Текст книги "Кто-то мне должен деньги"

Автор книги: Дональд Эдвин Уэстлейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

4

Отец опять разбросал свои бумаги по всему обеденному столу. Счетная машинка была выключена, повсюду валялись шариковые ручки, и даже пол был весь усеян смятыми листами бумаги. У моего отца есть привычка: когда он напряженно думает о чем-то, он начинает механически почесывать себе нос, подбородок или лоб, и часто забывает при этом, что в руке у него шариковая ручка. Так что в конце концов его лицо становится похоже на бумагу, которую используют для печатания долларовых купюр: все оно покрывается короткими синими штрихами.

– Уже поздно,– сообщил я.– Восьмой час.

Отец уставился на меня рассеянным взглядом, который означает, что ум его полностью занят цифрами. Нацелившись на меня ручкой, он провозгласил:

– Вопрос в том, собираешься ли ты иметь детей?

– Во всяком случае, не в данный момент,– ответил я.– Ты что-нибудь приготовил на обед?

– Если бы только ты женился,– сказал он,– мне стало бы проще со всем этим справляться.

– Конечно, стало бы,– согласился я.– Может, я и женюсь когда-нибудь. А как насчет обеда?

Он посмотрел на меня так, как будто я отвлек его от важных размышлений.

– Обеда? А сколько времени?

– Восьмой час.

Он нахмурился, извлек из-под бумаг будильник и, взглянув на него, еще больше сдвинул брови.

– Так поздно! – воскликнул он.– Где ты был?

– Это долгая история,– ответил я.– Так ты начал готовить обед?

– Я тут со всем этим закрутился,– он махнул рукой в сторону своих бумажек.– Еще один страховой агент сегодня приходил.

– Новый?

– Суть-то все равно старая,– сказал отец и с отвращением швырнул ручку на стол.– Их система работает против меня.

– Что ж,– посочувствовал я,– у них ведь компьютеры.

Я прошел на кухню, достал из холодильника две порции полуфабриката индейки, засунул их в духовку и включил ее.

Отец прошел на кухню за мной.

– Когда-нибудь они допустят ошибку. Все ошибаются.

– Но не компьютеры.

– Все,– настаивал он.– И когда они ошибутся, я буду наготове.

Идея моего отца заключается в том, что когда-нибудь он сможет переиграть страховые компании. Годы идут, страховые компании конкурируют друг с другом, предлагая все новые и новые варианты страховок, и правила страхования постепенно становятся все запутаннее и непостижимее: согласно им то и дело расширяется одно, отменяется другое и предполагается третье. Разумеется, при любом варианте соблюдаются прежде всего интересы компании. Страховые компании – как казино в Лас-Вегасе: они занимаются бизнесом, чтобы делать деньги, так что сальдо всегда должно быть в пользу заведения. Но отец мой убежден, что рано или поздно одна из компаний предложит такую страховку, в которой найдется слабое место, другими словами – выпустит полис, по которому, чтобы выиграть, не нужно будет преждевременно умирать. Хобби моего отца и заключается в поисках такого полиса. Правда, пока еще он не нашелся, и я не думаю, что это вообще когда-либо произойдет, но мой отец обладает верой и упорством завзятого игрока в рулетку, поэтому чаще всего, приходя домой, я застаю его погруженным в глубокие размышления в окружении множества бумаг, разложенных по всему обеденному столу.

В сущности, это достаточно безобидное хобби, и оно успешно отвлекает отца от других мыслей. Ему сейчас шестьдесят три года, а когда было пятьдесят восемь, его заставили уйти на пенсию,– он работал в отделе заработной платы на авиационном заводе,– и если бы у него не было этого увлечения, я не знаю, что бы он делал. Мама умерла в тот же год, когда отец вышел на пенсию, и, естественно, он не захотел уехать в Форт Лаудердейл один, так что мы продолжаем жить вместе – это вполне нас устраивает. Моим родителям было уже по тридцать четыре, когда я родился, и я был единственным ребенком в семье. Бурное, бьющее ключом веселье никогда не царило у нас в доме, так что можно сказать, что наша с отцом жизнь не особенно изменилась, только мамы уже не было, а на работу ходил я.

