Текст книги "Еврейское счастье военлета Фрейдсона (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Старицкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
– Тем более что комиссия из института Сербского сама будет у нас, здесь, завтра, – мстительно добавил доктор Туровский. – И никакой надобности в отъезде ранбольного за пределы госпиталя не было. И назначает такую экспертизу лечащий врач, а не сотрудник НКВД.
– Вот именно, товарищ Ананидзе, – почесал комиссар переносицу тыльной стороной ладони, в которой были зажаты ремешки сержантских планшеток. – Так что до выяснения всех обстоятельств я вынужден вас административно арестовать. Пока на сутки. Сдайте оружие.
– Но позвольте, товарищ полковой комиссар… – возмущению Ананидзе, казалось, не было предела, однако в рамках приличий.
– Не позволю, – обрубил комиссар. – Снимайте ваш ремень с кобурой.
– Но так не полагается, товарищ Смирнов.
– У нас ЧП. Будете упираться, товарищ Ананидзе, будете помещены на гарнизонную гауптвахту, вместо комфортабельной палаты в госпитале. На это власти моей хватит.
Ананидзе нехотя расстегнул портупею, потом пряжку и отдал комиссару ремень с кобурой и планшеткой. Глаза его при этом горели праведным гневом, но внешне он держал себя в руках. Куда только жизнерадостный ''живчик'' делся.
Я все это время так и простоял спиной к входным дверям с пистолетами в руках.
– И вы, товарищ Фрейдсон, отдайте мне свои трофеи, – потребовал от меня комиссар.
Я подчинился. А что делать?
Смирнов вложил пистолет и револьвер в кобуры Недолужко и Вашеняка, добавил к ним ремень Ананидзе и, походя, повесив всю гебистскую амуницию на единственную руку Когану начал распоряжаться.
– Ананидзе посадите в морг. Он снаружи запирается.
– В морг нельзя, товарищ комиссар, там труп Семецкого лежит, – возразил седоусый санитар с ''пилой'' старшины в петлицах, закидывая винтовку на плечо.
– Тогда в запасную каптерку в полуподвале и выставить снаружи вооруженный пост. Сержантов в процедурную уже унесли? Хорошо. То-то, смотрю, тихо стало. Коган и Фрейдсон ко мне в кабинет. За мной.
– Одну минуту, товарищ полковой комиссар, – вмешался политрук Коган.
– Что тебе еще? – поморщился комиссар. Видно было что вся эта ситуация ему крайне не нравится.
– Товарищ Ананидзе в Новогоднюю ночь, когда товарища Фрейдсона унесли в морг, произвел выемку его личных вещей в палате. Я считаю, что прежде чем отбывать административное наказание он обязан их вернуть законному владельцу.
– Резонно. Теперь все? Пошли. Сначала в кабинет к Ананидзе. В каптерку его уведут потом.
Капитан Данилкин, который так и оставался стоять, опираясь на костыли, в холле у траурного объявления по Семецкому, когда Коган побежал ко мне на выручку, увидев возглавляющего наше шествие распоясанного Ананидзе под вооруженным конвоем, уронил челюсть на пол, но глаза его мстительно засверкали. Не любят в РККА Особый отдел. Ох, не любят…
Коган ему только головой мотнул: ''скройся, мол''.
До кабинета Ананидзе дошли быстро, благо он располагался недалеко и к тому же очень хитро. Человек мог заскочить в этот кабинет, видимый лишь с одной стороны коридорного отнорка и то лишь на небольшом расстоянии. Что создавало информаторам Особого отдела видимость анонимности в глазах остального персонала госпиталя.
Комиссар сразу занял главное место за письменным столом, а Ананидзе усадили на традиционное место допрашиваемого. Остальные остались стоять. Мизансцена выстроена и сам Тариэлович, усаживаясь на неудобный табурет, ее прекрасно понял. Не дурак.
– Спрашивайте, товарищ комиссар, что вас интересует, – Ананидзе сделал акустический акцент на слове 'товарищ'.
– Меня интересует пока только одно, – комиссар сделал акцент на слове 'пока'. – Где личные вещи товарища Фрейдсона, которые вы изъяли из его палаты?
– Все здесь, – с готовностью ответил Ананидзе, – собраны по описи изъятия и опечатаны в одной таре.
– Почему вы до сих пор не вернули их Ариэлю Львовичу?
– А я до сих пор не уверен, что этот человек, – особист кивнул на меня, – и есть летчик Фрейдсон. Да и он сам в этом не уверен.
– Зато большевистская ячейка госпиталя в этом уверена, – заявил комиссар.
