Текст книги "Еврейское счастье военлета Фрейдсона (СИ)"
Автор книги: Дмитрий Старицкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)
– Нет, – смущенно ответил политрук. – Павла Когана, брата моего троюродного. А слышать ты их и не мог. Он мне их в письме прислал в сентябре прошлого года.
– Не Есенин, конечно, но у парня большое будущее, – вальяжно напророчил кавалерист.
– Нет у него никакого будущего. Был он лейтенантом полковой разведки, – политрук закрыл лицо единственной ладонью. – Дочка осталась. Оленька. Да тонкая тетрадка стихов.
– От других и этого не остается, – отодвинув с мявком мехов баян от себя, тихо пробормотал танкист Раков. – А ты, Ариэль, что нам прочтешь?
Господи. Лезет же всякая чушь в голову, а что поталантливей, то вроде как тут опасное. Такое вот декламировать про ''широкую грудь осетина''… Лучше что-нибудь из старого. До нынешнего времени… О! есть на злобу дня. Откинул на стенку голову и, как умел, прочитал.
И умолк.
– А дальше? – спросил Коган.
– Дальше не помню, – скрипнул я зубами.
– А чьи стихи? – не отставал от меня политрук.
– Если бы помнил, казал бы.
– Жаль, что не помнишь, – встрял кавалерист. – Сильные строки. Очень сильные.
– Ничего, – успокоительно сказал мне танкист. – Может, что другое зацепит. И всё вспомнишь. Ты, брат, главное, внутрь себя не ныряй.
– Спасибо, – я подтянул костыли, встал на них.
Подошел к кавалеристу.
– Пошли, покурим в туалет, – предложил.
Вместе с Коганом помогли Данилкину встать на его единственную ногу. Поддели его костылями и пошкондыбали втроем курить. Безрукий, безногий и безголовый.
Ужин с его вечной пшенкой прошел под сводку с фронта. Мощный баритон пророкотал в черной тарелке.
– В течение второго января на ряде участков фронта наши войска продолжали наступление, успешно преодолевая попытки немецко-фашистских войск создать для себя новые оборонительные рубежи. Наши войска заняли ряд населенных пунктов и в их числе город Малоярославец. По уточненным данным, за тридцать первое декабря уничтожено не двенадцать, как об этом сообщалось ранее, а тридцать один немецкий самолет. За первое января уничтожено двадцать восемь немецких самолетов. Наши потери – девять самолетов. За первое января наша авиация уничтожила восемь немецких танков, пятьсот девяносто пять автомашин с военными грузами, триста тридцать четыре повозки со снарядами, взорвала и сожгла шесть железнодорожных составов и рассеяла более трех полков немецкой пехоты.
Слушать после сводки пение Руслановой по радио я не остался. Оказалась, что она мне не нравится, хоть и поет хорошие песни. Голос ее не нравится. Неискренний какой-то.
Спустился на цокольный этаж в надежде столкнуться с Сонечкой. Не нашел. Ее дежурство закончилось, и она уже ушла домой. Грустно…
Зато нарвался на Соломона Иосифовича. Тот взял меня твердыми пальцами за рукав, отвел к зашторенному черной крафт-бумагой окну. Усадил на банкетку и отечески так произнес.
– Соню искали?
– Надо же извиниться перед девочкой, – промямлил я.
– Ариэль Львович, я всё понимаю. Не был бы я циником, не был бы хорошим врачом. Соня сейчас в таком возрасте, что соблазнить ее ничего не стоит. У девочки подростковый шторм в крови. Как там, в модной песне по радио поётся ''…а с семнадцати годов мучит девочку любовь''. Вот-вот. Безотносительно: есть объект такой страсти или нет его. Природа так захотела. А где прорывается природа, разум часто бессилен. Особенно у женщин. А вы летчик. Герой… И сам на лицо хорош. Язык подвешен, что немаловажно. Не устоит девочка перед вами. Но… такое вот дело. Я обещал ее родителям, что за ней присмотрю. Да-да… Именно в этом смысле. Но как врач и старый циник прекрасно понимаю, что против природы не попрёшь. Я вас очень прошу, если у вас с Соней сладится, то пусть это случиться за пределами госпиталя. Так моя совесть будет хоть немного спокойна. Договорились?