Пока готовился обед, я рассказывал отцу, что случилось за день. Время от времени он склонял голову набок и, искоса глядя на меня, говорил:

– Ты мне не рассказываешь сказки, а, Честер?

– Нет,– отвечал я и продолжал свой рассказ.

Я закончил его словами:

– И самое главное во всем этом, что я так и не получил свои девятьсот тридцать долларов.

– Это большие деньги,– сказал он.

– Конечно, большие,– кивнул я.– Интересно, кто будет их выплачивать – теперь, когда Томми умер?

– Надо узнать, куда теперь тебе пойти, чтобы получить эти деньги.

– Я именно это и сказал.

Он поднял голову и принюхался.

– Обед еще не готов?

Я взглянул на часы.

– Еще пять минут. Завтра я позвоню жене Томми и спрошу ее. Она должна знать.

– Что спросишь?

– Куда мне пойти, чтобы получить деньги,– ответил я.

Он кивнул и сказал:

– А…

Потом мы сели за стол и стали обедать.

5

На следующий день я встал поздно и решил с утра на работу не выходить. Около двенадцати я позвонил жене Томми. Она взяла трубку после второго гудка. Я сказал:

– Алло, миссис Маккей? Это Чет.

– Кто?

– Чет,– повторил я.– Чет Конвей.

– А…– По крайней мере, она не назвала меня Честером.– Что вы хотите?

– Извините, миссис Маккей, конечно, мне неудобно беспокоить вас в такое время, и я бы не стал этого делать, но, видите ли, именно сейчас у меня несколько туго с наличными…

– В чем дело? – Ее голос звучал раздраженно.

– Дело в том, миссис Маккей, что я приходил к вам вчера, то есть к Томми, чтобы забрать деньги, которые я выиграл, и, естественно, я их так и не получил. И вот я подумал, что, может быть, вы скажете, у кого мне теперь получить свои деньги.

– Что? Что вы хотите? – Она говорила так, будто я ее только что разбудил или что-то вроде того, и она не может понять, о чем я говорю.

– Я хочу узнать, куда мне пойти, чтобы получить свои деньги, миссис Маккей.

– А я тут при чем?

– Ну…– Я растерялся. Секунду или две собирался с мыслями и наконец спросил: – А вы не знаете, кто был боссом Томми?

– Кем?

– Миссис Маккей, Томми работал на кого-то. Он был связан с синдикатом или с кем-то еще, он же не сам по себе принимал ставки.

– Не понимаю, о чем вы говорите,– сказала она.

– Может быть, лучше поговорить не по телефону? Слушайте, я не мог бы зайти к вам попозже? Вы будете дома?

– Лучше забудьте об этом,– вдруг сказала она.– Просто забудьте.

– Что вы имеете в виду? Забыть? Это почти тысяча долларов!

Неожиданно в трубке послышался другой голос, мужской. Мужчина спросил:

– Кто говорит?

Полицейский. Конечно же полицейский. Я быстро сказал:

– Я поговорю с миссис Маккей позже,– и повесил трубку. Вот почему она не хотела мне ничего говорить.

Сколько же еще времени пройдет, прежде чем я выясню что-нибудь? Деньги нужно было достать в ближайшие два дня.

Я болтался по дому часов до двух, пока наконец не собрался с силами пойти на работу. По дороге, в вагоне метро, я прочел в «Ньюс» заметку под заголовком: «Букмекер найден убитым в квартире». Там говорилось, что Томми был известным букмекером и прежде неоднократно подвергался арестам. Он был убит тремя выстрелами в спину. Убийца использовал пули «дум-дум»: такая пуля загнута спереди, и, попав в человеческое тело, она разворачивается, поэтому грудь Томми и была так страшно изуродована там, где пули прошли навылет. Еще говорилось, что «тело было обнаружено Честером Конвеем, проживающим по адресу: 169 Плейс, Джамайка, Квинс. Мистер Конвей заявил, что был другом покойного».

