Текст книги "Смерть в чужой стране"

Автор книги: Донна Леон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

– Большое спасибо, Вьянелло, – сказал Брунетти, прочитав два первые параграфа донесения, в которых объяснялось подробно, что он собирался сделать, идя на встречу с Руффоло, и почему решил, что это важно – ничего не сообщать Патте. Он устало улыбнулся и вернул Вьянелло бумагу, не затрудняя себя дальнейшим чтением. – Но я думаю, что невозможно сделать так, чтобы он не понял, что я сделал это по собственной инициативе и что у меня не было никаких намерений сообщать ему об этом.

Вьянелло не пошевелился.

– Вы только подпишите донесение, синьор, а я о нем позабочусь.

– Вьянелло, что вы собираетесь с этим делать?

Не обращая внимания на вопрос, Вьянелло сказал:

– Он ведь два года держал меня на кражах со взломом, да, синьор? Даже когда я просил о переводе. – Он постучал по обратной стороне бумаги. – Если вы подпишете, синьор, завтра утром это будет у него на столе.

Брунетти подписал донесение и отдал его Вьянелло:

– Спасибо, сержант. Я скажу жене, что нужно звонить вам, если она не сможет открыть замок нашей квартиры.

– Ничего нет проще. Доброй ночи, синьор.

Глава 25

Хотя Брунетти не удалось лечь спать до четырех утра, он все же сумел прийти в квестуру в десять. На столе у себя он нашел записки, в которых сообщалось, что вскрытие тела Руффоло намечено на вторую половину дня, что его матери сообщили о смерти сына и что вице-квесторе Патта хочет видеть Брунетти у себя, когда тот придет.

Еще нет десяти, а Патта на работе. Конец света!

Когда он вошел в кабинет Патты, тот поднял голову и – Брунетти показалось, но он тут же объяснил это тем, что не выспался, – улыбнулся ему.

– Доброе утро, Брунетти. Садитесь, пожалуйста. Вам не стоило приходить на работу так рано, после ваших ночных подвигов.

Подвигов?

– Благодарю вас, синьор. Приятно видеть вас здесь так рано.

Патта пропустил это замечание мимо ушей и продолжал улыбаться:

– Вы очень правильно повели себя в деле этого Руффоло. Я рад, что вы в конце концов стали думать так же, как и я.

Брунетти понятия не имел, о чем речь, поэтому выбрал наиболее разумную из всех возможных тактик.

– Благодарю вас, синьор.

– Это я о том, что теперь у нас все сошлось, не так ли? Я хочу сказать, что хотя у нас нет признания, но думаю, что прокуратура отнесется к делу так же, как мы, и поверит, что Руффоло собирался заключить с нами сделку. Глупо было приносить с собой такое доказательство, но я уверен – он-то считал, что вы хотите только поговорить с ним.

Никаких картин на том маленьком пляже не было, Брунетти был в этом уверен. Но он мог спрятать на себе что-то из драгоценностей синьоры Вискарди. Ведь Брунетти только осмотрел его карманы, так что это вполне возможно.

– Где оно было?

– У него в бумажнике, Брунетти. Не говорите, что вы не видели. Это же занесено в список вещей, которые он имел при себе, когда мы обнаружили тело. Разве вы не присутствовали при составлении списка?

– Его составлял сержант Вьянелло, синьор.

– Ясно. – Уличив Брунетти в оплошности, Патта еще больше повеселел. – Значит, вы это не видели?

– Нет, синьор. Прошу прощения, но я, наверное, не заметил. Вчера ночью свет там был очень плохой.

Это уже начинало походить на бессмыслицу. В бумажнике Руффоло не было никаких драгоценностей, если только он не продал какую-то вещь за двадцать тысяч лир.

– Американцы хотят прислать сюда сегодня кого-нибудь для освидетельствования, но я думаю, что не может быть никаких сомнений. Там стоит имя Фостера, и Росси сказал, что фотография похожа на него.

– Его паспорт?

Патта широко улыбнулся.

– Его воинское удостоверение личности.