– Да я…
Доктор рукой меня осадил.
– Вот именно… да ты… Я что хотел-то? Вот… – Туровский вынул из кармана сложенную восьмушкой газету. – Вам на память. Тут Указ о вашем награждении опубликован. Берите. Насовсем.
– Спасибо, доктор.
– Всегда, пожалуйста. Мне самому приятно сделать доброе дело. А теперь в палату. Таблетки принять и спать. Спать. Сон – лучшее лекарство, которое только изобрела природа, – пожал мне плечо и пошел не оборачиваясь. Знал, наверное, мудрый доктор, что я никуда не пойду пока не прочитаю газету.
На первой полосе ''Красной звезды'' был мой портрет. Ну, как мой – моей тушки. То же самое лицо, которое я видел в зеркале у кастелянши. Бравый военлет в фуражке с ''птичкой'', тремя кубарями в петлице и орденом на груди.
Рядом заметка ''Нет выше подвига, чем жизнь положить за други своя'' про то, как адъютант старший эскадрильи Н-ского ИАП старший лейтенант Фрейдсон А. Л. назначенный ведущим эскадрильи истребителей МиГ-3 в ночь с 27 на 28 ноября 1941 года отражал вражеский налет на столицу. Фрейдсон был опытным летчиком-истребителем и его самолет нес на борту семь красных звездочек, означающих семь воздушных побед нал врагом.
Эскадрилья в тут ночь сбила три Хейнкеля-111, остальных рассеяла и отогнала от Москвы.
Уже возвращаясь с задания, сталинские соколы заметили еще одну армаду вражеских бомбардировщиков надвигающихся на спящий город. Старший лейтенант Фрейдсон А. Л. приказал ''атакуем!'', и летчики отважно бросились на врага. И тут у Фрейдсона закончились патроны. Почти весь боекомплект он использовал в прошлом бою. И верный сын отчизны пошел на таран, решив не допустить, чтобы враг смог сбросить бомбы на спящий город.
Самолет с номером 03 из виража как беркут упал на ведущий вражеский Юнкерс-88, рубя своим пропеллером хвост бомбардировщика. Но этого оказалось мало. Тогда коммунист Фрейдсон А. Л. выпустил шасси и ударил ими по кабине летчиков. Столкновение самолетов было неизбежно. Ведомые адъютанта эскадрильи видели, как Юнкерс подмял под себя МиГ и оба самолета стали падать, при этом от МиГа отлетело крыло и самолет закружило. Но храбрый советский пилот успел выпрыгнуть с парашютом. Казалось бы, герой спасся после своего подвига. Ан, нет. Горящий обломок Юнкерса пролетел рядом и от него вспыхнул парашют старшего лейтенанта Фрейдсона А. Л. и советский летчик упал на землю с высоты 800 метров и разбился.
За мужество, героизм и самопожертвование, за повторение подвига Талалихина, проявившееся в ночном таране вражеского бомбардировщика в небе столицы, Командование представило старшего лейтенанта Фрейдсона Ариэля Львовича к высшей награде родины – званию Героя Советского Союза. Посмертно.
Вечная память герою.
А. Кривицкий.
Ниже шел сам текст Указа.
Указ Президиума Верховного Совета СССР
О присвоении звания Героя Советского Союза старшему лейтенанту Фрейдсону А. Л.
За образцовое выполнение боевых заданий Командования на фронте борьбы с германским фашизмом и проявленные при этом отвагу и геройство присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали Золотая Звезда старшему лейтенанту Фрейдсону Ариэлю Львовичу.
Председатель Президиума Верховного Совета СССР М. Калинин
Секретарь Президиума Верховного Совета СССР А. Горкин
Москва. Кремль. 27 декабря 1941 года.
Уф-ф-ф-ф-ф…
Вот это наследство оставил мне Ариэль Львович Фрейдсон. Теперь я куда угодно могу пройти без очереди. Типографский бланк могу завести для обращений в инстанции.
Только и взвалил он на мои плечи порядочно. Я теперь живу ''за себя и за того парня''. Так что…
Первое: надо соответствовать статусу Героя. И не опозорить имя Фрейдсона. Он-то настоящий герой.