Все это вызвало у меня несколько странное чувство. Одно дело – потихоньку играть на скачках, время от времени делая ставку у букмекера, и совсем другое – прочитать о себе в «Дейли ньюс» в связи с убийством буки. Я вдруг показался себе каким-то крутым мафиози и, представив, как мои друзья читают эту газету, почувствовал себя одновременно смущенным и – должен признаться – в глубине души польщенным. Любой из нас мечтает о волнующей тайной жизни, скрытой от чужих глаз, и именно в этом смысл всех историй о Суперменах, и Бэтменах, и Спасателях-одиночках, а тут «Дейли ньюс» совершенно запросто наделяет меня такой жизнью, только упомянув вскользь мое имя. Неожиданно я стал одним из тех парней, которым известны скрытые лазейки, ведущие в заброшенные склады, потайные проходы, открывающиеся прямо в стенах домов, их тех, кто назначает полночные встречи незнакомцам в масках, никогда не называющим своих настоящих имен. Я почувствовал себя совсем не таким, как обычные люди, окружающие меня, читающие в поезде «Ньюс» и не подозревающие, что здесь, среди них, находится тот, о ком они читают, вездесущий Честер Конвей, 169 Плейс, Джамайка, Квинс.

В гараже, по-видимому, никто не читал газеты, или ребята не связали это со мной, или просто не подали виду. Во всяком случае, никто ничего не сказал. Я зашел, отметился на выезд и поехал.

Сначала – к Томми. Как только я отъехал от гаража, тут же повесил табличку «В парк» и направился прямо на Сорок шестую улицу. Полицейских машин перед домом не было, и я припарковался у пожарного гидранта – в Нью-Йорке нет мест для парковки, последнее было ликвидировано в 1948 году, но такси, остановившееся ненадолго у гидранта, как правило, не трогают,– вышел и позвонил, но никто не ответил. Я вернулся в машину и отправился работать.

Я попытал счастья у двух гостиниц и тут же сорвал банк, поймав пассажира до аэропорта Кеннеди. К сожалению, единственное, что я мог сделать после этого,– взять другого пассажира и отправиться обратно в Манхэттен. Так я и поступил, а потом до позднего вечера мотался по городу.

Я еще раз попробовал заехать к Томми около семи – там все еще никого не было – и потом в третий раз, часов в одиннадцать, и опять никого не застал.

Я вернулся в гараж около полуночи, поставил машину и поехал на метро домой. Подошел к дому в начале второго, увидел в окне кухни свет,– отец оставляет его для меня, когда я поздно возвращаюсь,– остановился на крыльце перед дверью, нащупывая в кармане ключи, и тут в спину мне уперлось что-то твердое. Затем кто-то сказал очень мягким, вкрадчивым голосом:

– Только веди себя прилично.

6

Я вел себя прилично. Я остался стоять там, где стоял, лицом к двери, которая находилась в футе от моего носа, и твердый предмет перестал давить мне на спину. Затем чьи-то руки быстро обшарили меня, а потом тот же голос произнес:

– Вот и молодец. Теперь повернись и спускайся с крыльца.

Повернувшись, я увидел перед собой двоих здоровенных парней в темных шляпах, прошел между ними и спустился по ступенькам.

На улице они велели мне повернуть направо и идти до угла, что я и сделал. На углу у обочины стоял темный «шевроле». Мне приказали сесть на заднее сиденье. Я был в ужасе, я не понимал, кто они и что им нужно, и мне не приходило в голову ничего другого, кроме как молча повиноваться.

Один из них сел со мной на заднее сиденье и захлопнул дверь. Затем вытащил пистолет и положил его себе на колени. В слабом свете уличного фонаря пистолет блеснул темно и зловеще. Я забился в угол, уставясь на него и не веря своим глазам. Пистолет? Для меня? За кого же они меня приняли?

Я хотел что-то сказать, объяснить, что это ошибка, но боялся. Я был уверен, что стоит мне издать звук, любой, какой бы то ни было,– и чары рассеются, а пистолет, как по сигналу, начнет стрелять.

Если вы несколько лет водите такси по Нью-Йорку, особенно по ночам, то со временем вы начинаете все больше размышлять о случаях нападений на таксистов и задумываетесь, как бы вы поступили, если бы столкнулись с грабителем, вооруженным пистолетом или ножом. Лично я думаю, что любого можно считать боссом, если у него в руке нож или пистолет. Как говорилось в старину: стреляй и властвуй.

