Текст книги "Еврейское счастье военлета Фрейдсона (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Старицкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
На второй странице ''Красная звезда'' и номер. Номер совпадал с тем, что был выгравирован на самом ордене ниже винта. И дата награждения – 01.01.1942.
– А-а-а-а-а-… – протянул я.
– Старую твою орденскую книжку, куда были вписаны твои ''Веселые ребята''[28]28
ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА – жаргонное обозначение ордена ''Знак почета''.
[Закрыть] мы не нашли. А сюда их вписать никто номера не знал. Помнили, что только наградили тебя им в тридцать восьмом году, после командировки в Китай. Прости уж. – Развел комиссар руками.
– Она у него здесь, как и орден, – успокоил всех Коган.
– Ну что? Будем расходиться? – это комиссар госпиталя занервничал и стал смотреть на часы.
– Один момент, – показал ему открытую ладонь старший батальонный комиссар. – Ариэль, твой меховой комбинезон и унты мы отсюда забрали еще в начале декабря. Этим вещам летать надо, а не в госпитале пылиться. Вот там, у двери в вещмешке привез я тебе бурки, галифе и гимнастерку. Чтоб было в чем не стыдно из госпиталя выйти. Бурки черного фетра. Белых не нашли. А парадную шинель ты дома держал. Ключи я тебе отдал. Теперь все, – и протянул мне руку для пожатия.
Потом той же рукой хлопнул себя по лбу.
– Голова стала совсем дырявой. Про главное забыл.
Он снова залез в нагрудный карман гимнастерки и вынул оттуда два сложенных вчетверо листочка.
– Вот, держи. Тут рекомендации тебе в партию от меня и от комполка. У тебя позавчера кандидатский стаж вышел. Поздравляю. Не теряй.
– Спасибо, – я был глубоко тронут, что отцы-командиры не забыли даже такую мелочь. Хотя по текущим временам это вроде совсем не мелочь.
– Что спасибо? – удивился комиссар полка. – Заслужил. Не чему благодарить. В рекомендациях нами написана про тебя правда и только правда.
В ''предбаннике'' комиссарского кабинета Коган тормознул меня около своего стола, вынул из ящика ''спутник агитатора'' – складной швейцарский ножик о двух лезвиях с шилом и – главное – штопором. Ни слова не говоря, ловко орудуя одной рукой, проколол шилом мне левый лацкан халата.
– Теперь сам прикручивай орден. Мне одной рукой несподручно, – сказал, разглаживая на мне проколотый лацкан.
– Зачем? – спросил я, но коробку с орденом из кармана вынул.
– За надом, – буквально окрысился на мою тупость политрук. – Делай что говорят. Ты должен на тетю Гадю произвести хорошее первое впечатление. Что ты не только случайный герой, сослепу столкнувшийся ночью с вражеским самолетом, но зримо заслуженный орденоносец. Только одно я прошу тебя: не вздумай Чирве врать. Она ложь чует как легавая верхним чутьем. Лучше Мехлиса. Говори все как есть. Пусть лучше она тебя примет за туповатого мальчика, чем за прожженного махинатора, которого эта хохлушка подозревает в каждом еврее.
– Она украинка?
– Да. С польских земель. Мало того она еще из католической семьи. Даже не униатской. Может, ты этого не помнишь и не знаешь, а организаторами практически всех еврейских погромов до революции были католики.
– Ничего не понимаю, – сказал я, однако послушно привинчивая на лацкан орден. – Что же тогда русских во всем обвиняют?
– Тебе и не надо ничего понимать, – буквально прошипел Коган мне в ухо. – Не лезь в это во все. Ты должен быть прямой как твоя новая шпала в петлицах. Готовый выполнить любой приказ в любое время. Делу Ленина и лично товарищу Сталину предан. Все. Остальное потом, когда этот бардак тут закончится. Думай лучше о партсобрании на котором тебя в члены ВКП(б) принимать будут, а Ананидзе пропесочивать заодно персональным делом. Вот тогда, при всех госпитальных коммунистах, при всех проверяющих, ты сможешь Ананидзе задать свой прямой вопрос: где Соня Островская?
– Когда будет это партсобрание? – спросил я, воодушевившись.
– Сегодня после обеда.
– Как сегодня? – удивлению моему не было предела.