Ну разумеется. Пластиковые карты, которые лежали в бумажнике Руффоло и которые он сунул обратно, не удосужившись просмотреть. А Патта продолжал:

– Это явное доказательство, Руффоло – вот кто убийца. Американец, наверное, сделал какое-то неверное движение. А это глупо, когда у человека в руках нож. И Руффоло запаниковал – он так недавно вышел из тюрьмы. – Патта покачал головой, сокрушаясь по поводу опрометчивости преступников.

– По случайному совпадению синьор Вискарди позвонил мне вчера вечером и сказал, что, возможно, молодой человек на фотографии и мог оказаться в палаццо в ту ночь. Он сказал, что тогда был слишком удивлен, чтобы сообразить, что к чему. – Патта неодобрительно поджал губы и добавил: – И я уверен, что обращение, которое он претерпел со стороны ваших полицейских, не помогло ему вспомнить. – Выражение его лица изменилось, улыбка снова расцвела на нем. – Но все это в прошлом, и он явно не держит на нас зла. Так что, судя по всему, эти бельгийцы не ошиблись и Руффоло там действительно был. Полагаю, что у американца он нашел не очень много денег и решил попытаться устроить более удачное ограбление.

Патта просто сиял.

– Я уже говорил об этом с журналистами, объяснил, что с самого начала у нас не возникало никаких сомнений. Убийство американца должно было быть случайным. А теперь, слава богу, это доказано.

Слушая, как нагло Патта сваливает вину за убийство Фостера на Руффоло, Брунетти понял, что причиной смерти доктора Питерс всегда будут считать случайную передозировку.

Ему ничего не оставалось, как броситься под безжалостную колесницу уверенности Патты.

– Но зачем ему было брать удостоверение американца? Это же совершенно бессмысленно.

Колесница Патты прокатилась прямо по нему.

– Он спокойно мог сбежать от вас, комиссар, поэтому считал маловероятным, что удостоверение попадет в ваши руки. Или, может быть, он просто забыл о нем.

– Синьор, люди редко забывают о доказательствах, которые связывают их с убийством.

Патта пропустил это мимо ушей.

– Я сказал журналистам, что у нас были основания подозревать его в убийстве американца с самого начала, что именно поэтому вы и хотели с ним поговорить. Он, вероятно, боялся, что мы вот-вот его сцапаем, и решил откупиться от нас, сдав награбленное. Или, что тоже вероятно, он собирался обвинить в смерти американца кого-то еще. Тот факт, что при нем оказалось это удостоверение, не оставляет никаких сомнений, что убийца – он. – Ну что же, в этом Брунетти был уверен – это, конечно, исключает все сомнения. – В конце концов вы именно поэтому отправились на встречу с ним, да? Из-за американца? – И когда Брунетти не ответил, Патта повторил свой вопрос: – Это так, комиссар?

Брунетти отмахнулся от вопроса движением головы и спросил:

– Вы сообщили что-нибудь из этого прокурору, синьор?

– Конечно, сообщил. А чем, по-вашему, я занимался все утро? Как и я, он считает дело закрытым. Руффоло убил американца при попытке ограбить его, потом попытался добыть побольше денег, ограбив палаццо синьора Вискарди.

Брунетти в последний раз попробовал внести в разговор какой-то смысл:

– Это совсем разного рода преступления – уличный грабеж и кража картин.

Голос Патты стал громче.

– Есть свидетельства, что он виновен в обоих преступлениях, комиссар. Существует удостоверение личности, и есть свидетели-бельгийцы. Вы охотно верили им раньше, верили, что они видели Руффоло в ночь ограбления. И теперь синьор Вискарди припоминает, что он видел все-таки Руффоло. Он попросил еще разок посмотреть на фото, и если он узнает его, никаких сомнений не останется. По-моему, доказательств больше чем достаточно, и их больше, чем достаточно, чтобы убедить прокурора.

Брунетти резко оттолкнул стул и встал: – Это все, синьор?

– Я думал, что вы обрадуетесь больше, Брунетти, – сказал Патта с искренним удивлением. – Это закрывает дело с американцем, но теперь будет труднее найти картины синьора Вискарди и вернуть их ему. Вы, конечно, герой, но не совсем, поскольку не привели сюда Руффоло. Но я уверен, что вы бы сделали это, если бы только он не свалился с эстакады. Я упомянул ваше имя журналистам.