Как-то раз один парень из моего гаража посадил пассажира, а тот попытался угрожать ему ножом. Так он повернулся, обезоружил этого типа и сдал его ближайшему легавому. Полиция вынесла ему благодарность, и на его удостоверении, выставленном на приборном щитке, отметили, что он удостоился этой особой благодарности от полиции. А я смотрел на него и удивлялся: о чем он только думал? Парень с ножом оказался наркоманом, ему необходимо было достать деньги любой ценой, а у таксиста в тот момент в кармане лежало ровно восемнадцать долларов. Восемнадцать долларов. Если честно, я думаю, что моя жизнь стоит больше, чем восемнадцать долларов и благодарность полиции.

Жизнь? Я вдруг подумал, не те ли это парни, что убили Томми. Неужели они собираются убить и меня?

Может быть, никому нельзя было ставить на Пурпурную Пекунию? Может, они убивают всех посторонних, которые поставили на эту дурацкую лошадь? Но нет, не может быть. Это какое-то безумие. Ведь столько игроков ставят просто так, случайно, оттого, что им понравилась кличка лошади. «Ах, глянь-ка, Гарри, Пурпурная Пекуния! Как прелестно, Гарри! Давай поставим на нее несколько долларов, Гарри! Ну давай, Гарри!»

Но все равно могло оказаться, что именно эти двое парней убили Томми. Возможно, они сделали это по совершенно иной причине. Я не знал, почему они это сделали и почему я оказался замешан в их дела, но, с другой стороны, мне и не обязательно было это знать. Может, Томми и сам не знал.

Когда второй парень открыл переднюю дверь, чтобы сесть за руль, в салоне зажегся свет, и я увидел того из них, который сидел рядом со мной. Он был похож на юного садиста-эсэсовца из фильмов о войне: такого белокурого, улыбающегося, неизменно вежливого с дамами, но со слегка рябоватым лицом. Он смотрел на меня, как энтомолог на бабочку, и я быстро отвернулся, стараясь не запомнить его черты, не имея никакого желания их запоминать. Я смотрел прямо перед собой. У водителя из-под шляпы видны были темные волосы. Но и о нем я тоже не хотел больше ничего знать.

Мы миновали несколько кварталов и теперь мчались дальше по каким-то незнакомым мне улицам. Водитель ни разу не вырулил на магистраль, все время держась боковых проездов. Вскоре мы нырнули под трассу надземной железной дороги. То одно, то другое место иногда казалось мне отдаленно знакомым, но я не был вполне уверен в этом. Время от времени навстречу нам проносились машины – люди, которые в них ехали, как видно, очень спешили куда-то по своим делам,– или с ревом проезжал мимо пустой автобус, ярко освещенный изнутри, как вагон-ресторан; но в основном улицы вокруг были пусты и темны.

В воздухе закружились снежные хлопья, крупные и пушистые, они медленно падали, не спеша приземляться. Может быть, мы наконец-то дождемся большого снега, обещанного еще четыре дня назад. Ведь уже середина января, а до сих пор не было ни одного из этих ужасных снегопадов, которые заставляют остановиться весь городской транспорт.

Я вдруг заметил, что думаю о том, выходить мне завтра на работу или нет: ведь мотаться по Нью-Йорку посреди снегопада – занятие бестолковое,– и тут же сообразил, что беспокоюсь напрасно. Скорее всего, я в любом случае не выйду завтра на работу. И вовсе не из-за погоды.

Может, попытаться сбежать? Выскочить из машины в тот момент, когда она остановится перед светофором? Рвануть изо всех сил, петляя между уличными фонарями, высматривая какой-нибудь переулок, куда можно было бы свернуть, или, может, открытую забегаловку,– любое место, подходящее, чтобы спрятаться и переждать, пока этим ребятам не надоест меня ловить и они не уедут?

Нет. Я догадывался, что, если я протяну руку и дотронусь до дверной ручки, это, по всей вероятности, будет последним, что я сделаю в моей земной жизни. И хотя было вполне возможно, что эти двое в любом случае прямиком доставят меня туда, откуда не возвращаются, приближать пункт назначения мне не хотелось.