– Воля ваша, но я остаюсь при своем мнении, – сжал губы Ананидзе.
– Выдайте товарищу Фрейдсону его вещи. При нас, – комиссар был настойчив. – Он при нас же примет их у вас по описи.
– И составим акт, – особист нашел себе простор для маневра.
– Обязательно, – согласился с ним комиссар.
– Вы позволите достать ключи из кармана?
– Доставайте.
Ананидзе опасливо косясь на санитара, что стоял в углу с винтовкой наперевес, медленно достал из галифе тяжелую связку ключей. Также медленно, чтобы никого не спровоцировать на силовые действия, встал и, сделав два шага, опустился на корточки у большого двухэтажного несгораемого шкафа.
Коган опасливо вынул из кармана компактный ''маузер'' и прикрыл его ''ухом'' галифе. Но вопреки его опасениям особист не стал вынимать из сейфа оружие. В его руках был безликий холщевый мешочек, завязанный у горла и опечатанный сургучом по завязке.
– Коган, бери табуретку и садись писать акт и опись, – приказал комиссар.
Политрук пристроился с торца стола, придвинув к себе стопку писчей бумаги и бронзовую чернильницу в виде пасторальной избушки. Попробовал на палец перо и, удовлетворенно подвинув под себя ногой табурет, на котором сержант Недолужко писал протокол, уселся в позе готовности. Разве что еще откинул крышку чернильницы – крышу избушки.
Комиссар кивнул ему и Коган вывел каллиграфическим почерком
''Акт вскрытия тары спецхранения без опознавательных знаков.
Москва. 1-й Коммунистический красноармейский госпиталь. 4 января 1942 года.
Выдал – уполномоченный Особого отдела при 1-ом коммунистическом красноармейском госпитале политрук Ананидзе А.Т.
Принял – старший лейтенант ВВС Фрейдсон А. Л.
В присутствии комиссара госпиталя полкового комиссара Смирнова. Ф.Ф. и политрука госпиталя старшего политрука Когана А.А.
Тара представляет собой холщевый мешок, опечатанный по всем правилам личной сургучной печатью уполномоченного Особого отдела. Печать сломана, и тара вскрыта при всех указанных в настоящем акте.''
Ананидзе первым делом достал из мешка опись и передал ее комиссару. А дальше на стол посыпались ништяки, которые особист озвучивал, а комиссар отмечал в описи карандашной птичкой. Коган все дублировал в акте чернилами. Прямо конвейер бюрократов.
– Девятнадцать пачек папирос, – унылым голосом озвучивал особист свои действия, выкладывая их на стол.
– Конкретно, каких по сколько? – спросил Коган.
– А какая разница? – пожал плечами Ананидзе.
– Но все же?
– Двенадцать пачек папирос ''Nord'', одна пачка папирос ''Ява'', две пачки папирос ''Беломорканал'' и четыре пачки папирос ''Пушки''.
– Так и запишем, – скрипел перышком Коган.
А комиссар с любопытством, как будто бы раньше папирос не видел, разложил пачки по столбикам одинакового названия.
А я во все глаза смотрел на свои новоявленные богатства. Воистину ''Не было ни гроша, да вдруг алтын''.
Часы штурманские наручные фирмы ''Longines'' с тремя шкалами на черном циферблате в стальном корпусе. Ремешок кожаный толстый и очень длинный.
– Не ходят, – с некоторым злорадством в голосе прокомментировал их Ананидзе, поднеся часы к уху.
Медная зажигалка ''Zippo''.
– Не горит, – захлопнув крышку поставил он зажигалку на стол, после того как наглядно продемонстрировал, что действительно не горит. Однако кремень искры пускал, а бензином разживемся
Странная опасная клинковая бритва в деревянном футляре без складных ручек, помазок, початая пачка порошкового мыла, серебряный широкий стаканчик, расческа, кажется, тоже серебряная в чехле, зеркальце круглое в резной нефритовой оправе размером с ладонь – все это упаковано в жесткий кожаный несессер с тисненым драконом на крышке.
Шелковое кашне.
Шелковый подшлемник.
Кожаный меховой шлемофон
Очки-консервы летные с затемненной верхней частью стекол.
Перчатки-краги.
Орден ''Знак почета''.
Маленький пузырек от духов ''Ша нуар'', но не с духами, а с бензином. ''Для зажигалки'' – догадался.
''Знатное наследство'', подумал я, подписывая акт с описью.
Мешок с ништяками отдали мне. Нести его, опираясь на костыли, было неудобно. Но я терпел.