Сделать это Патте было, пожалуй, труднее, чем отдать Брунетти своего первенца-сына. Дареному коню в зубы не смотрят.

– Благодарю вас, синьор.

– Конечно, я пояснил, что вы следовали моим указаниям. Заметьте, я подозревал Руффоло с самого начала. В конце концов, его выпустили из тюрьмы за неделю до того, как он убил американца.

– Да, синьор.

Настроение Патты опять пошло вверх.

– Жаль, что мы не нашли картин синьора Вискарди. Я постараюсь увидеться с ним сегодня и лично сообщить ему об этом.

– Он здесь?

– Да, когда я говорил с ним вчера, он заметил, что приедет в Венецию сегодня. Он сказал, что хочет зайти и еще раз взглянуть на фото. Как я уже сказал вам, это уничтожит все сомнения.

– Вы думаете, его огорчит, что мы не нашли его картин?

– Ах, – сказал Патта, который уже явно обдумал это. – Конечно огорчит. Обладатели коллекций очень расстраиваются из-за таких потерь, картины для них – все равно что близкие люди.

– Наверное, именно так Паола относится к нашему Каналетто.

– К чему? – спросил Патта.

– Каналетто. Был такой венецианский художник. Дядя Паолы подарил нам его картину на свадьбу. Не очень большую, синьор. Но жена очень полюбила ее. Я все время твержу, что ее нужно повесить в гостиной, но ей нравится держать ее в кухне. – Не ахти что, но все же хоть какая-то месть.

Голос Патты прозвучал сдавленно.

– В кухне?

– Да, я рад, что вам кажется странным такое место для картины, синьор. Я передам ей, что вы со мной согласны. Наверное, я пойду посмотрю, что сделал Вьянелло. У него есть кое-что для меня.

– Хорошо, Брунетти. Хочу поздравить вас с хорошо проделанной работой. Синьор Вискарди был очень доволен.

– Благодарю вас, синьор, – сказал Брунетти, направляясь к двери.

– Вы знаете, он друг мэра.

– Ах, – сказал Брунетти, – нет, синьор, я этого не знал.

– А следовало бы.

Вьянелло сидел за своим столом. Он поднял голову, когда вошел Брунетти, и улыбнулся:

– Я слышал, сегодня утром вы стали героем?

– Что еще было в той бумаге, которую я подписал вчера ночью? – спросил Брунетти без всяких околичностей.

– Там сказано, что вы считаете Руффоло причастным к смерти этого американца.

– Это смешно, вы же знаете, что за человек был Руффоло. Он повернулся бы и дал деру, если бы американец просто прикрикнул на него.

– Он только что отсидел два года, синьор. Он мог измениться.

– Вы действительно так думаете?

– Это возможно, синьор.

– Я не об этом вас спрашиваю, Вьянелло. Я спрашиваю – вы верите, что он это сделал?

– Если он этого не делал, то откуда в его бумажник попало удостоверение американца?

– Значит, вы в это поверили?

– Да. То есть это вполне вероятно. Почему вы в это не верите, синьор?

Из-за предупреждения графа – Брунетти только сейчас сообразил, что это было настоящее предупреждение, – о связи между Гамберетто и Вискарди. Он также сообразил теперь, что угроза Вискарди не имеет никакого отношения к расследованию ограбления палаццо, которым занимается Брунетти. Вискарди посоветовал ему держаться подальше от расследования убийств двух американцев, убийств, к которым глупый бедный Руффоло не имеет никакого отношения, убийств, которые – теперь Брунетти это понимал – навсегда останутся безнаказанными.

