Текст книги "Смерть в чужой стране"

Автор книги: Донна Леон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Хотя Брунетти и знал, что графу скоро стукнет семьдесят, трудно было, глядя на него, поверить, что это отец Паолы. Может, старший брат, может, самый молодой из дядьев, но, разумеется, не человек почти на тридцать лет старше ее. Редеющие волосы, коротко остриженные вокруг сияющего черепа, намекали на возраст, но это впечатление исчезало при виде туго натянутой кожи лица и ясного ума, сверкающего в глазах.

– Рад видеть тебя, Гвидо. Ты хорошо выглядишь. Пойдем в кабинет, ладно? – сказал граф, поворачиваясь и ведя Брунетти в переднюю часть дома.

Они прошли по анфиладе нескольких комнат и наконец оказались в кабинете, застекленная стена которого выходила на Большой Канал там, где он поворачивал к мосту Академии.

– Хочешь выпить? – спросил граф, направившись к серванту, на котором в серебряном ведерке со льдом стояла уже открытая бутылка «Дон Периньон».

Брунетти достаточно хорошо знал графа и понимал, что во всем этом нет ни следа претенциозности. Если бы граф предпочитал кока-колу, в этом же ведерке со льдом стояла бы полуторалитровая пластиковая бутылка и он предлагал бы гостям кока-колу в той же манере. Граф по праву своего рождения не нуждался в том, чтобы производить на кого-то впечатление.

– Да, спасибо, – ответил Брунетти. Здесь он, пожалуй, обретет тон, который ему пригодится для вечера в «Аль Ково». А если граф отвернется, вполне можно будет сбежать, прихватив ведерко со льдом, – этого хватит, чтобы расплатиться за обед ресторане.

Граф налил шампанского в чистый бокал, добавил немного в свой.

– Давай сядем, Гвидо? – предложил он, ведя его к двум мягким креслам, повернутым так, что в них можно было отдыхать, глядя на воду.

Когда оба уселись и Брунетти попробовал вино, граф спросил:

– Чем я могу быть полезен?

– Мне бы хотелось получить у вас кое-какую информацию, но я не уверен, какие именно вопросы следует задавать, – начал Брунетти, решив говорить правду. Он не мог попросить графа не рассказывать никому о содержании предстоящего разговора; подобное оскорбление, пусть оно даже нанесено отцом его внуков, графу будет трудно забыть. – Мне бы хотелось узнать все, что вы можете рассказать мне о синьоре Гамберетто, из Виченцы, владельце транспортной компании и, судя по всему, компании строительной. Мне известно только, как его зовут. А также то, что он, вероятно, занимается кое-чем противозаконным.

Граф кивнул, как бы говоря, что имя это ему знакомо, но что он выслушает зятя до конца, а уже потом заговорит.

– И еще мне хотелось бы знать о делах американских военных, в первую очередь с синьором Гамберетто, а во вторую – с устройством несанкционированных свалок ядовитых веществ в нашей стране. – Он отпил немного вина. – Я буду очень признателен за все, что вы мне скажете.

Граф допил вино и поставил пустой бокал на не покрытый скатертью столик рядом с собой. Он скрестил свои длинные ноги, показав черные шелковые носки, и сложил пальцы пирамидкой под подбородком.

– Синьор Гамберетто – необычайно нечистоплотный бизнесмен с необычайно хорошими связями. Он владеет не только теми двумя компаниями, о которых ты упомянул, Гвидо, но он также владеет широкой сетью отелей, бюро путешествий, курортами, многие из которых находятся не в нашей стране. Говорят также, что недавно он занялся оружием и военным снаряжением, купив партнерство у одного из самых важных производителей оружия в Ломбардии. Многие из этих компаний принадлежат его жене, поэтому его имя не всегда фигурирует в газетах, и оно не появляется в контрактах, которые заключают по этим делам. Кажется, строительные дела ведутся под именем его дяди, но здесь я могу ошибиться.

– Как и многие наши новые бизнесмены, – продолжал граф, – он до странности неприметен. Однако при этом он обладает более могущественными связями, чем многие. У него есть влиятельные друзья в обеих партиях – социалистической и христианской – все средства хороши – так что он очень недурно защищен.