Сейф и ящики письменного стола опечатали одновременно двумя пластилиновыми печатями – комиссара и особиста. Также опечатали и входную дверь кабинета. О чем, кстати, также был составлен акт, который подписывали уже в коридоре комиссарской самопиской с золотой ''паркеровской'' стрелой на колпачке.
Оценив мой взгляд, комиссар усмехнулся.
– Не один ты в Китае был.
В отличие от помещения уполномоченного Особого отдела кабинет комиссара госпиталя был просторный, хорошо меблированный тяжелой темной мебелью с резьбой. На стенах пейзажи маслом в золоченом багете. На потолке бронзовая хрустальная люстра.
Комиссар как щедрый хозяин для начала напоил нас горячим чаем с гречишным медом. Кипяток принес по звонку пожилой замполитрука[19]19
ЗАМ. ПОЛИТРУКА – должности и звания заместителей политруков и помощников политруков введены в РККА для имеющие неполное или полное среднее образование ''…наиболее проверенных и политически грамотных готовящихся к вступлению в партию комсомольцев назначать заместителями политруков; комсомольцев несколько менее подготовленных, над которыми надо еще длительное время работать, чтобы подготовить из них коммунистов-политработников, назначить помощниками политруков'' (Приказ НКО от 25.01.38, Ворошилов) Также они появились во флоте и пограничных войсках НКВД. На флоте они были упразднены в августе 1940 г. В НКВД осенью 1942 г. В Красной армии встречаются еще в боевых донесениях в начале 1943 г. И те и другие носили ''старшинскую пилу'' в петлицах и комиссарскую звезду на рукаве. С началом войны в заполитруки попадали и коммунисты старших возрастов.
[Закрыть], что сидел в ''предбаннике'' комиссарского кабинета вместо секретаря. Петлицы на нем были медицинские со старшинской ''пилой'', а на рукавах комиссарские звезды. Он же к кипятку сервировал тарелку с бутербродами одуряюще пахнущими чесноком и домашним салом с мясной прожилкой.
– Угощайтесь, товарищи, – предложил комиссар, заваривая чай, который у него хранился в дореволюционной жестянке фабрики Высоцкого, и, улыбнувшись, добавил. – Не бойтесь. Сало кошерное, солили его руки старого большевика с дореволюционным стажем.
Понял я, что комиссар так шутит над нами – евреями. Евреями, но коммунистами. По определению безбожниками. Дождался, пока мы поедим и выпьем по стакану чая. Только потом стал расспрашивать.
– Товарищ Фрейдсон, объясните мне: почему вы устроили с вашими сопровождающими форменный рукопашный бой в госпитале, – озабоченно выяснял комиссар, пододвигая ко мне свой раскрытый серебряный портсигар.
От папирос я в отличие от Когана отказался, а вот ответить решил как можно подробней.
– Вели они себя грубо, толкали меня – а я на костылях между прочим, жидом обзывали, кстати. А когда отказались меня соответственно погоде обмундировать и заговорили между собой на неизвестном мне языке – понял что они вражеские диверсанты, пробравшиеся в НКВД или завербованные врагом сотрудники НКВД. Тут что совой об пень, что пнем по сове. Я – боевой летчик, а не барашек на заклание. Потому и дал бой. Чем мог… А мог только костылями.
– Должен признать – неплохо ты им накостылял, – улыбнулся Коган, но комиссар не поддержал его игривое каламбурное настроение.
– Хорошо, – Смирнов как видно таким ответом был вполне удовлетворен. – Вот вам бумага, ручка с пером и чернильница – пишите объяснительную записку на мое имя. Все как есть с момента вашего допроса Ананидзе. Но не увлекайтесь расхождениями с их протоколом. Комментировать можете. Подозрения свои зафиксировать можете. Но факты должны быть одинаковыми. Ясно?
– Так точно, товарищ полковой комиссар, – с готовностью ответил я и пересев за приставной столик и стал писать.
– Туда садитесь за тот стол, – указал он в угол кабинета, – И там пишите.
Хитрый комиссар у нас. Заранее бумажками прикрывается со всех сторон. Потому как вовремя вынутая бумажка в нашей бюрократии значит много. Иной раз – все. Бумага субстанция мягкая, но на нее можно опереться, если знаешь, как сложить ее в стопку.
Я пересел куда указали, а комиссар перешел почти на шепот. Однако я все слышал разборчиво, но делал вид, что не слышу.
– Теперь ты, Саша, ответь, – продолжил Смирнов беседу уже с Коганом, – откуда у тебя неучтенный пистолет?