А впрочем, почему это я решил, что они собираются меня убить? Хватаясь за соломинку, я уверял себя, что если бы они хотели просто прикончить меня, то могли бы это сделать там, возле дома, и преспокойно отправиться дальше по своим делам. Но они забрали меня с собой, значит, у них на уме что-то другое.

А может, они хотят замучить меня до смерти?

Ну почему только мне пришла в голову подобная мысль?

Стараясь думать о чем-нибудь другом, я сидел в машине, и мы проехали еще немало темных безымянных улиц, пока наконец не повернули направо посередине какого-то квартала. Перед нами оказалась серая стена из бетонных блоков, темнел открытый въезд в гараж; мы въехали в него и остановились. Я услышал, как за нами с грохотом опустилась гаражная дверь. Когда шум прекратился, вспыхнул свет.

Мы находились на крытой стоянке, посреди длинных рядов черных приземистых четырехглазых автомобилей. Металлические столбы, выкрашенные в оливково-зеленый цвет, поддерживали низкий потолок. Дюжина флюоресцентных ламп, расположенных на слишком большом расстоянии одна от другой, не могла создать нормальное освещение, и по всем углам, как туман, сгущались тени.

Никого не было видно. Водитель вышел из машины и открыл дверь с моей стороны. Второй приказал:

– Быстро вылезай.

Я вылез медленно. Он за мной. Водитель жестом велел мне идти вперед, и я пошел вперед. Я шел, как сквозь строй, по широкому свободному проходу между рядов машин, тянувшихся с обеих сторон. Автомобили уставились друг на друга своими темными, невидящими фарами, и я чувствовал их взгляды на себе, как будто они смотрели мне вслед. Я понимал, что это всего лишь машины, но ничего не мог поделать и сам против воли нагнетал свой страх, представляя, как одна из этих машин неожиданно оживает и, взревев мотором и ослепив меня всеми четырьмя фарами, срывается с места, готовая раздавить меня, как муравья. Так я шел, ссутулившись, стараясь глядеть только перед собой, часто моргая, а машины оставались неподвижными.

Наконец мы дошли до противоположной стены, и я увидел оливково-зеленую металлическую лестницу, уходящую вверх и вправо.

– Поднимайся,– сказали мне.

Я пошел наверх. Наши шесть ног отбивали по ступеням странный глухой ритм, отдающийся эхом по гаражу. Я вдруг подумал о Роберте Митчуме. Что бы сделал Роберт Митчум, очутись он в подобном положении?

Какие могут быть вопросы! Роберт Митчум внезапно, как змея, резко крутанулся бы назад, ударил ближайшего бандита ногой в челюсть и, перемахнув через перила, спрыгнул бы вниз. А бандит в это время свалился бы назад, на другого, и оба они покатились бы кубарем по ступеням, выходя таким образом из игры достаточно надолго и давая Митчуму возможность либо броситься к двери и выскочить на улицу – то есть успешно совершить побег, либо добраться до бандитской машины, в которой были бы оставлены ключи, сдать назад, на максимальной скорости вышибить дверь гаража и умчаться прочь, шикарно дав газу,– то есть опять же успешно совершить побег и получить в придачу машину.

Но что, если я прыгну вот так же, а Робертом Митчумом окажется этот парень с пистолетом? Что он тогда сделает? Пожалуй, он просто увернется и выстрелит мне в голову.

И я тащился вверх по лестнице.

Наверху оказался длинный холл с окнами по обеим сторонам. Окна слева выходили за асфальтированную погрузочную площадку, освещенную откуда-то сбоку лучом Прожектора. По правой стороне окна перемежались с застекленными дверями, за которыми находились конторы и складские помещения, все темные, кроме одной комнаты в дальнем конце холла. Там горел свет, и его желтые квадраты косо ложились на пол. Не было слышно ни звука.

Я остановился на верхней ступени, но тут же почувствовал руку на своей спине, слегка подтолкнувшую меня вперед, не мягко и не резко. Я пошел по холлу по направлению к желтому свету.