– А чего тянуть? Пошли. Надо еще второй твой орден на лацкан привернуть.
Я подхватил стоящий около двери приготовленный для меня однополчанами полупустой сидор с привязанными к нему бурками. Закинул его на плечо. Подхватил костыль.
– Я готов. Пошли.
Бурки и вправду были не ахти. Фетр черный – это полбеды, но вот кожаный набор на них светло-коричневый, как на белых бурках. Несимпатично как-то. Зато тепло. И не босиком же мне ходить по снегу. Тем более что у меня дом объявился. Наверняка не пустой.
В коридоре по дороге в свою палату я вдруг спросил Когана.
– Саш, а ты можешь поспособствовать, чтобы мне халат на пижаму поменяли?
– Зачем тебе?
– Ну-у-у-у… бурки теперь у меня есть. Тулупчик, надеюсь, в госпитале найдется какой-нибудь на время. Гипс снимут, так хоть по дворику госпитальному погулять без привязи, свежего воздуха глотнуть. А то эти окна крест-накрест заклеенные надоели уже.
Палата встретила неожиданной тишиной. Все мои сопалатники раскрыв рот, слушали раздававшийся из черной фибровой тарелке красивый женский голос.
– Шо такое? – спросил Коган.
На него шикнули, заткнули и только майор сжалился над нашим любопытством.
– Нота Молотова всему миру. Тихо.
Нашел в тумбочке свой орден, поколов еще дырку в лацкане, прикручивал его, прислушиваясь к радио.
''…имеющиеся в распоряжении Советского Правительства многочисленные документальные материалы свидетельствуют о том, что грабежи и разорение населения, сопровождающиеся зверскими насилиями и массовыми убийствами, распространены во всех районах, попавших под пяту немецких захватчиков. Непререкаемые факты свидетельствуют, что режим ограбления и кровавого террора по отношению к мирному населению захваченных сел и городов представляет собой не какие-нибудь эксцессы отдельных недисциплинированных военных частей, отдельных германских офицеров и солдат, а определенную систему, заранее предусмотренную и поощряемую германским правительством и германским командованием, которые сознательно развязывают в своей армии, среди офицеров и солдат самые низменные зверские инстинкты.
Каждый шаг германо-фашистской армии и ее союзников на захваченной советской территории Украины, Молдавии, Белоруссии и Литвы, Латвии и Эстонии, карело-финской территории, русских районов и областей несет разрушение и уничтожение бесчисленных материальных и культурных ценностей нашего народа, потерю мирным населением нажитого упорным трудом имущества, установление режима каторжного труда, голодовки и кровавых расправ, перед ужасами которых бледнеют самые страшные преступления, какие когда-либо знала человеческая история.
Советское правительство и его органы ведут подробный учет всех этих злодейских преступлений гитлеровской армии, за которые негодующий советский народ справедливо требует и добьется возмездия.
Советское правительство считает своим долгом довести до сведения всего цивилизованного человечества, всех честных людей во всем мире свое заявление о фактах, характеризующих чудовищные преступления, совершаемые гитлеровской армией над мирным населением захваченных ею территории Советского Союза.
Вы прослушали текст Ноты Народного комиссара иностранных дел Союза Советских Социалистических Республик товарища Молотова: ''О повсеместных грабежах, разорении населения и чудовищных зверствах германских властей на захваченных советских территориях''. Повтор нашего эфира слушайте сегодня после вечерней сводки Совинформбюро''.
И сразу большой многоголосый мужской хор на всю страну запел ''Вставай страна огромная…'' Проникновенно так запел как молитву.
– Вот тебе и праздник… – выдохнул я. – Давить их надо как гнойных гнид. А я тут валяюсь.
– Уже забыл, как неделю назад помер? – откликнулся Арапетян. – Долечись сначала, как положено. А то не долеченный боец – обуза подразделения.
– А что за праздник у тебя, Ариэль? – спросил Данилкин, слегка убавляя громкость тарелки, чтобы не забивала наши слова.
За меня ответил Коган, прибавив себе торжественности в голосе.
– Товарищи командиры, я представляю вам Фрейдсона Ариэля Львовича в связи с присвоением ему воинского звания ''капитан''. А также в связи с награждением его орденом Красной звезды.
