Текст книги "Смерть в чужой стране"

Автор книги: Донна Леон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Глава 4

Брунетти прибыл на пост карабинеров на пьяццале Рома без двадцати семь, оставив Монетти на катере дожидаться, когда он вернется с доктором. Он понял, хотя это, бесспорно, говорило о его предубеждениях, что ему удобнее думать о ней как о докторе, чем как о капитане. Он уже звонил на пост, так что здесь знали, что он должен приехать. Это была обычная компания в основном южан, которые, кажется, никогда не уходили из прокуренного помещения поста, назначения которого Брунетти никогда не мог понять. Карабинеры не имели никакого отношения к уличному движению, но на пьяццале Рома не было ничего, кроме уличного движения: машины, автоприцепы, такси и, особенно летом, бесконечные ряды автобусов, паркующихся там ровно на столько, чтобы выгрузить свой тяжкий груз – туристов. В последнее лето к ним добавился новый вид транспорта – изрыгающие выхлопные газы дизельные автобусы, которые неуклюже выезжали на площадь по утрам, проделав путь из только что освободившейся Восточной Европы. Из автобусов вылезали, одурев от путешествия и недосыпа, тысячные толпы очень вежливых, очень бедных и очень коренастых туристов, которые проводили в Венеции всего один день и уезжали из нее, ослепленные красотой, увиденной за этот один-единственный день. Здесь они впервые сталкивались с изобилием торжествующего капитализма и были слишком потрясены, чтобы понять, что по большей части то были всего лишь тайваньские маски из папье-маше и кружева, сплетенные в Корее.

Он вошел в помещение поста и дружески поздоровался с двумя дежурными офицерами.

– Пока ее не видно, La Capitana,[13]13
  Этой капитанши (ит.).


[Закрыть] – сказал один из них, после чего презрительно фыркнул по поводу того, что женщина может быть офицером.

Услышав это, Брунетти решил обращаться к ней – по крайней мере в присутствии этих двоих – соответственно ее званию и выказать ей все знаки уважения, к которым обязывает ее чин. Не в первый раз его коробило, когда в других он встречал собственные предрассудки.

Он обменялся с карабинерами парой необязательных замечаний. Какие шансы у Неаполя выиграть в эти выходные? Будет ли Марадона опять играть? Пойдет ли в отставку правительство? Он стоял у стеклянной двери и смотрел на волны транспорта, текущие по площади. Между машинами и автобусами бежали вприпрыжку и протискивались пешеходы. Никто не обращал внимания на переходы, отмеченные зеброй, или на белые линии, которые, по идее, ограничивали полосы движения. И все же транспорт двигался ровно и быстро.

Светло-зеленый седан пересек автобусную линию и подъехал к двум сине-белым автомобилям карабинеров. Это был ничем не выделяющийся автомобиль без мигалки на крыше, на принадлежность которого указывал лишь номерной знак с надписью: «AFI Official». Открылась дверца водителя, и появился солдат в форме. Он наклонился и открыл заднюю дверь, оттуда вышла молодая женщина в темно-зеленой форме. Выйдя из машины, она надела свою форменную фуражку, огляделась сперва вокруг, а потом посмотрела на здание, где размещался пост карабинеров.

Не простившись с теми, кто был на посту, Брунетти пошел к машине.

– Доктор Питерс? – спросил он, подойдя.

Услышав свое имя, она подняла глаза и шагнула к нему. Когда он подошел, она подала ему руку и обменялась с ним быстрым рукопожатием. Казалось, ей около тридцати лет, у нее были короткие вьющиеся каштановые волосы, которые не желали смириться с приминающей их фуражкой. Глаза были карие, кожа еще хранила летний загар. Если бы она улыбнулась, то стала бы еще красивее. Но она посмотрела прямо на него, сжав рот в крепкую прямую линию, и спросила:

– Вы инспектор полиции?

– Комиссар Брунетти. У меня здесь лодка. Нас отвезут на Сан-Микеле. – Увидев, что она в замешательстве, он объяснил: – Кладбищенский остров. Тело отправили туда.