– Со времен окружения под Вязьмой еще, – похлопал Коган пальцем по медали.
– А разве у тебя его не должны были его отобрать в фильтрационном пункте?
– Ну, я как политработник с сохраненными документами и в полной форме, да еще еврей проверку прошел быстро и от подозрений был очищен. Потому как если бы попал я в руки к немцам то меня бы они и расстреляли сразу по двум статьям: и как политрука, и как еврея. ''Бей жида-политрука, морда просит кирпича'' – это про меня немцы пишут в своих листовках. А с пистолетом все просто. Я там начальникам отдал два Парабеллума трофейных без описи, а они на радостях и не стали меня тщательно шмонать. Так я и оказался с неучтенным Маузером. Вот этим, – Коган выложил из кармана на стол блескучую стреляющую машинку.
– Это Маузер? – удивился комиссар. – Такой маленький? Да тут в длину пятнадцать сантиметров максимум… – добавил он, крутя пистолет в руках.
– Тринадцать, – уточнил Коган. – Да, это Маузер тридцать пятого года[20]20
ПИСТОЛЕТ МАУЗЕР NSc – разработанный в 1935 году, выпускался с 1937 по 1977 года для карманного ношения. Вес 700 грамм. В магазине 8 зарядов. Основной калибр был 7,65 мм.
[Закрыть], – Калибр, правда, маловат – всего 6,35 миллиметров. Но зато патроны от Коровина[21]21
ПИСТОЛЕТ КОРОВИНА – он же ТК – Тульский Коровина. Выпускался в СССР до войны для высшего комсостава. 8 зарядов калибра 6,35 мм. Пистолетом ТК также вооружали гражданский высший инженерный состав крупных государственных предприятий в 1930-е годы.
[Закрыть] подходят. Я его с тылового интендантуррата[22]22
ИНТЕНДАНТУРРАТ (нем. интендантский советник) – это одинаковые воинское звание в тыловых частях Вермахта носили военные чиновники как капитанского так и майорского рангов.
[Закрыть] снял, когда из окружения выходили.
– C кого? – переспросил Смирнов.
– Ну, вроде нашего интенданта второго ранга[23]23
ИНТЕНДАНТ 2 РАНГА – воинское звание старшего начальствующего состава в тыловых частях РККА равное майору.
[Закрыть] у немцев. Не любил он, видать, лишнюю тяжесть таскать.
– Проверка будет, как залегендируем перед ней твой трофейный пестик? Ты же из него стрелял.
– Надо думать – озадачился политрук. – Пока просто обозначим как трофей.
– Комиссию из Сербского Шлёма уже вызвал. Я завтра с утра с Мехлисом созвонюсь по старой памяти, – пообещал комиссар. – Ты что можешь? Не жмись на блат. Сам все понимаешь.
Коган на полминуты задумался и не торопясь выдал.
– Разве что только партконтроль[24]24
ПАРТКОНТРОЛЬ – Комиссия партийного контроля при ЦК ВКП(б) – по Уставу партии КПК контролировала исполнение решений партии и ее ЦК; привлекала к ответственности виновных в нарушении партийной дисциплины; привлекала к ответственности виновных в нарушении партийной этики. Орган этот был с широкими карательными полномочиями.
[Закрыть] вызвать к нам попробовать. Но они шерстить будут одновременно всю нашу парторганизацию. Это однозначно. И без люлей как без пряников не останемся.
– Да и хрен бы с этим, – отозвался комиссар. – Выговор не приговор. Заодно персональное дело Ананидзе рассмотрим на партсобрании в их присутствии, – подмигнул комиссар Когану. – Там на него жалоб новых от санитарок не появилось? На приставания амурные… нескромные предложения, там…
– Старых, думаю, хватит, – откликнулся Коган. – Если вовремя собрать и задокументировать, то по партийной этике проведем. И Особый отдел тут вмешаться уже не сможет. Тем более раскрутим мелкое хищение папирос у Фрейдсона. Даже не хищение, а мародерство, если удастся, потому как забирал он эти вещи и подменивал дорогие папиросы на ''гвоздики'' у умершего командира.
– И спросить заодно у него: куда он дел санитарку Островскую, – вставил я свою лепту, оторвавшись от писанины.
– Вы пишите, Фрейдсон, пишите не отвлекайтесь, – упрекнул меня комиссар.
– Да как тут не отвлекаться, если Ананидзе заставил ее показания дать письменные, что она заменила труп Фрейдсона на немецкого шпиона.
Комиссар на это только витиевато грязно выматерился. Виртуоз! Посмотрел на часы и спросил.