Граф встал и подошел к серванту, а потом вернулся и снова наполнил бокалы, после чего поставил бутылку в ведерко со льдом. Он снова удобно устроился в кресле и продолжал:

– Синьор Гамберетто родом с Юга, и его отец, если мне не изменяет память, был сторожем в частной школе. Из чего следует, что мы мало где могли встречаться. О его частной жизни мне ничего не известно.

Граф пригубил вина.

– Что же до твоего второго вопроса, об американцах, мне хотелось бы знать, что вызвало у тебя такой интерес. – Поскольку Брунетти не ответил, граф добавил: – Ходит много всяких слухов.

Брунетти оставалось только вообразить, в каких головокружительных высотах витают подобные слухи, но он по-прежнему ничего не говорил.

Граф покрутил в тонких пальцах ножку бокала. Когда стало ясно, что Брунетти ничего не скажет, он продолжил:

– Я знаю, что американцам были предоставлены определенные экстраординарные права, права, которые не были оговорены в договоре, который мы подписали с ними в конце войны. Все наши недолговечные и некомпетентные правительства спешили предоставлять им всяческие льготы того или иного свойства. Например, им за ничтожную плату было дано разрешение не только арендовать наши горы для размещения пусковых ракетных шахт, информацию о чем можно получить у любого жителя провинции Виченцы, но и привозить в эту страну все, что им заблагорассудится.

– В том числе и ядовитые вещества? – напрямик спросил Брунетти.

Граф наклонил голову:

– Так говорят.

– Но почему? Нужно же быть ненормальными, чтобы принимать их.

– Гвидо, правительство вовсе не должно быть нормальным, его задача – быть популярным. – Поняв, что это прозвучало несколько назидательно, граф изменил тон и заговорил более прямо и обстоятельно: – Говорят, что в прошлом такие грузы просто шли транзитом через Италию. Что они поступали сюда с баз в Германии, выгружались здесь и сразу же грузились на итальянские суда, которые доставляли их в Африку или Южную Америку, где никто не спрашивал, что выбрасывается в дебрях джунглей или в лесу или сваливается в озеро. Но поскольку за последние годы во многих из этих стран произошли кардинальные политические перемены, эти пути закрылись, теперь там отказываются принимать наши смертоносные отходы. А если не отказываются, то дерут за это бешеные деньги. Во всяком случае, дельцы, которые принимают постоянно прибывающие в наши порты суда, не хотят расставаться со своими прибылями только потому, что они не могут больше переправлять ядовитый груз в другие места, на другие континенты. И отходы продолжают поступать, и здесь находится для них место.

– Вы все это знаете? – спросил Брунетти, даже не пытаясь скрыть свое удивление (или то было нечто более сильное?).

– Гвидо, так много – или так мало – известно всем, по крайней мере, на уровне слухов. Ты можешь легко наслушаться подобных ужасов, поговорив пару часов по телефону. Но никто не знает об этом, кроме непосредственных участников, а они не те люди, которые будут говорить о своих делах. Равно как, должен добавить, это не те люди, с которыми прилично говорить.

– Вряд ли их можно изничтожить одними высокомерными взглядами на великосветских приемах, – выпалил Брунетти. – Или испепелить презрением все, что они выбросили.

– Я оценил твой сарказм, Гвидо, но боюсь, что в такой ситуации человек бессилен.

– Какой человек? – спросил Брунетти.

– Такой, который знает о правительстве и о том, что оно делает, но не входит в него. Учти еще такой факт: в этом замешано не только наше собственное правительство, но и американское.

– Не говоря уже о джентльменах с Юга?

– А, да, и мафия тоже, – сказал граф с усталым вздохом. – Судя по всему, паутину соткала эта троица, и поэтому она обладает тройным запасом прочности и, если я могу добавить в качестве предупреждения, таит в себе тройную опасность. – Он посмотрел на Брунетти и спросил: – Как сильно ты в этом увяз, Гвидо? – В голосе его прозвучала нескрываемая тревога.

– Вы помните того американца, которого убили примерно неделю назад?