– А мимо ''героя'' ты, значит, пролетел? – усмехнулся Раков.
– Почему пролетел? – удивился я.
– У нас так с комбатом было. За бои под Смоленском представили его к герою, а дали Красную звезду. И все.
– А указ был? – пристал к нему Коган. – Мало кого когда к чему представляют. И что все это и дают? Фигушки. Меня вон к Красному знамени представляли, а дали медаль. А некоторым представленным с нашего полка вообще ничего не обломилось. А на Арика указ был. Все его видели и все его читали. И сегодня полковник из штаба ВВС, когда орден ему вручал, сказал что ''звезду'' вручать будут отдельно. В Кремле.
– Вот это повезло, – завистливо протянул Раков. – Сталина живьем увидишь.
– Сталина там может и не быть, – предположил опытный Данилкин – Вручает звезды героев председатель президиума Верховного Совета СССР товарищ Калинин.
– Все равно повезло, – упорствовал Раков. – Я Кремль только снаружи видел. Внутрь туда так просто никого не пускают.
– Так. Ладно. Раз обмыть шпалы и звезды не получается, пошли, братцы, это перекурим. Арик, доставай, что там у тебя осталось вкусного, – Данилкин бодрился, а глаза были у него грустными.
Когда за мной пришел типичный мелкий чинуша с внешностью крысюка – мелкий, востроносый с глубоко посаженными черными глазками, представившийся инструктором из аппарата Партконтроля, звать меня на допрос к тете Гаде, я на своей койке читал ''Краткий курс'', что не осталось аппаратчиком не замеченным. Он моментом сделал мне замечание:
– А почему конспект не ведете?
– Так я же не по заданию, – отвечаю. – Для себя читаю.
Он даже бровь поднял от удивления, потом поманил за собой и пошел впереди, нисколько не сомневаясь, что я иду за ним следом.
По дороге в холле попалось на глаза объявление о партсобрании.
Блин, когда Коган все успевает? Ночами еще врачиху драть. Электровеник, блин.
Повестка дня была представлена интересная.
1. Обсуждение ноты народного комиссара СССР ко всему цивилизованному миру о зверствах немецко-фашистской военщины на оккупированных территориях СССР.
2. Задачи коммунистической организации госпиталя по обеспечению открытия в госпитале отделения ожого-гнойной хирургии.
3. Прием в члены ВКП(б).
4. Персональное дело коммуниста Ананидзе. А.Т.
Тетя Гадя оказалась миловидной старушкой за полтинник. Может больше. Точнее не сказать, ибо, как известно, маленькая собачка до веку щенок. Седину в волосах она не закрашивала, но эта масть – ''соль с перцем'' – ей очень шла. Росточку она была небольшого. Стройная, даже сухонькая. Фигура плоская. Лицо ''с остатками былой красоты'', как пишут в бульварных романах. Одета она была в длинную коричневую юбку и кремовую блузку скрепленную у горла камеей. На плечи накинут пуховый платок.
С шеи на цепочке свисали миниатюрные часы, циферблат которых он как раз рассматривала, когда я заходил в кабинет. Ну как кабинет. Пустая палата, в которую внесли стол со стульями, а кровати убрали.
''Вот ты какой, северный олень'' – пронеслись тараканы по внутренней стороне черепа. – ''Или вообще полярная лиса. То бишь – песец''. А что еще ждать от ''Девственницы Революции''?
– Не стойте, молодой человек, присаживайтесь, – произнесла она, не поднимая на меня глаз. – А вы, Чечельницкий, свободны.
Это она уже своего аппаратного холуя выгоняет из помещения.
– Гедвига Мосиевна, – со вздохом произнес аппаратчик, увещевая ее, – этот молодой человек может быть очень опасен.
– Чем может быть опасен инвалид на костылях? – натурально удивилась Чирва-Крханная, добавив с раздражением. – И перестаньте тискать браунинг в кармане!
– Дык. Одного командира НКВД он уже сделал инвалидом. При этом был как раз в гипсе и на костылях, – привел аппаратчик свои ''неубиваемые'' аргументы…
– Я вам, товарищ Чечельницкий, не мешаю своим присутствием? – заелся я. – Успокойтесь. Я с женщинами не воюю. А вот с вами могу. Такой лоб и не на фронте… Окопался тут, в тылу, в тепле и при пайке повышенной калорийности, когда в Действующей армии в ротах политруков не хватает.
