд подъехал к венецианскому вокзалу, и Брунетти бросил чтение. Газету он оставил на сиденье рядом; возможно, кто-то почерпнет из нее больше, чем он.

В Венецию он прибыл в восьмом часу, но небо все еще было светлым. Это кончится в следующие выходные, подумал он, – часы переведут на час назад, и темнеть станет раньше. Или наоборот, и темнеть станет позже? Хотелось думать, что большинство людей так же путаются с этим каждый год, как и он. Он прошел по мосту Скальци и углубился в лабиринт извилистых улочек, которые вели к его дому. Прохожих было мало, даже в этот час, поскольку большинство отплыло на катерах к вокзалу или к автовокзалу на пьяццале Рома. Обычно по дороге он смотрел вверх на фасады домов, на окна, на мостовые, всегда внимательный к тому, чего он мог не замечать раньше. Как и многим его землякам, Брунетти никогда не надоедало рассматривать свой город, и он часто радовался, обнаружив что-то такое, что раньше ускользало от его внимания. За многие годы он выработал систему, которая позволяла ему награждать себя за каждое открытие: за новое окно он получал кофе; за новую статую святого – как бы мала она ни была – причитался стакан вина; а однажды, несколько лет тому назад, он заметил на стене, мимо которой проходил, наверное, пять раз в неделю еще ребенком, камень с надписью, увековечивающей закладку старейшего в Италии «Издательства Альдини», основанного в четырнадцатом веке. Он тогда обогнул угол, вошел в бар на кампо Сан-Лука и заказал себе бренди «Александр», хотя было всего лишь десять утра, и бармен, поставив перед ним стакан, бросил на него странный взгляд.

Но сегодня улицы не вызывали у него интереса, он все еще был в Виченце, все еще видел шлицы четырех болтов, которые удерживали переднюю панель на нагревателе воды в квартире Фостера, каждый из которых был завернут немного не так, как вчера завернул его Брунетти, и каждый доказывал, что солдаты лгут, утверждая, будто никто не входил в квартиру после Брунетти. Значит, теперь они – кто бы ни были эти «они» – знали, что Брунетти взял наркотики из квартиры и ничего об этом не сказал.

Он вошел в свой дом и открыл почтовый ящик прежде, чем вспомнил, что Паола уже давно пришла и посмотрела почту. Он начал подниматься на свой этаж, радуясь, что первый пролет такой невысокий и пологий, – этот пролет остался от бывшего здесь палаццо пятнадцатого века. Наверху ступени круто сворачивали влево и подводили двумя крутыми пролетами к следующему этажу. Там его ждала дверь, которую он отпер и закрыл за собой. Еще один пролет, на сей раз крутой и опасный. Винтовая лестница, ступени которой нависали друг над другом, привела его к последним двадцати пяти ступеням, ведущим к его квартире. Он отпер дверь и наконец-то оказался дома.

Его встретил запах стряпни, при этом один запах смешивался с другим. Он различил легкий аромат тыквы, что означало, что Паола готовит risottoconzucca, которое можно приготовить только в это время года, когда темно-зеленые плоские тыквы baruccaпривозят из Кьоджи, с того берега лагуны. А что еще? Телячья нога? Зажаренная с оливками и белым вином?

Он повесил пиджак в шкаф и прошел по коридору на кухню. Здесь было жарче, чем обычно, что означало зажженную духовку. Когда он поднял крышку большой сковородки, там оказались светло-оранжевые ломти тыквы, которые медленно поджаривались с мелко нарубленным луком. Он взял стакан с полки за мойкой и вынул из холодильника бутылку Риболлы. Налил всего лишь глоток, попробовал, выпил, потом наполнил стакан и поставил бутылку на место. Тепло кухни обволакивало его. Он ослабил галстук и вышел в коридор.

– Паола!

– Я здесь, – услышал он в ответ.

Он не ответил и, пройдя через длинную гостиную, вышел на балкон. Для Брунетти это было самое лучшее время дня, потому что с их террасы хорошо смотреть на закат солнца. В ясную погоду из маленького окошка кухни можно было видеть Доломитовые Альпы, но сейчас эти горы уже утонули в вечерней мгле. Он остался стоять на месте, опираясь о перила, рассматривая крыши и башни, неизменно доставляющие ему удовольствие. Он слышал, как Паола идет по коридору, входит в кухню, слышал звяканье передвигаемых кастрюль, но оставался там, где был, слушая, как на Сан-Поло колокола вызванивают восемь часов, потом, через пару секунд, им отвечают, как всегда, колокола на Сан-Марко, и гул их разносится над городом. Когда все колокола стихли, он вошел в дом, прикрыв дверь от прохладного вечернего воздуха.