Не дожидаясь ответа, он указал в направлении лодочной стоянки и пошел через дорогу. Она задержалась ровно на столько, чтобы сказать что-то водителю, а потом двинулась за ним. У края воды он указал на сине-голубую полицейскую лодку, ждавшую у набережной.

– Прошу сюда, доктор, – сказал он, переходя с набережной на палубу.

Она ступила сразу же за ним. Ее форменная юбка была всего на несколько сантиметров ниже колен. Ноги были красивые, загорелые и мускулистые, лодыжки тонкие. Не колеблясь, она приняла его руку и позволила помочь ей спуститься в лодку. Как только они сошли в кабину и уселись, Монетти отвалил от причала и повернул катер к Большому Каналу. Он быстро провез их мимо железнодорожного вокзала, запустив синюю мигалку, и свернул налево, в канал Мизерикордиа, на выходе из которого лежал кладбищенский остров.

Обычно, когда ему приходилось возить людей, незнакомых с Венецией, на полицейской моторке, Брунетти всю дорогу занимался тем, что показывал им красивые виды и интересные места. На этот раз он ограничился самым формальным началом:

– Надеюсь, вы добрались нормально, доктор.

Она посмотрела на полоску зеленого покрытия на полу между ними и пробормотала что-то, что он принял за «да», но больше ничего не сказала. Он заметил, что она время от времени глубоко втягивает воздух, пытаясь успокоиться, – странная реакция человека, который, в конце концов, имеет докторскую степень.

И, словно прочтя его мысли, она взглянула на него, улыбнулась очень милой улыбкой и сказала:

– Если ты знал умершего, это совсем другое дело. В медицинском училище мертвецы чужие, так что легко смотреть на них отстраненно. – Она надолго замолчала. – И люди моего возраста не так уж часто умирают.

Это, конечно, так и есть.

– Вы долго работали вместе? – спросил Брунетти.

Она кивнула и хотела ответить, но прежде чем успела что-то сказать, катер неожиданно качнуло. Обеими руками молодая женщина схватилась за свое сиденье и бросила на Брунетти испуганный взгляд

– Мы вышли в лагуну, на открытую воду. Не волнуйтесь, здесь нечего бояться.

– Я плохой моряк. Я родилась в Северной Дакоте, а там воды мало. Плавать я так и не научилась. – Улыбка ее была слабой, но все же вполне уместной.

– Вы с мистером Фостером долго проработали вместе?

– С сержантом, – автоматически поправила она. – Да, с тех пор как я приехала в Виченцу, примерно семь месяцев назад. На самом деле он все делает сам. Просто им понадобился старший офицер как ответственное лицо. Чтобы было кому подписывать бумаги.

– И чтобы было на кого свалить вину? – с улыбкой спросил он.

– Да, да, наверное, можно так сказать. Но у нас никогда не случалось проколов. Благодаря Майку. Он хорошо знает свое дело. – В голосе ее звучало тепло. Похвала? Привязанность?

Под ними ровно заурчал, сбавляя обороты, мотор, а потом последовал глухой удар – о кладбищенский причал. Брунетти встал и пошел к узкому трапу, что вел на открытую палубу. Наверху он остановился, чтобы придержать для доктора одну половинку двери. Монетти обматывал причальный канат вокруг деревянных свай, торчавших из вод лагуны.

Брунетти шагнул на берег и снова протянул руку. Молодая женщина положила на нее свою, потом тяжело оперлась на нее, спрыгивая на берег рядом с ним. Он заметил, что у нее нет ни сумочки, ни кейса, может быть, она оставила что-то в машине или в катере.

Кладбище закрывалось в четыре часа, так что Брунетти пришлось позвонить в колокольчик, находившийся справа от большой деревянной двери. Через несколько минут дверь открыл человек в темно-синей форме, и Брунетти назвал себя. Человек придержал дверь, потом закрыл ее за ними. Брунетти прошел через главный вход и остановился у окошка сторожа, где назвал себя и предъявил свое служебное удостоверение. Сторож указал им путь – по открытой галерее направо. Брунетти кивнул. Он-то здесь не впервые.