Ну да, с кем поведешься от того и наберешься. Коган на меня в этом смысле весьма благотворно действует.
Тетя Гадя неодобрительно покачала мне головой, а своему клеврету сказала.
– Идите, Чечельницкий, а то фронтовики нынче народ на язык резкий. За меня не бойтесь. Я же не боюсь. Кого мне тут бояться? Коммуниста?
Когда аппаратчик обиженно тихо прикрыл дверь, тетя Гадя сказала.
– Мне уже дали пару объяснительных записок и пяток доносов пришел самому товарищу Андрееву[29]29
АНДРЕЕВ – Андреев Андрей Андреевич (1895–1971), старый большевик, революционер. В 1942 г. одновременно член Политбюро и секретарь ЦК ВКП(б), председатель Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б), член Оргбюро ЦК ВКП(б) и депутат Верховного Совета СССР.
[Закрыть] о том, что тут случилось. Но в них есть разночтения… Товарищ Андреев попросил меня разобраться… Хочу послушать вашу версию. Вы готовы?
– Как на духу! – ответил я.
– Вы крещеный? – тетя Гадя подняла брови вверх.
– Не помню, – пожал я плечами. – По крайней мере, не обрезанный.
– Тогда не будем тянуть время. Излагайте.
Я и изложил.
Все как было.
Все как с комиссаром госпиталя было оговорено в деталях.
Потом сухонький, но грозный член суровой комиссии Партконтроля попробовала пробить меня на воспоминания, но безуспешно. Амнезия, причем двойная, у меня самая настоящая. И моя. И Фрейдсонова. Так что даже играть ничего не пришлось. Был я искренен как дитё малое, чем видимо тетю Гадю я и подкупил.
Особенно после того как, горячась и сбиваясь в словах, стал заступаться за Островскую. Чувствую, что судьба девушки тронула Чирву, особенно если рассматривать с точки зрения здравого смысла, в чем обвинял ее Ананидзе.
По крайней мере, это было единственное за всю встречу, что она занесла в свой блокнот.
– Товарищ Фрейдсон, что вы хотите от жизни? – неожиданно спросила Чирва.
– Летать и бить врага, – не задумываясь, ответил я.
– А если вам врачи запретят летать?
– Возьму винтовку и пойду в пехоту. Давить фашистов надо как гнид, чтобы не плодились.
– Вы же не умеете командовать пехотинцами. Капитан в пехоте ротой, а то и батальоном командует. Держать же капитана рядовым бойцом политически неверно, да и накладно для казны.
– Тогда на пулеметчика, думаю, недолго выучиться. И с пулеметным взводом поверьте, Гедвига Мосиевна, я справлюсь.
– Вы храбрый человек, Ариэль, – покачала она седоватой головой. – Но с такими знаниями как у вас сейчас только в эсеровские бомбисты подаваться. Они у них были одноразовые.
Тут я и зашел с последних козырей.
– Считаю, что до крайностей не дойдет. Если вы про то, что я все забыл, чему меня учили, что умел сам, то снова выучить недолго. Научился один раз летать. Научусь и другой. Летчики, осваивая новый тип машин, считайте, что снова учатся летать.
– Хорошо, – улыбнулась старушка. По-доброму так улыбнулась. – Идите. Найдите там Чечельницкого и позовите его сюда, если вам не трудно.
– На фронт его отправьте с воспитательными целями. В ротах действительно политруков не хватает. Это я от многих слышал тут.
– Я подумаю над вашими словами, – кивнула Чирва, показывая, что аудиенция окончена.
Когда я уже открывал дверь, окликнула.
– И письменную объяснительную записку на мое имя отдайте комиссару госпиталя. А то от Вашеняка и Недолужко я такие бумаги имею, а от вас нет. Папочка будет неполной. А это нехорошо.
– Там еще Кузьмич свидетель, – напомнил я.
– Я знаю, – снова улыбнулась мне Чирва. – Идите. Не устраивайте в дверях сквозняка.
Коган и Чечельницкий в коридоре мило беседовали друг с другом, подпирая противоположную стенку.