Это был кабинет. Я заглянул в открытую дверь. Передо мной за обшарпанным письменным столом сидел грузный мужчина в пальто с бархатным воротником и курил сигарету в мундштуке из слоновой кости. Голова у него была слишком крупной по сравнению с телом: огромная квадратная башка, заросшая черной спутанной шерстью. Его лицо лоснилось, как будто было покрыто белой эмалью, а тяжелая нижная челюсть казалась голубоватой от густой жесткой щетины. Он сидел вполоборота ко мне, его черная бархатная шляпа была сдвинута назад, на затылок, а локтем он небрежно опирался на бумаги, лежащие на столе, как бы подчеркивая, что это вообще-то не его кабинет, сам он не привык пользоваться такими задрипанными кабинетами, а этот просто пришлось одолжить на время для срочного дела. Он взглянул на меня, когда я остановился в дверях, немигающими бледно-голубыми глазами, пустыми, ничего не выражающими, словно бы и не живыми. Казалось, что его настоящие глаза спрятаны за этими и смотрят на меня оттуда, не давая мне возможности заглянуть в них.

Один из моих конвоиров снова подтолкнул меня, направляя в комнату. Я остановился перед столом, глядя на сидящего передо мной человека. Те двое оставались позади, я их не видел. Только услышал, как за моей спиной с легким щелчком закрылась дверь,– так безвозвратно, как будто последняя горсть земли легла на засыпанную могилу.

Человек за столом вынул изо рта сигарету и указал мундштуком на деревянный стул, стоявший напротив него.

– Садись.

Его хриплый голос был совершенно бесстрастным.

Я сел, сложил руки на коленях, не зная, что мне с ними делать, встретился с ним взглядом – с глазами его глаз – и пожалел, что не могу перестать моргать.

Он посмотрел на одну из бумаг, разбросанных по столу, и спросил:

– Сколько времени ты работаешь на Наполи?

– На кого? – не понял я.

Он снова взглянул на меня, и на его лице наконец появилось выражение: он смотрел теперь понимающе-сочувственно и насмешливо.

– Не отнимай у меня время, парень,– попросил он.– Мы знаем, кто ты.

– Я – Честер Конвей,– сказал я, охваченный внезапной надеждой, что все это еще может оказаться ошибкой.

Не оказалось.

– Я знаю,– повторил он.– И ты работаешь на Соломона Наполи.

Я отчаянно замотал головой.

– Может, это какой-то другой Честер Конвей,– быстро заговорил я.– Вы смотрели телефонные справочники всех районов? Одно время, года два назад, мне все время звонили…

Он хлопнул ладонью по столу. Негромко, но я тут же замолчал.

– Ты в приятелях с Ирвингом Фалько.

– Ирвинг Фалько…– протянул я, стараясь вспомнить, откуда я знаю это имя. Затем воскликнул: – Конечно! Сид Фалько! Я с ним в покер играю.

– Ирвинг Фалько,– повторил он.

Я кивнул. Неожиданно я почувствовал себя почти счастливым, услышав наконец хоть что-то, что было мне понятно. Это ничего не меняло, ничего не объясняло, но, по крайней мере, я мог что-нибудь ответить.

– Ну да, это он,– сказал я.– Но мы зовем его Сид, как в том фильме с…

– Его зовут Ирвинг.– Он выглядел так, как будто начинал терять терпение.

– Ну да,– согласился я.

– Так вот,– сказал он.– Ирвинг Фалько работает на Соломона Наполи.

– Возможно. Я не очень хорошо его знаю, только по покеру, и мы не разговариваем о…

Он ткнул мундштуком в мою сторону.

– И ты работаешь на Соломона Наполи.

– Нет,– сказал я.– Честно. Я таксист, я работаю на «В. С. Гот Сервис Корпорейшн», Одиннадцатая авеню, и…

– Мы это знаем,– перебил он меня.– Мы все знаем о тебе. Мы знаем, что у тебя есть честный заработок, но каждую неделю ты проигрываешь в карты в два раза больше. Плюс к этому ставишь на лошадок, плюс…

– Да ладно,– возразил я.– Я же не всегда проигрываю. Последнее время карта не идет, но это может случиться с каждым…

– Заткнись,– сказал он.