– Как, товарищи, ужинать здесь будем или с народом?
– Давайте здесь, бумажек много предстоит, так что зря время терять на переходы по длинным коридорам, – ответит Коган.
– На, проштудируй пока допрос Фрейдсона, – передал ему комиссар бумажку из планшетки Ананидзе. – А я пока распоряжусь насчет ужина, – и взялся за телефон.
Вернулся я в палату поздно – сводка с фронтов уже прошла.
Первым делом выложил ''на общак'' две пачки ''пушек'' и угостил всех ''Явой'' из твердой черной коробки с золотом. Все же меня почти неделю ребята держали на табачном довольствии без ограничений.
– Голландский колониальный табак – это вещь, – прокомментировал Данилкин, выпустив струйкой первую затяжку. – Довоенное качество.
– Кстати как особист? Сильно приставал? – вклинился в разговор Раков.
Я улыбнулся.
– Вызывают утром меня в особотдел. Почему ты, сука, в танке не сгорел? Я им отвечаю, честно говорю: в следующей атаке обязательно сгорю.
Данилкин захохотал, а Раков набычился.
– Совсем не смешно. Наоборот – жизненно.
– Да вот… – перешел я на примирительный тон. – Отдал он мое тряхомудие. Только часы не ходят.
Одновременно я разобрал зажигалку и заправил ее пятью каплями бензина из пузырька. Зажигалка горела.
– Наши часы? – проявил интерес кавалерист.
– Швейцарские, – отвечаю честно. – Лётные.
– Знаю хорошего мастера в Москве, – продолжил капитан, – в ГУМе сидит напротив Кремля. Очень хорошо часы от грязи чистит. Про ремонт даже не говорю – на высшем уровне. И любые запчасти достать может к иностранным моделям. Правда, берет дорого. Частник, его мать. Я тебе завтра нарисую, как его найти там, на третьей линии. Кстати, Коган сегодня ночевать придет?
– Боюсь, что нет, – отозвался я, имея в виду их с комиссаром подготовку к заговору против Особого отдела. О чем они с меня, кстати, они взяли страшную партийную клятву – молчать.
– Ну да. Он и одной рукой может жарко обнимать оголодавших баб, – с завистью протянул танкист. – А мне только задницу мнут, до яиц не дотрагиваясь…
– Завидовать нехорошо, – наставительно сказал я. – Надо просто надеяться на лучшее. Тогда и на нашей улице перевернется грузовик с пряниками.
– Кишка слипнется, – ответствовал танкист. Он все еще сердился на меня за частушку.
– Так… – раздался от двери недовольный голос дежурной медсестры. – Накурили как крокодилы. Никакой совести у вас нет. А еще командиры. Сейчас я свет выключу. А вы сами светомаскировку поднимете и проветрите палату форточкой. Я от доктора нагоняй за вас получать не намерена.
5.
Проснулся от хохота. Здорового такого ржача людей, долго томящихся на больничной койке и не знающих уже, куда девать накопленную энергию.
– А вот еще история… Дали в Ереване пенсионеру новую комнату. Получше, чем была: метраж больше, да и самих комнат в квартире меньше и район приятней. Казалось бы, живи и радуйся, но через неделю жалуется он в Горсовет, что жить в такой комнате невозможно. Окна напротив женской бани и в них все видно.
Прислали к нему домой комиссию. Смотрят в окно всем составом на баню.
– Ничего не видно, – заявляет председатель комиссии. – Зря вы нас гоняли, гражданин.
– А вы на шкаф залезьте, – возмущается пенсионер.
Носатый мордатый армянин средних лет – новенький в нашей палате – байки травит.
Увидел, что я проснулся. Потянул руку, представляясь.
– Анастас Арапетян, майор корпусной артиллерии. Командир полка ''карельских скульпторов''[25]25
КАРЕЛЬСКИЙ СКУЛЬПТОР – жаргонное название в РККА восьмидюймовых (203мм) гаубиц особой мощности данное им во время советско-финской войны 1939-40 гг…
[Закрыть]. Про себя не ничего говори – мне уже все доложили. Горжусь, что лежу на соседней койке рядом с Героем Советского Союза.
– А к нам, сюда, каким боком?.. – пожимаю его волосатую руку. Почти как мою, только волос у него черный.