Чечельницкому я просто большим пальцем через плечо указал на дверь и тот тут же за ней скрылся.
А Коган мне выговорил.
– Запомни на всю оставшуюся жизнь, Ари, если хочешь сделать нормальную карьеру. Умный умножает количество друзей, а не врагов. Враги и так сами собой заводятся, от сырости. Безо всякого твоего участия. Ты же как вчера родился…
– Я действительно, Саша, вчера родился. Ну, не вчера… неделю назад.
– Черт, я как-то выпустил это из виду. Извини.
– Да не за что. Понимаю, что выгляжу более старым. Более опытным. Но… что есть, то есть.
– Тяжело тебе в жизни будет, – вздохнул Коган.
– Каждый несет свой крест, – улыбнулся я. – Говорят, что Господь не дает его нам не по силам.
Коган на меня несколько странно посмотрел.
– Курить идем? – сменил я тему.
– Ты иди, – нахмурился политрук, – А я тут вызова жду. – Показал он глазам на дверь, за которой прокураторствовала тетя Гадя.
Заметив в коридоре доктора Туровского и поняв, что добежать до него я со своими костылями я не успеваю, крикнул.
– Солосич! Соломон Иосифович! Подождите меня.
Доктор остановился и обернулся, глядя, как я стараюсь уверенно шкандыбать в его сторону. Блин горелый. Без костылей, наверное, получилось бы быстрее. На гипс я уже мог вполне уверенно опирать ногу.
– Соломон Иосифович, когда же, наконец, с меня снимут этот чертов гипс? – выпалил я.
– Ну, что за молодежь нынче пошла, – устало покачал головой доктор. – Никакого терпежу нет.
– Так когда? – настаивал я.
– Как только, так сразу. Такой ответ устраивает? – съехидничал врач.
– Нет, – честно ответил я.
– Товарищ капитан, будете выпендриваться я вообще пропишу вам постельный режим. И палату – одиночку.
И понизив голос, добавил.
– Тут вас всем миром спасают, а вы с капризами лезете. Идите. Мне еще тут до партсобрания с генералом от интендантства разбираться. Матрасы, койки, подушки, клеенки на новый контингент у нас не предусмотрены. Выбивать придется. Хорошо еще генералы сами к нам ездят, а не у себя в предбанниках нас часами держат.
Посмотрел на меня придирчиво. Оценивающе.
– Что ордена надел – молодец. А еще лучше вам до собрания повторить Устав и Программу партии не мешает. Спрашивать же будут.
– Про Соню что-нибудь известно?
– Опять за рыбу деньги! – вплеснул руками Туровский. – С тобой еще не до конца все порешали. Давай будем действовать постепенно. Мне Соня все же ближе чем тебе, но я же не тороплю события, хотя девочку жалко до слез. Все. Иди…
В конце коридора показалась доктор Шумская, и Туровский поспешил к ней, избавившись таким образом от меня.
В палате веселье и дым коромыслом.
У нас новый постоялец. Без обеих рук. Веселый и хулиганистый.
Раков на гармошке наяривает, а новенький поет. Старшее поколение охотно подпевает.
Вот и верь после этого людям!
Я прижалась к нему при луне,
А он взял мои девичьи груди
И узлом завязал на спине.
Слабый запах разбавленного спирта плыл по палате.
– Кто на партсобрание идет? – спросил заинтересованно.
– Никто, – мне весело ответил Данилкин. – Мы с Анастасом беспартийные, а молодежь – комса[30]30
КОМСА – (жарг.) комсомольцы.
[Закрыть] голимая.
Анастас не обращая на меня внимания, терзал Ракова.
– ''Девочку Надю'' умеешь?
– А то! – подбоченился танкист.
– Давай! – махнул майор рукой.
Раков растянул меха баяна, а Арапетян запел речитативом с легким кавказским акцентом, пожалуй даже нарочитым несколько, для юмора.
Карапет мой ягода,
Люби менэ два года.
А я тебя три года.
Тибэ прямой вигода.
И опять ржут всем автобусом. А оторжавшись снова запели хором.
Сидели мы у речки, у вонючки.
И было то в двенадцатом часу.
Ты прислонилася ко мне корявой рожей
И что-то пела, ковыряяся в носу.
Ты пела так, что выли все собаки,
А у соседа обвалился потолок.