– А, да, во время ограбления. Вот не повезло. – Затем, устав от своей позы, граф серьезно добавил: – Ты установил какую-то связь между ним и этим синьором Гамберетто, полагаю.

– Да.

– У американцев ведь произошла еще одна странная смерть. Это так?

– Да. Погибла его любовница.

– Насколько я припоминаю, это была передозировка.

– Это было убийство, – поправил его Брунетти, но объяснять ничего не стал.

Граф и не просил никаких объяснений. Он долго молчал, глядя на лодки, скользившие взад-вперед по каналу. Наконец он спросил:

– Что ты собираешься делать?

– Не знаю, – ответил Брунетти, а потом спросил в свою очередь, подбираясь ближе к причине своего прихода: – Вы в силах на это повлиять?

Граф долго обдумывал этот вопрос.

– Я не совсем понял, что ты имеешь в виду, Гвидо, – произнес он наконец.

Брунетти, для которого вопрос казался вполне ясным, не обратил внимания на замечание графа и сообщил ему новые сведения.

– Рядом с озером Барчис существует свалка. Бочки и банки с американской базы в Рамштайне, в Германии; этикетки на английском и немецком.

– И эти двое американцев обнаружили это место?

– Наверное.

– И умерли после того, как обнаружили его?

– Да.

– Кто-нибудь еще знает об этом?

– Один офицер карабинеров, который работает на американской базе.

Вмешивать сюда имя Амброджани не было никакой надобности, и Брунетти также не сообщил графу, что единственный человек, который также все знает об этом, – его единственная дочь.

– Ему можно доверять?

– Доверять что?

– Не нужно делать вид, что ты ничего не понимаешь, Гвидо, – сказал граф. – Я хочу тебе помочь. – Не без труда граф взял себя в руки и спросил: – Можно надеяться, что он будет молчать?

– До каких пор?

– Пока кое-что не будет предпринято.

– Что это значит?

– Это значит, что сегодня вечером я кое-кому позвоню и выясню, что можно сделать.

– Сделать с чем?

– Проследить, чтобы эта свалка была очищена, чтобы все было вывезено оттуда.

– И отвезено куда? – резким голосом спросил Брунетти. – Куда-нибудь в другое место в Италии?

Брунетти наблюдал, как граф размышляет, соврать ему или нет. Наконец, решив не лгать – Брунетти так и не понял почему, – граф сказал:

– Вероятно. Но скорее всего за пределы страны. – И прежде чем Брунетти успел о чем-то спросить, граф поднял руку, чтобы остановить его. – Гвидо, прошу тебя, постарайся понять. Я не могу обещать тебе больше того, что только что пообещал. Я думаю, что эту свалку можно уничтожить, но о большем я боюсь говорить.

– Вы хотите сказать, что боитесь в буквальном смысле слова?

Голос графа был ледяным.

– В буквальном, Гвидо.

– Почему?

– Я бы предпочел не объяснять этого, Гвидо.

Брунетти решил, что стоит попробовать зайтис другой стороны.

– Они узнали о свалке потому, что один мальчик упал туда и обжег руку о вещество, вытекающее из этих бочек. Это мог быть любой ребенок. Это могла быть Кьяра.

Взгляд у графа был холодный.

– Прошу тебя, Гвидо, теперь ты становишься приторно сентиментальным.

Что верно, то верно, это Брунетти понимал.

– Вас все это не тревожит? – спросил он, не сумев сдержать пыла, который прозвучал в его голосе.

Граф окунул кончик пальца в остаток вина у себя в бокале и принялся водить влажным пальцем по его краю. Палец двигался все быстрее, и хрусталь испускал резкий заунывный звук, наполнивший собой комнату. Граф вдруг оторвал палец от бокала, но звук все еще тянулся, он повис в воздухе, как и их разговор. Граф отвел глаза от бокала и посмотрел на Брунетти:

– Нет, Гвидо, меня это тревожит, но не так, как тебя. Тебе удалось сохранить остатки оптимизма, даже занимаясь такой работой. Мне это не удалось. Ни в отношении себя самого, ни в отношении моего будущего, ни в отношении этой страны и ее будущего.