Его мысли перескочили с двух убитых американцев на Руффоло. До него наконец-то дошло, что тот считал удачей, когда хвастался перед матерью своими важными друзьями. Он ограбил палаццо, сделал даже то, что велел ему сделать важный человек, – вмазал ему по физиономии, хотя это совсем не похоже на Руффоло. В какой момент Руффоло узнал, что синьор Вискарди замешан в гораздо более крупных махинациях, чем кража собственных картин? Он упомянул три вещи, которые могли заинтересовать Брунетти – это должны были быть картины – хотя в его бумажнике обнаружилась только одна. Кто положил ее туда? Или Руффоло каким-то образом завладел удостоверением личности и сохранил его, чтобы использовать как козырь в разговоре с Брунетти? Или, что хуже, не попытался ли он шантажировать Вискарди тем, что знает об удостоверении и о том, что оно означает? Или он просто оказался пешкой, одним из бесчисленных мелких игроков, вроде Фостера и Питерс, которых используют некоторое время, а потом отбрасывают, когда они узнают что-то такое, что может угрожать главным игрокам? И удостоверение сунули ему в бумажник те же люди, которые использовали булыжник, чтобы убить его?

Вьянелло по-прежнему сидел за столом и смотрел на него со странным выражением, но Брунетти ничего не мог ему ответить, ответить так, чтобы тот поверил. Поскольку он был без пяти минут героем, он вернулся наверх, закрыл дверь своего кабинета и в течение часа смотрел в окно. Несколько рабочих наконец-то появились на лесах Сан-Лоренцо, но никак нельзя было сказать, что же они делают. Никто из них не поднимался на крышу, так что черепица оставалась нетронутой. И никаких инструментов у них, кажется, не было. Они ходили по разным ярусам лесов, то поднимаясь вверх, то спускаясь вниз по связывающим их лестницам, сходились, разговаривали, потом расходились и снова принимались карабкаться по лестницам. Это очень напоминало деловитую активность муравьев: цель, судя по всему, существует, но невозможно понять, что это за цель.

Зазвонил телефон, и он отвернулся от окна, чтобы взять трубку:

– Брунетти.

– Комиссар Брунетти, это майор Амброджани с американской базы в Виченце. Мы с вами недавно встречались по поводу смерти того военнослужащего в Венеции.

– А-а, да, майор, – сказал Брунетти после паузы, достаточно долгой для того, чтобы тот, кто слушал этот разговор, понял, что он вспомнил майора с трудом. – Чем могу быть полезен?

– Вы уже помогли нам, синьор Брунетти, по крайней мере моим американским коллегам, найдя убийцу этого молодого человека. Звоню, чтобы поблагодарить вас лично и передать благодарность американского командования базы.

– Это очень любезно с вашей стороны, майор. Весьма признателен. Любую посильную помощь Америке, в особенности представителям ее правительства, мы оказываем с удовольствием.

– Как это мило, синьор Брунетти. Я, разумеется, передам им ваши слова в точности.

– Да, прошу вас, майор. Я могу что-нибудь еще для вас сделать?

– Пожелать мне удачи, наверное, – сказал майор Амброджани с каким-то ненатуральным смешком.

– С радостью, майор, но в чем?

– Я получил новое назначение.

– Куда?

– На Сицилию. – Когда Амброджани произнес это слово, голос его внезапно стал ровным, лишенным каких-либо чувств.

– Но ведь это же замечательно, майор. Мне говорили, что там великолепный климат. Когда вы уезжаете?

– В эти выходные.

– Так скоро? И когда ваша семья присоединится к вам?

– Боюсь, что это вряд ли возможно. Мне поручили командовать маленькой частью в горах, и там никак невозможно разместить семьи.

– Печально слышать это, майор.

– Ну, наверное, это в природе нашей службы.

– Да, наверное. Мы можем что-нибудь сделать для вас здесь, майор?

– Нет, комиссар. Еще раз благодарю вас от себя и от моих американских коллег.

– Благодарю вас, майор. Желаю удачи, – сказал Брунетти, и это были единственные слова, которые он проговорил искренне.

Он положил трубку и снова принялся рассматривать леса. Рабочих там уже не было. Неужели, подумал он, их тоже послали на Сицилию? Сколько времени может человек выжить на Сицилии? Месяц? Два? Амброджани говорил, сколько ему остается до отставки, но он забыл, сколько именно. Брунетти надеялся, что он сумеет дотянуть до этого срока.

Он опять подумал о трех молодых людях, каждый из которых был устранен, как пешка, отброшенная грубой рукой. До этой минуты он считал, что эта рука могла принадлежать только Вискарди, но перемещение Амброджани означало, что в игру включены и другие, более могущественные игроки, которым ничего не стоит смахнуть с шахматной доски и его, Брунетти, и Амброджани. Он вспомнил надпись на одном из пластиковых мешков, наполненных смертью: «Собственность правительства США». Его передернуло.