Когда они вошли в здание, где помещался морг, Брунетти сразу же почувствовал, как резко упала температура. Доктор Питерс, очевидно, тоже это ощутила, потому что обхватила себя руками и опустила голову. Санитар в белом сидел за простым деревянным столом в конце длинного коридора. Когда они подошли, он встал, стараясь держать лежавшую перед ним книгу обложкой вниз.

– Комиссар Брунетти? – спросил он.

Брунетти кивнул.

– Это доктор с американской базы, – сказал он, кивком указывая на стоящую рядом с ним женщину. Для того, кто так часто смотрел в лицо смерти, вид молодой женщины в военной форме вряд ли был чем-то достойным внимания, поэтому санитар быстро прошел мимо них, чтобы открыть тяжелую деревянную дверь.

– Я знал, что вы приедете, поэтому и вынул его, – сказал он, ведя их к металлической каталке, стоявшей у одной из стен.

Все трое знали, что лежит под белой простыней. Когда они приблизились к телу, санитар взглянул на женщину. Та кивнула. Он откинул простыню, она взглянула в лицо покойника, а Брунетти посмотрел в лицо ей. Поначалу ее лицо оставалось совершенно спокойным и лишенным всякого выражения, потом она закрыла глаза и закусила верхнюю губу. Попыталась сдержаться, но не смогла – слезы покатились по ее щекам.

– Майк, Майк, – прошептала она и отвернулась.

Брунетти кивнул санитару, и тот снова накинул простыню на лицо молодого человека.

Тут Брунетти почувствовал, что она положила руку ему на плечо и сжала его на удивление сильно.

– Кто его убил?

Он отступил, чтобы повернуться и увести ее из этого помещения, но она сжала его плечо еще сильней и повторила настойчиво:

– Кто его убил?

Брунетти положил свою руку на ее и сказал:

– Выйдем отсюда.

Но прежде чем он успел сообразить, что она делает, она бросилась мимо него, схватилась за простыню, укрывавшую тело молодого человека, рванула ее и обнажила его тело до пояса. Огромный разрез, сделанный при вскрытии, шел от живота к шее и был зашит крупными стежками. Маленькая горизонтальная черта, убившая его, была не зашита и казалась совершенно безобидной по сравнению с огромным разрезом патологоанатома.

Ее голос звучал как тихий стон, и она повторяла его имя:

– Майк, Майк, – растягивая эти звуки так, что они походили на долгое жалобное причитание. Она стояла рядом с телом, странно прямая, снова и снова повторяя одно и то же.

Санитар быстро стал перед ней и умело вернул простыню на место, закрыв сначала обе раны, а потом и лицо.

Она посмотрела на Брунетти, и он увидел, что глаза у нее полны слез, но он увидел в них и кое-что другое, и это другое походило только на ужас, неприкрытый животный ужас.

– Вам не плохо, доктор? – спросил он тихим голосом, стараясь не коснуться ее и не приближаться к ней.

Она отрицательно замотала головой, и выражение ужаса исчезло из ее глаз. Внезапно она повернулась и пошла к двери морга. Немного не дойдя до нее, она вдруг остановилась, огляделась, словно с удивлением поняла, где находится, и бросилась к раковине у самой дальней стены. Ее сильно вырвало, ее рвало снова и снова, она стояла над раковиной, упираясь в нее руками, чтобы не упасть, наклоняясь над ней и задыхаясь.

Санитар протянул ей белое хлопчатобумажное полотенце. Кивнув, она взяла его и вытерла лицо. Со странной нежностью санитар взял ее за руку и подвел к другой раковине, в нескольких метрах, на той же стене. Он повернул кран с горячей водой, потом с холодной и, сунув руку под струю воды, подождал, пока вода не стала такой, какой ему хотелось. Когда она достигла нужной температуры, он взял полотенце у доктора Питерс и держал его, пока та умывалась и споласкивала рот, набрав воду в пригоршню раз, потом другой. Когда она закончила, он снова протянул ей полотенце, завернул оба крана и вышел из помещения через дверь в другой стене.

Она сложила полотенце и повесила его на край раковины. Возвращаясь к Брунетти, она старалась не смотреть влево, где на каталке лежало тело, уже покрытое простыней.