Он снова опустил глаза на бокал.

– Меня тревожит, что есть такие вещи, что мы отравляем себя и наше потомство, что мы всё знаем, но губим наше будущее, но я не верю, что есть хоть что-то – повторяю, хоть что-то, – что можно сделать, чтобы это предотвратить. Мы – нация эгоистов. Это наша слава, но это станет и нашей гибелью, потому что никого из нас нельзя заставить беспокоиться о таких абстрактных вещах, как «общее благо». Лучшие из нас могут хотя бы беспокоиться за своих близких, но как нация мы не способны на большее.

– Я не хочу этому верить, – произнес Брунетти.

– От твоего нежелания верить, – сказал граф с чуть ли не нежной улыбкой, – все это не становится менее верным, Гвидо.

– Ваша дочь тоже не верит, – добавил Брунетти.

– И каждый день благодарю за то Бога, – сказал граф тихим голосом. – Возможно, главное, чего я сумел достичь в жизни, – воспитал дочь, которая не разделяет моих убеждений.

Брунетти хотел отыскать в голосе графа иронию или сарказм, но нашел только горестную искренность.

– Вы говорите, что сделаете это, проследите, чтобы свалка была ликвидирована, но почему вы не можете сделать большего?

Граф снова посмотрел на зятя с той же улыбкой.

– Мне кажется, Гвидо, что за все эти годы мы с тобой разговариваем впервые. – Потом уже другим голосом добавил: – Потому что существуетслишком много свалок и слишком много таких людей, как Гамберетто.

– Вы можете с ним как-нибудь справиться?

– Вот здесь я не могу ничего.

– Не можете или не хотите?

– В некоторых ситуациях, Гвидо, «не могу» и «не хочу» означает одно и то же.

– Это софистика, – бросил Брунетти.

Граф откровенно рассмеялся:

– Да неужели? В таком случае разреши мне сказать так: я предпочитаю не делать ничего, кроме того, что хочу сделать и о чем я тебе сказал.

– А почему? – спросил Брунетти.

– Потому что, – ответил граф, – потому что я не могу заставить себя заботиться ни о чем, кроме моей семьи. – По его тону Брунетти понял, что никаких других объяснений не получит.

– Могу я задать вам еще один вопрос? – спросил он.

– Да.

– Когда я позвонил вам и поинтересовался, можно ли мне поговорить с вами, вы спросили, не хочу ли я говорить о Вискарди. Почему это?

Граф взглянул на него с невольным удивлением, потом принялся рассматривать лодки на канале. Только после того, как проплыло несколько лодок, он ответил:

– У синьора Вискарди и у меня есть общие деловые интересы.

– Что это значит?

– Только то, что я сказал, – что у нас есть общие интересы.

– А могу я узнать, что это за интересы?

Граф посмотрел на него, прежде чем ответить:

– Гвидо, мои деловые интересы – это тема, которую я не обсуждаю ни с кем, если не считать тех, кто непосредственно имеет к ним отношение.

И прежде чем Брунетти успел возразить, граф добавил:

– Когда я умру, мой бизнес перейдет по наследству к твоей жене. – Здесь он замолчал, потом добавил: – И к тебе. Но до того я буду обсуждать его только с теми людьми, которые с ним связаны.

Брунетти хотелось спросить у графа, являются ли законными дела, связывающие его с синьором Вискарди, но он не знал, как спросить об этом, не оскорбив тестя. Больше того, Брунетти опасался, что он и сам уже не знает, что означает слово «законный».

– Вы можете рассказать мне что-нибудь о синьоре Вискарди?

Граф долго не отвечал.

– У него есть и другие деловые партнеры. Среди них много людей очень могущественных.

Брунетти уловил в словах графа предостережение, но при этом и некий намек.

– Мы только что говорили об одном из них?

Граф ничего не сказал.

– Мы только что говорили об одном из них? – повторил Брунетти.

Граф кивнул.

– Вы скажете мне, какие их связывают интересы?

– Я могу… я хочу сказать тебе только то, что тебе не следует интересоваться ни тем, ни другим.