– Проклятый ''лаптежник'', проклятый осколок. На марше при перемещении на новую позицию попали под налет. Рыбкой нырнул в канаву, а ноги остались торчать наружу. Вот по ним и прилетело. Ступню насквозь. Осколком. Через сапог. Через подметку. Плюсны поломало. Четвертый госпиталь, три операции и все никак не проходит. Кости уже срослись, а не зарастает отверстие и все тут. Хоть плачь, хоть ругайся. Вот, к Богоразу сюда направили… Сказали, последний шанс. Иначе – отрежут. А куда мне без ноги?
Моментально с гражданских армянских баек майор столь же эмоционально переключился на свою ступню, про которую он, наверное, мог говорить сутками. Тут все про свои ноги могут говорить сутками. И этот вопрос – ''куда мне без ноги?'' – самый актуальный. Видно, что майор настроился разглагольствовать долго, но его обломал лейтенант-танкист, который совсем без ног.
– Тоже мне ''без ноги''… одна ступня всего. Я был бы счастлив на твоем месте, – завистливо вставил свою реплику Раков. – И ваще… – раздул он мехи гармоники и озорно запел, – Хорошо тому живется у кого одна нога. О штанину хер не трется и не надо сапога. – И резко захлопнув баян, сказал жалостливо. – Не то, что мне…
– Настала утренняя пора в госпитале: все мерятся остатками конечностей, – хохотнул Данилкин. – Ты, Анастас, привыкай.
Утреннюю сводку с фронтов я проспал, а соседи забыли радио включить – ереванские байки новичка слушали. Да и последние дни сводки с фронтов стали немного однообразными. Наступление выдыхается. Наступаем уже с черепашьей скоростью. Немцы укрепляются на заранее выбранных рубежах. Резервы из Франции подтянули.
Умылся и стал разбирать неожиданно свалившееся на меня вчера богатство по полкам своей тумбочки – вечером недосуг было, да и устал я – еле голову до подушки донес.
– Часы посмотреть можно? – спросил майор Арапетян.
– Можно, – разрешил я. – Только они не ходят.
Армянин повертел мой хронометр в руках, покрутил туда-сюда торчащую сбоку рифленую головку, поднес к уху…
– Нормально ходят, – констатировал. – Заводить вовремя надо. Желательно каждые сутки в одно и то же время. Хорошие у вас часы, только зачем такой длинный ремешок?
– Чтобы сверху на меховой комбинезон надеть было можно, – влез с пояснениями танкист.
Начавшуюся дискуссию о сравнительных свойствах часов разных производителей и то, что в трофеях у немцев чаще всего попадается дешевая штамповка годная разве что на часовую мину поставить, прервал кавалерист.
– Пусть штамповка. Пусть качество туда-сюда. Но зато часы у немца есть не только у каждого офицера, но и у большинства рядовых солдат. А то, как первый раз в этой войне комполка поставил нам задачу и приказал: ''сверим часы''. А у всех командиров эскадронов часы только у меня. Да и те наградные.
Тут и приходящий наш цирюльник нарисовался и, сбив дискуссию о часах, немедленно вылупился на мои ''богатства''.
– Я правильно понимаю что это? – ткнул он пальцем в деревянный футляр моей бритвы. Футляр был хоть и вычурной ромбической формы, но отделан очень просто и со вкусом. Вроде бы ничего особенного, а взгляд притягивает.
– Правильно, – согласился я. – Бритва это. Только она несколько странная и я после контузии напрочь забыл, как ей пользоваться. Не подскажете, как специалист?
– Ну почему бы не подсказать… – цирюльник уже вертел футляр в руках и раскрыв его, не удержался от восклицания, – Камиссори! Откуда у вас такая редкость? Это же японская бритва.
– Из Китая, – ответил я, стараясь, чтобы мой голос прозвучал нарочито небрежно.
А что? Великолепная отмазка появилась у меня на все непонятное. Из Китая и все тут, докажи обратное – а я сам не помню.
Парикмахер на малое время упал внутрь себя и, наконец, выдал решение.
– Мне проще будет поменяться с вами на бритву привычной для вас формы, чем обучить вас японскому стилю бритья. Предлагаю вам в обмен штучный ''Золинген'' довоенной выделки. С гравировкой и позолотой. Ручка слоновой кости. Плюс помазок гарнитурный к ней барсучьего волоса. Ручка также из слоновой кости. Не пользованный еще. Правило фирменное к ним. Полный гарнитур плюс несессер жестяной из нержавейки.
Ага… нашел глупенького. Я же видел, как у него глаза заблестели, как он увидел этот японско-дамасский клинок. Что за жизнь? Все только и норовят обмануть бедного еврея.
– Согласен, – ответил я, – только у меня встречные условия мены. Мне нужен безопасный станок ''Жиллетт'' и какое-то количество сменных лезвий к нему. Фирменных, естественно.