Второе: научиться летать на самолете и не хуже, чем это делал Фрейдсон.
Третье: Бить врага настоящим образом. Мы все равно победим, по-другому просто быть не может. Откуда я это знаю? Отсюда, – стучу себя пальцем по лбу. – Девятое мая, которое мы праздновали – День Победы. Именно так с большой буквы каждое слово.
А вот как зовут меня настоящего так и не вспомнил. Хотя…. что считать настоящим. Упираемся тут в основной вопрос философии, что первично: душа или тело, идея или материя. А это вопрос фидеистичный, принимается только на веру. А всё остальное уже из этого и вытекает. Ой… не ляпнуть бы так при упертых марксистах этого времени.
– Товарищ Фрейдсон, – пора в палату. Лекарства принимать, – окликнули меня.
Сестра с нашего этажа. Наверное, ее за мной Туровский послал.
– Иду, сестричка, – потащил под мышку костыль.
Лет ей где-то тридцать пять точно есть. Так, что на сестру тянет.
– Что муж с фронта пишет? – спросил уже шкандыбая в сторону лестницы. Не идти же молчаливым бирюком. Мне этот разговор ничего не стоит, даже времени, а ей приятно.
– Да что он может писать при такой цензуре. По половине письма тушью вымарано. Остаётся только: воюем, бьем врага со всей своей пролетарской силы, люблю, целуй детей. Я боюсь как бы не замерз он там, холода-то какие стоят давно таких не было. Я от старого свитера рукава распустила и связала ему варежки такие, с пальцем, чтобы на курок нажимать удобно было. И носки толстые. И вместе с этим свитером, считай теперь жилеткой, выслала посылкой. Вот и гадаю: дойдет – не дойдет.
– Дойдет, – обнадеживаю ее. – А что холодно, то тоже хорошо: немцы вымерзнут – они не привычные к морозу. И одеты плохо.
– Да… зато мы привычные, только если полушубок романовский дадут да валенки. А как если в одной шинелишке останется и в ботиночках с обмотками? – женщина истово перекрестилась, – Пресвятыя Богородица, спаси, сохрани, заступись перед сыном своим за раба божьего воина Афанасия. Аминь.
– Сколько лет мужу?
– Сорок третий пошел. Большой уже мальчик, – усмехнулась медсестра.
– Что ж его призвали не в срок?
– Так он доброволец. В дивизии Народного ополчения комиссарит в батальоне. До войны он парторгом на заводе был. На ''Фрезере''.
– А дети как? Одни дома?
– Что им будет. Они уже взрослые, самостоятельные. В восьмой класс пошли. По ночам на крыше зажигалки тушат, – сказала с гордостью. – Двое их у меня. Близнецы-сорванцы. Ой, подождите, я вам тут, на посту таблетки дам. Вот водичка – запейте.
– Спасибо, – отдал я пустую мензурку.
– Вы сами только выздоравливайте быстрее, товарищ Фрейдсон, да прикройте моего Афоню сверху, чтоб ему воевать было ловчее. А то сказывали, лютует фашист в воздухе. Бомбит и бомбит бойцов наших. А вы, сказывают, их сбивать умеете, фашистов проклятых.
– Обязательно, как только так сразу, – ответил я ей. – Спокойной ночи. Как звать то вас?
– Да зови Васильевной. Меня все тут так зовут.
В темной палате ярко, как два красно-желтых карлика, звездами мерцали папиросы у окна.
– Ари, давай подгребай к нам на ночной перекур, пока обхода нет, – Коган подал голос от форточки.
Подошел, взял папиросу. Прикурил. И после первой затяжки спросил комэска.
– Иван Иванович, странно мне, что вы в вашем возрасте всего лишь капитан. Но если это для вас вопрос неприятный, то можете не отвечать.
– Да всё просто, Ариэль. После Гражданской я десять лет прослужил старшиной эскадрона. На сверхсрочной. И думал до пенсии старшиной служить. А на смотре сам Буденный за отличную рубку шашкой мне часы серебряные вручил да и направил в приказном порядке меня под Ленинград на курсы. Я ж не знал, что это такое. Оттуда я через полгода вышел уже по третьей категории – кубик в петлицу. И на взвод. В тридцать пятом аттестовали на старшего лейтенанта. А в тридцать восьмом эскадрон поручили, шпалу кинули и медаль ''ХХ лет РККА'' на грудь повесили. Удовлетворил твое любопытство?