– А если я решу заинтересоваться?

– Я бы предпочел, чтобы ты этого не делал.

Брунетти не удержался и сказал:

– А я бы предпочел, чтобы вы рассказали мне об их деловых отношениях.

– Значит, мы зашли в тупик, не так ли? – спросил граф голосом, неестественно легким, словно то была светская болтовня.

Но прежде чем Брунетти успел ответить, они услышали какой-то шум за спиной. Оба они обернулись и увидели входящую в комнату графиню. Она быстро подошла к Брунетти, высокие каблуки ее весело стучали по паркету. Мужчины встали.

– Гвидо, как я рада тебя видеть, – сказала она и поцеловала его в обе щеки.

– Ах, дорогая моя, – сказал граф, склоняясь к ее руке.

Женаты уже сорок лет, подумал Брунетти, а он все еще целует ей руку, когда она входит в комнату. Хорошо хоть не щелкает каблуками.

– Мы как раз говорили о Кьяре, – сказал граф, ласково улыбаясь жене.

– Да, – подхватил Брунетти, – мы только что говорили о том, как счастливы мы с Паолой, что наши дети такие здоровые.

Граф бросил на него взгляд поверх жениной головы, но она улыбнулась им обоим и сказала:

– Да, слава богу. Нам так повезло, что мы живем в такой здоровой стране, как Италия.

– Воистину так, – согласился граф.

– Что ей привезти с Капри? – спросила графиня.

– Только самих себя в целостности и сохранности, – галантно ответил Брунетти. – Вы же знаете, как там у них на Юге.

Она улыбнулась:

– Ах, Гвидо, все эти разговоры о мафии не могут быть правдой. Это все россказни. Все мои друзья так говорят. – И она повернулась к мужу, чтобы он подтвердил это.

– Если твои друзья так говорят, дорогая, значит, так оно и есть, – сказал граф. Потом обратился к Брунетти: – Я все для тебя улажу, Гвидо. Позвоню сегодня же. И пожалуйста, поговори с твоим другом из Виченцы. Нет никакой необходимости, чтобы кто-то из вас занимался этим.

Жена бросила на него вопросительный взгляд.

– Ничего, моя дорогая, – сказал он. – Просто одно дельце, в котором Гвидо просил меня разобраться. Ничего важного. Некая бумажная волокита, с которой я смогу управиться быстрее, чем он.

– Как мило с твоей стороны, Орацио. Я так рада, Гвидо, – сказала она и просияла, представив себе эту счастливую семейную картину, – так рада, что ты обратился к нам.

Граф взял ее под руку и сказал:

– Теперь нам, наверное, нужно идти, дорогая. Катер ждет?

– А, да, я пришла сказать тебе об этом. Да сама же и забыла за всеми вашими деловыми разговорами. – Она повернулась к Брунетти. – Передай от меня привет Паоле и поцелуй за меня детей. Я позвоню, когда мы будем на Капри. Или это Искья? Орацио, что это?

– Капри, дорогая.

– Ну, я позвоню. До свидания, Гвидо, – сказал она, становясь на цыпочки, чтобы поцеловать его.

Граф и Брунетти обменялись рукопожатиями. Все трое спустились во двор вместе. Граф и графиня повернулись, вышли в причальные ворота и сели в лодку, которая ждала их перед палаццо. Брунетти выскользнул через парадную дверь и старательно закрыл ее за собой.

Глава 22

Понедельник прошел в квестуре нормально: привели трех африканцев за безлицензионную торговлю кошельками и солнечными очками на улице; доложили о двух взломах в разных частях города; четыре повестки были вручены лодочникам, промышлявшим извозом без надлежащего спасательного снаряжения на борту; и два известных наркомана были задержаны за угрозу некоему врачу, который отказался выписать им рецепты. Патта появился в одиннадцать, позвонил Брунетти, чтобы узнать, нет ли успехов в деле Вискарди, даже не попытался скрыть раздражение, узнав, что никаких успехов нет, и отправился завтракать на полчаса позже, чтобы уже не возвращаться до трех часов.