И мне хотелся без шума и без драки
Тебя обнять, поднять и шмякнуть об пенек.
Я только рукой махнул на это безобразие. Не… Данилкин-то, Данилкин… почитатель Есенина… Куда катиться мир?
Взял брошюрки с Программой и Уставом и ушел в Большую курилку. Пока она практически пустая. Последние дни, как полагаю. Потом там будет курительный клуб ''Мороженое мясо''.
Затянулся жутко крепким ''Нордом'' – жуть термоядерные папироски, и прикинул к носу, что у меня хорошего? А хорошего у меня как бонус за потерю памяти, что все что случилось, или прочитал я с Нового года, либо вообще услышал, впечатывалось мне в голову намертво. Мог страницами цитировать тот же ''Краткий курс''.
7.
Обед также был сегодня приличнее, чем обычно. Порадовали нас густым красным борщом с чесночными пампушками, даже каплей сметаны. Мяса в борще мало, так, волоконца, зато дали каждому приличный кусок речной рыбы с картофельным пюре на второе. Компот как всегда был из сухофруктов. По нынешним временам – лакомство. В гуще урюк попадается, груша… В урюке косточка со сладко-горьким ядрышком. Праздник!
Новенького в палате с ложечки ласково кормила молоденькая некрасивая санитарка.
Он оказался младшим лейтенантом – сапёром. Молодой еще пацан, который, похоже, еще ни разу в жизни не брился. Руки потерял в тылу, обучая солдатиков как надо устанавливать противопехотную мину. Ту самую, про которую генерал Карбышев говорил: ''К чему мне здоровые фугасы. Ты врагу пятку оторви и этого достаточно''.
Мамлей отчаянно завидовал Ракову, что у того руки целые и тот может на гармошке играть. А что ног нет, то по сравнению с отсутствием рук это – по его мнению – мелочь.
– Я у нас на поселке первый гармонист был, – заявил он мне, представляясь и поминутно цыкая зубом.
Звали его грозно – Платон Кречетов. Такие имя-фамилия бы летчику-штурмовику впору, а не минеру. Минёр – профессия тихая. Последствия ее громкие, но это уже издержки производства.
Он отчаянно смущался, что его кормят как младенца. И оттого часто санитарке грубил. Та все стоически терпела.
Парторганизация госпиталя была вполне себе представительная, учитывая сильно кадрированный личный состав учреждения. Оба врача, комиссар с политруком, интендант Шапиро, три медсестры, комендант госпиталя – уже встречаемый мною старшина и замполитрука. Это постоянный состав. Из переменного состава всего восемь ранбольных. Еще некоторые отсутствовали по уважительной причине – валялись без сознания или лежали в палатах пластом без движения.
Я тут с удивлением узнал, что на всю страну, на весь Советский Союз пока не больше четырех миллионов коммунистов. На все полторы сотни миллионов человек населения. И это через четверть века после революции!
– Товарищи коммунисты, прежде чем мы перейдем к повестке дня нашего собрания я хотел бы спросить вас, есть ли какие-либо ходатайства или пожелания по повестке, – замполитрука, который по совместительству еще тянул лямку секретаря местной комячейки, был серьезен и даже несколько важен.
– Слушаю вас, – это он уже не ко всем, а к вставшему высокому видному мужчине лет сорока. Командиру в форме госбезопасности. По три шпалы в петлицах и значок почетного чекиста на правой стороне груди. Заметные седые виски при черной шевелюре.
– Товарищи, позвольте представиться: капитан госбезопасности Лоркиш Илья Яковлевич. Коммунист. Начальник шестого отдела Управления Особых отделов НКВД. Прошу товарищей коммунистов разрешить мне присутствовать на вашем собрании, так как на нем рассматривается персональное дело коммуниста Ананидзе. Я замещаю в настоящий момент начальника пятого отдела нашего управления – майора госбезопасности Прохоренко, который является прямым начальником уже упомянутого политрука Ананидзе. Товарищ Прохоренко, к сожалению, плотно занят по службе, а в уполномочившем Ананидзе Особом отделе Главсанупра[31]31
ГЛАВСАНУПР – Главное санитарное управление.
[Закрыть] только кандидаты в члены партии и комсомольцы. Так, что пришлось приехать мне.