– Угу, – промычал я, потому как в это время затягивался табачным дымом.
– Что еще хочешь знать? Не стесняйся.
– А расскажите про Гражданскую войну.
3.
На третий день жизни мне наконец-то дали выспаться. Всласть. Проснулся я только после того как репродуктор включили.
''Кайфоломовы. Я бы еще притопил минуток так сто двадцать в охотку'', – подумал я, не открывая глаз, зевая, и пропуская мимо ушей слова диктора, читающего сводку с нудным перечислением трофеев Юго-западного фронта.
А когда открыл глаза, то меня порадовал шедший за окном густой пушистый снег. ''И погода нелетная сегодня'', – отметил автоматически.
Из динамика наконец-то вылетело что-то конкретное не про трофеи: ''В течение ночи на третье января наши войска вели бои с противником на всех фронтах''.
Затем на три голоса радио запело мелодичные украинские народные песни и под них как раз внесли завтрак, как поросенка с цыганским выносом в ресторане. ''Кстати, откуда я знаю про поросенка с выходом?''
На завтрак сегодня для разнообразия к манке прилагался толстый шматок омлета. А вместо чая был кофе с молоком, бачковой, судя на вкус. С заранее растворенным сахаром.
– Вот и до нас доехали ''Яйца Черчилля'', – хохотнул Коган, приступая к трапезе.
– Какие ''Яйца Черчилля''? – мы трое спросили его, чуть ли не хором.
– Яичный порошок американский, который они поставляют в Англию в долг, как антифашистскую помощь соратникам в борьбе. А та продают его нам, – пояснил политрук.
Сделал театральную паузу и добавил.
– За наличное золото.
– Нашел чем удивить, – махнул рукой Раков. – Вот если бы англичанка нам его задарма давала, тогда я бы подивился в каком лесу медведь сдох.
– Ешьте омлет пока теплый, – строго указал кавалерист. – Золотой же. Жалко будет его холодным жрать. Кстати, какой день недели сегодня?
– Суббота, – сообщила нянечка, пришедшая забирать казенную посуду.
После еды, перекура, мыльно-рыльной экзекуции хромого брадобрея, таблеток и декокта повели меня на лечебную физкультуру. Пока еще в гипсе и на костыликах.
Девочка, которая была приставлена к тренажерам в просторном зале, старалась быть со мной строгой. Как она забавно звенящим голосом произносила слово ''больной!'', кося на меня карим глазом, как лошадь в упряжи. Но, увы, такой типаж мне не нравится. Пройдет пять-шесть лет, и она станет похожа на тумбочку. Уже сейчас талии считай что нет. Это при практическом отсутствии вымени.
Толи дело Сонечка…
Закрыл глаза. Улыбнулся. Представил Соню и… закачал ногой в этом пыточном инструменте с противовесом.
– Медленнее, больной, ещё медленнее. Нагрузка спортивного снаряда должна быть на мышцы равномерной, – третировала меня медичка.
– У меня нога под гипсом чешется, – пожаловался я.
– Чешется – хорошо. Чешется, значит, выздоравливает, – прочитали мне нотацию. – Для того доктор вам и прописал занятия ЛФК[15]15
ЛФК – лечебная физкультура.
[Закрыть].
И вся забота о раненом герое.
Потом, отпустив очередную строгую порцию оральных указивок, а тактильно поправляя мне ногу в тренажере, она перешла на поглаживание моей ноги выше гипса, спрашивая с придыханием.
– А это страшно: идти на таран?
Ого… со мной уже заигрывают!
– Не помню, – честно ответил я.
Тут дверь открылась, влетел Коган. ''Сегодня день такой… День обломов. С утра мне, сейчас медичке'', – улыбнулся я.
– Больной вы мешаете проводить процедуры, – окрысилась на политрука девица.
– Ойц, только не надо, мадам, драматизма и излишних страданий… – повертел он перед ее носом единственной рукой. – Мне совсем без надобности та нога красного командира, в которую вы вцепились как в золотой запас страны советов. Так пара вопросов, пара ответов и я удалюсь в голубую даль и даже исчезну из ваших девичьих грез.