Я заткнулся. Он продолжал:

– Один только вопрос – что ты делаешь для Наполи? – Он демонстративно посмотрел на свое запястье, где поблескивали массивные часы на тяжелом золотом браслете.– У тебя десять секунд.

– Я не работаю на него,– сказал я.

Юный белокурый эсэсовец передвинулся в поле моего зрения справа. Никто не произнес ни слова. Мы смотрели на человека за столом, а он смотрел на часы, потом он кивнул головой, опустил руку, взглянул на эсэсовца.

– Займись им.

– Я не знаю никакого Наполи! – закричал я в отчаянии.

Эсэсовец подошел ближе и взял меня за правую руку, а второй парень – за левую, и они подняли меня, стащив со стула.

– Я вообще не знаю никого по имени Наполи! – орал я.– Честное слово, клянусь Богом!

Они подняли меня так высоко, что я касался пола только носками, и быстро поволокли к двери, а я вопил не переставая, не веря, что все это происходит на самом деле.

Мы были уже в дверях, и тут вдруг этот, за столом, оборвал все мои вопли одним словом, произнесенным подчеркнуто мягко:

– О'кей.

Эти двое тут же развернули меня, подтащили обратно к стулу и усадили на прежнее место. У меня болели плечи и руки, я охрип и, кажется, был на грани истерики, и я не сомневался, что волосы мои поседели. Но я был жив. Я сглотнул, заморгал и взглянул на человека за столом.

Он медленно кивнул.

– Ну хорошо. Я тебе верю,– сказал он.– Мы тебя проверяли, узнали, что вы кореши с Фалько, и решили, что надо кое-что уточнить. Так, значит, ты не работаешь на Наполи?

– Нет, сэр,– выпалил я.

– Хорошо,– повторил он.– Как Луиза перенесла все это, не знаешь?

Я почувствовал, как все мои внутренности проваливаются куда-то вниз. «Опять начинается»,– подумал я и через силу ответил:

– Извините, я не знаю, о ком вы.

Он взглянул на меня нахмурившись, как будто не понимал, зачем я лгу на этот раз.

– Брось,– сказал он.

Я совершенно искренне ответил:

– Извините, я вовсе не хочу неприятностей – ни с вами, ни вообще,– но я не знаю никакой Луизы.

Он откинулся назад, ухмыляясь, как будто я только что признался в чем-то непристойном.

– Значит, у тебя с ней было кое-что, а? Это самое, а?

– Извините, нет. Я вообще не помню, чтобы у меня когда-либо была девушка по имени Луиза. Может, еще в школе, не знаю.

Ухмылка постепенно исчезла, снова уступив место прежнему хмурому выражению. Он разглядывал меня довольно долго, а затем сказал:

– Что за чушь.

– Извините,– повторил я.

Голова моя все сильнее втягивалась в плечи. Это происходило как-то само собой, помимо моей воли. К тому моменту, когда я отсюда выйду,– если только это когда-нибудь случится,– она, видимо, втянется так глубоко, что плечи закроют уши, и я уже ничего не смогу больше слышать.

– Ты был знаком с Маккеем достаточно хорошо, чтобы заходить к нему домой, и ты не знаешь, как зовут его жену. Что за чушь?

– Томми Маккей? Так это его жена? – Неожиданно я разволновался еще сильнее, чем раньше: ведь ясно, что я должен был бы знать, как зовут жену Томми, и теперь все, что бы я ни сказал, будет выглядеть враньем.

Он опять медленно кивнул.

– Вот именно,– сказал он.– Это его жена. Что, не видел ее никогда?

– Да нет, видел,– признался я.– Иногда она открывала дверь, когда я приходил, иногда к телефону подходила, когда я звонил. Но мы никогда не разговаривали ни о чем. Вообще никогда.

– И Маккей никогда не говорил: «Это моя жена Луиза»?

Я покачал головой.

– Обычно я даже в квартиру не входил. Я передавал ему деньги, или он мне – вот и все. Иногда, когда я туда заходил, его жены не было дома. Он никогда не представлял нас друг другу. Я был его клиентом, вот и все. Мы и с ним-то почти не общались.

Казалось, он все еще сомневался, но недоверие его поколебалось.

Тут до меня вдруг дошло то, что он сказал минуту назад, и я воскликнул:

– Эй!