Когда она направилась к комиссару, тот подошел к двери и раскрыл ее перед молодой женщиной, они вышли из холодного морга в теплый вечерний воздух. Пока они шли по длинной галерее, она сказала:

– Прошу прощения. Не знаю, что со мной случилось. Я, конечно, и раньше видела вскрытия. И даже сама их производила. – Не останавливаясь, она несколько раз покачала головой. Идя рядом с ней, он с высоты своего роста едва различил это движение.

Только чтобы завершить формальности, он спросил:

– Это сержант Фостер?

– Да, это он, – ответила она без всяких колебаний, но он заметил, как она старается, чтобы голос ее звучал спокойно и ровно. Даже походка у нее стала более скованной, чем раньше, когда они только направлялись к моргу.

Они миновали кладбищенские ворота, и Брунетти повел ее туда, где Монетти пришвартовал лодку. Монетти сидел в каюте, читал газету. Завидев их, он сложил газету, перешел на корму и начал выбирать чал, подтягивая катер к самому берегу, чтобы легче было зайти в него.

На этот раз она тут же спустилась в каюту. Брунетти задержался ровно на столько, чтобы шепнуть Монетти:

– Поезжай обратно, но самым длинным путем.

Потом он спустился вниз следом за ней.

На этот раз она села ближе к носу катера и уставилась в лобовое стекло. Солнце уже закатилось, и при скудном свете вечерней зари едва можно было различить ломаную линию крыш на фоне темного неба. Он сел напротив нее, отметив, как прямо и напряженно она держится.

– Нам предстоит еще много формальностей, но я думаю, что завтра мы уже сможем выдать тело.

Она кивнула, чтобы показать, что слышит.

– Что будет делать Армия?

– Простите? – сказала она.

– Что будет делать Армия в этом случае? – повторил он.

– Мы отошлем тело домой, его родным.

– Нет, я говорю не о теле. Я говорю о расследовании.

Тут она повернулась и посмотрела ему в глаза. Ему показалось, что ее смущение притворно.

– Я не понимаю. Какое расследование?

– Нужно выяснить, почему его убили.

– Но я уверена, что это ограбление, – сказала она, и в голосе ее прозвучала просьба подтвердить эту уверенность.

– Возможно, что так, – сказал он, – однако я сомневаюсь.

Когда он это сказал, она отвела глаза и посмотрела в окно, но панорама Венеции уже потонула в ночной темноте, и в стекле она увидела только собственное отражение.

– Мне об этом ничего не известно, – заявила она твердо.

Слова эти прозвучали так, будто она уверена, что они станут правдой, если только повторять их достаточно часто и таким категорическим тоном.

– Что он был за человек? – спросил он.

Она ответила не сразу, но когда ответила, Брунетти ее ответ показался странным.

– Честный. Он был честный человек.

Странно сказать такое о молодом человеке. Он подождал, не прибавит ли она еще чего-нибудь. И поскольку она молчала, он спросил:

– Как хорошо вы его знали?

Он смотрел не на ее лицо, а на его отражение в окне. Она глубоко втянула воздух и ответила:

– Я знала его очень хорошо. – Но потом голос ее изменился, стал более небрежным и несерьезным. – Мы проработали вместе несколько месяцев.

– Какую работу он выполнял? Капитан Дункан сказал, что он был санитарным инспектором здравоохранения, но я не уверен, что понимаю, что это значит.

Она заметила, что глаза их в окне встретились, поэтому повернулась и посмотрела прямо на него.

– В его обязанности входило обследование помещений, в которых мы живем. Мы, то есть американцы. Кроме того, если на постояльцев поступали жалобы от хозяев квартир, его делом было выяснить, что там случилось.

– Что-нибудь еще?

– Он должен был посещать посольства, которые обслуживает наш госпиталь. В Египте, в Польше, в Югославии, обследовать кухни, следить за их санитарным состоянием.

– Значит, он много ездил?

– Да, порядочно.

– Он любил свою работу?

Она ответила без всяких колебаний и с большим нажимом:

– Да, любил. Он считал ее очень важной.

– А вы были его командиром? Она улыбнулась еле заметно.