– Только по-быстрому, чтобы доктор не видел, – нехотя разрешила медсестра.
– Ари, ты прибыл к нам в палату нагой и босый как их тех ворот, что валит весь народ. У тебя с собой вообще никаких вещей не было? – затараторил политрук.
– Саш, если б я помнил, – качнул я ногой.
Тренажер ответил скрипом.
– Погоди ногой болтать. Ты курящий. Значит, спички или зажигалка хотя бы должны были быть, раз – предположим, папиросы ты все скурил? Логически рассуждая… Опять-таки из полка тебя за прошедший месяц скорее всего проведали… Гостинцы привозили? Или нет? Не поверю, чтобы лётчики без гостинцев в госпиталь пришли.
– Саш, спрашивай у персонала, – ответил я ему, подколов. – Логически рассуждая. Я ничего не помню.
И в свою очередь спросил его о главном.
– Ты лучше скажи мне как комиссия прошла?
– Комиссия как комиссия, – дернул Коган щекой, – ничего неожиданного. Не годен к строевой. Ограниченно годный к нестроевой в военное время. Ты ожидал для меня чего-то другого?
– Да, – улыбнулся я.
– Догадливый… – улыбнулся мне в ответ Коган. – Мне предложили занять должность политрука госпиталя. Этого госпиталя. С оставлением меня в рядах Красной армии. Даже комнату в Москве пообещали.
За моей спиной медичка сказала.
– Ой!
– Здорово, – образовался я за приятеля. – Тогда у нас точно появятся артисты в палатах? Полковник будет счастлив.
– Какой полковник?
– Лысый, – напомнил я ему. – Комдив – анекдотчик.
– Нет уже того полковника. Помер.
– Как помер? – удивился я. – Такой живчик был.
– Как поц. Вот стоял и упал. И больше не дышит. А в палатах артистов у нас и так достаточно. Я бы даже сказал – клоунов. Полная самодеятельность, – хохотнул он. – Но ты прав. Должен этим кто-то заняться персонально. Ладно, я побежал, – протянул он руку для пожатия. – Белье сдавать, форму получать, бумажки выправлять…
– Беги. Комиссарь, – пожал я его ладонь.
– Не… комиссарить мне рано, – ответил он на ходу. – Комиссар в госпитале есть. Полковой комиссар Смирнов. Я ему в помощь буду.
У двери он обернулся и подмигнул.
– Газеты по палатам вам читать. С мелодекламацией.
– А что такое мелодекламация? – спросила медичка, когда за Коганом захлопнулась дверь.
– Не помню, – честно ответил я.
– Не интересно с вами разговаривать, – заключила девица. – Переходим к следующему снаряду.
Когда я вышел из кабинета ЛФК то оторопел от толп народу, рассекающего по обычно пустоватым госпитальным коридорам. И в военной форме и в гражданке. Мужчин и женщин. Женщин было больше. Они меня чуть с ног не снесли. Упал бы точно, если бы меня две женщины лет двадцати пяти в форме, в шинелях и буденовках, вовремя не подхватили.
Буденовки у них были мастерски пошитые. На лбу зеленая звезда с малиновой окантовкой. В центре ее кокарда – обычная эмалевая звездочка. Петлицы также зеленые с малиновым кантом. На каждой шпала! Над шпалой золотистая чаша со змеей. Военврач третьего ранга. Звание равное армейскому капитану. Коган меня в местной геометрии рангов первым делом просветил.
И сами девушки такие ладные, аккуратные. Длинные шинели по фигуре ушитые. Ремнями крест-накрест перевитые. Да еще в островерхих буденовках. Очень они напоминали шахматные фигурки.
– Извините, мы не нарочно, – проворковала одна врачиха, устанавливая меня вертикально, пока ее подруга подбирала мой костыль с пола.
– А чтобы подобного не случилось с вами снова, мы вас проводим до палаты. Где она? – даже не предложила, а потребовала другая.
– На втором этаже, – только и успел я проблеять.
У лестницы я все же спросил в честь чего сегодня в госпитале демонстрация.