Все они так и подскочили от неожиданности и уставились на меня насторожённо и угрожающе.

Я сжался еще сильнее.

– Извините,– пробормотал я.– Я просто думал о ваших словах…

Они расслабились.

– Насчет того, что у меня что-то было с женой Томми. Я хочу сказать, это просто невозможно. Она не… я хочу сказать, она и я… это просто не…

– О'кей,– сказал он с таким видом, как будто вдруг почувствовал бесконечную усталость и отвращение.– Ты чист.

– Ну да, конечно.– Я посмотрел на всех них по очереди.– Вы это хотели узнать? Вы думали, что я убил Томми?

Они не потрудились мне ответить. Этот, за столом, сказал:

– Отвезите его домой.

Какие прекрасные слова!

Эсэсовец коротко приказал:

– Встать!

– Есть! – неожиданно для самого себя гаркнул я.

Я вскочил, желая только одного – поскорее убраться отсюда, пока никто из них не передумал. До последней секунды я вообще не надеялся отсюда выйти.

На этот раз они не схватили меня за руки. Я сам потихонечку пошел себе к двери. В тот момент, когда я выходил, человек за столом произнес:

– Подожди.

Броситься бежать? Хо-хо! Я обернулся и снова посмотрел на всех троих. Тот тип, который сидел за столом, сказал:

– Легавым ни слова.

– Ох,– вздохнул я.– Конечно нет. Я хочу сказать, ведь ничего такого особенного не случилось, верно? О чем же мне рассказывать легавым? – Я говорил без умолку. Потом заставил себя замолчать. Потом – повернуться, пересечь холл, спуститься по лестнице и пройти сквозь строй автомобилей к «шевроле». Я сел на заднее сиденье, не дожидаясь ничьих указаний, взглянул на приборный щиток и увидел, что ключи все-таки были оставлены в зажигании, так что, возможно, Роберт Митчум в конце концов оказался бы прав.

Те двое тоже сели в машину, каждый на свое прежнее место. Наконец с грохотом поднялась гаражная дверь, мы сдали назад, развернулись, выехали на улицу, и меня повезли домой.

Обратный путь показался мне короче, а улицы – еще пустынней.

Снег все еще падал медленно и лениво, но становился все гуще и уже не таял на земле. Темные мостовые как будто покрылись тонким белым слоем сахарной пудры.

Они высадили меня перед моим домом.

– Спасибо,– поблагодарил я, как будто они просто подвезли меня домой, и тут же почувствовал, как это глупо, потом испугался, что, выходя из машины, слишком громко хлопнул дверью, и наконец быстро поднялся на крыльцо и только тогда услышал, как неторопливо они отъехали.

Мой отец – любитель «Джека Дэниэлза», а я обычно предпочитаю пиво. Но этот момент был как раз для «Джека Дэниэлза». Я бросил два кубика льда и плеснул немного этого теннессийского пойла в стакан, а потом пару минут спокойно посидел, потихоньку его потягивая, за кухонным столом,– и сжатая пружина внутри меня начала понемногу распрямляться.

Теперь, когда я мог все обдумать, в безопасности и одиночестве, я понял, что произошло. Эти трое, должно быть, были из игорного синдиката, на который работал Томми. Очевидно, синдикат не имел отношения к убийству. Они сами хотели знать, кто убил одного из их служащих, и, по всей видимости, подозревали человека по имени Соломон Наполи – Бог его знает почему. Должно быть, они прочли в «Ньюс», что я нашел тело, решили проверить меня, обнаружили, что я знаком с Сидом Фалько – я и не знал, что и он замешан в каких-то темных делах,– и отсюда все остальное.

Но подумать, что у меня связь с женой Томми! Как ее – Луиза? Луиза. Я не хочу сказать о ней ничего плохого, она не то чтобы уродина и так далее, но она худая как палка и лет на десять старше меня. Кроме того, каждый раз, когда я ее видел, она была одета в какие-то потрепанные дешевые платья и грубые туфли, а ее голову обычно сплошь покрывали такие большущие пластмассовые розовые бигуди, что казалось, будто она явилась прямиком из какого-то научно-фантастического фильма.