– Наверное, можно и так сказать. На самом деле я педиатр; мне просто предложили работу в санитарной инспекции, чтобы иметь подпись офицера и при этом врача там, где это требуется. Но фактически это Майк руководил работой нашего отделения. Время от времени он давал мне что-то на подпись или просил меня написать просьбу о поставках. Потому что, если с просьбой о чем-либо обращается офицер, все делается быстрее.

– Вы когда-нибудь ездили вместе – я имею в виду поездки в посольства?

Даже если этот вопрос и показался ей странным, по ней этого нельзя было заметить, потому что она отвернулась и снова устремила взгляд в окно.

– Нет, Майк всегда ездил один. – И без всякого предупреждения она встала и пошла к трапу в задней части каюты. – А ваш водитель или кто он там знает дорогу? Мне кажется, мы возвращаемся ужасно долго. – Она толкнула одну дверцу и внимательно посмотрела по сторонам, но здания, стоявшие по обоим берегам канала, были ей незнакомы.

– Да, дорога обратно занимает больше времени, – с легкостью солгал Брунетти. – У нас много каналов с односторонним движением, так что доехать до пьяццале Рома можно только объехав вокруг вокзала. – Он увидел, что они как раз въехали в канал Канареджо. Через пять минут, а может, и меньше, они будут на месте.

Она вышла из каюты и встала на палубе. Внезапный порыв ветра чуть было не сорвал с нее фуражку, и она придержала ее рукой, а потом сняла и зажала под локтем. Когда она оказалась без этого жесткого головного убора, стало ясно, что она более чем хорошенькая.

Он поднялся по ступенькам и стал рядом с ней. Катер свернул вправо, на Большой Канал.

– Очень красиво, – сказал она. Потом спросила уже другим тоном: – Почему вы так хорошо говорите по-английски?

– Я изучал его в школе и в университете и некоторое время жил в Штатах.

– У вас очень неплохой английский.

– Благодарю. А вы говорите по-итальянски?

– Unpoco,[14]14
  Немного (ит.)


[Закрыть] – ответила она, потом улыбнулась и добавила: – Moltopoco.[15]15
  Совсем немного (ит.).


[Закрыть]

Впереди показалась стоянка у пьяццале Рома. Брунетти встал перед молодой женщиной и схватил причальный канат, готовясь накинуть его на сваю, как только Монетти подведет катер поближе. Он набросил чал на столб и завязал его профессиональным узлом.

Монетти вырубил мотор, и Брунетти спрыгнул на набережную. Молодая женщина спокойно приняла протянутую ей руку и выскочила из лодки вслед за ним. Они вместе двинулись к машине, которая по-прежнему стояла перед постом карабинеров.

Заметив приближающееся начальство, шофер спрыгнул с переднего сиденья, отдал честь и распахнул перед женщиной заднюю дверцу автомобиля. Она подвернула свою форменную юбку и села.

Брунетти жестом показал шоферу, чтобы тот не закрывал за ней дверцу.

– Спасибо, что приехали, доктор, – сказал он, нагнувшись и держа одну руку на крыше машины.

– Не за что, – ответила она, не затрудняя себя выражением благодарности за то, что он отвез ее на Сан-Микеле.

– Буду ждать нашей встречи в Виченце, – сказал он, наблюдая за ее реакцией.

Реакция оказалась неожиданной и сильной. Он увидел, что в глазах ее мелькнул тот же страх, который он уже заметил, когда она в первый раз посмотрела на рану, убившую Фостера.

– Зачем?

Он вкрадчиво улыбнулся:

– Возможно, я узнаю больше о том, почему его убили.

Она протянула мимо него руку, чтобы закрыть дверцу. Ему ничего не оставалось, кроме как отступить. Дверца захлопнулась, молодая женщина наклонилась вперед и сказала что-то шоферу, машина тронулась. Брунетти стоял и смотрел, как она влилась в поток транспорта, выезжающего с пьяццале Рома, и покатила вверх по автостраде, ведущей к дамбе. Там она исчезла из виду – безликая бледно-зеленая машина, возвращающаяся на материк после поездки в Венецию.