– Товарищи, какие будут предложения в ответ на такую просьбу, – вопросил зал парторг.
Встала старшая операционная медсестра и заявила.
– Пусть присутствует. Путь послушает. Но только с совещательным голосом. Чтобы не было тут…
Что ''тут'' она не договорила.
– Другие предложения есть? – замполитрука обвел взглядом зал поверх очков. – Нет. Прощу голосовать. Кто: ''за?''… ''Против?''… ''Воздержался?''… Единогласно. Оставайтесь, товарищ Лоркиш.
Пока чекист усаживался замполитрука держал паузу.
– Довожу до сведения коммунистов, что на нашем сегодняшнем собрании присутствует член Комиссии партийного контроля Центрального Комитета нашей партии товарищ Чирва-Коханная. Поприветствуем ее.
Все зааплодировали.
Тетя Гадя встала, коротко кивнула на три стороны, показала рукой, что аплодисменты излишние и снова села на свой стул. Скромная.
– Прошу, Гедвига Мосиевна, к нам в президиум, – радушно пригласил ее комиссар госпиталя.
– Не уговаривайте, товарищ Смирнов, – ответила она с места этакой ласковой строгостью. – Мы не управление, а контроль. Контроль осуществляется всегда несколько со стороны, а не из президиумов. Так что я тут, в уголке под фикусом, посижу. Послушаю ваших коммунистов.
– Что у вас? – подал голос замполитрука.
Встал комиссар моего авиаполка.
– Товарищи, моя фамилия простая и самая распространенная – Кузнецов. Старший батальонный комиссар. Я здесь представляю партийную организацию истребительного авиационного полка ПВО столицы, в котором служил коммунист Фрейдсон до того как попал к вам в госпиталь и встал на временный учет в вашу парторганизацию. Также я один из рекомендателей товарища Фрейдсона в члены ВКП(б). Прошу разрешения присутствовать.
Проголосовали и его. Естественно единогласно ''за''.
Потом призвав зал к порядку, замполитрука продолжил ведение собрания.
– Предложения по изменению повестки дня собрания есть? – замполитрука снова уверенно взял в свои руки бразды правления. – Нет?… Тогда переходим к первому пункту повестки. Обсуждение ноты товарища Молотова ко всему миру о зверствах немецко-фашистских захватчиков на оккупированных территориях СССР. Слово для доклада имеет политрук госпиталя коммунист Коган.
И когда только Саша сумел так хорошо подготовиться? – удивился я, слушая его доклад, ведь только вместе со мной утром эту ноту по радио слушал впервые. Вот талант ''агитатора, горлана, главаря'', как писал Маяковский. Слушал я его и радовался, что в этом мире у меня появился такой умный и пробивной друг. И жить тут лучше с таким другом, чем без него. Чем вообще без друзей.
По первому вопросу приняли единогласно резолюцию, что каждый коммунист должен стать агитатором и распространять эту ноту и комментарии к ней по месту своего жительства среди соседей, в очередях, в транспорте. Активно раскрывать глаза обывателям, что немец уже не тот, что в первую мировую. Совсем не тот. А то у многих еще остались иллюзии, что немцы культурная нация. Как же? Нация Шиллера, Гёте, Канта и Маркса с Энгельсом.
По поводу гнойного отделения отчитывались врач Туровский и комендант госпиталя Шапиро. Шло постоянное длинное перечисление кроватей, комплектов постельного белья, одеял, подушек, клеёнок, как в наличии, так и в недостатке. Особенно перевязочного материала, которого потребуется в разы больше, чем при обычных клинических случаях.
– Я осмотрел все сам, – отчитывался комендант, – в Банно-прачечном отделении у нас хоть и стоит оборудование времен царя Гороха, но вполне ремонтопригодное и с возросшими объемами стирки оно справится. Надо только штат банно-прачечный расширить. Ну и над остальными комсомолками шефство взять. И теми, кто у нас уже есть и теми, кого заново призовут. Печки в крыльевых корпусах в порядке – заселяйся и топи, если есть чем. Центральный корпус у нас, как вам всем известно, на центральной котельной и водяном отоплении – также в порядке. Но хозяйственно отделение требуется расширить хотя бы на четыре бойца и одну полуторку, хотя этого явно мало, но хоть что-то. И дополнительно инструмент потребен: пилы, топоры и колуны… В Лужниках, в пойме за окружной ''железкой'', навалили с вагонов дрова кучами, но они все в виде узловатых корчеванных пней. Их рубить и колоть и пилить требуется на месте. Работка та еще – адова. Пень с корнями это не бревнышко ровное раскроить. И в отличие от отопления на баню и прачечную дрова требуются круглогодично. Соответственно на территории госпиталя нужен дровяной склад расширить. С колес как сейчас работать уже не получится.