Пришел Вьянелло и доложил Брунетти, что в субботу машина не приехала и что он прождал на пьяццале Рома целый час, стоя на остановке пятого автобуса с букетом красных гвоздик в руке. В конце концов он плюнул на все, вернулся домой и подарил цветы жене. Выполняя свою часть договора, Брунетти изменил расписание дежурств, чтобыдать Вьянелло выходные в следующую пятницу и субботу, попросил его связаться с пареньком с Бурано и выяснить, что было сделано неправильно и почему друзья Руффоло не пришли на встречу.

По дороге на работу он купил все главные газеты и провел большую часть утра за чтением, ища каких-то упоминаний о свалке у озера Барчис, о Гамберетто, о чем-то, что имеет отношение к смерти двух американцев. Однако история отказывалась заниматься всеми этими темами, поэтому он кончил чтение новостями о футболе.

На следующее утро он снова купил газеты и внимательно прочитал их. Беспорядки в Албании, курды, какой-то вулкан, индийцы, убивающие друг друга, на сей раз из-за политики, а не на религиозной почве, но никаких упоминаний о свалке ядовитых отходов у озера Барчис.

Понимая, что поступает глупо, он все же не выдержал, пошел к коммутатору и спросил у оператора номер американской базы. Вдруг Амброджани сумел разузнать что-нибудь о Гамберетто, думал Брунетти, чувствуя, что не в силах ждать, пока тот ему позвонит. Оператор дал ему и главный номер, и номер офиса карабинеров. Брунетти пришлось дойти до Рива-дельи-Скьявони, прежде чем он нашел телефон-автомат, принимающий магнитную карту. Он набрал номер карабинерского поста и попросил позвать майора Амброджани. В настоящий момент майора не было за столом. Кто его спрашивает?

– Синьор Росси, из «Главной страховой компании». Я перезвоню во второй половине дня.

Отсутствие Амброджани могло ничего не значить. Или значить все, что угодно.

Как всегда, когда он волновался, Брунетти пошел побродить. Он свернул налево и шел вдоль воды, пока не добрался до моста, по которому вышел на Санта-Елена, пересек ее и обошел эту самую отдаленную часть города, найдя ее ничуть не менее интересной, чем находил в прошлом. Он прошел по Кастелло, вдоль стены Арсенала, обратно к Санти-Джованни-э-Паоло, где началась вся эта история. Он нарочно обошел площадь стороной, не желая смотреть на то место, где вытащили из воды тело Фостера. Он двинулся прямиком к Фондаменте-Нуове и вдоль набережной, пока не свернул с нее и не направился снова в город. Проходя мимо Мадонны-дель-Орто, он заметил, что над гостиницей все еще работают, и как-то сразу оказался на Кампо-дель-Гетто. Сел на скамейку и стал смотреть на прохожих. Они ничего не знают, совсем ничего. Они не доверяют правительству, боятся мафии, презирают американцев, но все это общие, расплывчатые мысли. Они чувствуют преступный сговор, как всегда это чувствуют итальянцы, но у них нет подробностей, доказательств. Наученные многовековым опытом, они знают, что доказательства есть, что их много, но те же самые жестокие века научили этих людей тому, что любое правительство, которое окажется у власти, всегда преуспеет в сокрытии от граждан доказательств любых своих злодеяний.

Он закрыл глаза, уселся на скамье поудобней, радуясь солнцу. Когда он их открыл, то увидел двух сестер Мариани, которые шли по площади.

Наверное, им теперь за семьдесят, и той, и другой, волосы у них доходили до плеч, каблуки были высокие, губы – ярко-карминные. Никто уже не помнит фактов, но все помнят эту историю. Во время войны муж одной из них, примерный христианин, донес на жену в полицию, и их обеих отправили в лагерь. Никто не помнит, что это был за лагерь, Освенцим, Берген-Белсен, Дахау, название не имеет значения. После войны они вернулись в Венецию, пережив бог весть какие ужасы, и вот, спустя пятьдесят лет, идут по Кампо-дель-Гетто, рука об руку, и у каждой в волосах ярко-желтая лента. Для сестер Мариани тайный заговор существовал, и, разумеется, они видели доказательства человеческого зла, и все же вот они идут в потоке солнечных лучей, мирным венецианским вечером, и солнечные пятна играют на их цветастых платьях.