– Формируются санитарные поезда. Эвакуационные. Мы их штатный персонал. Нас по такому случаю даже раньше на полгода из института выпустили. Так, что все выходные вам тут будет тесно и шумно. Я – Маша Шумская, Она – Лена Костикова. А вы?
А я схулиганил перед девчатами в не обмятой форме.
– Герой Советского Союза старший лейтенант Ариэль Фрейдсон. Честь имею.
– Так уж и герой, хватит заливать, – девчонки даже остановились.
Я обиделся. Вынул из кармана халата газету, развернул и дал им почитать.
Врачихи на внешность были обычные. Не красавицы и не уродки. Форма им шла. Особенно буденовки.
– Ой, и правда герой, – прикрыла губы ладошкой Костикова.
– А может он и не Фрейдсон вовсе? – заосторожничала Шумская.
– Ведите уж меня в палату и там спросите, как меня зовут, – предложил я, отбирая у них газету.
В палате Коган натягивал на свои кривые ноги галифе из синей диагонали. Они у него были английского фасона: очень узкие внизу и в коленях, а аккуратные ''уши'' начинались на ладонь выше колен.
– Ойц, мадамы, пардоньте, – он резко повернулся к нам спиной, демонстрируя свой плоский зад с отвислыми на нем кальсонами. – Один момент.
Натягивать тесные галифе, да еще одной рукой ему было неудобно, и он замешкался, неловко дергаясь.
На помощь ему бросилась Шумская. Толкнула Когана ненароком, и они чуть не грохнулись ниц на кровать, но кавалерист вовремя схватил военврача за хлястик шинели. Хлястик затрещал, выстрелил пуговицей, но удержал.
Они вновь приняли вертикальное положение, и в три руки довольно быстро галифе оказалось на положенном месте. Через минуту врачиха уже выговаривала политруку, что с таким тесным галифе надо носить шелковые кальсоны. Не иначе.
– Они и были у меня шелковые, – Коган густо покраснел. – Да вот пока мне руку отрезали, кто-то их спёр.
При этом политрук неловко пытался надеть правой рукой на левое плечо подтяжку. С правой стороной он справился лихо.
Шумская помогла ему и с подтяжкой и с габардиновой гимнастеркой и с портупеей без кобуры.
Коган стал выглядеть браво. Особенно блестя медалью ''За боевые заслуги'', но все портил свободно висящий левый рукав с сиротливой красной звездой. Наконец и его заправили за ремень.
– Позвольте представиться, – слегка наклонил он разлохмаченную голову перед женщиной. – Старший политрук Александр Коган. Политрук этого богоспасаемого заведения.
– Так это вы нам должны читать лекцию о международном положении? – спросила Костикова.
– Не буду отказываться от такой чести, – вскинул подбородок Коган.
– А что же вы тогда одеваетесь в палате раненых?
– А где ещё, если я утром лежал на этой койке в статусе раненого, – улыбнулся политрук.
Заглянул в палату доктор Туровский.
– Так… Это ещё что за митинг?
– Мы вашего ранбольного героя привели, Соломон Иосифович. По дороге позаботились, чтобы его не затоптали, – улыбнулась Шумская.
Доктор Туровский вскинул руку и упёр указательный палец в грудь военврача.
– Шумская.
– Так точно, товарищ военврач второго ранга, – бодро отрапортовала та. – Военврач третьего ранга Шумская. Представляюсь по случаю присвоения воинского звания.
– Э…. – палец врача уже смотрел в грудь другой военврача. – Костина.
– Костикова, Соломон Иосифович, – поправила она.
– Ну-с, девушки, поздравляю вас врачами. Не рано ли?
– Следующие за нами курсы будут выпускать уже по сокращенной программе. Нам, уж не знаю: за кого следует помолиться, засчитали полный курс.
– И как оно в новом качестве?
– Еще не поняли, Соломон Иосифович.
Улыбаются обе.
– Пошли отсюда, у меня договорим, – взял он девушек под руки.
У дверей обернулся.
– Коган.
– Слушаю вас, – вытянулся политрук.
– В морге у нас полковник Семецкий лежит. Хладный уже. Надо бы как-то траурно оформить… наглядно в холле. Это теперь ваша же епархия?
– Будет исполнено, Соломон Иосифович, – политрук перевел тональность разговора к больше интимности.