На кухне Паола стояла у плиты, помешивая ризотто, то и дело останавливаясь, чтобы добавить сока от жареного мяса.

– Выпьешь винца? – спросил он.

Она покачала головой, не переставая помешивать. Он прошел у нее за спиной, задержался, чтобы поцеловать в шею, и налил себе еще стакан.

– Как там Виченца? – спросила она.

– Лучше спроси меня, как там Америка.

– Да, я понимаю, – сказала она. – Это невероятно, да?

– А ты там разве когда-нибудь была?

– Много лет тому назад. С Элвисами. – И, видя его недоумевающее лицо, пояснила: – Полковника тогда направили в Падую. Там была какая-то вечеринка в офицерском клубе для итальянских и американских офицеров. Примерно десять лет назад.

– Не помню.

– Да, ты туда не ходил. Ты тогда был в Неаполе. Кажется. Там все по-прежнему?

– Смотря как там было тогда, – ответил он, улыбаясь.

– Не язви, Гвидо. Так как там?

– Там очень чисто и все то и дело улыбаются.

– Ну ладно, – сказала она, снова принимаясь помешивать ризотто. – Значит, все как было.

– Интересно, почему это они все время улыбаются? – Он замечал это всякий раз, когда бывал в Америке.

Она отвернулась от ризотто и посмотрела на него.

– А почему бы им и не улыбаться, Гвидо? Ты сам подумай. Это самый богатый народ в мире. Все должны считаться с ними в политических делах, и они каким-то образом убедили себя, что все, что они успели сделать за свою очень короткую историю, сделано с единственной целью – содействовать благу всего человечества. Так почему же им не улыбаться? – Она снова повернулась к сковородке и что-то проворчала, увидев, что рис прилип к днищу. Она подлила еще сока и быстро-быстро помешала.

– У нас что, сейчас начнется собрание ячейки? – вкрадчиво спросил он.

Хотя обычно их политические взгляды совпадали, Брунетти всегда голосовал за социалистов, а Паола агитировала за коммунистов. Но теперь, когда и система рухнула, и партия умерла, он иногда иронизировал.

Она не удостоила его ответом.

Он начал доставать тарелки, чтобы накрыть на стол.

– А где дети?

– С приятелями. – И прежде чем он успел спросить, добавила: – Да, они позвонили и спросили разрешения. – Она привернула огонь под ризотто, взяла со стола приличный кусок масла и, кинув его в стряпню, высыпала туда небольшое блюдце тонко натертого пармезана. Потом все перемешала, выложила ризотто в столовую миску и поставила на стол. Выдвинула стул, села и, ткнув ложкой в сторону Брунетти, сказала:

– Mangia, ti fa bene,[24]24
  Ешь, ты хорошо потрудился (ит.).


[Закрыть] – приказание, которое наполняло Брунетти радостью с тех пор, как он помнил себя.

Он положил ризотто себе на тарелку. Он хорошо потрудился, провел день в чужой стране, так кому какое дело, сколько ризотто он съест? Воткнув вилку в центр, он покрутил его, отодвигая ризотто к краю, чтобы оно быстрее остыло. Съел две полные вилки, вздохнул в знак похвалы и продолжал дальше.

Когда Паола увидела, что он уже не умирает с голоду и ест больше ради удовольствия, она произнесла:

– Ты мне не рассказал, как твоя поездка в Америку.

Он ответил с набитым ртом:

– Непонятно. Американцы очень вежливые и говорят, что хотят помочь, но кажется, никто не знает ничего, что могло бы мне помочь.

– А доктор?

– Которая хорошенькая? – спросил он, ухмыляясь.

– Да, Гвидо, которая хорошенькая.

Понимая, что загнал эту особу в нору, он ответил просто:

– Я по-прежнему считаю, что она знает то, что и я хочу узнать. Но она ничего не говорит. Через шесть месяцев она увольняется из Армии, возвращается в Америку и все это будет в прошлом.

– А он был ее любовником? – спросила Паола, коротко фыркнув, чтобы показать, что отказывается понимать, как это доктор не хочет помочь, хотя и может.

– Судя по всему, да.

– Тогда я не уверена, что она сможет просто собрать вещички и забыть о нем.

– Может быть, это что-то такое, чего она не хочет знать о нем.

– Например?

– Не знаю. Объяснить ничего не могу. – Он решил ничего не говорить ей о двух пластиковых мешочках, найденных в квартире Фостера; этого никто не должен знать. Кроме того, тот, кто открыл нагреватель, увидел, что мешочки исчезли, а потом завинтил болты. Он пододвинул к себе миску с ризотто. – Можно я доем? – спросил он. Не нужно быть детективом, чтобы знать, каким будет ответ.