Ему незачем было искать адреса в папке. Он вышел из квестуры и направился к Риальто, ничего не видя, не сознавая, мимо чего идет. На Риальто, внезапно охваченный усталостью при мысли о том, что придется и дальше тащиться пешком, он подождал первого трамвайчика и сошел на второй остановке, у Сан-Стае. Хотя он никогда не был здесь, ноги довели его до двери, Вьянелло сказал ему – казалось, несколько месяцев тому назад, – где это находится. Он позвонил, назвал себя, и дверь резко распахнулась.

Двор был маленький, там ничего не росло, ступени вели наверх от его скучной серости. Брунетти дошел до самого верха и поднял руку, чтобы постучать в деревянную дверь, но Вискарди открыл ее прежде, чем он успел сделать это.

Синяк у Вискарди под глазом стал светлей, кровоподтек почти исчез. Однако, улыбка оставалась прежней.

– Какой приятный сюрприз, комиссар. Входите же.

Он протянул руку, но когда Брунетти не обратил на нее внимания, придержал ею дверь, впуская гостя.

Брунетти вошел в вестибюль и подождал, пока Вискарди закроет за ним дверь. Он почувствовал непреодолимое желание ударить этого человека, совершить над ним какое-то физическое насилие, сделать ему больно. Но он только прошел следом за ним в просторный, полный воздуха зал, выходивший, должно быть, на сад позади палаццо.

– Что я могу для вас сделать, комиссар? – спросил Вискарди вежливо, но не сочтя нужным предложить Брунетти сесть или выпить.

– Где вы были прошлой ночью, синьор Вискарди?

Вискарди улыбнулся, глаза его стали теплыми и нежными. Вопрос его ничуть не удивил.

– Я был там, где обязан находиться по ночам всякий порядочный человек, Dottore, – с моей женой и детьми.

– Здесь?

– Нет, я находился в Милане. И поскольку я могу предварить ваш следующий вопрос, сообщу, что там находились еще и другие люди – двое гостей и трое слуг.

– Когда вы прибыли сюда?

– Сегодня утром, на раннем самолете. – Он улыбнулся и, сунув руку в карман, вынул маленькую синюю карточку. – Ах, как удачно. У меня сохранился посадочный талон. – Он протянул талон Брунетти. – Хотите осмотреть его, комиссар?

Брунетти не обратил внимания на его жест.

– Мы нашли того молодого человека, который был на фото, – сказал Брунетти.

– Молодого человека? – переспросил Вискарди, помолчал, а потом сделал вид, что вспомнил. – Ах да, молодого преступника, фотографию которого ваш сержант показал мне в тюрьме. Вам сказал вице-квесторе, что мне показалось, будто я припоминаю его? – Брунетти пропустил вопрос мимо ушей, и Вискарди продолжал: – Значит ли это, что вы его арестовали? Если к тому же это означает, что вы вернете мне мои картины, жена будет в восторге.

– Он умер.

– Умер? – повторил Вискарди, изумленно выгнув бровь. – Как жаль! Это была естественная смерть? – спросил он, потом помолчал, словно взвешивая следующий вопрос. – Наверное, передозировка наркотиков? Мне говорили, что такие случаи бывают, особенно с молодыми людьми.

– Нет, это не была сверхдоза. Его убили.

– Ах, как печально слышать это, но ведь такие вещи часто происходят вокруг, не так ли? – Он улыбнулся своей шуточке и спросил: – Но в конце концов не он ли ограбил палаццо?

– Есть доказательство, которое связывает его с этим ограблением.

Вискарди сузил глаза, явно намереваясь изобразить, что его вдруг осенило:

– Значит, в ту ночь я действительно видел его?

– Да, вы его видели.

– Значит ли это, что я скоро получу картины?

– Нет.

– Ах, это очень плохо. Жена будет огорчена.

– Мы нашли доказательство, что он был связан с другим преступлением.

– Вот как? С каким же?

– С убийством американского военного.

– Вы и вице-квесторе должны быть довольны, что смогли раскрыть и это убийство.