– Я надеюсь на вас, Саша, – улыбнулся ему доктор и повлек за собой девушек из палаты. Да так, что их пожелания нам выздоравливать мы услышали уже из коридора.
– А что с полковником, – спросил Раков.
– Надорвался от анекдотов, – буркнул Коган. – Жил грешно, да и помер смешно. Смеялся. Зашелся. Сердечный приступ. Не откачали… И так бывает.
Он был очень недоволен тем, что Туровский увел новоиспеченных военврачей от нас.
А Раков пожал плечами и снова стал терзать гармонь и петь по старенький дом с мезонином.
Данилкин остановил его и попросил сбацать что-нибудь веселого.
– … а то и так тут настроение траурное.
И Раков, не возражая, растянул меха и, смешно приплясывая на заднице, стал наяривать ''камаринского''.
– Пуговица! – вдруг воскликнул Коган, перебивая разухабистый мотив. Это нейтральное слово прозвучало у него как архимедова ''эврика''.
Подняв из-под кровати Данилкина пуговицу, отлетевшую от хлястика с шинели Шумской, Коган, как бы оправдываясь, заявил.
– Отдать же надо, а то нарушение формы одежды получается…
И исчез из палаты.
Я же растянулся на койке и, пока оставалось некоторое время до обеда, раскрыл кем-то принесенную мне книгу в простом картонном переплете, оклеенном бежевой бумагой, уже потертой. ''История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс''. Под редакцией комиссии ЦК ВКП(б). Одобрен ЦК ВКП(б). Москва. ОГИЗ. 1940 г.
Интересненько… Как они тут живут?
Обед принесли, когда уткнувшись в предисловие, осмысливал я утверждение, что данная книжка есть ни больше ни меньше как ''энциклопедия философских знаний в области марксизма-ленинизма'', в которой дано ''официальное, проверенное ЦК ВКП(б) толкование основных вопросов истории ВКП(б) и марксизма-ленинизма, не допускающее никаких произвольных толкований''.
От оно как…
Вовремя мне эта книжка на глаза попалась.
Особенно если я сам тут в этой ВКП(б) и состою.
Это очень хорошо для меня, что ''не допускающее никаких произвольных толкований''. Зубрить легче. Путаться меньше.
Бли-и-и-ин. Зовут меня Фрейдсон, а веду я себя как Штирлиц.
Знать бы еще: кто такой Штирлиц?
Лекция по международному положению состоялась через полчаса после обеда. В актовый зал госпиталя набилось народу как сельдей в бочку. И ходячие раненые, и госпитальный медперсонал, и врачи-фельдшера формируемых санитарных поездов.
В президиуме под накрытым красным сукном длинным столом сиротливо скучал комиссар госпиталя, а Коган с указкой в руке красовался у трибуны, где развесили большие карты мировых полушарий и отдельно Европы.
На трибуне стоял большой графин с водой и простой граненый стакан. Я еще ехидно подумал, что докладчику зараз три литра не выпить. Можно было поставить графинчик и поменьше.
Коган прокашлялся и хорошо тренированным голосом стал рассказывать, поясняя свою речь указкой по карте.
– Товарищи, сегодня знаменательный день. День, когда опубликована в ''Известиях'' подписанная в США на Вашингтонской конференции первого января Декларация двадцати шести стран или иначе Декларация объединенных наций. Этой декларацией в мире наконец-то окончательно оформилась Антигитлеровская коалиция, к созданию которой призывал товарищ Сталин с момента прихода фашистов к власти в Германии. Но тогда ведущие европейские страны решили, что им выгоднее провести политику так называемого ''умиротворения агрессора'' и в тысяча девятьсот тридцать восьмом году пошли на сговор с Гитлером в Мюнхене. Пытаясь подпихнуть бесноватого фюрера к походу на восток для уничтожения первого в мире государства рабочих и крестьян, так называемые ''европейские демократии'' отдали ему на растерзание Чехословакию, как впоследствии и Польшу.
Отдав Чехию немцам, англичане и французы одним росчерком пера вдвое увеличили военно-промышленный потенциал Германии, так как чешские заводы были основой военной промышленности Австро-Венгрии в первую мировую войну. И эти заводы теперь поставляют Вермахту танки, самоходные орудийные установки, самолеты, пушки, пулеметы и винтовки. Патроны и снаряды.