Туровский докладывался вторым.
– Все эти вопросы плюс вопросы по медицинскому персоналу я перед интендантством сегодня поставил. К нам целый генерал приезжал, видно сильно им сверху хвоста накрутили. Я ему корпуса показал, где палаты пустые и сказал, что тут у нас будет ''генеральская'' палата. Вот как есть. И всех интендантов будем класть просто на пол. Внял. Обещал открыть линию снабжения. Вечером я еще встречаюсь с Лефортовским райвоенкомом подполковником Накашидзе по поводу комсомольского призыва к нам девчат и ребят шестнадцати-семнадцати летнего возраста. И мужчин за сорок. Этих на военную службу. Чем такая встреча закончится – отчитаюсь. Я остро понимаю необходимость создания такого отделения у нас, но и сроки руководство ставит не реальные. Придется, если товарищи коммунисты одобрят, подавать наверх встречный план поэтапного развития такого отделения у нас. Потому как понимаем, что людей надо лечить уже здесь и сейчас. И даже ''вчера''.
Богораз вклинился.
– Кстати, товарищи коммунисты, надо учитывать, что весной-летом из Горького вернется сюда из эвакуации основной состав госпиталя. Так что операционные и процедурные законсервированные я под палаты не отдам.
– Тогда придется в коридорах койки ставить, – заметила старшая перевязочная сестра.
– Коридоры у нас широкие, – улыбнулся Богораз. – А обморожения вещь сезонная. Есть и приятная для нас новость. Штаб формирования эвакуационных санпоездов, фронтовых госпиталей и медсанбатов освобождает наше здание и перебирается под крылышко НКПС[32]32
НКПС – Народный комиссариат путей сообщения.
[Закрыть]. Каганович[33]33
Лазарь Моисеевич КАГАНОВИЧ – революционер, партийный и хозяйственный деятель СССР. В 1942 году – член Политбюро и Оргбюро ЦК ВКП(б), народный комиссар путей сообщения.
[Закрыть] уже подписал соответствующее постановление по своему наркомату и с Главсанупром РККА все согласовано. Из сформированных уже эвакуационных санитарных поездов нам оставляют один полный экипаж до лета. До того времени когда схлынет вал обмороженных бойцов. Потом заберут.
Шумно выдохнул, пару раз втянул воздух носом и, вынув из кармана большой клетчатый платок, вытер испарину на лбу.
Все терпеливо ждали, когда он закончит эту процедуру.
– И последнее – в порядке усиления, придают нам в качестве заведующего гнойным отделением опытного доктора из железнодорожной больницы – Эстер Сергеевну Баумкрайц. У меня все.
– Ойц!… – воскликнул Коган. – Вот так прямо.
– А что вам не нравится, товарищ Коган? – подал строгий голос комиссар Смирнов.
– Да нет… – смутился политрук. – Против Эстер Сергеевны я ничего не имею… Но… Как ранбольные воспримут ее фамилию, которая в переводе с идиш означает ''деревянный крест''?
Народ заулыбался. Захихикал в кулачки.
– Деревянные кресты на могилах ставят своим солдатам немецкие оккупанты. Чем больше таких деревянных крестов будет, тем радостнее это станет нашим ранбольным. Главное, чтобы не пришлось нам ставить наши пирамидки со звездами. – Заявил Смирнов и сменил тему. – Идея со встречным поэтапным планом создания ожого-гнойного отделения мне кажется плодотворной. Есть мнение поручить коммунисту Богоразу: составить такой план на основе предложений, которые прозвучали на нашем партийном собрании от коммунистов и выйти с ним наверх. Возражения есть? Нет. Товарищ Богораз придется вам поработать сверхурочно, по-коммунистически.