– Вице-квесторе доволен.

– А вы нет? Почему же, комиссар?

– Потому что он не был убийцей.

– Вы, кажется, совершенно уверены в этом.

– Я в этом совершенно уверен.

Вискарди опять попытался улыбнуться, улыбка получилась натянутой.

– Боюсь, Dottore, что я был бы еще больше доволен, если бы вы с такой же уверенностью сказали, что найдете мои картины.

– Можете быть уверены, что я их найду, синьор Вискарди.

– Это обнадеживает, комиссар. – Он отодвинул манжет, мельком взглянул на часы и сказал: – К сожалению, я должен перед вами извиниться. Я жду друга к ланчу. А потом у меня деловая встреча, и я должен ехать на вокзал.

– Встреча у вас в Венеции? – спросил Брунетти.

Улыбка чистого восторга сияла в глазах Вискарди.

– Нет, комиссар. Не в Венеции. В Виченце.

Брунетти унес свою ярость домой, и за обеденным столом она стала стеной между ним и его семьей. Он пытался отвечать на их вопросы, пытался внимательно слушать то, что они говорят, но в середине рассказа Кьяры о том, что случилось сегодня утром в классе, увидел хитрую торжествующую улыбку Вискарди. Когда же Раффи улыбнулся на что-то, сказанное матерью, Брунетти вспомнил только глупую извиняющуюся улыбку Руффоло, два года назад, когда тот отнял ножницы у своей матери и умолял понять ее.

Он знал, что тело Руффоло вернут его матери сегодня к вечеру, когда вскрытие закончится и будет установлена причина смерти. Брунетти не сомневался, что это будет за причина: след от удара на голове Руффоло будет точно тех же очертаний, что и булыжник, найденный рядом с его телом на пляжике; и кто установит, был ли удар получен при падении или каким-то иным способом? И кто же, коль скоро смерть Руффоло все так замечательно уладила, будет этим интересоваться? Возможно, как в случае с доктором Питерс, в крови у него обнаружат признаки алкоголя, и это послужит лишним доказательством падения. Дело, порученное Брунетти, раскрыто. В действительности раскрыты оба дела, потому что убийцей американца оказался – совершенно случайно – тот, кто украл картины Вискарди. Подумав об этом, Брунетти рывком отодвинул свой стул от стола, не обращая внимания на три пары глаз, наблюдающих за тем, как он выходит из комнаты. Ничего не объясняя, он ушел из дома и направился к Государственной больнице, где, как он знал, находится тело Руффоло.

Он добрался до площади Санти-Джованни-э-Паоло, зная, слишком хорошо зная то место, куда ему предстояло войти, и прошел в заднюю часть больницы, не замечая никого вокруг себя. Но когда он миновал отделение рентгенологии и направился по узкому коридору, ведущему в отделение патологии, он просто не мог не обратить внимания на людей, столпившихся в узком коридоре. Они никуда не шли, они просто стояли, разбившись на маленькие группы, сблизив головы и разговаривая. Некоторые, явно пациенты, были одеты в пижамы и халаты, другие были в костюмах, некоторые в белых куртках санитаров.

Перед дверью в отделение патологии он увидел форму, которая была ему знакома: перед закрытой дверью стоял Росси, подняв руку в знак того, что он не даст толпе подойти ближе.

– Что случилось, Росси? – спросил Брунетти, проталкиваясь сквозь тех, кто стоял в первых рядах перед полицейским.

– Я не знаю, синьор. Полчаса назад нам позвонили. Звонивший сказал, что одна старая женщина из интерната для престарелых сошла с ума и ворвалась сюда. Я пришел сюда с Вьянелло и Мьотти. Они там, внутри, а я остался здесь, чтобы туда не лезли, кому не надо.

Брунетти обошел Росси и распахнул дверь в отделение патологии. Внутри все было так же, как и снаружи: люди стояли маленькими группами и разговаривали, сблизив головы. Но эти люди все были одеты в белые куртки больничного персонала. До Брунетти донеслись слова и фразы. «Impazzita», «terrible», «chepaura».[31]31
  «Сошла с ума», «кошмар», «вот ужас» (ит.).