Одновременно эти так называемые демократии делали все от них зависящее, чтобы в предвоенный период сорвать мирные инициативы Советского Союза по созданию Антигитлеровской коалиции. Противодействовали в этом нам даже в мелочах. Но в мелочах весьма оскорбительных по дипломатическому протоколу. Так, к примеру, нашу делегацию возглавлял маршал Ворошилов, а французскую… какой-то пехотный капитан. Хотя дипломаты всего мира с Венского конгресса тысяча восемьсот пятнадцатого года исповедует принцип переговоров равных по статусу.
Мюнхенский сговор стран Запада с Гитлером и их противодействие объединению всех прогрессивных сил мира против фашизма оставляли в то время Советский Союз в будущей войне один на один с Германией. И наша страна, чтобы не быть втянутой в войну уже в тридцать девятом году пошла на заключение с Германией пакта о ненападении, который оттянул начало неизбежной войны на два года. И сейчас идет война для нас не один на один с Гитлером, как им этого хотелось, а когда у Гитлера вынужден висеть на холке бульдожьей хваткой Черчилль, за которым стоят США. Они не торопятся открывать второй фронт в Европе, и всё же мы не одни в борьбе с фашизмом, и не только морально. Они все же вынуждены драться с немцами на второстепенных фронтах в африканских пустынях и средиземноморских островах.
Основные государства, подписавшие Декларацию двадцати шести это… – указка политрука со стуком затыкалась в карту мира, – Советский Союз, Североамериканские соединенные штаты, Великобритания и Китай. К ним присоединились свободные государства: Австралия, Гаити, Гватемала, Гондурас, Доминиканская республика, Индия, Канада, Коста-Рика, Куба, Никарагуа, Новая Зеландия, Панама, Сальвадор и Южно-Африканский союз. И даже оккупированные Германией и Италией страны нашли в себе силы и мужество прислать своих представителей на конференцию в Вашингтон и подписать эту декларацию: Бельгия, Греция, Люксембург, Нидерланды, Норвегия, Чехословакия и Югославия.
Самое главное в этом событии даже не то, что все страны-подписанты обязались использовать все свои военные и экономические ресурсы против находящихся с нами в войне участников Тройственного Берлинского пакта тысяча девятьсот сорокового года, иначе называемые осью Рим-Берлин-Токио, и сотрудничать друг с другом в этом святом деле. Главное, все эти страны объединенных наций обязались не заключать с Германией и ее сателлитами не только сепаратного мира, но даже перемирия до безоговорочной капитуляции врага…
Слушал я Когана и все это время меня не оставляло ощущение, что всё это я уже где-то слышал или читал. И могу даже сказать, чем все это закончиться. Но как-то я сам себе еще не слишком доверяю. Но ладно я… А вот народ на Когана смотрит разинув варежку. Так и дослушали до лозунгов…
– Да здравствует великий Сталин! Да здравствует коммунистическая пария – вдохновитель и организатор всех наших побед! Да здравствует Красная армия! Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!
Положив указку на трибуну, политрук налил половину стакана и под аплодисменты вкусно выпил воду.
– Но ведь Англия вроде как помогает нам. Материально, – раздался густой голос из зала. – Я вот воевал на подаренном английском танке ''Валя-Таня''[16]16
ВАЛЯ-ТАНЯ – жаргонное обозначение у советских танкистов английского танка ''Валентайн''; который англичане продавали нам с осени 1941 года.
[Закрыть]. Правда, недолго. Сожгли его фашисты.
– Подарили… За золото, – спокойно ответил Коган. – Как и в первую мировую войну, когда Англия помогала Российской империи только за наличное золото. Так и сейчас Англия помогает нам за золото. Империалистов не исправить. У них на первом месте нажива везде и всегда. Но… мы пошли на это сознательно, потому как эвакуированные за Урал и выросшие в чистом поле заводы только сейчас начинают давать продукцию в полную силу. Надеюсь, что поставки из Америки в долг с оплатой после войны будут нам полезнее английской помощи.
– Что можно считать началом мировой войны? – пискнул девичий голосок из третьего ряда. – Какое событие?