Вот так-то вот. Мы-то дураки, а вы-то нет? Зато не будет никакой утренней пытки при бритье этими варварскими ножиками. Как ни странно, но как бриться Т-образным станком безопасной бритвы я помню.
– Сколько вы хотите лезвий? Сам станок достать не проблема, – парикмахер наш засветился как лампочка Ильича от предвкушения.
– А вот, сколько слоев металла есть в этом клинке, – кивнул я на японскую бритву, – столько и лезвий в придачу к станку и дадите.
Артиллерист присвистнул.
– Да тут этих слоев, наверное, несколько сотен будет, – предположил доселе молчащий Данилкин.
– Две тысячи четыреста… – глухо откликнулся брадобрей, обреченно озвучивая итоговое число.
– Мдя… – поскреб квадратными ногтями майор свой коротко стриженый затылок. – Воистину, там, где еврей прошел, петяну делать нечего.
– Не знаю…. удастся ли мне собрать столько фирменных американских лезвий в Москве? – парикмахер глубоко задумался.
– Не обязательно чтобы сменные лезвия были только жиллеттовскими, – даже пожалел я его слегка, – английские, немецкие, итальянские, французские тоже подойдут. Главное, чтобы они были не хуже по качеству.
Вот-вот… мне же на каждый день лезвие подавай, а впереди только войны года три, а то и четыре вроде… потом послевоенная разруха с всеобщим дефицитом…
Кстати, откуда я взял эти три года?
Да оттуда же, откуда ранее и девятое мая прорезалось? Из себя самого, которого не помню, как зовут даже.
Шиза косила наши ряды… Но об этом т-с-с-с-с… никому и никогда! А то отвезут тут недалече в Черемушки на речку Чура к доброму профессору Кащенко. И буду всю жизнь на трудотерапии коробочки клеить. Оно мне нада?
– Да… ты прав… нашими-то только карандаши точить хорошо, – хохотнул Раков.
– Британские даже получше качеством будут, – обрадовался брадобрей.
Ну да, ну да… Не знаю как насчет получше, но то что достать легче – верю. Ленд-лиз… Контрабанда моряков с арктических конвоев… Она же и с Персии прёт в довесок к танкам и самолетам от союзников… С британских территорий любое барахло тащить в СССР удобнее и ближе, чем из Америки. Так что не будем привередничать. Рискует же человек – уголовную статью за спекуляцию никто не отменял. Но как видно ему эта японская бритва так глянулась, аж кушать не может, а мне так все равно. ''Жиллетт – лучше для мужчины нет'' как-то привычнее.
– Согласен. Договоримся, – успокоил я его.
– А я вас всех сегодня побрею этой ''Комиссори'', – заулыбался парикмахер своим обещаниям. Профессиональная гордость из него просто выпирала.
– Вы позволите? – Это уже вопрос ко мне вопрос как к хозяину.
– Валяйте, – разрешил я.
Бритье японской бритвой оказалось мягче, чем ''Золингеном''. Я бы даже сказал – приятней. Хотя казалось бы и там и тут просто заточенная железка?
Попутно брадобрей поведал нам, что такая бритва у него уже была до революции. Продал ее ему в девятьсот седьмом году один офицер, вернувшийся из японского плена.
– Он тогда вышел в отставку и записался в купеческую гильдию, – повествовал брадобрей, – соответственно отрастив бороду. Такую большую… Старообрядческую. Так что бритва ему стала без надобности. А мне так очень пригодилась. Особенно при обслуживании женщин. ''Комиссори'' очень ласкова к женской нежной коже, – и он улыбнулся своим воспоминаниям. – А утратил я ее в девятнадцатом году. Какие-то мазурики налетели на меня среди бела дня в Кривоколенном переулке и отобрали саквояж. Там кроме рабочих бритв много еще чего было… Да что уж там… Слава богу, что не убили. Перукарню-то частную пришлось мне закрыть при военном коммунизме. Дома, слава богу, коллекция бритв, что лет десять собирал, осталась, так что до самого НЭПа работал я подпольным надомником. Революция революцией, а женщины на всё готовы лишь бы избавиться от волоса на ногах. Тем более что юбки стали носить короткие – до колен. Думаю, эту их блажь, и коммунизм не разрешит. А для пайка стал я раненых в госпитале брить. Как вас. Так до сих пор и брею. Вот кровь пускать любителей не стало – наука запретила.
Уходя, наш брадобрей задержался в дверях.
– Вы не передумаете? – глянул он на меня глазами бассета.