[Закрыть] Это соответствовало тому, то сказал Росси, но нисколько не объяснило Брунетти, что происходит.

Он направился к двери, которая вела в прозекторскую. Увидев это, один из санитаров отделился от группы шепчущихся и преградил ему путь:

– Туда нельзя. Там полиция.

– Я из полиции, – сказал Брунетти и хотел его обойти.

– Сначала покажите ваше удостоверение, – сказал санитар, кладя руку на грудь Брунетти, чтобы задержать его.

Сопротивление этого человека разожгло всю ярость, которую вызывал у Брунетти Вискарди, он отбросил руку санитара и невольно сжал кулаки. Санитар отступил на шаг, и этого простого движения было достаточно, чтобы Брунетти одумался. Он заставил себя разжать пальцы, сунул руку в карман, вынул бумажник и показал санитару свое удостоверение. Ведь этот человек просто выполняет свои обязанности.

– Я просто выполняю свои обязанности, синьор, – произнес тот и повернулся, чтобы открыть дверь перед Брунетти.

– Благодарю вас, – сказал Брунетти и прошел мимо, стараясь не смотреть ему в глаза.

Войдя, он увидел Вьянелло и Мьотти в другом конце помещения. Оба они наклонялись над каким-то низкорослым человеком, который сидел на стуле и прижимал к голове белое полотенце. Вьянелло держал в руке записную книжку и, судя по всему, задавал ему вопросы. Когда Брунетти подошел, все трое взглянули на него. Тут он узнал третьего человека, доктора Оттавио Бонавентуру, помощника Риццарди. Молодой врач кивнул в знак приветствия, потом закрыл глаза и снова закинул голову, прижимая полотенце ко лбу.

– Что здесь происходит? – спросил Брунетти.

– Это-то мы и пытаемся выяснить, синьор, – ответил Вьянелло, кивая на Бонавентуру. – С полчаса назад нам позвонили. Звонила медсестра, которая сидит за столом вон там, – сказал он, очевидно имея в виду приемную. – Она сообщила, что какая-то сумасшедшая напала на одного из врачей, и мы приехали сюда как можно быстрее. Очевидно, санитарам не удалось удержать ее, хотя их было двое.

– Трое, – сказал Бонавентура, все еще не открывая глаз.

– И что случилось?

– Мы не знаем, синьор. Это-то мы и пытаемся выяснить. Когда мы подъехали, ее уже не было, но мы не знаем, отвели ли санитары ее обратно. Мы ничего не знаем, – сказал он, даже не пытаясь скрыть раздражение. Трое мужчин не сумели удержать одну женщину.

– Доктор Бонавентура, – сказал Брунетти, – вы можете рассказать, что здесь произошло? Вы в состоянии говорить?

Бонавентура слегка кивнул. Он снял с головы полотенце, и Брунетти увидел глубокую кровавую рану, которая шла от брови и исчезала над ухом, где росли волосы. Врач перевернул полотенце, чтобы найти чистое место, и снова прижал его к ране.

– Я сидел за столом вон там, – начал он, не давая себе труда указать на единственный в помещении письменный стол, – занимался бумагами, как вдруг эта старуха оказалась в комнате, кричала, явно была не в себе. Она подскочила ко мне, что-то держа в руке. Не знаю, что это было; могла быть просто ее сумка. Она кричала, но я не знаю что. Я не мог понять ее, а может, просто был слишком удивлен. Или испуган. – Он снова перевернул полотенце: кровь не унималась. – Она ударила меня, а потом начала рвать бумаги на столе. Тут-то и вошли санитары, но она была в бешенстве, в истерике. Сбила одного из них с ног, а второй споткнулся об упавшего и сам упал. Не знаю, что случилось потом, так как глаз у меня был залит кровью. А когда я вытер кровь, женщина уже исчезла. Два санитара еще лежали здесь, на полу, а она исчезла,

Брунетти посмотрел на Вьянелло, и тот ответил:

– Нет, синьор. Снаружи ее нет. Она просто исчезла. Я говорил с двумя санитарами, но они не знают, где она. Мы позвонили в интернат для престарелых узнать, не пропал ли кто из их пациентов, но они сказали – нет. Там как раз было время завтрака, так что легко было всех пересчитать.