Глава 5

Не озаботившись узнать, заметили ли карабинеры их возвращение, Брунетти направился обратно к лодке, где нашел Монетти, снова погрузившегося в свою газету. Много лет тому назад какой-то иностранец – он не помнил, кто именно, – заметил, что итальянцы читают ужасно медленно. Однажды Брунетти сам наблюдал, как некто мусолил одну-единственную газету на всем протяжении дороги от Венеции до Милана, и с тех пор всякий раз вспоминал это высказывание. У Монетти, конечно же, времени было много, но он, судя по всему, прочел только первые страницы. А может быть, начал читать ее по второму разу от скуки.

– Спасибо, Монетти, – сказал Брунетти, ступая на палубу.

Молодой человек взглянул на него и улыбнулся:

– Я постарался ехать как можно медленней, синьор. Но это же просто с ума сойти – все эти маньяки садятся тебе на хвост и едут прямо впритирку.

Брунетти научился водить машину лет в тридцать, пришлось сделать это, когда его назначили на три года на должность в Неаполе. Он всегда волновался, водил плохо, медленно и осторожно, и слишком часто его охватывала ярость из-за таких же вот маньяков, только водивших не лодки, а машины.

– Ты не отвезешь меня на Сан-Сильвестро? – спросил он.

– Если хотите, синьор, я довезу вас прямо до конца калле.

– Спасибо, Монетти. Хочу.

Брунетти снял причальный канат со столба и аккуратно намотал его на металлическую скобу на борту. Потом прошел вперед и стал рядом с Монетти. Они двинулись по Большому Каналу. Все, что можно было увидеть в этом конце города, мало интересовало Брунетти, так все это походило на трущобы. Они проехали мимо железнодорожного вокзала, здание которого удивляло своим унылым видом.

Брунетти было легко не обращать внимания на красоту города, ходить по нему, глядя и при этом ничего не видя. Но всегда случалось так: то окно, которое он никогда не замечал раньше, попадет в поле его зрения, или солнце блеснет в каком-то проходе под аркой, и он вдруг чувствовал, как сердце у него сжимается, отзываясь на что-то бесконечно более сложное, чем красота. Когда он задумывался об этом, то приходил к выводу, что дело тут, наверное, в звуках речи, в том, что в городе живет меньше восьмидесяти тысяч человек, и быть может, в том, что детский сад, в который он ходил, помещался в палаццо пятнадцатого века. Он скучал по этому городу, когда находился в отъезде, точно так же, как скучал по Паоле, и только здесь он ощущал себя цельным и завершенным. Одного взгляда по сторонам было достаточно, чтобы убедиться в мудрости окружающего. Он никогда ни с кем не говорил об этом. Иностранец не понял бы его; любой венецианец счел бы подобный разговор излишним.

После того как они проехали под Риальто, Монетти повернул вправо. В конце длинной калле, которая вела к дому Брунетти, он на секунду задержался у набережной, чтобы Брунетти спрыгнул на землю. Не успел Брунетти помахать рукой в знак признательности, как Монетти уже развернулся туда, откуда приехал, и направился обедать домой, мелькнув на прощанье синим огнем.

Брунетти пошел по калле, ноги у него устали от всех этих прыжков в лодку и из лодки. Он занимался этим, кажется, целый день, с тех пор как первый катер подобрал его здесь более двенадцати часов тому назад. Он открыл огромную дверь дома и тихонько притворил ее за собой. Проем узкой лестницы, крутым винтом ведущей вверх, служил великолепной акустической трубой, и даже на четвертом этаже было слышно, когда кто-то шел по ней. Четыре этажа. От одной только мысли об этом ему стало тяжко.

Добравшись до последнего поворота лестницы, он почувствовал запах лука, и это сильно облегчило ему преодоление последнего пролета. Прежде чем сунуть ключ в замочную скважину, он взглянул на часы. Девять тридцать. Кьяра еще не легла, и он хотя бы сможет поцеловать ее перед сном и спросить, сделала ли она домашнее задание. Зато с Раффаэле, даже если он дома, этот номер не пройдет – на первое вряд ли хватит смелости, а о втором спрашивать бесполезно.