– Нет, – успокоил я его. – Договорились же.
– Не жалко? – спросил Данилкин, когда за цирюльником захлопнулась дверь. – Судя по всему дорогая вещь.
– Нет, Иван Иваныч, не жалко, – ответил я твердо. – Морду резать по утрам жальче. Курить идем?
– Давай после завтрака, – предложил капитан и все с ним согласились.
Артиллерист тоже курящий оказался. Со своим ''Казбеком''. Старший командир на высокой должностной категории. Паек не хухры-мухры.
Завтрак пролетел, как его и не было.
За ним перекур в туалете под новые армянские байки. Веселый мужик этот Анастас, хоть и имя носит женское.
Врачебный обход, на котором Арапетяна сразу же забрали на каталку и увезли в процедурную. А Ракову доктор пригрозил отлучить от массажа, если тот будет еще хулиганить. Правда, в чем заключалось хулиганство лейтенанта, нам не сообщили.
Мне же военврач первого ранга Богораз опять пообещал снять гипс…
Но не сняли. И даже про ЛФК забыли.
Доктор Туровский, отловив меня по дороге в курилку и отведя в сторонку, шепотом приказал готовиться к комиссии из Сербского, которая прибудет сразу после обеда. Ему уже отзвонились.
Коган объявился. Морда зеленая глаза оранжевые. Чем он там всю ночь занимался? Зато успел сменить свои щегольские галифе с хромачами на красноармейские шаровары и ботинки ''прощай молодость''.
– Зато теперь я могу все самостоятельно одной рукой одеть, – пояснил он смену имиджа всей палате.
Попросил помочь собрать ему шмотки, так как переселяется он от нас – выделили ему каморку два на три метра без окна в личное пользование ''для переночевать''. А рабочее место комиссар определил ему в ''предбаннике'' своего кабинета. Там же где и замполитрука сидит.
И отбыл, сделав нам ручкой.
На что Раков сменив репертуар, задорно распевал.
Летят по небу самолеты. Бомбовозы.
Хотят засыпать нас землей
А я парнишка лет семнадцать-двадцать-тридцать. То и более
Лежу с оторванной ногой.
Ко мне подходит санитарка. Звать Тамарка:
Давай тебя перевяжу сикись-накись. Грязной тряпкой.
И спать с собою положу…
И пока до обеда никому до меня дела нет, слинял я потихоньку в госпитальную библиотеку – подшивки газет полистать. Вживаться в этот мир информационно. Разве хочешь – надо.
После обеда доктор Туровский лично проводил меня до кабинета, в котором заседала комиссия мозголомов из Сербского и напутствовал у дверей.
– Будь самим собой и все будет хорошо.
– Я постараюсь, Соломон Иосифович, – попытался сам его успокоить в свою очередь.
Хорошо ему говорить ''будь самим собой''. А кто я сам собой? Ага… Кто бы мне самому подсказал. Ладно, понимаю его так – быть Фрейдсоном. Ничего не помню, ничего не знаю, ничего не скажу, ничего не покажу… Идите все лесом, жуйте опилки.
Комиссия меня удивила тем, что явно состояла из неформалов, хотя ровно ее половина носила униформу. Синюю. Достаточно отметить, что все они сидели вокруг большого круглого стола, за который усадили и меня. Как равного.
Мерлины хреновы…
Меня представил Туровский, комиссия представилась сама.
– Профессор психиатрии Сигалов Семен Михайлович, – коротко поклонился не вставая. – Психолог-марксист. Ученик самого Залкинда.
Последняя фраза носителя ромбов в петлицах была сказана с особой гордостью.
– Кандидат медицинских наук Ципинюк Абрам Израилевич, – кивнул небрежно несколько вбок бритый обладатель кудрявой шевелюры ''а ля Мехлис''.
По званиям они не представились, хотя Сигалов в голубых петлицах синего френча носил по два ромба, а Ципинюк по три шпалы. Только эти ромбы-шпалы были не красной эмали как в армии, а синей.
– Доктор психологических наук, член-корреспондент Пешнёв Роман Аронович, – привстал слегка седой, коротко стриженый с бородкой ''а ля Троцкий'' и орденом Трудового красного знамени на широком лацкане серого цивильного пиджака из-под которого выглядывал вязаный галстук в горизонтальную полоску.
Последний же взял на себя труд представить даму. Молодую девушку в их компании фавнов в возрасте. Коротко стриженую сероглазую светлую шатенку с лицом Нефертити из соседнего двора, невысокую и стройную… до жалости. Про такую грудь говорят, что ''прыщики надо прижигать''.