Брунетти снова обратился к Бонавентуре:

– У вас есть хоть какие-нибудь соображения, кто это мог быть, Dottore?

– Нет. Никаких. Я никогда ее раньше не видел. Понятия не имею, как она попала сюда.

– Вы осматривали пациентов?

– Нет, я же сказал, что занимался бумагами, что-то записывал. И вряд ли она вошла через комнату для посетителей. Я думаю, она вошла оттуда, – проговорил он, указывая на дверь в другом конце комнаты.

– А что там?

– Морг. Я закончил там за полчаса до того и делал записи.

В суматохе всей этой истории Брунетти забыл о своей ярости. И вдруг он похолодел, его пробрало до костей, но то была не ярость.

– Как она выглядела, Dottore?

– Полноватая старая дама, вся в черном.

– Какие записи вы делали, Dottore?

– Я же сказал, о вскрытии.

– О каком вскрытии? – спросил Брунетти, хотя спрашивать, он уже понял, нет никакой необходимости.

– Как там его звали? Этого молодого человека, которого привезли прошлой ночью? Ригетти? Рибелли?

– Нет, Dottore. Руффоло.

– Да, вот именно. Я только что закончил. Его зашили. Предполагалось, что родные придут и заберут его в два часа, но я закончил немного раньше и пытался все записать до того, как возьмусь за следующего.

– Вы можете вспомнить что-нибудь из того, что она говорила, Dottore?

– Я же сказал, я ее не понимал.

– Пожалуйста, постарайтесь сосредоточиться, Dottore, – сказал Брунетти, стараясь говорить спокойно. – Это может оказаться важным. Какие-нибудь слова? Фразы? – Бонавентура молчал, и Брунетти спросил: – Она говорила по-итальянски, Dottore?

– Вроде бы. Какие-то слова были итальянскими, но все остальное – диалект, хуже какого я в жизни не слыхал. – На полотенце Бонавентуры уже не осталось чистых мест. – Наверное, мне нужно пойти заняться своей раной.

– Один момент, Dottore. Вы поняли какие-нибудь слова?

– Ну конечно, она ведь кричала «Ватbiпо, bатbiпо»,[32]32
  Сынок, сынок (ит.).


[Закрыть] но этот молодой человек не мог быть ее сыном. Она слишком стара.

Она была не слишком стара, но Брунетти не счел нужным сообщать об этом.

– Вы что-нибудь еще поняли, Dottore? – снова спросил Брунетти.

От мучительной боли и от не менее мучительных попыток вспомнить Бонавентура закрыл глаза.

– Она сказала «assasino»,[33]33
  Убийца (ит.).


[Закрыть] но это, наверное, она меня так назвала. Она грозилась убить меня, но только ударила. Все это совершенно бессмысленно. Никаких слов, только дикие вопли. Наверное, тогда-то и появились санитары.

Отвернувшись от него и кивнув в сторону двери в морг, Брунетти спросил:

– Тело еще там?

– Да, я же сказал. Родственникам было велено прийти за ним в два.

Брунетти ринулся к двери и распахнул ее. Там, всего в нескольких метрах от двери, лежало тело Руффоло, обнаженное и ничем не прикрытое, на металлической каталке. Простыня, его закрывавшая, была смята в ногах, словно ее сорвали и отбросили.

Брунетти сделал несколько шагов и посмотрел на молодого человека. Голова его была повернута в сторону, и Брунетти увидел рваную линию, шедшую через волосы и завершающуюся дырой, через которую Бонавентура исследовал повреждения, нанесенные мозгу. Спереди на теле виднелся длинный разрез, та же самая ужасная черта, которая шла по сильному молодому телу американца. Казалось, черту это провели по циркулю, так точно и верно был очерчен круг смерти, и Брунетти вернулся туда, откуда начал.

Он отошел от того, что совсем недавно было Руффоло, и вернулся в кабинет. Еще один человек в белой куртке наклонился над Бонавентурой, осторожно прикасаясь пальцем к краям раны. Брунетти кивнул Вьянелло и Мьотти, но прежде чем кто-то из них успел шевельнутся, Бонавентура посмотрел на Брунетти и сказал:

– Тут есть одна странность.