– Чао, папа, – крикнула из гостиной Кьяра.

Он повесил пиджак в стенной шкаф и прошел по коридору в гостиную. Кьяра, которая удобно устроилась в мягком кресле, подняла голову от раскрытой книги, лежавшей у нее на коленях.

Войдя в комнату, он машинально включил свет у нее над головой.

– Ты что, хочешь ослепнуть? – спросил он, наверное, в семисотый раз.

– Ой, папа, я и так все вижу.

Он наклонился и поцеловал ее в личико, поднятое к нему.

– А что ты читаешь, мой ангел?

– Эту книжку мне дала мама. Клевая история. Тут про гувернантку, которая пошла работать к одному дядьке, и они влюбились друг в друга, но у него на чердаке жила взаперти сумасшедшая жена, ну вот они и не могли пожениться, хотя и сильно любили друг друга. Я как раз дочитала дотуда, где пожар. Вот бы она сгорела!

– Кто бы сгорел, Кьяра? – спросил он. – Гувернантка или жена?

– Жена, глупый.

– Почему?

– Тогда Джейн Эйр, – ответила она, превратив это имя в кашу, – сможет выйти замуж за мистера Рочестера. – С этим именем она расправилась точно так же.

Брунетти хотел было задать еще вопрос, но девочка уже вернулась к пожару, и он пошел в кухню, где Паола стояла, нагнувшись к открытой дверце стиральной машины.

– Чао, Гвидо, – сказала она, выпрямляясь. – Обед через десять минут. – Она поцеловала его, повернулась к плите, где в луже масла подрумянивался лук.

– У меня только что состоялась литературная дискуссия с нашей дочерью, – сказал он. – Она объясняла мне замысел великого произведения английской классической литературы. Наверное, для нее было бы лучше, если бы мы заставляли ее смотреть бразильские мыльные оперы. Она с головой ушла в пожар, который убьет миссис Рочестер.

– Ах, да ну тебя, Гвидо. Все уходят с головой в пожар, когда читают «Джейн Эйр». – Она помешала ломтики лука на сковородке и добавила: – По крайне мере когда читают в первый раз. И только гораздо позже понимают, какая на самом деле хитрая и лицемерная сучонка эта Джейн Эйр.

– Это что же, такие идеи ты преподносишь своим студентам? – спросил он, открывая шкафчик и доставая бутылку «Пино Нуар».

Рядом со сковородкой, стоявшей на огне, лежала на тарелке уже нарезанная ломтиками печенка. Паола поддела эти ломтики шумовкой и шлепнула их на сковородку, потом отступила, чтобы не попасть под брызги масла. Она пожала плечами. Занятия в университете только что возобновились, и ей явно не хотелось в свободное время думать о студентах.

Помешав на сковородке, она спросила:

– Какая из себя эта капитан-доктор?

Брунетти достал два стакана и налил вина и ей, и себе. Прислонившись к столу, он протянул Паоле стакан, выпил немного и ответил:

– Очень молодая и очень нервная. – Видя, что Паола все еще помешивает печенку, он добавил: – И очень хорошенькая.

Услышав это, она выпила вина и посмотрела на Брунетти, держа стакан в руке.

– Нервная? Что это значит? – Она еще выпила вина, подняла стакан к свету и сказала: – Это не такое хорошее, как то, что мы получили от Марио, верно?

– Да, – согласился он. – Но твой кузен Марио так озабочен тем, чтобы сделать себе имя в международной торговле вином, что ему недосуг выполнять такие маленькие заказы, как наши.

– Выполнял бы, если бы мы ему платили вовремя, – бросила она.

– Паола, ну ладно. Это же было полгода назад.

– Да, и мы заставили его ждать больше полугода, прежде чем заплатили.

– Паола, мне очень жаль. Я решил, что уже заплатил, и забыл об этом. Я извинился перед ним.

Она поставила стакан и быстро встряхнула сковородку.

– Паола, там ведь и речь-то шла всего о двухстах тысячах лир. От такой суммы твой кузен Марио уж никак не мог бы пойти по миру.