Брунетти понимал, что впал в ненужную сентиментальность. Его так и подмывало пойти прямо домой, но он пошел в квестуру, пошел медленно, не торопясь вернуться туда.

Вернувшись, он обнаружил у себя на столе записку: «Повидайтесь со мной насчет Руффоло. В.», и сразу же спустился к Вьянелло.

Полицейский сидел за столом и разговаривал с молодым человеком, сидевшим на стуле лицом к нему. Когда Брунетти подошел, Вьянелло сказал молодому человеку:

– Это комиссар Брунетти. Он может ответить на твои вопросы лучше, чем я.

Молодой человек встал, но не сделал попытки поздороваться за руку.

– Добрый день, Dottore, – сказал он. – Я пришел потому, что он мне позвонил. – Брунетти оставалось только гадать, кто такой этот «он».

Юноша был коренастый, плотный, большие руки не соответствовали размерам тела, они были красные и распухшие, хотя ему едва ли стукнуло семнадцать. Его резкий акцент жителя Бурано говорил о его профессии не менее красноречиво. Живя на Бурано, ты либо ловишь рыбу, либо плетешь кружева; вторую возможность руки паренька исключали.

– Садись, пожалуйста, – сказал Брунетти, подвигая себе второй стул.

Очевидно, мать хорошо воспитала этого парня, потому что он стоял, пока оба мужчины не сели, и только тогда сел сам, держась прямо, вцепившись руками в края сиденья.

Он заговорил на грубом островном диалекте, которого не понял бы никакой итальянец, не родившийся в Венеции. Интересно, подумал Брунетти, может ли паренек вообще говорить по-итальянски. Но его раздумья по поводу диалекта тут же оборвались, потому что юноша продолжал:

– Руффоло снова позвонил моему другу, а мой друг позвонил мне, и как я уже обещал сержанту, что приду, если мой друг проявится, ну, я и пришел.

– Что сказал ваш друг?

– Руффоло хочет с кем-нибудь поговорить. Он боится. – Юноша замолчал и быстро взглянул на полицейских – заметили ли они его промах. Ему показалось, что не заметили, и он продолжал: – Тоесть это мой друг сказал, что голос у него вроде бы был испуганный, но он, этот мой друг, сказал только, что Пеппино хочет с кем-нибудь поговорить, но сказал, что это должен быть не сержант. Он хочет поговорить с кем-нибудь повыше.

– Твой друг сказал, почему Руффоло хочет это сделать?

– Нет, синьор, не сказал. Но я думаю, это его мать велела ему так сделать.

– Ты знаешь Руффоло?

Юноша пожал плечами.

– Что его напугало?

На сей раз пожатие плеч, вероятно, означало, что паренек ничего не знает.

– Он думает, что он очень умный, этот Руффоло. Он всегда хвастается, болтает о людях, которых он встретил там, и о своих важных друзьях. Когда он звонил, он мне сказал, – продолжал паренек, уже забыв о существовании воображаемого друга, предполагаемого посредника во всех этих переговорах, – что он хочет сдаться, но что ему нужно кое-что продать. Он сказал, что вы будете рады, когда получите это, что это хороший товар.

– Он объяснил, что это такое? – спросил Брунетти.

– Нет, но он велел вам сказать, что их три штуки, что вы поймете.

Брунетти понял. Гварди, Моне и Гоген.

– И где он хочет, чтобы этот человек с ним встретился?

Словно внезапно поняв, что мифического друга, который служил буфером между ним и представителями властей, уже не существует, юноша замолчал и оглядел комнату, но друг исчез, от него не осталось никаких следов.

– Знаете помост, что идет по фасаду Арсенала? – спросил юноша.

Брунетти и Вьянелло кивнули. Почти в полкилометра длиной, эта бетонная пешеходная эстакада вела от верфей Арсенала к стоянке речного трамвайчика у Челестии, возвышаясь примерно на два метра над водами лагуны.