– Давай. Я не люблю, когда остается, и ты тоже.

Когда он покончил с ризотто, она убрала миску со стола и положила ее в мойку. Он сдвинул в сторону две плетеные салфетки, чтобы ей было куда поставить сковородку, снятую с плиты.

– Что ты собираешься делать?

– Не знаю. Посмотрим, что будет делать Патта, – сказал он, отрезая кусок мяса и кладя его ей на тарелку. Кивком головы она дала понять, что больше не хочет. Он отрезал два больших куска для себя, взял хлеба.

– Какая разница, что будет делать Патта? – спросила она.

– Ах, милочка моя невинная, – ответил он. – Если он попробует отодвинуть меня от этого дела, я буду точно знать, что кто-то хочет это дело прикрыть. И поскольку наш вице-квесторе реагирует только на голоса, которые доносятся с высоких мест – и чем выше место, тем быстрее он реагирует, – тогда я буду знать, что тот, кто хочет замолчать это дело, обладает значительной властью.

– Например?

Он взял еще хлеба и подобрал подливу с тарелки.

– Мне становится сильно не по себе, когда я думаю, кто бы это мог быть.

– Кто?

– Точно не знаю. Но если здесь замешаны американские военные, можешь не сомневаться, это дело политическое, значит, подключится правительство. Их правительство. А стало быть, и наше.

– И поэтому – надо звонить Патте?

– Да.

– И поэтому неприятности?

Брунетти не склонен был обсуждать очевидное.

– А если Патта не будет тебя останавливать?

Брунетти пожал плечами. Поживем – увидим. Паола убрала тарелки.

– Десерт будешь?

Брунетти покачал головой.

– Когда придут дети?

Двигаясь по кухне, она ответила:

– Кьяра вернется к девяти. Раффаэле я велела быть к десяти. – Разница в том, как она произнесла эти две фразы, заключала в себе все, что не было выражено словами.

– Ты говорила с его учителями? – спросил Брунетти.

– Нет. Учебный год только начался.

– Когда будет первое родительское собрание?

– Не знаю. Я куда-то сунула письмо из школы. В октябре, наверное.

– Ну и как он? – Задавая этот вопрос, Брунетти надеялся, что Паола просто ответит на него, не спрашивая, что он имеет в виду, так как и сам не знал, что он имеет в виду.

– Не знаю, Гвидо. Он никогда со мной не разговаривает, ни о школе, ни о своих друзьях, ни о том, что он делает. Ты был таким же в его возрасте?

Он вспомнил себя в шестнадцать лет, вспомнил, каково это.

– Не помню. Наверное, да. Но потом я обнаружил, что на свете есть девушки, и забыл о том, что нужно злиться и чувствовать себя потерянным ивсе такое. Мне только хотелось им нравиться. Это было единственно важным для меня.

– А их было много? – спросила она.

Он пожал плечами.

– И ты им нравился?

Он усмехнулся.

– А, да ну тебя, Гвидо, пойди и займись чем-нибудь. Посмотри телевизор.

– Я ненавижу телевизор.

– Тогда помоги мне вымыть посуду.

– Я люблю телевизор.

– Гвидо, – повторила она, не то чтобы раздраженно, но почти, – ну-ка, вставай и не морочь мне голову.

Тут оба они услышали звук ключа, поворачивающегося в замке. Это была Кьяра, с силой распахнувшая дверь и отшвырнувшая школьную сумку. Она прошла из прихожей на кухню, поцеловала родителей и стала рядом с Брунетти, обняв отца за плечи.

– Есть что поесть, мама? – спросила она.

– А разве мама Луизы тебя не угостила?

– Угостила, но это было так давно. Я умираю с голоду.

Обхватив дочку за плечи, Брунетти усадил ее к себе на колени и рыкнул грозным голосом полицейского:

– Ага, попалась. Признавайся. Куда ты спрятала угощение?

– Ну, папа, перестань, – пискнула она, корчась от восторга. – Взяла и съела. А потом опять проголодалась. А с тобой так не бывает?

– Твой отец, Кьяра, обычно выдерживает без еды по меньшей мере час. – Потом Паола спросила уже более добрым голосом: – Фруктов? Сэндвич?

– А если и то, и другое? – попросила девочка.

Когда Кьяра съела сэндвич – большой кусок хлеба с ветчиной, помидором и майонезом, а потом умяла пару яблок, настало время всем идти спать. Раффаэле вернулся к половине двенадцатого, и Брунетти услышал, проснувшись, как открылась и закрылась дверь, услышал шаги сына в коридоре. После чего провалился в глубокий сон.