– Почему ты вечно называешь его «твой кузен Марио»?

«Потому что он твой кузен и его зовут Марио», – чуть было не сорвалось у Брунетти, но вместо этого он поставил свой стакан на стол и обнял ее. Некоторое время она была как деревянная, упиралась, но он обнял ее покрепче, и она поддалась, припала к нему, положила голову ему на грудь.

Так они стояли, пока она не ткнула ему ложкой под ребра, сказав:

– Печенка подгорает.

Он отпустил ее и снова взял в руку стакан.

– Не знаю, из-за чего дамочка нервничала, но при виде мертвого тела она совершенно раскисла.

– А разве не каждый раскис бы при виде мертвого тела, особенно если это тело знакомого человека?

– Нет, там было что-то посерьезнее. Я уверен, что между ними что-то было.

– Что значит «что-то»?

– Обычное дело.

– Ну так ты же сказал, что она хорошенькая. Он улыбнулся:

– Очень хорошенькая.

Она улыбнулась.

– И очень… – начал он, подыскивая подходящее слово. Подходящее слово как-то не находилось. – Очень испуганная.

– Почему ты так говоришь? – спросила Паола, перенеся сковородку на стол и поставив ее на керамическую подставку. – Испуганная чем? Что ее заподозрят в убийстве?

Он взял большую деревянную разделочную доску, стоявшую у плиты, и положил ее на стол.

Потом сел, поднял кухонное полотенце, расстеленное на столе, и обнаружил полукруг поленты, который лежал, все еще теплый, под полотенцем. Паола подала салат, бутылку вина, и прежде чем сесть, налила им обоим.

– Нет, так я не думаю, – сказал он и положил себе на тарелку печенки и лука, а потом добавил большой ломоть поленты. Он насадил кусок печенки на вилку, потом навалил на него ножом луку и принялся за еду. По своей давней привычке он не сказал ни слова, пока тарелка не опустела. Когда печень была съедена, а сок подобран с тарелки остатком второго куска поленты, он сказал: – Я думаю, она может знать или подозревать, кто его убил. Или почему его убили.

– Почему?

– Если бы ты только видела, какие у нее были глаза, когда ей показали его. Нет, не когда она увидела, что он мертв и что это на самом деле Фостер, а когда увидела, каким способом он был убит, – она была на грани истерики. Ее вытошнило.

– Вытошнило?

– Вырвало.

– Прямо там?

– Да. Странно, правда?

Паола немного подумала, прежде чем ответить. Она допила вино и налила себе еще полстакана.

– Да. Странная реакция на смерть. И она ведь врач? – Он кивнул. – Непонятно. Чего она могла испугаться?

– А что на десерт?

– Фиги.

– Я тебя люблю.

– Ты хочешь сказать, что ты любишь фиги, – сказала она и улыбнулась.

Фиг было шесть штук, превосходных, сочащихся сладостью. Он взял нож и принялся снимать кожицу с одной из них. Когда он закончил, сок бежал у него по рукам, он разрезал фигу пополам и протянул больший кусок Паоле.

Отправив в рот почти весь свой кусок, он вытер сок, стекавший по подбородку. Съел эту фигу, потом еще две, снова вытер рот и руки салфеткой и сказал:

– Если ты дашь мне стаканчик портвейна, я умру счастливым человеком.

Встав из-за стола, она спросила:

– А чего она могла испугаться?

– Как ты сказала – что ее могут заподозрить в причастности к убийству, имела она к нему отношение или не имела.

Паола достала приземистую бутылку с портвейном, но прежде чем налить его в маленькие стаканчики, убрала со стола тарелки и положила их в мойку. После этого наполнила стаканчики портвейном и поставила их на стол. Сладкое вино смешалось с оставшимся во рту вкусом фиг. Счастливый человек.

– Но я думаю, что не имела.

– Почему?

Он пожал плечами:

– Она не кажется мне похожей на убийцу.

– Потому что она хорошенькая? – спросила Паола и отпила портвейна.

Он чуть было не ответил: потому, что она врач, но тут вспомнил слова Риццарди – убивший молодого человека знал, куда ударить ножом. Врач тоже это знает.