– Он сказал, что будет там, где маленький пляж, тот, что на арсенальской стороне эстакады. Завтра. В полночь.

Брунетти с Вьянелло обменялись взглядами поверх головы юноши, и Вьянелло беззвучно проговорил слово «Голливуд».

– А с кем он хочет там встретиться?

– С кем-то поважней. Он сказал, он из-за этого не пришел в субботу, потому что там был сержант.

Вьянелло, судя по всему, отнесся к этому заявлению вполне снисходительно.

Брунетти позволил себе на минуту вообразить, как Патта, в комплекте с ониксовым мундштуком, прогулочной тростью и, поскольку поздно ночью бывает туман, в плаще от Берберри, изящно подняв воротник, ждет на эстакаде у Арсенала, пока колокола на Сан-Марко не прозвонят полночь. Поскольку это была все-таки фантазия, Брунетти заставил Патту встретиться не с Руффоло, который говорит по-итальянски, а с этим простецким пареньком с Бурано, но и фантазия оказалась бессильной, когда он попытался представить себедиалог коверкающего слова юноши и невнятно мычащего сицилийца Патты, в особенности если учесть, что полуночный ветер, задувающий с лагуны, относит прочь их слова.

– Комиссар достаточно важное лицо? – спросил Брунетти.

Юноша посмотрел на него, не зная, как к этому отнестись.

– Да, синьор, – сказал он серьезно.

– Завтра в полночь?

– Да, синьор.

– А не сказал ли Руффоло – не сказал ли он твоему другу, – что принесет эти вещи с собой?

– Нет, синьор. Не сказал. Он сказал только, что будет на эстакаде в полночь, у моста. У маленького пляжа.

Брунетти вспомнил, что это не совсем пляж, скорее место, где приливами нанесло достаточно песка и камешков к стене Арсенала, и там образовалось место, куда выносит пластиковые бутылки и старые ботинки и где они покрываются липкими водорослями.

– Если твой друг будет разговаривать с Руффоло еще раз, передай ему, что я приду.

Довольный, что сделал то, ради чего пришел, юноша встал, неловко кивнул обоим мужчинам и вышел.

– Наверное, пошел поискать телефон, чтобы позвонить Руффоло и сообщить, что дело сделано, – сказал Вьянелло.

– Надеюсь. Я не хочу простоять там целый час впустую, если он опять не придет.

– Хотите, я пойду с вами, синьор? – вызвался Вьянелло.

– Да, вероятно, да, – сказал Брунетти, поняв, что не склонен к героизму. Но потом добавил более трезво: – Но, наверное, это плохая идея. Он расставит дружков на обоих концах эстакады, а там нет такого места, где бы вас не было видно. И потом, в Руффоло нет подлости.

– Я могу сходить туда и выяснить, нельзя ли мне побыть в каком-нибудь доме.

– Нет, думаю, это тоже плохо. Он догадается, его дружки станут там слоняться и засекут вас.

Брунетти попробовал мысленно представить территорию вокруг остановки Челестия, но единственное, что вспомнил, это кварталы безликих общественных зданий, район, в котором почти нет ни магазинов, ни баров. Если бы не было рядом лагуны, никто бы не сказал, что это Венеция, такими новыми выглядели эти здания, совершенно лишенные индивидуальности.

– А что насчет двух других? – спросил Вьянелло, имея в виду двух других людей, участвовавших в ограблении.

– Полагаю, они хотят получить свою часть от сделки Руффоло. Или он настолько поумнел за эти два года, что ему удалось забрать у них картины.

– А может, им достались драгоценности, – предположил Вьянелло.

– Возможно. Но скорее всего, Руффоло говорит от имени всех троих.

– Но разве это не бессмыслица? – спросил Вьянелло. – Я хочу сказать, что у них же и картины, идрагоценности. Какой им смысл просто так взять и вернуть все это?

– Может быть, картины очень трудно продать.

– Ну что вы, синьор. Вы же знаете рынок не хуже, чем я. Если постараться, можно найти покупателя на что угодно, не важно, что это краденые вещи. Я мог бы продать и Пьету, если бы сумел унести ее из собора Святого Петра.